ДВИЖЕНИЕ СОЦИАЛЬНОГО КОНСТРУКЦИОНИЗМА В СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ
Перевод Е.В.Якимовой
GERGEN K. J. The social constructionist movement in modern psychology
// American psychologist. -1985. - Vol.40, N 3. - P.266-275 1
В данной статье предпринята попытка обрисовать в общих чертах одно современное научное движение, которое оспаривает устоявшиеся истины. Было бы ошибкой утверждать, что это движение возникло недавно или что оно имеет массу приверженцев. Вообще, правильнее было бы вести речь не столько о движении, сколько о некоторой общей ориентации сознания, истоки которой можно легко обнаружить в предшествующих эпохах. Нынешние метаморфозы данной совокупности идей, происходящие на наших глазах, несут с собой последствия чрезвычайной важности. Эти идеи
'* С АРА, 1985. Переведено с разрешения редакции и авторе. Американская психологическая ассоциация не несет ответственности за правильность перевода Оригинал и перевод не могут воспроизводиться и распространяться ни в какой форме и никакими средствами, не могут храниться в базе данных и поисковых системах без предварительного получения в письменном виде разрешения от Американской психологической ассоциации. (Примечание АРА).
не только открывают самые широкие исследовательские горизонты, но и способствуют критическому пересмотру самих оснований психологического знания. Когда разработка новых фундаментальных положений психологии будет завершена, станет очевидным тот факт, что изучение социальных процессов в принципе может служить прототипом осмысления природы знания как такового. В этом случае социальная психология перестанет играть роль производной от общей психологии; напротив, последнюю нужно будет рассматривать как форму социального процесса, основания и результаты которого подлежат объяснению посредством социального анализа. Равным образом, эпистемология и философия науки будут заменены социальным исследованием или приравнены к нему.
Разумеется, все это - лишь смелые гипотезы, и, как мы убедимся в дальнейшем, их доказательство потребует отречения от многого, до сих пор считавшегося сокровенным. В своей статье я как раз и собираюсь продемонстрировать обоснованность данных предположений, рассказав в общих чертах о движении социального конструкционизма и его истоках 1).
Социоконструкционистская ориентация
В центре внимания социального конструкционизма находится объяснение тех процессов, с помощью которых люди описывают, интерпретируют или каким-либо иным образом делают для себя понятным тот мир (включая их самих), в котором они живут. Социальный конструкционизм пытается четко обозначить общепринятые формы понимания мира - в том виде, в каком эти формы существуют сегодня, существовали в прежние исторические эпохи или могли бы в принципе существовать при надлежащем
'* Для обозначения этого движения иногда применяют термин "конструктивизм". Однако последний используют также применительно к концепции Пиаже, к теории восприятия, а кроме того, для характеристики одного из значительных направлений в искусстве XX столетия. Понятие "конструкционизм" позволяет избежать путаницы и сохранить связь данной совокупности идей с классической работой Бергера и Лукмана "Социальное конструирование реальности".
направлении творческого внимания. На метатеоретическом уровне большинство исследований конструкционистской ориентации обнаруживают приверженность одной или нескольким гипотезам следующего характера.
1. То, что мы считаем опытом этого мира, само по себе не предписывает каких-либо терминов, в которых происходит осмысление этого мира. То, что мы считаем знанием о мире, не является ни продуктом индукции, ни результатом построения и проверки общих гипотез. Растущий поток критических замечаний в адрес позитивистско-эмпирической концепции знания
дискредитировал традиционное представление о научной теории как о способе непосредственного отражения действительности или ее схематического изображения, которое не зависит от контекста. Спрашивается, как можно вывести теоретические категории из наблюдения или получить их путем индукции, если процесс идентификации наблюдаемых атрибутов уже предполагает владение определенными категориями? Как могут теоретические категории воспроизводить действительность или служить ее отражением, если каждое определение, которое используется как связующее звено между категорией и наблюдаемым, само требует определения? Как могут слова отображать действительность, когда главным регулятором их применения выступает лингвистический контекст? Как можно определить, относятся ли альтернативные теории к одним и тем же элементам бытия, не прибегая к помощи какой-либо третьей теории, не сводимой к тем, что подлежат сравнению? Если интеллигибельность всякого теоретического утверждения зависит от множества других связанных с ним утверждений, то какой именно аспект пропозиционального множества будет наиболее уязвим в том случае, если один из его элементов не найдет подтверждения? Эти и прочие важные вопросы в большинстве своем до сих пор остаются без ответа; отсутствие же ответов лишает эмпирическую науку жизнеспособного логического обоснования.
