Август 2009 года, день смерти

Дни тянулись однообразные, скучные, похожие друг на друга, как серые капли осеннего дождя. Алексей Ранцов, которому не исполнилось еще и сорока трех лет, чувствовал себя глубоким стариком. Он не писал своих книг, не читал чужих и вообще не мог найти себе никакого занятия, которое хоть как-то развлекло его и заполнило пустоту в душе. На некоторое время он увлекся было Интернетом, лазил по сайтам, скачивал фильмы, даже вступил с кем-то в виртуальную переписку… Но и это все быстро наскучило. Проснувшись однажды, он вдруг понял, что у него вообще нет желания включать сегодня компьютер, – и с тех пор больше не подходил к нему. Он пытался было гулять – но даже природа, казалось, была настроена против него. Погода вдруг испортилась, неожиданно и слишком резко для конца августа похолодало, зарядили мелкие, скучные, уже по-осеннему долгие дожди.

С утра до ночи Алексей бродил по комнатам ставшего вдруг таким чужим и неприветливым дома или часами сидел в кресле у камина, который не было ни сил, ни желания разжечь, и снова и снова перебирал в памяти все события своей жизни, вспоминал, размышлял… И каждый раз приходил к выводу, что все это было напрасно.

Он редко выходил из дома и целыми сутками ни с кем не разговаривал. Бесполезный мобильный телефон, в котором давно села батарейка, валялся неизвестно где. Леша не то что не ставил его заряжаться, но даже не искал – зачем? Все равно никто не позвонит. Казалось, весь мир навсегда потерял интерес к когда-то популярному писателю Ранцову. Теперь у Алексея был только один постоянный спутник – глухая, отчаянная, беспросветная тоска. Ну и еще паук в камине.

То утро сначала ничем не отличалось от других. Разве что потом сквозь уже ставшие привычными серые тучи вдруг проглянуло солнце.

Оставив на кухонном столе недопитый чай, он прошел в кабинет, где в сделанном на заказ шкафу, на видном и почетном месте, стояли, занимая целую полку, книги, которые он написал. И хотя они выглядели все так же красиво и стильно, обложки сохранили свои яркие цвета, «собрание сочинений», как он в шутку называл их раньше, уже не казалось ему чем-то значительным и даже достойным внимания. Алеша спрашивал себя, кому будут нужны его книги через год, два года, через пять, через десять лет? Да никому. Они и сейчас-то мало кому нужны… Переиздавать их никто не будет. Перечитывать, скорее всего, тоже. Так, просмотрели один раз и забыли. В лучшем случае засунули в шкаф подальше. В худшем – оставили где-нибудь в подъезде, на скамейке в сквере или на сиденье в общественном транспорте. Сейчас модно так делать. На Западе даже придумали специальный термин – буккроссинг, который отечественные остряки тут же переименовали в буквыбросинг.

«И это итог моей жизни? – думал он. – Это и есть мой след? Неужели кто-то вспомнит обо мне, о моих книгах, потом?» Он окидывал печальным взглядом соседние полки – Диккенс, Трифонов, Толстой, Чехов, Мопассан, Гоголь, Лесков, Лондон… «Вот о них будут помнить всегда, – мрачнел он. – А я – песчинка, нет, пылинка на их фоне». От этих мыслей, как спичка о спичку, загорались другие, такие же неутешительные; они разрушали его мир, создавали угнетающее ощущение, что он потратил громадную часть своей жизни впустую и что книги его пустые, и слава дутая, а значит, и следа никакого от него не останется.

– Всю жизнь насмарку! – орал он в полный голос в пустом доме. – Зачем мне все это, эти книги, эта слава, заберите от меня этот груз, верните мне мое !

Но что такое было это мое , он и сам не знал.

Паук в мертвом камине уже привык к подобным сценам и, не обращая внимания на человека, нетвердо стоящего на ногах, продолжал плести паутину.

– И ведь писал-то всегда как из-под палки! Словно кто-то стоял надо мной и заставлял, заставлял, заставлял…

Раздался бой часов, пожалевших человека и вступивших с ним в короткий диалог.

– Ладно, пишут многие. Вот Борис… Но у него потребность, он делает это для себя и складывает свои рукописи стопками в стол. Значит, ему так надо. Он не может без этого. А мне, мне-то зачем? – Алеша вдруг отчетливо вспомнил Нику, радость в ее глазах, когда он сообщил, что по его книге известный режиссер хочет снимать кино.

– Не отсюда ли все началось? – застонал он. – Возомнил себя великим писателем. Вознесся…

Он постоянно истязал себя подобными воспоминаниями и находил в этом необъяснимое удовольствие.

Алексей вновь посмотрел на ряды книжных полок. Усмехнулся. Ему вдруг показалось, что все его сочинения живые. Книги с его именем на обложке стояли тихо-тихо, словно боялись заплакать от обиды. Они, возможно, и не согласились бы со своим автором – среди них были очень приличные повести и романы, недурны были и небольшие рассказы. И уж в каждой из книг можно было найти такие замечательные куски, такие яркие и живые образы, что даже классики, чьими именами пестрели соседние полки, позавидовали бы этим прекрасным художественным находкам. Но Алексею почему-то не было от этого легче, и он продолжал травить себя сомнениями.

Вялая муха, невесть откуда взявшаяся в доме, вылетела из какого-то угла и забилась о стекло. С негодованием оттолкнулась от оконной рамы и, перевернувшись в толчке на спину, упала на лист бумаги, белевший посередине стола. «Одиночество» – было выведено на листе. Две жирные линии под словом – вот и все. Муха взлетела и вернулась к окну, снова и снова пытаясь пробиться сквозь стеклянную преграду.

