Инструментализм и философия техники: неожиданный разворот к существу прагма
Анализ мифа в любом случае требует исследования статуса отчуждаемых элементов ритуала – вовносимых на другую почву или основания. Прекрасный анализ практики отчуждения предпринимает американский медиа-философ М. Макклюэн. Рассматривая взаимосвязь технологических новаций и деятельности человека в социуме, философ приходит к формулированию концепции «внешних расширений» – как ампутаций функций органов человеческого тела в результате использования соответствующего технического средства. Здесь речь идет о возрастании напряжения и нагрузок: так нога становится колесом, а колесо – составным базовым элементов поезда, автомобиля и самолета (в каждом случае имеется переход ко все более высокой скорости перемещения, в следствие чего возрастает степень использования техники и снижается использование непосредственного органа для функции передвижения). Более того, Маклюэн считает, что источником любой новации является освобождение органической формы от ее непосредственного носителя: «круговое движение, совершаемое ногой во время ходьбы, абстрагированное от материального субстрата, становится принципом функционирования колеса» [8, С. 7]. При этом расширение вовне органа привело к самоампутации ноги: «В случае с колесом как расширением ноги давление новых грузов, появившихся в результате усиления обмена письменными и денежными медиа, было непосредственным поводом для расширения или «ампутации» этой функции от наших тел» [8, С. 8]. Здесь поднимается значимая проблема взаимодействия человека и технического средства: второе, будучи производным от первого, забирает органическую функцию первого, становясь, фактически, его естественным продолжением. То есть инструмент, возникающий как отчуждаемое от ритуала, вовносится в субъекта как одна из его функций.
Рассмотрев применение схемы «миф–ритуал–инструмент» в современной философии, сделаем ряд выводов. Рассматривая язык как некий инвариант между техникой и человеком/человеческим сознанием, мы приходим к констатации недостаточности описания данного взаимодействия только при помощи лингвистических исследований, что заставляет обратиться к изучению иных структур инвариантов – как символические формы, базирующиеся на мифологии. Будучи глубоко укорененными в культуре (мифы), они выражаются ритуалами и порождают при забывании или вовнесении элементов ритуала в иные контексты отличные от первоначальных смыслы. Данные отчуждаемые структуры являются инструментами, существующими вне той культурной среды, что их породила. Подобный подход позволяет связывать разнообразные явления действительности и прослеживать их онтологическое родство, рассматривая развитие технических новаций в рамках изменения культуры, в которых данные новации возникают, и более широко – в рамках общего развития культуры.
Для начала проясним особенности латуровской модели взаимной вложенности людей и объектов, где доминирует модальность долженствования. Уравнивая в агентности людей и не-человеков, Бруно Латур проецирует царящую в отношениях с миром техно-объектов модальность на уровень человеческих агентов без учета того, что относится к модальностям вроде «желать», «разрешать», «уметь». Отсюда, Латура критикуют за антропоморфизацию не-людей - на что он тут же заявляет: вообще всякий «морфизм» (как метафорическое приравнивание гетерогенных сущностей) не способен объяснить мир. «Слово „антропоморфизм“ всегда предполагает, что проекция остается неприемлемой, как если бы всем было очевидно, что актанты, на которые проецируют чувства, на самом деле действуют в терминах других компетенций. Если мы говорим, что киты «трогательные», горилла «мачо», роботы «умные», компьютеры Macintosh «дружелюбные» - мы предполагаем, что «в реальности», конечно, вся эта фауна остается неодушевленной и лишенной человеческих чувств» [Latour, 1996, p. 225]. Ситуация особенно не меняется, если свойства проецируются из другого списка – например, механизмов: человека, обезьяну и вообще все общество легко можно представить био-автоматами. В любом случае, дело имеется с некоей редукцией. «Не существует никакой проекции на реальное поведение, способности распределяются из открытого и потенциально бесконечного списка, и лучше говорить об (Х)-морфизме, вместо того, чтобы недостойно обращаться с людьми как с вещами и наоборот. Человеческая форма неизвестна в той же степени, как и нечеловеческая» [Ibid, P. 227]. Впрочем, как следует из анализа модальностей – социотехнической ассамбляж связывается отношениями долженствования. Люди принуждают вещи, а вещи в ответ принуждают людей к эксплуататорской компетенции. Все это взаимное принуждение, дисциплинирование, создание «пунктов обязательного прохождения» и «черных ящиков» – нормативный модус отношений актантов. И если объекты в такой интерпретации статусно повышаются до агентных сущностей, то и люди, в свою очередь, уподобляются объектам с понижением внутренней сложности. В этой связи иначе начинает звучать логичная в мире принуждающих сущностей критика Латура за превалирование военной метафорики.
Донна Харауэй указывает, что люди в концепции Латура даже не просто «киборги» как «желающие гибриды», а «кибернетические существа»: рефлективные, рациональные, конкурирующие и калькулирующие. Таким образом, уравнивание людей с объектами не проходит без последствий.
Эрик Лорье обращает внимание на следующий пассаж, произнесенный от имени автоматической системы ARAMIS: «Что есть самость? Пересечение всех наборов действий, совершенных от ее имени. Но является ли это пересечение полным или пустым?» [Laurier, 1999, P. 201]. Ответ в латуровской перспективе: и полным, и пустым одновременно – не важно. Если действие распределено, то актор как актант со стабилизированными свойствами является лишь временным S. Его стабильность финитна – ARAMIS первый, кто это подтвердит: сеть вместе со всеми ее составляющими акторами всегда в силах вернуться к исходной неразличимости. За таким утверждением нетрудно уловить антигуманистскую ноту, свойственную (пост)структурализму в целом.
Очевидно, что для Латура обвинение в симпатиях к любому структурализму абсурдно. Однако сама подобная тенденция, видимо, связана с «внутренней нагруженностью» структуралистского инструментария ESP, которым пользуется Латур. Отказываясь приписывать актантам сущности, он понимает их как производное отношений через созвучную структурализму идею о том, что свойства элемента зависят от его положения в системе (сети). Положение актанта и стабильность его свойств гарантирует устойчивость взаимодействий с соседями по цепи. Модальность долженствования, взаимного принуждения к действию как самая наглядная и не требующая обращения к ненаблюдаемой сущности – оказывается наиболее пригодной для описания этих отношений. Итогом этой пригодности оказывается не только антропоморфизация техники, но и кибернетизация людей.