Тенденциозная предписательность психологической теории
Являясь аналитиками человеческого взаимодействия, мы обречены на своеобразную двойственность. С одной стороны, мы Дорожим беспристрастностью в решении научных проблем, так как хорошо представляем себе последствия чрезмерной приверженное и какой-либо системе ценностей. С другой стороны, как социализированные индивиды мы несем с собой массу ценностей, связанных с природой социальных отношений. Социальный
психолог, чья система ценностей не влияет на предмет его исследований, методы наблюдения или способы описания, будет скорее исключением, чем правилом. Мы включаем наши личностные ценности и в разрабатываемые нами теории социального взаимодействия. Воспринимающий эти теории получает, таким образом, двоякую информацию: бесстрастное описание того, что является, и искусно замаскированное предписание того, что желательно.
Справедливость приведенных соображений легче всего увидеть, обратившись к исследованиям, посвященным психологическим склонностям личности. Большинство из нас почувствовало бы себя уязвленными, получив следующий набор характеристик: низкая самооценка, ориентация на одобрение извне, недифференцированность когнитивных способностей, анальный комплекс, авторитарность, ограниченность, зависимость от среды. В какой-то степени наша негативная реакция отражает нашу включенность в культуру: не нужно быть психологом, чтобы негодовать по поводу подобных ярлыков. Однако отчасти наша реакция - это производное от тех понятий, которые используются для описания психологических явлений и их анализа. Например, в предисловии к монографии "Авторитарная личность" читателю сообщают, что "авторитарный индивид, в отличие от фанатика старого образца, по всей вероятности сочетает в себе навыки и идеи высокоиндустриального общества с иррациональными
(антирациональными) верованиями" (1, с.3). Благодаря своей тенденциозной предписательности, информация такого рода становится фактором социальных изменений. Так, на элементарном, студенческом уровне индивид, изучающий психологию, вполне может пожелать, чтобы из сферы общественного наблюдения были исключены те типы поведения, которые маститые ученые заклеймили как авторитарные, маккиавелевские и т.п. Распространение психологических знаний будет, таким образом, способствовать созданию гомогенных индикаторов поведения вне
зависимости от самых разных психологических склонностей, лежащих в его основе.
На более сложном уровне знание личностных коррелятов может провоцировать такие поведенческие акты, которые сделают прежние корреляции иллюзорными. В частности, не следует удивляться тому, что исследователи, занятые проблемой индивидуальных различий, в самом благоприятном свете изображают именно профессиональных психологов. Отсюда следует, что чем больше общего имеет объект исследования со своим аналитиком (с точки зрения образования, социально-экономического происхождения, личностных ценностей, религиозных, расовых, половых характеристик), тем более благоприятными окажутся результаты его тестирования. Например, считается, что более высокий уровень образования благоприятствует дифференциации когнитивных способностей, расширяет кругозор, снижает показатель авторитарности и т.п. Вполне вероятно, что, вооружившись подобными сведениями, индивиды, которым результаты психологического анализа явно не польстили, захотят получить нравственную компенсацию, с тем, чтобы опровергнуть обидные стереотипы. Так, женщины, узнав о своей большей, чем у мужчин, податливости силе внешнего убеждения, захотят отомстить; тогда, по прошествии определенного времени, корреляция между уровнем внушаемости и полом лишится смысла или приобретет обратный характер.
Предвзятость психологических оценок, которая так легко может быть обнаружена в исследованиях по проблемам личности, ни в коей мере ими не ограничивается. Модели социального взаимодействия более высокого уровня также не свободны от имплицитных ценностных суждений. Например, в работах, посвященных конформизму, конформиста нередко рассматривают как гражданина второго сорта, как представителя социального стада, который отказывается от личных убеждений в угоду ошибочному мнению других. В результате модели социального конформизма привлекают общественное внимание к таким факторам,
которые в принципе могут повлечь за собой социально нежелательные действия. В сущности, психологическая информация блокирует влияние подобных факторов в будущем.
Аналогичный подтекст нередко содержат и исследования изменения аттитюдов. Знание принципов смены аттитюдов вселяет лестную уверенность в своей способности изменять окружающих людей, которые таким образом низводятся до статуса манипулируемых. Тем самым теории смены аттитюдов обращают внимание широкой публики на необходимость психологической защиты от факторов потенциального воздействия. Точно так же теории агрессии, как правило, третируют агрессора, модели межличностных соглашений осуждают отношения эксплуатации, а концепции морального развития пренебрегают теми, чей уровень нравственного становления не достиг оптимальной стадии. Свободной от ценностных предрассудков может, на первый взгляд, показаться теория когнитивного диссонанса; однако в большинстве работ этой теоретической ориентации в крайне нелестных выражениях описываются источники снижения диссонанса. Как это глупо, -скажем мы, - что люди должны плутовать, стремиться получить низкий тестовый балл, менять свое мнение о других или есть нелюбимую пищу - и все это только для того, чтобы поддерживать социальное согласие!
