Хозяева-киборги и невольники-роботы

В медиатусовке мало кто расстроился, узнав о его уходе, но вот лично автор этой статьи сожалеет о том, что мы уже не сможем придираться к Хитрому Нику. В декабре 1998 года Николас Негропонте из Wired, директор Лаборатории медиа Массачусетского технологического института, одетый с иголочки сплетник, распинающийся перед корпоративной Америкой о перспективах повышенной пропускной способности (и перед неумытыми миллионами пользователей AOL в своем бестселлере «Жизнь в цифровом мире»), — объявил, что перестает вести свою хлесткую колонку на последней странице журнала. Проработав шесть лет обозревателем в Wired, этот человек, чья проза, словно написанная говорящими роботами, имеет такое же отношение к литературному стилю, как похожий на последствия болезни Паркинсона тик г-на Линкольна в Диснейленде — к плавным движениям, свойственным здоровому человеку, решил уйти.

Вполне возможно, что на роль обличителя, режущего правду-матку на последней странице журнала, больше подошел бы какой-нибудь Алвин Тоффлер или Джордж Гилдер[227]. Но именно Негропонте подбросил 75 тысяч долларов для продолжения проекта, когда магнаты из старой медиа-знати указали на дверь основателям Wired Луису Россетто и Джейн Меткалф. За такой искренний порыв его и назначили главным обозревателем, несмотря нато, что общий стиль Wired, ярким примером которого может служить журналистика радикальных хакеров в исполнении Брюса Стерлинга и По Бронсона, никогда не был ему близок. Не выносящий договоров и не восприимчивый к иронии, Негропонте писал так, будто составлял план выступления, в котором было поровну намешано Ли Якокки и Локатуса Борга[228]. Его излюбленным приемом было пророческое заявление в духе «все-что-вам-известно-сплошная-неправда», которое подавалось с видом Чарльтона Хестона, с выражением читающего десять библейских заповедей[229]. «На известной встрече создателей Интернета, состоявшейся в 1994 году, я предположил, что к 2000 году сеть объединит миллиард пользователей, — пишет Негропонте. — Винт Серф рассмеялся мне в лицо. Остальные закатили глаза в ответ, как им показалось, на типичное для Негропонте преувеличение». На что другой бездельник обронил: «Понятное дело, никто не ожидал, что Интернет станет так динамично развиваться». Ну и дураками же они были, эти новички!

Уход Негропонте из Wired — еще один признак того, что мнимую «киберэлиту», которая волновала и с которой носился медиары-нок, наконец-то вышибли с насиженного места, прямо как в водевиле. Разумеется, это не единственный показатель: постоянные читатели Wired установили пристальное наблюдение за журналом, когда он стал выходить уже не в такой крутой версии у Conde Nast, а Джон Перри Барлоу от фраз типа «приготовьтесь-так-как-велел-Господь» по поводу Интернета («в мире технологии это явление, способное вызывать самые кардинальные изменения, каких еще не случалось с тех самых пор, как человек открыл для себя огонь»)*3 перешел к воспеванию своих причиндалов с точки зрения кризиса среднего возраста (мы готовы признать, что самый внушительный памятник человечеству— до изобретения «виагры»).