«Вот так и я, – подумал Алексей. – Не вырвусь никак из замкнутого круга». Он до отказа повернул шпингалет, распахнул во всю ширь окно. В комнату ворвалась волна прохладного воздуха. Муха то ли от усталости, то ли от страха никак не могла осознать, что путь свободен. Алеша попытался ей помочь, взял со стола газету и подтолкнул в нужную сторону, но попытка оказалась неудачной: от неловкого движения крылышко насекомого завернулось под каким-то неправильным углом и сломалось. Алексею стало ясно, что муха больше не сможет взлететь.

– Черт! – Он рассердился на себя и на муху.

А та сидела, притихшая, растерянная, не понимая, как же теперь, без крыла, ей жить дальше. «Хлоп!» – и удар газетой разом решил все сомнения мухи. И человека. Который спрятал лицо в ладонях и готов был разрыдаться от жалости – то ли к ней, то ли к себе. Несчастное насекомое, одиночество, неуют холодного дома, слишком большого для единственного человека, неумолимо приближающаяся осень, а следом за ней – холодная зима, угнетающе затяжной период творческого застоя – все это переплелось в большой клубок и представляло одно большое несчастье, которое жило в Алексее уже давно.

И снова понеслись по кругу воспоминания. Как давно он начал падать в пропасть? Может, это началось с уходом Риты и детей, когда большой дом враз опустел, угнетая пустыми и тихими комнатами? Может, несчастье случилось с ним раньше, когда он развелся с Никой? Когда предал Оленьку? А может, еще раньше?

Может, не нужно было уходить из бизнеса? Ведь ему так нравилось заниматься с машинами. У него все получалось. У него было Дело. Где все было понятно и четко: товар – деньги – товар, там он чувствовал себя в своей тарелке. А вот, поди ж ты, захотелось журавля в небе, да диковинного такого, – славы, известности. За этой птицей он когда-то бросился в незнакомый водоворот новой жизни. Алексей снова и снова спрашивал себя, зачем ему это было надо, и снова не мог ничего самому себе ответить.

Он пододвинул к себе бумагу, где под чернеющим заголовком «Одиночество» и двумя жирными чертами теперь серело пятно.

– Бедная, бедная муха, – как реквием протянул он.

Рядом лежало несколько исписанных листков. Вчера, повинуясь внезапному озарению, он заполнил их сентиментальной историей об оторвавшемся от ветки кленовом листе. Тогда процесс писания увлек его, и на душе вдруг стало так хорошо… Но вскоре это чудесное ощущение разбилось вдребезги – точно так же, как разбились купленные у деревенского предпринимателя банки. Лужи от меда и парного молока он кое-как вытер, пол вымыла приходящая из деревни прислуга – но вернуть хорошее настроение уже не удалось. Перед сном Алеша проглядел написанное за день и даже рассердился на себя – текст вышел не просто плохим, а даже ужасным. Какая-то слащавая сентиментальность, годная разве что в детскую книжку. Но Алексей Ранцов никогда не писал детских книг. Он даже хотел порвать страницы с историей о листочке, но в последний момент его точно что-то остановило.

Сегодня он снова перечитал написанное, но уже гораздо спокойнее. Да нет, не так уж плохо, как ему показалось вчера. А затем взял ручку и снова неожиданно для себя самого принялся писать – на том самом листе, где нашла свое последнее пристанище муха. И сегодня, как и вчера, Алексей испытывал давно забытое ощущение – вот так он когда-то очень давно исписывал целые тетради, а с появлением компьютера забыл, как выглядит собственный почерк.

Родившаяся вчера вечером забавная и трогательная миниатюра о кленовом листочке превратилась в целый сюжет. Он старательно выводил букву за буквой, словно выполнял школьное упражнение, прорисовывая все завитки, нажимы и тонкие линии. Он писал крупно, увеличивая размер букв раза в два по сравнению со своей прежней манерой. От такого письма строчки быстро заполняли пустое пространство; вот уже и серое пятно от бедной мухи осталось позади, и заголовок с двумя жирными линиями казался стремительно удаляющимся берегом, а он все писал, писал. Все дальше и дальше уплывая от этого берега к недостижимому горизонту.

«Когда за дверью раздался звонок, хозяин дома пошел открывать не сразу – ведь он никого сегодня не ждал. Вообще-то он и вчера никого не ждал, и позавчера… Он уже давно жил одиноко. Но звонок повторился, теперь уже настойчивей. Левая тапочка никак не хотела вылезать из-под кресла, и ему пришлось приложить усилия, чтобы ее оттуда достать. Пока он шел ко входу, звонок все не унимался.

– Кто? – спросил он срывающимся от долгого молчания голосом и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь.

На пороге стояли те, кого он совсем не ждал, но кого уже очень давно так хотел видеть…

– Господи! – задохнувшись от неожиданности, сказал человек. – Вы?!

– Мы, мы! – закричали у порога. – Ты не рад?!

– Я не рад? Да я так рад, что готов просто умереть от счастья!»

Закончив, Алеша отложил исписанный лист и, зябко поведя плечами, вышел из комнаты. Давно перевалило за полдень, а он еще до сих пор не завтракал.