Растущий скепсис в отношении позитивистской концепции знания дополнился углубленным интересом к проблеме
лингвистических условностей, которые накладывают ограничения на сам процесс понимания. Классическим примером здесь могут послужить "Философские исследования" Витгенштейна. Где именно ощущает индивид горе или радость, можно ли мгновенно пережить глубочайшее чувство; возможно ли описать надежду? - задавая эти и сходные вопросы, Витгенштейн предельно ясно показал степень конвенциональной несвободы в употреблении ментальных предикатов. Его труд способствовал появлению внушительного числа философских исследований в области лингвистических конвенций, которые управляют применением таких понятий, как разум, намерения, чувственные данные, мотивация. Эти исследования пролили свет на многие сложности, вызванные опредмечиванием языка. Оказалось, что многие классические проблемы психологии и философии, по существу, являются следствием лингвистической путаницы и легко устранимы, как только достигнуты ясность в отношении природы и функций языка.
На почве этой эпистемологической неудовлетворенности и возник социальный конструкционизм. Его исходным пунктом служит радикальное сомнение в том, что окружающий мир (как обыденный, так и научный) есть нечто, разумеющееся само собой. Социальный конструкционизм выступает, таким образом, как специфический вид социальной критики. Он предлагает на некоторое время оставить в стороне нашу уверенность в том, что общепринятые категории, или способы понимания мира получают свои полномочия посредством наблюдения. Тем самым социальный конструкционизм предоставляет нам шанс подвергнуть сомнению объективность конвенционального знания. Там, например, Кесслер и Маккена, исследуя процесс социального конструирования пола, попытались ниспровергнуть кажущуюся непреложность половой дихотомии (4). Сопоставление различных способов интерпретации пола в разных культурах и субкультурах делает весьма неопределенным те объекты, с которыми соотносятся термины мужчина" и "женщина". Кроме того, появляется возможность альтернативного толкования половых различий и даже полного их отрицания. Основательный труд
Аверила, посвященный эмоциям, заставляет усомниться в том, что гнев - это биологическое состояние организма, и предлагает рассматривать его как исторически обусловленное социальное проявление (1). Развивая гипотезу Аверила, Сарбин распространяет се на всю совокупность понятий, указывающих на эмоциональные переживания (9). Эмоции, отважно заявляет Сарбин, это не объекты "вовне", подлежащие изучению; эмоциональные термины приобретают свои значения не в объективном мире соотносимых с ними психических состояний, а в контексте своего лингвистического использования. Сходные критические замечания прозвучали также в связи с мнимой самоочевидностью таких феноменов, как самоубийство, шизофрения, альтруизм, верования, детство, бытовое насилие. Было показано, что объективные критерии выявления всех этих "событий", "поведенческих форм" и "сущностей" либо ограничены - культурой, историей, социальным контекстом, либо не существуют вовсе.
2. Термины, в которых происходит осмысление мира, есть социальные артефакты, продукты исторически обусловленного взаимообмена между людьми. С точки зрения конструкционизма, осмысление мира - это не автоматический или природный процесс, понимание мира есть результат активной совместной деятельности людей, вступающих во взаимные отношения. В этой связи целесообразно обратиться к историческим и культурным основаниям различных форм конструирования мира. Так, ряд исследователей обнаружил широкую историческую вариативность в содержании таких понятий, как ребенок, романтическая и материнская любовь, личностное Я. Например, в некоторые периоды истории детство не считалось особой фазой индивидуального развития; романтическая или материнская любовь не включались в число компонентов личностного облика, а личностное. Я не рассматривалось как обособленное и автономное. Трансформация данных понятий менее всего отражала действительные изменения тех объектов или сущностей, с которыми соотносились эти понятия; скорее этот процесс был обусловлен историческими факторами.
К аналогичным выводам приводят и некоторые этнографические работы. В частности, заметно меняется от культуры к культуре содержание понятий, связанных с психологическими процессами. Разнообразие трактовок идентичности, знания, эмоций, индивидуальности, наблюдаемое у аборигенов Полинезии и Новой Зеландии, ставит под сомнение непреложность современной западной онтологии мышления. Наблюдения этнографов побуждают нас обратиться к социальным истокам тех представлений о ментальных процессах (поляризация разума и эмоций, существование воспоминаний, мотиваций и системы символов как базы языка), которые мы сегодня считаем само собой разумеющимся. Этнографические данные привлекают наше внимание к социальным, моральным, политическим, экономическим институтам, которые подкрепляют современные представления о человеческой деятельности и, в свою очередь, поддерживаются ими.
Конструкционистская аналитическая ориентация распространяется далее на те аксиомы, или основополагающие утверждения, которые составляют фундамент принятых в современном обществе личностных дескрипций. Во-первых, подлежит выяснению вопрос о том, в какой мере бытующие культурные модели мышления детерминируют или ограничивают те выводы, которыми мы располагаем в рамках профессиональной психологии. Как может психолог оставаться "в пределах смысла", если он пренебрегает границами понимания, принятыми в его культуре? Во-вторых, обсуждается проблема общих правил, управляющих объяснением человеческой деятельности, - правил (если таковые существуют), из которых, в свою очередь, и вытекают общепринятые конвенции.