«Взгляните правде в лицо — Цифровая Революция закончилась», — заявляет Негропонте в своей последней статье, напечатанной в Wired. Этим он хочет сказать, что колоссальные изменения, к которым привела тотальная, на первый взгляд, компьютеризация, уже не вызывают прежнего удивления, превратившись в обычную прозу жизни. Скрытой причиной ухода Негропонте из журнала служит то, что, хотя компьютеризация и глобализация действительно вызвали культурные сдвиги примерно такой же важности, как смещение материковых плит, Революции (именно с большой буквы, в контркультурном смысле, в каком обычно использует это понятие Россетто) хватило лишь на то, чтобы зашипеть на манер отсыревшей хлопушки. Фантазии Третьей волны, родившиеся у неолибералов «нью-эйджа» и «консервативных футурологов» Гингрича, — децентрализованное с самого начала управление, социальные болячки, которые лечатся с помощью компьютерных классов в школах и ноутбуков, доступных малоимущим, многообещающий «длительный подъем», на волне которого взлетят вверх лодки всех и каждого, — захлебнулись. А эпитафией всему этому стал скромный и незаметный уход Ньюта Гингрича из большой политики. Необходимость слинять он почувствовал печенкой, но еще сильнее к этому шагу его подтолкнула социальная дифференциация и экономическое неравенство, спровоцированное доминирующей в экономике концепцией laissez-faire, бойко проповедуемой со страниц Wired. В 1995 году Джон Баттель, ставший впоследствии ответственным редактором журнала, опрометчиво возвестил: «Сегодня каждый житель планеты верит в свободный рыноктак же, как в силу земного притяжения». Не прошло и четырех лет, как экономика стран Юго-Восточной Азии перешла в режим свободного финансового падения, а развал Советского Союза обернулся погружением бывших советских республик в бездну бандитского капитализма. В свете этих событий слова Баттеля воспринимаются как невольная ирония.

Уход Негропонте знаменует собой завершение целого периода, когда всякие Великие хартии вольностей для эпохи познания и Декларации независимости киберпространства воспринимались всерьез, по крайней мере, «цифровой элитой», которая сама же и провозгласила себя таковой. Что странно, Негропонте, похоже, не замечает, насколько «немодными» выглядят его мультяшные образы роботов-дворецких и начиненные компьютерными суперпримочками запонки в контексте политически неустойчивого и экономически тревожного начала века. На закате столетия, испытавшего кислотный дождь и глобальное потепление, ставшего свидетелем Бхопала и Чернобыля, он заманивал нас в будущее, где технология никогда не дает сбоев, корпорации — сама бесконечная доброта, а любую болезнь социума можно вылечить при помощи технологически усовершенствованной волшебной пули.

Согласно представлениям Негропонте о будущем, работодатели, не спускающие с нас глаз благодаря «активным бэджам», вшитым в нашу рабочую униформу, думают лишь о том, как наиболее оптимально организовать рабочее место («когда вам звонят, работает ближайший к вам телефонный аппарат»); перестраховываясь, они вынуждены все время шпионить за нами и наблюдать, как мы ходим на перерыве в туалет, прикрываясь стремлением к тейлорист-ской эффективности. Более того, невозможно представить, что придуманные Негропонте дома, напичканные электроникой, которую контролирует вездесущая, объединенная в единую сеть компьютерная система, вдруг выйдут из строя, как тот умный дом в аду из «Дьявольского семени», где Джули Кристи становится заложницей системы Enviromod, управлящей ее «роскошным, полностью автоматизированным домом, оснащенным электронными домохозяйками и охранниками».

Раз уж речь зашла об охране, то стоит отметить бросающееся в глаза отсутствие криминала в фантазиях Негропонте о днях грядущих. «Умные дверные ручки» в его умных же домах, которые «позволят войти курьеру из ФедЭкса, а коту Фидо — выйти», никогда не откроют дверь технически подкованному психопату. Беспокойные размышления на тему таких социальных изъянов, как преступность, безработица, нехватка жилья, редко заставляют Негропонте хмурить брови. Невероятно, но факт: его вообще не интересует социальное как таковое — ни на уровне отношений с соседями, ни на уровне государственной политики. Несмотря на настойчивые заявления Негропонте о том, что Цифровая Революция™ коснулась прежде всего коммуникации, а не компьютеров, о реальной гражданской жизни или общественной сфере в его будущем говорить не приходится.