Писатель, конечно, не заметил, да и не мог заметить, что по оставленному им на столе листу бумаги точно пробежал легкий ветерок – будто кто-то невидимый осторожно до него дотронулся, поднес к глазам, чтобы лучше видеть, и читал…

Алексей как раз стоял перед полупустым холодильником, раздумывая, что бы такое съесть, когда услышал шум подъезжающего автомобиля. Он выглянул в окно. У ворот его дома с шиком затормозила незнакомая серебристая «Тойота». Из нее вышел высокий, совсем молодой парень, и писатель вдруг уловил в этой стройной фигуре что-то очень близкое и родное…

«Сын!.. – он не поверил своим глазам. Внутри все задрожало. Они не виделись уже лет пять, а может, даже и больше, последний раз Вероника с Павлушей приезжали в Россию году в две тысячи третьем. – Пашка! Господи, как же повзрослел!»

Он не ошибся – из автомобиля действительно вышел Павлуша, сын от первого брака, тот самый малыш, который много лет назад так напугал всех своей внезапной болезнью. А кто это с ним? Это ведь не Ника?..

– Папа! – прокричал сын через забор. – Встречай будущую невестку!

Алеша спешно кинулся на поиски пульта, чтобы открыть калитку.

Павел привычно шагал по дорожке, следом за ним семенила хорошенькая пухленькая девушка.

– Здравствуйте! Заходите, – Алексей ободряюще улыбнулся и посторонился, пропуская гостей в дом. Избранница сына понравилась ему сразу. Симпатичная, застенчивая, очень похожая на молодую Веронику.

– Здравствуйте, меня зовут Ксюша. А это вам, – она, смущаясь, протянула большой торт в прозрачной коробке. Белоснежное суфле было украшено фруктами и посыпано шоколадной стружкой. – Павел много рассказывал, какой замечательный у него папа.

Но Алексей не успел ей ответить – рядом с «Тойотой» вдруг остановилась еще одна машина, новенький «Рено». Из него, громко хлопая дверцами, высыпали Лиза с Васяткой и наперегонки бросились к дому. А вот и Рита, все такая же, задорно-конопатая, идет по дорожке. Алеша не верил своим глазам.

– Ну, здравствуй, – улыбнулась бывшая жена. – Дети сильно по тебе соскучились, так что принимай гостей, мы надолго.

И Алексей широко распахнул руки, заранее обнимая всех-всех…

Через какой-то час дом было не узнать. Везде была суета, шум и веселье. По лестнице вверх и вниз с криком носились Вася и Лиза, из кухни доносились оживленные голоса, что-то рассказывала Рита, задорно хохотала Ксюша, гремела посуда, звенели бокалы, с удовольствием купаясь в мыльной воде. В гостиной весело трещал камин, согревая не только стены, но и души. Бедный паук, не ожидавший таких бурных перемен, еле-еле успел унести ноги.

«Бум! Бум! Бум!» – важно пробили старинные часы.

И тут же зазвонил телефон – оказывается, Рита его нашла и даже успела зарядить. Звонил Боря, старый друг, который когда-то выручил Лешу в трудную минуту и которого Алексей когда-то предал, уведя у того из-под самого носа жену с задорными веснушками. Но теперь все это было позади, Рита была снова с ним. И Борис беспокоился, как она доехала, – у жены почему-то не отвечал мобильный.

– У нее почему-то здесь сеть не ловится, – передал Леша ответ, который Рита выкрикнула из кухни. – Все в порядке.

– Знаешь, а ты мне сегодня приснился, – продолжал старый друг. – Такой, как в школе был, в десятом классе. Будто мы сидим у тебя дома, в этих стареньких креслах, помнишь? И говорим-говорим… И так захотелось с тобой встретиться… А тут еще Ритка с детьми к тебе собралась. Я чуть было с ними не увязался, но подумал – дай-ка я сначала позвоню…

– Так надо было приезжать! – чуть ли не выкрикнул Леша.

– Правда? Ну тогда в следующий раз – обязательно!

Алексей был счастлив. После этого звонка с его души словно сняли тяжкий груз. Только сейчас он понял, насколько сильно не хватало ему все эти годы единственного настоящего друга.

Не успел он нажать кнопку отбоя, как телефон снова запиликал. На этот раз звонила из своей Швейцарии Вероника, и ее голос был точно таким же, как много лет назад, – бархатным и нежным. Она сказала, что очень рада его слышать, обсудила с ним Павлушу и его невесту Ксюшу, которые, оказывается, познакомились через Интернет и собираются после свадьбы жить в России, помечтала о будущих (лет через пять, не раньше) внуках. Под конец первая жена спросила о его книгах, посочувствовала, услышав про кризис, и приободрила, как умела только она одна, сказав, что трудности бывают у всех, что это временно и она, несмотря ни на что, в него верит.

Беседа перед камином не умолкала. Никто не спешил вставать из-за стола и расходиться по другим комнатам, так им было хорошо вместе. Казалось, время остановилось, только иногда напольные часы, как им и положено, напоминали о себе ритмичным боем. Телефон звонил еще не раз, приглашая к приятному разговору с хорошими, незаслуженно забытыми когда-то знакомыми. Давненько Алексей за один день не разговаривал со столькими людьми… Но этот вихрь, вдруг поселившийся в его доме, совсем не утомлял. Наоборот, писатель наконец-то ощутил, что вместе с любовью близких и родных людей к нему снова возвращается жизнь.

Он не помнил, зачем пошел в кабинет и почему сел за стол. Поглядел на исписанный лист бумаги и сказал аккуратно выведенным на нем буквам: «Дня, счастливее этого, в моей жизни уже не будет!» Посмотрел в окно и увидел небо бархатно-синего цвета, все усыпанное звездами. Большие и маленькие, яркие и не очень, безжизненные и, возможно, обитаемые, смотрели на него со своей неприступной высоты. Неужели уже настал поздний вечер, успело стемнеть? Как же он этого не заметил?