Критический тон вышеприведенных рассуждений не случаен. Прискорбно, что дисциплина, призванная к объективному и беспристрастному развитию научного знания, должна использовать свое положение для пропаганды среди воспринимающих это знание дилетантов. Категории, которыми оперирует психология, редко свободны от ценностей; большинство из них вполне можно было бы заменить другими понятиями с совершенное иным ценностным багажом. Браун обратил внимание на следующий интересный факт (4). Классическая авторитарная личность, которую так основательно критикуют в нашей литературе, очень напоминает ту самую личность "J- типа", которую в нацистской Германии оценивали в высшей степени позитивно. То, что мы называем ригидностью, там
рассматривали как стабильность; гибкость и индивидуализм соответственно назывались слабохарактерностью и эксцентричностью. Ярлыки подобного рода заполонили современную психологическую литературу. Например, высокую самооценку вполне можно было бы назвать самовлюбленностью, потребность в социальном одобрении при желании можно интерпретировать как стремление к социальной интеракции, творчество - как девиантность, дифференциацию когнитивных способностей - как мелочный педантизм, а внутренний контроль - как эгоцентризм. Точно так же, при условии, что наши ценности были бы другими, социальный конформизм можно было назвать просоциальным поведением, изменение аттитюдов -когнитивным взаимодействием, а склонность к риску - проявлением социального бесстрашия.
Как бы ни был достоин сожаления пропагандистский запал научной психологической терминологии, крайне важно проследить его истоки. В какой-то степени сообщение теоретическим понятиям психологии оценочной нагрузки происходит преднамеренно. Сам факт научной публикации подразумевает желание автора быть услышанным. Однако понятия, лишенные ценностной окраски, малоинтересны для потенциального читателя, а внеценностное исследование быстро теряет популярность. Если бы послушание было вдруг поименовано альфой и омегой социального поведения, утратив печальную ассоциацию с именем Адольфа Эйхмана, внимание публики к этому психологическому феномену, без сомнения, оказалось бы незначительным. Помимо привлечения профессионального и общественного интереса, понятия, обладающие ценностной нагрузкой, дают выход эмоциональной экспрессии исследователей. Я беседовал с огромным числом студентов-выпускников, которые пришли в психологию, следуя высокому гуманистическому порыву. Среди них мог оказаться и разочарованный поэт, и философ, и гуманитарий, который увидел в научном методе и средство для экспрессивного выражения своих целей, и фактор, сдерживающий свободную экспрессию. Однако все
дело портит то обстоятельство, что право на свободное самовыражение посредством профессиональных информационных средств можно завоевать только пожизненным пребыванием в лаборатории. Многие же испытывают острое желание поделиться своими ценностями немедленно, в обход непременного систематического доказательства фактов. Для этих людей понятия, несущие ценностную нагрузку, компенсируют неизбежный консерватизм этого требования. Авторитетный ученый-психолог может позволить себе более непосредственный путь навстречу собственным желаниям. Несмотря на все сказанное, мы, как правило, склонны рассматривать наши личностные предубеждения не столько как пропаганду, сколько как отражение "базовых истин".
Передача ценностей посредством знания лишь отчасти происходит сознательно. Приверженность ценностям - это неизбежный побочный продукт социального бытия, и мы как участники социального процесса, преследуя свои профессиональные цели, вряд ли можем отгородиться от ценностей общества. Кроме того, используя для научного общения язык своей культуры, мы не найдем таких терминов для обозначения социальной интеракции, которые не были бы обременены ценностными предписаниями. Мы могли бы, вероятно, свести на нет скрытые предписания, составляющие атрибут научной коммуникации, если бы воспользовались чисто техническим языком. Однако даже технический язык приобретает оценочный характер, как только ученые начинают использовать его в качестве рычага социального изменения. Видимо, наилучший выход - это предельное внимание к собственной предвзятости и откровенность ее выражения. Ценностная тенденциозность может оказаться неизбежной, но мы в состоянии избежать ее облачения в костюм объективной истины.