В будущем, написанном по сценарию Негропонте, коммуникация по большей части протекает между вами и разговорчивыми дверными ручками или «агентами интерфейса» — «голографичес-кими помощниками высотой в двадцать сантиметров, расхаживающими по вашему столу». По его предсказаниям, в следующем тысячелетии «мы обнаружим, что львиную долю времени — или в любом случае больше, чем сейчас, — разговариваем с машинами, а не с другими людьми». Вот он, аутизм информационной эпохи, вытекающий из щемящей «мечты по интерфейсу», которой охвачен Негропонте, желающий, чтобы «компьютеры были как люди». В его будущем полноценным общением наслаждаются различные приспособления и бытовые приборы, обменивающиеся электронными «рукопожатиями» и «дружескими звонками». «Если ваш холодильник замечает, что у вас закончилось молоко, — моделирует ситуацию Негропонте, — он может "попросить" вашу машину напомнить вам купить молока по дороге домой». А общение между людьми будет сводиться к «цифровому соседству, где физическое пространство перестанет иметь какое-либо значение». И вот перед нами высококвалифицированные специалисты, подключающиеся к Интернету из своих электронных коконов, втискивающие свою социальную жизнь в телефонные провода.

Тот факт, что персональная электронная газета, которую читают жители информационной утопии Негропонте, с нечаянной иронией названа The Daily Me,— это не простая случайность. Человек завтрашнего дня в изображении Негропонте —замкнутая на себе частица социума, знакомая нам еще с эпохи капитализма laissez-faire, заявившая о себе в XVIII веке. В течение многих лет Негропонте проводил в Лаборатории медиа показушные представления для корпоративных инвесторов — его представления о государстве сформировались не без влияния этих мероприятий. В его Стране Завтрашнего Дня, где правит бал концепция laissez-faire, гражданин превращается в потребителя. Покупательная способность приравнивается к возможностям: «В мире цифровых технологий потребители сосредоточивают у себя в руках почти всю власть, что не может не радовать». Гражданская активность проявляется в организации «прихожан для покупки кукол Барби прямо у компании Mattel, минуя посредников». Будущее Негропонте — это общество потребления, наводненное неутомимыми производителями и ненасытными покупателями, своеобразная кондитерская для завсегдатаев магазинов Sharper Image[230], закормленных часами Дика Трейси, говорящими тостерами и ноутбуками. На этой карусели прогресса не предусмотрены места для тех бедняг-туристов, которые хотят от жизни большего, чем видеть «Ларри Кинга собственной персоной» на экране своих электронных газет или телевизора-компьютера, позволяющего им делать из прогноза погоды «мультик с любимым диснеевским героем».

Не исключено, что Негропонте мог бы возразить, указав на то, что его описание ограничивается лишь технологической экстраполяцией и что в нем в принципе не затрагивается социальная ответственность. «Лаборатория медиа — это не какая-нибудь общественно-научная организация, — как сказал Негропонте журналисту Дэвиду Беннауму, пишущему о развитии технологии (этот материал о Лаборатории медиа был опубликован в журнале New York), — мы не занимаемся исследованиями. Мы изобретаем. А затем пытаемся что-то сделать». Как и недовольство Маклюэна, протестующего против того, чтобы его считали всего лишь клиническим наблюдателем электронной революции, так и попытка Негропонте завернуть его замешанную на концепции laissez-faire футурологию в лабораторный халат с плеча равнодушного изобретателя-вредителя, выглядит не вполне убедительно.

Отмазка вроде «черт возьми, Джим, я-же-изобретатель, а-не-какой-нибудь-там-обществовед!» перестала действовать после Хиросимы, когда Роберт Оппенгеймер, с радостным нетерпением предвкушая свое открытие, закрыл глаза на его морально-этические последствия: «...когда перед тобой возникает перспектива сделать соблазнительную в техническом плане штуку, ты идешь вперед и воплощаешь ее в жизнь». В результате мир до сих пор содрогается от кошмара шагающих трупов. Очевидно, что Лаборатория медиа играет с Флаббером-попрыгунчиком, а не с огнем. Дорога к Армагеддону вымощена вовсе не достижениями помешанного на изобретениях умника, которого, к примеру, вдруг осенило, как технически реализовать возможность обмена визитными карточками между двумя сотрудниками Лаборатории медиа через обычное рукопожатие, при котором данные передавались бы посредством мгновенного электрического заряда, проходящего через кожу. Зато невнятное бормотание таких известных представителей Лаборатории, как Брюс Блумберги Нил Гер-шенфельд, звучит как откровения участников возможного (пост)чело-веческого культа, стоит им заикнуться о «формировании коллективного сознания» и обнародовании данных о человеческом геноме с тем, чтобы homo cyber получил возможность «выращивать» компьютерные микросхемы прямо в своей плоти. И если вести речь о технически соблазнительных мечтах с далеко идущими социальными последствиями, то за примерами далеко ходить не надо: они перед вами.