И вдруг громадное и бездонное небо качнулось и понеслось ему навстречу. Алексей ухватился за край стола, подавив в себе крик. В доме дети, только бы не напугать!.. Сине-черная сфера с белыми яркими точками кружилась вокруг него, беснуясь, пытаясь поглотить, он сопротивлялся из последних сил.

«Я просто много выпил. Сейчас пройдет», – утешал он себя, но кружение все убыстрялось, и вдруг сильно закололо сердце.

– Рита… – позвал он, постаравшись крикнуть так громко, как это возможно, но сам понял, что из горла вырвалось лишь сдавленное сипение. Боль в сердце становилась все сильнее, а одна из звезд вдруг стала расти и превратилась в лицо, но это была не его бывшая жена, а мама, скончавшаяся в позапрошлом году. Откуда здесь мама? И покойный отец? И много-много других лиц, кружившихся перед глазами, лиц людей, которые уже умерли, и тех, кто еще оставался жить. Оленька. Борис. Лиза. Вероника. Режиссер Миславский. Павлушка. Рита. Дама из редакции молодежного журнала. Васятка. Студентка Галя, в которую Леша был влюблен, когда учился на втором курсе… И самым ярким из всех было лицо девочки Жени, той самой, в розовых варежках, что двадцать лет назад утонула подо льдом…

Боль сделалась нестерпимой, лица кружились все быстрее и быстрее, и Леша уже не мог разобрать, кто есть кто. И тогда из этого кружения вдруг возникло еще одно, неизвестное, но отчего-то показавшееся очень знакомым лицо, чуть отдалилось, обрело фигуру, высокую, статную, с большими крыльями за спиной. Алексей не удивился. Он был уже не в состоянии удивляться или о чем-то думать, но знал только одно – он услышан. Теперь он не умрет один.

«Спасибо», – прошептал Алексей и сам шагнул в бездонную черную мглу.

Глава 17

Ангел. Конец истории

Моя длинная исповедь подходит к концу.

О том, как жил и формировался мой Писатель, вы уже знаете. Мне остается только добавить, что многое, даже слишком многое в его судьбе, как вы, верно, уже догадались, было делом моих рук. Это я помог ему поступить в университет на такой непростой факультет, именно я навевал ему вдохновляющие сны и мысли о возможности литературного творчества, я внушил редактору молодежного журнала желание опубликовать первые книги Алексея. Это было очень трудно, потому что его ранние произведения вызвали недоумение у меня самого. Если бы не полная уверенность в том, что автор этих строк – гений, будущая знаменитость, можно было бы подумать, что они написаны какой-нибудь посредственностью. И мне пришлось немало постараться, чтобы научить моего подопечного работать как следует.

Полушутливые слова Иволги обо всех смертных грехах почему-то запали мне в душу. Не замечая в Алеше рвения к творчеству и необходимого усердия, я все чаще стал подумывать, что подруга, пожалуй, оказалась права: мне достался лентяй. Но, как говорят люди, предупрежден – значит вооружен. Я был готов к этому и принялся изо всех сил бороться с очередным смертным грехом в охраняемой душе.

Конечно, меня многое не устраивало в судьбе Алексея. Например, его постоянная тяга к машинам – ну разве это подходящее дело для Писателя? Понадобилось немало усилий, чтобы развести их дороги с другом Борисом, который постоянно сбивал моего подопечного с пути истинного. Другая проблема – утонувшая девочка. В тот период Алеша уже начал писать, и я был так рад, так увлечен этим, что чуть было не лишился своего подопечного раньше времени. И когда тот провалился в ледяную воду, я, конечно, думал только о его спасении, а не о ребенке, который погибал рядом с ним. Да и ни к чему мне это было, ведь к девочке был приставлен ее собственный ангел-хранитель… Потом выяснилось, что смерть Жени была предопределена Книгой Судеб, но рассказать об этом Алексею я, разумеется, никак не мог. А он, бедняга, всю жизнь чувствовал за собой вину, что не спас ребенка, мучился совестью, видел во сне студеную воду и злосчастные розовые варежки. Сколько ж сил я потратил на то, чтобы прогнать от него эти кошмарные сновидения и навеять вместо них совсем другие – прекрасные, увлекательные, вдохновляющие на творчество. Сны, подобных которым – и в этом я могу поклясться! – не видел более ни один человек на Земле.

Не меньше хлопот доставили мне женщины Алексея. Первая его избранница, Вероника, была еще ничего, хотя, на мой взгляд, пустовата. Но вот внезапное появление в его судьбе некоей Оленьки стало для меня просто ударом. Она могла чуть ли не занять мое место при Алеше, сделавшись для него и соавтором, и редактором, и первым читателем. Необходимо было что-то срочно придумать, чтобы избавиться от нее, – и тогда, удивительно вовремя, мне попалась на глаза веснушчатая Рита. Создав их союз с Алексеем, я разом избавил своего подопечного от двух совершенно ненужных мне людей – друга-дельца и любовницы Оли.

Но, конечно, самым трудным по-прежнему оставалась работа. Чтобы преодолеть постоянную лень Алексея и вновь пережить восхитительные мгновения творческого полета, мне приходилось идти на всевозможные уловки вроде снов, в которых Леша видел целые сюжеты будущих произведений, или исполнения в жизни того, что ему случалось описать в своих книгах. Это было трудно, я лез вон из перьев. Но ради наслаждения, которое дарило творчество, был готов на все. И чувствовал себя счастливым. Во всяком случае, до того, последнего, страшного периода в жизни Писателя, когда рыжеволосая Рита все-таки ушла от него и у Алексея началась тяжелейшая хандра.