Решение данной проблемы представляет особый интерес, поскольку работа в этом направлении позволяет наметить круг наиболее вероятных ограничений в сфере психологического исследования. Если окажется возможным выделить некоторую совокупность гипотез и утверждений, детерминирующих сам ход рассуждений о личности, мы получим все необходимое, чтобы
понять, что именно должна сказать психологическая теория, если она претендует на понимание и отклик.
3. Степень распространения и уровень влияния той или иной формы понимания мира в тот или иной период времени не зависят от эмпирической обоснованности избранной точки зрения, они связаны с пертурбациями социальных процессов (включая конфликты, коммуникацию, переговоры, ораторское искусство). В таком случае можно предположить, что избранный тип трактовки личности и ее описание сохраняют свою устойчивость безотносительно к изменениям в реальном поведении людей. Независимо от уровня стабильности или повторяемости каких-либо поведенческих особенностей, те или иные варианты их толкования могут быть отвергнуты, если их интеллигибельность вызывает сомнения у членов коммуникативного сообщества. Наблюдение, таким образом, оказывается весьма ненадежным ориентиром для выработки и коррекции личностных дескрипций. Скорее правила, предписывающие "что чем считать", изначально лишены определенности; они постоянно эволюционируют и свободно варьируются, следуя за изменениями в пристрастиях тех, кто эти правила применяет. На этом основании правомерно пересмотреть и само понятие истины. Не исключено, что к этому понятию прибегают главным образом для того, чтобы подтвердить собственную позицию и дискредитировать альтернативные точки зрения, претендующие на интеллигибельность.
Иллюстрацией к сказанному может послужить работа Сабини и Силвера, которые показали, как люди управляют моральными дефинициями социальных отношений (8). Процесс идентификации некоторого действия как зависти, флирта или гнева происходит в водовороте социального взаимообмена. По мере того как социальные отношения развиваются во времени, те или иные их интерпретации могут получить подтверждение или, напротив, будут отвергнуты.
Аналогичным образом Мамменди и ее коллеги продемонстрировали, как происходит выработка решений, связанных
с квалификацией действия как агрессивного (6). В результате агрессия перестает быть фактом объективного мира, превращаясь в средство социальной категоризации и социального контроля. В ряде работ процесс достижения социальной договоренности рассматривался как основание каузальной атрибуции. Фокусом одной из моих собственных работ, посвященной самоидентичности, послужила трансформация личностного самоопределения в ответ на изменение социальных обстоятельств (2). Пирс и Кронин разработали общую теорию реальности как коммуникативного процесса; другие исследователи сосредоточили свое внимание на роли семьи и средств массовой информации в выработке превалирующих форм интерпретации мира (7).
В том же ключе рассуждают и многие историки и социологи науки, стремящиеся понять феномен научного поведения. По их утверждению, то, что в науке принято считать "упрямыми фактами", как правило, обусловлено почти неуловимым, но весьма мощным влиянием социальных микропроцессов. По сути дела, мы наблюдаем здесь переход от экспериментальной эпистемологии к эпистемологии социальной.
4. Формы понимания мира, приобретаемые в ходе социальной коммуникации, обладают чрезвычайно большим значением для социальной жизни в целом, так как они теснейшим образом связаны с массой других типов человеческой деятельности. Описания и объяснения мира сами конституируют формы социального действия и в этом своем качестве непосредственно переплетаются с прочими видами деятельности людей во всей ее полноте. Например, обращение: "Привет, как дела?" обычно сопровождается целым набором специфических поз, мимических и телесных движений, без которых эта фраза будет выглядеть неестественной и даже анормальной. Кроме того, описания и объяснения составляют неотъемлемую часть социальных образцов и шаблонов разного рода; они служат для подкрепления и сохранения одних и ниспровержения других. Следовательно, трансформация описания или объяснения создает благоприятные условия для некоторых социальных действий,
и неблагоприятные - для иных. Так, модель личности как изначально греховной, предполагает некоторую вполне определенную линию ее поведения - и никак не другую; интерпретация депрессии, тревоги и страха как эмоциональных страданий, в которых человек не властен, повлечет за собой совсем иные последствия, чем, например, их толкование как намеренно избранных, предпочитаемых или разыгрываемых по сценарию.
Именно в этой связи многие исследователи заинтересовались теми образами, или метаформами человеческой деятельности, которые доминируют в современной психологии. В частности, массу вопросов породили трактовки человека как машины, как самодостаточной системы или как "торговца" на рынке социальных отношений. Серьезные возражения встретила также господствующая сегодня модель детской ментальности, губительно сказывающаяся на психике ребенка; вызвали протест элементы сексизма, имплицитно содержащиеся в тезисе о главенстве универсальных принципов моральных суждений; наконец, глубокой критике подверглись теории когнитивных механизмом со свойственным им невниманием к материальным условиям социальной жизни.