Вдобавок ко всему, это корпоративное «мы» в заявлении «мы, изобретатели» нахально вводит в заблуждение, потому что парнишка с постера, рекламирующего Лабораторию медиа, никакой не изобретатель. Он по всем статьям выходит торговцем мирового класса. Его клиентами являются представители элиты, сосредоточившей в своих руках власть, — флагманы индустрии, главы государств, — а продукт, выставленный на продажу этим мальчишкой, —дружелюбное к корпорациям будущее, в котором капитализм планетарного масштаба отправил само государство и его назойливые распоряжения в Корзину на рабочем столе истории, — элитарен по своей сути.

В своей последней статье для Wired Негропонте, потирая руки, утверждает, что «любой магазин, работающий не в круглосуточном режиме, окажется неконкурентоспособным» — предсказание, призванное обрадовать всех рабочих в мире, получающих минимальную заработную плату; и добавляет, что «пенсия исчезнет как понятие» — пророчество, уже ставшее беспощадной явью для сидящих без денег пенсионеров, вынужденных работать в той Америке, где реальные зарплаты рабочих сократились на 19% в период с 1972 по 1994 год.

В книге «Жизнь в цифровом мире» на пути к Вознесению случается одна забавная вещь. За пять страниц до конца бестселлера унылое серое облачко на мгновение набегает на пронзительной голубизны небосвод, на котором удобно расположились представления Негропонте о цифровом мире. «Любая технология или дар, преподнесенный наукой, имеет свою темную сторону, — признает автор на 227-й (!) из 231 страницы сплошных восхвалений "бога из машины". — По мере нашего продвижения к цифровому миру целый пласт населения окажется лишенным гражданских прав или будет ощущать себя так, словно у него эти права отобрали. Потеряв работу, пятидесятилетний сталевар — в отличие от своего двадцатипятилетнего отпрыска — может не найти в себе цифровой способности быстро восстановиться от подобного удара».

Но этот полоумный профессор, этот бездонный источник решений проблем пропускной способности и источников питания для портативных компьютеров, хранит удивительное молчание, когда речь заходит о том, что он называет «наихудшим» из всех социальных последствий компьютерной революции — потерю работы вследствие автоматизации производства. Минута молчания для уволенных с работы по сокращению; затем Негропонте начинает отгонять от себя замаячившие на горизонте пораженческие мыслишки, используя при этом одну из тех банальных фраз в стиле «сегодня-первый-день-остатка-твоей-жизни», которые у него, судя по всему, всегда припрятаны в рукаве пиджака в тонкую полоску: «Тем не менее цифровая жизнь действительно дает повод для оптимизма. Подобно силе природы, цифровую эпоху невозможно отрицать или остановить. У нее есть четыре весьма эффективных качества, которые обеспечат ее окончательный триумф: децентрализация, глобализация, согласование и наделение властью».

Вполне естественно, что без каких-то мелких жертв — вроде пятидесятилетнего сталевара — на этой Дороге в Светлое Будущее не обойдется. Но как ни крути, а сталевары устарели; они занимаются физическим трудом и не имеют никакого отношения к Крутым Умным Небожителям, какдигерати; из грубых, ничем не впечатляющих атомов они делают вещи, которые можно потрогать. Чем скорее они и остальные аутсайдеры Второй волны уступят место электрическому молодняку, в которого слепо верит Негропонте, тем лучше. Детишкам известно, что решение проблемы разницы доходов и способ борьбы с тревожным фактом, согласно которому «у четверти из нас приемлемые условия жизни, а у трех четвертей — нет», — а что еще остается? — цифровые технологии. Взаимосвязанность в электронной форме «может стать естественной силой, под воздействием которой люди придут к великой мировой гармонии», даже, вероятно, при условии того, что некоторые будут наслаждаться кибербарон-ской роскошью, доступной Биллу Гейтсу, тогда как остальные — жить в презренной нищете. (Не забыть напомнить моему агенту интерфейса: карманные компьютеры для бездомных!)