Я перепробовал все средства, которые хоть как-то могли ему помочь, и, видя их бесполезность, уже готов был впасть в отчаяние. Поэтому можете представить, каково же было мое удивление, когда однажды я обнаружил Алексея с блокнотом в руках! Мой подопечный создавал новое произведение, впервые после долгих месяцев творческого застоя. Это было огромной радостью для меня, лучшим из возможных подарков Небес. Я опрометчиво поклялся, что обязательно исполню то, что будет написано на этом листе. Торопливо прочел – и призадумался.

Моему подопечному захотелось прежнего счастья. Он мечтал увидеть свою семью, всех вместе и сразу. Исполнить такое было трудно, точнее, даже невозможно. В один миг собрать под одной крышей столько людей, которые к тому же живут в разных странах, – это ж сколько надо хлопотать, со сколькими ангелами-хранителями договориться! Мне пришла в голову идея пойти на небольшую хитрость: задурманить Алексею голову, навеять мираж, сон наяву – такой сладкий, такой пьянящий… Я все продумал до мелочей, до отдельных фраз и слов. Эта сцена, поверьте, была самой лучшей из тех, что я когда-либо сочинял. Даже более удачной, чем мнимая встреча братоубийцы Матиаса с Лукасом. Я очень старался, чтобы все то, что Писатель утром доверил бумаге, исполнилось в полной мере, чтобы он получил заряд счастья, вернулся к нормальной жизни… Но не заметил только одного. Последней фразы в конце белого листа, исписанного красивыми буквами, над которыми, как откос скалистого берега, нависало заглавие «Одиночество».

Ах, если бы я тогда обратил внимание на эту последнюю фразу, написанную моим подопечным не так крупно, как весь остальной текст!

«Я так рад, что готов просто умереть от счастья».

Если бы… Но я ее не заметил.

Ну а дальше… На Небесах, куда меня вызвали сразу после того, как душа Алексея покинула бренное тело, спросили, как такое могло произойти, почему я не уследил за подопечным, не уберег его от преждевременной смерти? Что я мог ответить в свое оправдание? Пришлось сообщить всю правду, скрывать что-либо было уже бесполезно. Я начал рассказывать о том, как воплощал в жизнь все описанное Алексеем, но архангел перебил меня:

– Разве твой подопечный был писателем? Очень странно. В Книге Судеб записано, что у него дар торговца, что он любит машины и отлично разбирается в них. На роду ему предначертано владеть автомобильной фирмой и успешно вести дела. Вот… – Архангел провел пальцем по строкам Книги, лежащей перед ним:

– «Удачливый предприниматель, прекрасный специалист, владелец автомобильных магазинов. Хороший семьянин, дети, внуки, правнуки, проживет долгую жизнь, покинув Землю в девяносто два года…»

– Здесь какая-то ошибка, – совсем растерялся я.

– В Книге Судеб не бывает ошибок! – прозвучал строгий ответ.

Я поднял взгляд на архангела, увидел в его руках свиток с надорванным уголком и чуть было не крикнул: «Да вот же уголок!» – но вовремя опомнился.

В тот момент я все понял. Ведь свитков с надорванными уголками в тот далекий день было два! И я ошибся, приняв этот свиток за свой. А моим-то как раз был другой… Потом, по моей просьбе, Иволга узнала, чье имя было написано на втором свитке. И я почти не удивился, узнав, что это была судьба Бориса, лучшего друга Алексея. Сколько раз я, беседуя с его хранительницей, доказывал, что Боре никак не может быть уготовлена судьба писателя – не бывает так, чтобы два гения родились в соседних домах, да еще с разницей всего в две недели! И, похоже, сумел ее убедить…

Только сейчас я понял весь ужас совершенной мной ошибки. Я так привык считать своего подопечного лентяем – носителем очередного смертного греха, – что ни разу не задумался об истинной причине его нежелания творить. Думал, что спасаю его душу – а на самом деле искалечил всю его жизнь и загубил свою собственную судьбу. И при этом переломал, да, именно переломал судьбы многих людей, которым довелось быть рядом с ним…

Я знаю, что отныне мне больше не доверят охранять людские души. Это очень печально. Но, признаться, больше всего меня убивает то, что больше я никогда не смогу сочинять.

Наверное, я плохой ангел-хранитель, но посмотрите – все мои подопечные умирали счастливыми. Прелестная толстушка Эльза покинула этот мир, будучи влюбленной, не успев ни постареть, ни подурнеть, ни разочароваться в своем избраннике.

Молчаливый Палач умер, даровав другому человеку свободу. Здесь, Наверху, знают, какое благо несут душе подобные поступки, и ценят их очень высоко.

Завистливый сын мельника Матиас победил свой главный порок, мучивший его многие годы, а на это, скажу я вам, немногие способны. Он раскаялся, а благодаря мне многолетние муки перед кончиной покинули его. Недаром за сон, который я послал ему перед смертью, меня на Суде только похвалили.

Даже гордец Художник и тот сгорел на пике славы, не узнав, как мучительно больно быть преданным забвению.

Даная… Это очень печальная глава в моей повести. Но и она в конце земного пути все-таки обрела душевный покой. И потом, она служила Всевышнему, а это лучшая награда для любого смертного.