Те из нас, кому нравятся дифирамбы прогрессу с небольшими историческими заметками на полях в качестве своеобразной коррективы, припомнят похожее потрясение, вызванное изобретением телеграфа в середине позапрошлого столетия. «Дальнейшее существование предрассудков и враждебности невозможно после появления такого аппарата, созданного в результате интеллектуального обмена между всеми народами, населяющими землю», — написали Чарльз Бриггс и Огастес Маверик в 1858 году. Однако Негропонте, которому нравится шокировать Свенов Биркертсов[231]по всему миру своим не имеющим никаких оправданий признанием в том, что он не любит читать, сочиняет утопическую философию для эпохи амнезии. Вот так, наверное, история и заканчивается.

Не менее серьезна мысль о социальных и экономических последствиях постиндустриализации и глобализации для американских нищих работяг, мексиканских сборщиков изделий из импортных компонентов, индонезийцев, которых эксплуатируют по потогонной системе, и для всех остальных, чьи ежедневные заботы обременяют их немного сильнее, чем недостаточное изящество технологии передачи факсимильных сообщений. Им грозит вылететь из обоймы раз и навсегда. Повседневная жизнь «низов» никогда особо не волновала человека, который в одной из редакторских статей в New York Times беззаботно записал «нуждающихся» и «неимущих» в класс безграмотных, понятия не имеющих о технологии, — в «цифровых бомжей». Эта фраза заслуживает награды Ньюта Гингрича в стиле «пусть-они-ло-пают-лэптопы» за «небожительство» и полное незнание жизни маленького человека.

Сын магната, сколотившего себе состояние на морских грузоперевозках, Негропонте вырос в «модных кругах» Нью-Йорка и Лондона, если верить Стюарту Бранду, и ходил на занятия в школу Чоат и Ле Рози, элитарную школу-интернат в Швейцарии. Сейчас он продает будущее предполагаемым корпоративным инвесторам, работая в какой-то Лаборатории медиа, сжирающей 25 миллионов долларов ежегодно. Его будущее — это будущее человека, который на короткой ноге с членами французского правительства, японскими премьер-министрами и шейхами из ОПЕК, человека, в больших количествах покупающего белое вино, разъезжающего на «БМВ» и владеющего домом во Франции и еще одним в Греции. Он часто летает — за год у него «набегает» порядка 500 тысяч километров. Он плавно рассекает стратосферу в социальном и буквальном смысле, полностью равнодушный к таким заботам Второй волны, как география и часовые пояса, здравоохранение и детское социальное обеспечение, социальная и экономическая справедливость. (Впрочем, он может порядком взъесться из-за неровностей так называемых «ступенек», из-за которых кое-какие письма на экране компьютера выглядят довольно забавно, или впасть прямо-таки во вселенскую скорбь по поводу недоработок телефонного коннектора RJ-11.) Подключаясь к интерактивным системам, которые «не менее суровы и требовательны по части дисциплины, чем няня, выписанная из Баварии», или включая «умный» тостер, который поджаривает хлеб на завтрак и одновременно сообщает окончательную цену на любимые акции (у вас ведь есть любимый пакет акций, не правда ли?), он говорит на языке корпоративного правящего класса. Его мечты сводятся к приобретению цифрового дворецкого и умного дома, что вернет нас в эпоху домашней прислуги, только без бурлящего негодования низших слоев общества.

«У меня возникло такое ощущение, что проблемы, которые вы пытаетесь здесь [в Лаборатории медиа] решить, — это проблемы, существующие у таких людей, как вы, то есть у людей относительно обеспеченных», — высказал свое мнение Беннаум. Негропонте признал: «Да, мы собираемся делать вещи, которые выглядят привилегированными и эксклюзивными, из серии "игрушек для богатых". Но в действительности они по большому счету являются инструментами мышления, пригодными для использования во всем мире, и я надеюсь, что такого рода вещи получат распространение и в развивающихся странах». Теория имиджиниринга, предполагающая естественное распространение

Один вопрос, касающийся Лаборатории медиа, так и остается не заданным. Раздутая реклама в воскресных приложениях обходит его стороной: а что это, собственно говоря, за «инструменты мышления»? По словам Негропонте, Лаборатория — это место, где создаются программируемые игрушки из разряда Лего/Лого и QuickTime, своеобразная видеотехнология для компьютеров. Но, как указывает Беннаум в своей статье, опубликованной в New York, «Интернет, Всемирная паутина, гипертекст, электронная почта — ни одна из этих компьютерных технологий не была изобретена в Лаборатории. Она больше не может заявлять, что изменяет мир. А лучшая разработка Лаборатории, имеющая отношение к трехмерной голографии, едва ли может привлечь большое внимание».

Что действительно может вызвать широкий отклик — так это попытка Негропонте при помощи неких колдовских заклинаний вызвать к жизни техноутопию во всей ее красе, когда «мониторы можно будет продавать галлонами и раскрашивать, проигрыватели компакт-дисков станут съедобными, а параллельные процессоры можно будет использовать в качестве лосьона для загара». Если воскресить в памяти известный слоган, рекламировавший в 1950-х годах компанию General Electric, — «Прогресс — самый важный продукт, который мы производим», — то по аналогии можно сказать, что из всех изобретений Лаборатории наибольшую известность ей принес сценарий будущего, родившийся в ее стенах. «Продукт, производимый Лабораторией медиа, — это не "продукт как таковой", а место в экспедиции за пределы границ технологии», — пишет Фред Хэпгуд в своей восторженной статье о Лаборатории медиа, появившейся на страницах Wired. Другими словами, Лаборатория предлагает корпоративно оплаченную прогулку в технологическую запредельность, напоминающую поход в парк аттракционов.

Достижения корпоративной футурологии не сводятся к вышесказанному; этоэктоплазмическии выплеск фантазий встревоженных менеджеров, желающих, чтобы их мечты непременно исполнились. И едва ли имеет значение тот факт, что нарисованное Негропонте будущее, судя по всему, окажется нежизнеспособным в рекламируемом варианте, наступи оно — если вообще такое произойдет. «Этот парень оставил тяжеленькое наследство в виде глупых пророчеств и туманных идей, на которые нужно просто не обращать внимания, — считает источник, пожелавший остаться неизвестным. — Выводящий из себя Portico/Wildfire — чем не его "цифровой дворецкий"? Его онлайновые арендные сделки в видеоформате — это ошибка в программе Divx, которую мы уже имеем сегодня. И так далее. За что народ ругает Негропонте, так это за хайтечную обработку героя Майкла Китона в фильме "Ночная смена" ("Чтобы салат с тунцом был вкуснее, корми рыбу майонезом", "Заботимся о защите окружающей среды — съедобный мусор"). Лучше бы ему стали больше платить, и серьезности ему можно было бы добавить. Он выглядит как ничего не делающий Хозяин Своего Угла, считающий себя Владыкой Вселенной. На какое-то время ему удается одурачить весь мир — и мир тоже считает его всесильным».

Если проявить снисхождение, то можно сказать, что Негропонте и возглавляемая им Лаборатория медиа — это не что иное, как предприятие по производству будущего, своего рода сборочный конвейер, на котором клепается фантомное программное обеспечение, технологии, существующие лишь в форме галлюцинаций массового сознания. Квинтэссенцией фантомного программного обеспечения становится виртуальная реальность, технология, устаревшая еще до своего появления. Обрушившаяся под напором немыслимых ожиданий, наваленных на нее киберрекламщиками, виртуальная реальность пала жертвой своего частого появления на публике в Эпоху Беспорядка при дефиците внимания. Очевидно, что виртуальная реальность существует в буквальном смысле, нов том состоянии, в котором она находится сейчас, — недоработанной, со многими острыми углами, — ей существенно недостает отпущенного на свободу исступленного восторга, разбуженного Джароном Ланье и Уильямом Гибсоном. Как и виртуальная реальность в ее масс-медийном воплощении, которое можно было наблюдать в начале 1990-х годов, будущее как товар будет потребляться исключительно в виде идеи, проживая свои пятнадцатиминутные биологические циклы в виварии масс-медиа.