Я любил всех своих подопечных, всех до одного. Я сочинял их жизни, как писатели сочиняют свои книги. Но когда я сам попробовал писать романы, оказалось, что я подменил своим вымыслом реальную жизнь того, кого охранял. Я навязал ему чужую жизнь, чужую, и потому неправдоподобную. Где от каждого прожитого дня-страницы веяло фальшью, где каждый поступок-слово выглядел нелепо. И если я виноват, то только перед ним. Я очень хочу, чтобы он вернулся назад и прожил оставшийся ему срок до девяноста двух лет. В согласии с собой и занимаясь предназначенным ему делом. И за это я согласен прекратить свое существование навсегда.

Глава 18

Суд

В Главном зале было тихо, так тихо, что Алексей, казалось, слышал стук собственного сердца. Он перевел дыхание и принялся незаметно рассматривать тех, кто стоял рядом с ним. Теперь он понимал, кто эти призраки.

Пышнотелая красавица в платье из голубого шелка – Эльза, дочь рыбака и несостоявшаяся пассия Его Величества. Худой мужчина в мешковатой одежде, с неподвижным лицом и медленной походкой – Палач, казнивший сам себя. Щуплый пожилой человек с мелкими чертами лица и подрагивающими руками – раскаявшийся братоубийца Матиас. Статный красавец с завораживающими карими глазами и гордым взглядом – великий художник Карл. Седая женщина с царственной осанкой – Даная, сребролюбивая монахиня. Странное, конечно, сочетание, но жизнь богата на варианты…

Алеша пытался по выражению их лиц понять приговор, который они вынесут сейчас своему бывшему хранителю. Но это было трудно. Все пятеро застыли, словно на групповом портрете. Казалось, им вообще неинтересно то, что они здесь услышали. Для бывшего писателя такая реакция казалась более чем странной – сам он был буквально поражен происходящим.

После того как перед глазами прошла вся его жизнь, все в сознании перевернулось. Теперь он не мог понять – как же так? Сорок с лишком лет он топтался на одном месте. Догадывался, что живет не своей, неправильной жизнью, но боялся что-то изменить. А ведь знал, чувствовал, где его настоящее место, истинное призвание… Многие люди не знают, им приходится мучиться в поисках себя, а ему, Алексею Ранцову, оказывается, было страшно сделать лишь один шаг в нужном направлении. Да-да, это он сам во всем виноват. Что ни говори, ему просто удобнее было слушать то, что он называл внутренним голосом, чем слышать самого себя. А Борис? Из рассказа ангела выходило, что старый друг тоже жил не своей жизнью. Правда, ему немного легче. Он ведь всегда писал, пускай и в стол, но говорил при этом, что слава ему не нужна. Однако кто знает, что у него на душе, не повторит ли он его, Алеши, ошибку, не уйдет ли по чуждой дороге так далеко, что обратного пути уже не будет? Бедная Рита… Бедные дети. Нет, этого никак нельзя допустить!

– Мне нужно вернуться, – Леша закричал так громко и взволнованно, что сам не узнал своего голоса. – Пожалуйста, поймите, мне нужно вернуться! У меня там остался друг… Он должен прожить жизнь писателя. Он, а не я! Я ему все объясню, он поверит. Мне нужно к нему, хотя бы ненадолго!

– Возможно, – задумчиво произнес Судья. – Но сначала нам нужно закончить.

В зале снова стало тихо. Казалось, все присутствующие погружены в собственные мысли и никому нет дела ни до Алексея, ни до Зачитавшегося ангела.

– Вы прощаете своего хранителя? – обратился Судья к первой подопечной.

– Нет. Не прощаю, – голос толстушки звучал так тихо и глухо, что Леше пришлось напрячь слух, чтобы разобрать то, что она говорит. – Я родилась для простых человеческих радостей. Мне не нужны были эти интриги. Я могла бы выйти замуж за простого рыбака, как мои сестры, родить дюжину детей и быть счастливой. Или за оружейника. Да, лучше за оружейника. Он полюбил бы меня, я знаю. Если бы не он, мой хранитель… – Губы Эльзы скривились. – Мне не было нужно ничего из того, что он хотел для меня сделать! Если бы можно было выбирать, я не выбрала бы себе такого ангела.

– А вы? – теперь Судья обращался к Палачу.

– Прощаю ли я? Да. Но разве есть за что? Я сам прожил свою жизнь. И последнее решение принял тоже сам. Меня невозможно было остановить. Он ведь даже не всегда мог меня понять. Я и сам себя долго не понимал. А когда разобрался в себе, мне расхотелось жить. Я все сделал правильно и обрел для себя лучшую жизнь. За что же мне винить его?

– А вы? – на сей раз взгляд Судьи задержался на Матиасе, сыне мельника.

– Нет. Он испортил мою жизнь. Что это за странный защитник, который ведет заведомо ложной дорогой? Это он подвел меня к убийству. Да-да. Сделал это я, но подтолкнул меня он…

– Хотелось бы услышать и вас, – Судья повернулся к художнику.

Тот пожал плечами:

– По-моему, он славный. Он не мешал мне рисовать мои картины. А то, что не спас меня от пожара… С одной стороны, это, конечно, зря. Я нарисовал бы еще. Много, очень много картин. Но тогда я хотел умереть, жизнь без Катерины была мне не в радость. И если бы мне кто-то помешал… В общем, я его прощаю.

– Скажите свое слово, – Судья обратился к той, которую ангел в своем рассказе называл Данаей.

– Право, не знаю, – пожала плечами бывшая настоятельница. – Услышать такую странную историю от ангела… Бог велит прощать, но людей… И если уж ангел не ведает, что творит, что уж тогда спрашивать с простых смертных. То, что все мы тут услышали, ужасно. Я не могу этого простить. Возможно, если бы не он, моя жизнь сложилась бы иначе. Нет, нет и нет.

– Нам осталось выслушать только вас! – это было сказано Алексею.

На долю секунды ангел и человек встретились взглядами.

– Я прощаю. Конечно, прощаю, – торопливо и горячо заговорил Леша. – Я прожил трудную жизнь, но мне есть за что быть благодарным. И теперь я хочу попросить вас: помогите моему другу, который остался на Земле!

И снова в зале наступила тишина.

– Что же, три прощения против трех непрощений. Что с тобой делать?

– Простить, – раздался вдруг откуда-то зычный голос. Все присутствующие мгновенно повернулись в ту сторону.

Из дымки, окружавшей Главный зал, появился человек в камзоле, коротких штанах с чулками и напудренными волосами, уложенными буклями и стянутыми на затылке. «Батюшки, да это же Сумароков! Точь-в-точь как в Лизином учебнике!» Алеша даже вытянул шею, разглядывая неожиданного гостя.

– Простите его. Я не был его подопечным, но мы знакомы. Он Сочинитель. Творец. А творцов не судят. Вернее, судят, но не так. Их судят потомки. Если повезет – очень долго. Несколько веков, а может, и тысячелетий. И еще они судят себя сами. Потому что настоящие творцы – самые честные и самые чистые создания. Они сразу видят фальшь в искусстве и в жизни. Их невозможно провести, слишком они для этого тонко чувствуют. Они всегда признают, когда совершили ошибку, потому что истина для них дороже всего остального – славы, денег, покоя. Как можно наказать творца? Запретить ему творить? И кто от этого проиграет? Все мы. Потому что мир умрет без сочинителей и фантазеров. И Господу станет невыносимо скучно. Как скучно родителю, чадо которого напоминает безликий идеал, но не напоминает его самого. Простите его. И не отнимайте возможности творить. Даже у ангела. Тем более у ангела.

После этой возвышенной и немного даже напыщенной речи по залу прокатился глухой шепот.

Из глаз Зачитавшегося ангела заструились слезы, и Леше стало так жаль заблудшего хранителя, что он готов был сделать ради него все, что угодно.

– Ну что же, подсудимый, твое последнее слово, – проговорил Судья.

– Я не знаю, что говорить… – взволнованно произнес ангел. – Люди не умеют жить. Они переживают, что смертны, но… Дайте им вечность, и что они будут с нею делать? Роптать и выражать недовольство, только и всего. Единицы умеют прожить отпущенный им срок с наслаждением, со смыслом. А остальные… Остальные тратят этот великий дар на суету, глупые и бесполезные переживания, мелкие, ничего не значащие заботы. И эти существа – подобие Бога? Но Бог не знает, что такое скука и суета. Это все изобрели люди. Вместо того чтобы жить, любить, преображать, они скучают и суетятся. Каждый день. Иногда они называют это отдыхом, иногда работой, но я-то вижу – они просто скучают. Я не понимаю людей, мне трудно рядом с людьми, но вся моя жизнь – в их жизни. И еще я хочу сказать…

Но продолжения речи Алексей не услышал. Огромные круглые часы с множеством делений неожиданно ожили – быстро-быстро задвигались стрелки, у Алексея вдруг сильно закружилась голова. В Зале начал сгущаться туман, а тени людей и ангелов отодвигались все дальше. В глубокой темноте он словно падал куда-то вниз, все быстрее и быстрее. Справа и слева слышались взволнованные голоса, но разобрать слов он не мог. Меж тем голосов становилось все больше, они пробивались к нему с разных сторон – мужские, женские, детские… Кто-то плакал, кто-то о чем-то просил, кто-то счастливо смеялся. Постепенно все звуки слились в один общий шум. Леша весь сжался, внезапно почувствовал острую боль в сердце и вдохнул какой-то непонятный запах.

– Слава богу, откачали! – ворвался в его сознание резкий, похоже, пожилой мужской голос. – Я уж думал, не спасем. Мужик-то совсем молодой, а, смотри-ка, уже сердечник.

Леша попытался открыть глаза, но ему это не удалось. Веки не повиновались. Не двигались пальцы, не получалось сглотнуть. Он еще раз попытался проделать все эти простейшие действия и вдруг понял, почему ему это не удается. Он парил над операционным столом и оттуда рассматривал собственное тело, которое хотя и дышало, но выглядело страшновато, словно манекен неприятного синеватого цвета. Над тем же столом склонились пожилой врач и две сестры.

– Сердце заработало, но в сознание не приходит. Лишь бы не кома. – Пожилой мужчина в хирургическом халате озадаченно смотрел на мониторы.

Алексей сделал невероятное усилие, опустился и почувствовал, что словно вплывает в тело человека на столе: ощущение было такое, как если бы он лежа пытался натянуть на себя тяжелый водолазный костюм.

– Ну давай же, милый, давай!.. Есть! Вот вам и пожалуйста, воскрес. – Врач вытер лоб рукавом халата.

– Он не в коме? – поинтересовалась молоденькая медсестра.

– Нет, Машенька.

– А откуда вы знаете? – изумилась девушка. – Вроде лежит такой же, как минуту назад.

– Не такой же, а уже совсем живой. Поработайте с мое – научитесь отличать обреченных от тех, кому суждено еще лет сто прожить. А иных и вытаскивать бесполезно…

Он тут же стал серьезным.

– Я этого не говорил. Спасибо за помощь, девочки. Забирайте этого молодца в реанимационную палату, и всю ночь чтобы глаз с него не спускать, слышите?