Странно, но описанные Негропонте технические фишки вроде самостирающихся рубашек, передающих галстуков и автомобилей с полностью автоматизированным управлением всегда заметно отдавали старомодностью — по крайней мере, на взгляд автора этой статьи. Так, к примеру, его «умное окружение», с говорящими тостерами и цифровой прислугой, похоже на Димаксион-хаус Бакминсте-ра Фуллера образца 1927 года, укомплектованный автоматической машинкой для стрижки волос, вакуумной зубной щеткой и самовключающейся стиральной машиной, выдающей чистую и сухую одежду через три минуты после загрузки. Его «электронное окно в гостиной» напоминает видеоэкраны во всю стену, закрепившиеся в научной фантастике начиная с «1984» и перекочевавшие в фильм «Вспомнить все», в котором блеснул Арнольд Шварценеггер. Даже тем читателям, кто просто пролистывает «Жизнь в цифровом мире», кажется, что они словно только что вышли из состояния глубокой криогенной заморозки и удивляются: разве еще кто-то разговаривает, как служащий в приемной, от которого Негропонте слышит: «О, этого же не может быть, сэр?» Они и мир, в котором они существуют, — это воспоминание о минувшем будущем. Это вымирающая технократия времен Всемирной выставки 1939 года или диснеевская Страна Завтрашнего Дня —социально срежиссированные утопии, вероятно, подсмотренные мечтательной элитой, которая «в основном и правит цивилизацией», если верить лихому заявлению Стюарта Бранда, которое появилось в Los Angeles Times.

Кажется, что Негропонте живет в семиотическом мираже, как главный герой «Континуума Гернсбека» («The Gemsback Continuum») — рассказа Уильяма Гибсона о так и не наставшей эпохе машин, которая была придумана под влиянием «призрачной логики, ничего не знающей о загрязнении окружающей среды — последнего предела, поставленного ископаемым топливом». Как наполненный галлюцинациями технополис Гибсона, модернизированный фантастический образ, взятый прямо из «Метрополиса» Фрица Ланга, населенного светловолосыми и голубоглазыми арийцами в ослепительно белой одежде, будущее в изображении Негропонте корпоративно, элитарно и белее белого. Раздражающие вопросы о будущем расовой и ген-дерной политики ни разу не встретились на страницах «Жизни в цифровом мире» по той простой причине, что стратосфера власти, где Негропонте проводит большую часть своего времени и которая напоминает редут-пентхаус корпорации Tyrell в «Бегущем по лезвию бритвы», похоже, является заповедной территорией белых парней. (Единственный намек на расовую напряженность, который встречается в книге Негропонте, — это сожаление, высказанное автором по поводу того, что действующие правила заставили компанию NYNEX «разместить телефоны-автоматы всамых темных уголках [курсив мой] Бруклина (где они остаются на месте сорок восемьчасов)», — неудачная фраза, хотя, наверное, тогда она казалась к месту.)

Как от гибсоновских ясноглазых технофилов, «щеголеватых, сияющих от счастья и бесконечно довольных собой и своим миром», так и от Негропонте исходит холодящая своим безразличием аура превосходства, которой отличается класс управленцев: их не волнует интеллектуальная амбивалентность, а с такой вещью, как сомнение в себе, они вообще не знакомы. Такое мы уже видели — это же технократическая элита из бульварного мифа: сверхрациональные правители в «Людях-богах» Уэллса и правящий класс, обитающий на облаках из старого «Стратрека» в эпизоде про Мерак II. Похоже, те, кто помнит будущее, обречены его повторять.

Временная автономная зона[232]