Эпилог

Ноябрь 2009 года

Меня обнаружил Виктор – тот самый фермер, что развозил по домам молоко и мед на стареньком «Москвиче». Позже он рассказал, что в этот вечер, как договорились, в назначенное время привез заказанные продукты. Он долго давил на сигнал клаксона, но я так и не вышел. Тогда Виктор сам выбрался из машины, чтобы позвонить, и, к своему удивлению, обнаружил, что калитка не заперта – так же, как и входная дверь на террасу. Он покричал у крыльца – никто не отозвался. Обеспокоенный, не случилось ли чего-то страшного, Виктор вошел в дом, прошелся по комнатам и в кабинете увидел меня. По его словам, я сидел за столом, положив на него руки и голову, мое лицо было очень бледным, губы синими, глаза безжизненными, но я что-то слабо бормотал, называл какие-то имена и все время благодарил кого-то.

Виктор долго не стал размышлять. Рассудив, что в деревне, да еще вечером, «Скорая» приедет дай бог к утру, он схватил меня в охапку, доволок до своей машины и сам отвез в ближайшую больницу – в Зареченск. Уже там, в больнице, у меня остановилось сердце, но опытный пожилой врач сумел спасти меня.

В этой истории много странностей. Например, я до сих пор гадаю, как открылись калитка и дверь в дом, на которых у меня современные электронные замки. Но я здесь, и это самое главное.

Я так и не узнал, что стало с моим ангелом-хранителем, поскольку вернулся в эту жизнь раньше, чем ему вынесли приговор. Но я уверен, что на человеческом суде, учиненном на Земле, ни один судья никогда не слышал и не услышит такого признания. Да, есть раскаявшиеся преступники и готовые вымаливать прощение осужденные. Но никто из них не поведает свою историю так, как мой ангел. Так бесхитростно и просто, с такой болью и бесконечной надеждой на прощение. Так по-детски непосредственно, но с несомненным талантом рассказчика. Тонкого, мудрого и искреннего. Никто не признается в давних своих грехах, рискуя навлечь на себя еще более суровую кару. Только для того, чтоб его, такого непохожего на других ангелов, услышали, и поняли, и простили.

И если бы люди могли ходатайствовать перед Богом за своих ангелов-хранителей, как они за нас, я сделал бы все, чтобы мой незадачливый соавтор избежал сурового наказания.

В своей теперешней жизни я счастлив. У меня есть все, что только может желать человек.

Во-первых, друг. Борис простил меня. Все то, что связывало нас с детства, оказалось настоящим, а настоящее рано или поздно побеждает. Скоро у моего друга выходит первая книга, и он обещал посвятить ее мне, утверждая, что все эти годы я был для него образцом для подражания в литературе. Мы поменялись ролями – он стал писателем, а я, как только немного окрепну, вернусь в автобизнес. Конечно, мне придется многому учиться, чтобы все наверстать, но это меня не смущает.

Во-вторых, я окружен близкими людьми. У меня чудесные дети – правда, старший, Павел, живет за границей, где учится на программиста, но Лиза и Вася здесь, в России, и я часто вижусь с ними. Мне удалось наладить отношения и с Ритой, и с Вероникой, теперь между нами нет и тени прошлых конфликтов.

И еще у меня есть Оленька. Любимая, ждавшая меня все эти годы Оленька. Как только я вышел из больницы, сразу поехал к ней. Я точно знал, что у нее никого нет и что она обязательно примет меня. Почему? Это трудно объяснить. Наверное, моя вторая жена Рита, когда решила вернуться к Борису, чувствовала то же самое. А ведь я тогда ей не поверил. Должно быть, это всегда так, когда людей соединяют настоящие чувства.

Стоял октябрь, золотая осень, солнечно, но уже морозно. И я подумал, что нигде и ни за какие деньги мне не купить сейчас ее любимых одуванчиков. А потом решил, что это к лучшему. Зачем нам непостоянные цветы? Я купил ей хризантемы. Белые и желтые, целую охапку. Мне показалось, что мой букет тоже похож на десант маленьких парашютистов. Ни за что не забуду Оленькино лицо, когда она открыла дверь, даже не спросив, кто пришел…

Еще я здоров, богат и живу в согласии с самим собой.

Наверное, теперь у меня мудрый и законопослушный ангел-хранитель. Но я не вижу больше тех снов. Я забыл, каково это – быть в силах чуть-чуть поменять мир, прикасаясь к душам людей через свои книги. И необычных историй, как тогда, с церковью, больше не происходит. Иногда мне этого немного не хватает, но больше всего мне не хватает моего ангела.

Я часто ловлю себя на том, что пытаюсь угадать его присутствие в движении ветра, шуме дождя, его подсказку в попавшейся на глаза газетной строчке или в оброненной кем-то фразе. А неделю назад, в самом начале октября, когда я заканчивал последнюю главу своей последней книги, через раскрытое окно моего кабинета прямо на стол медленно опустился яркий кленовый лист. И я понял, что там, Наверху, мой невидимый друг получил наконец прощение.

С уважением, бывший писатель

Алексей Ранцов

Примечания

О взаимоотношениях людей и их ангелов-хранителей читайте в философской сказке Олега Роя «Пасынки судьбы».

Подробнее об этом можно прочесть в романе Олега Роя «Нелепая привычка жить».

«Грешники» – разговорное название гречишников: лепешек из гречневой муки, жаренных на постном масле. Из-за своей дешевизны и доступности (грешники на всех углах продавали уличные торговки прямо из корзинки) блюдо это пользовалось большой популярностью и было сто лет назад аналогом современного фастфуда.

Семишник – старая русская двухкопеечная монета.