Исламские источники о хазарском вопросе 2 страница

Ясно, что тем самым Фараби Ибн Кора указывал кагану, что ему и его народу необходимо и несомненно полезно расстаться с прежней верой и перейти в одно из трех сильнейших вероисповеданий, а именно в то, представитель которого даст самые точные ответы на его вопросы. Наиболее убедительным кагану показалось то толкование изображения на монете, которое предложил Фараби Ибн Кора, он согласился с его аргументами, принял исламское учение, снял пояс и помолился Аллаху.

Те исламские источники, которые считают, что Ибн Кора вообще не участвовал в полемике и не был при дворе хазарского кагана, потому что еще в пути был отравлен, ссылаются на следующий текст, который, по их мнению, мог бы представлять собой жизнеописание Фараби Ибн Коры. Ибн Кора был уверен, что вся его жизнь уже записана в какой-то книге и происходящие в ней события соответствуют тем, которые содержатся в давно рассказанной истории. Он прочел сказки «Тысяча и одной ночи» и еще тысячу и две других историй, но ни в одной из них не нашел ничего общего со своей судьбой. У него был конь, такой быстрый, что его уши летели как птицы, а сам он стоял на месте. Халиф из Самары решил послать Ибн Кору в Итиль беседовать с хазарским каганом и склонить его к переходу в ислам. Ибн Кора начал готовиться к этой миссии и, в частности, приказал доставить ему диван стихотворений хазарской принцессы Атех, среди которых нашел одно, которое показалось ему той самой давно разыскиваемой историей, в соответствии с которой течет его жизнь. Единственным несовпадением, и это изумило Ибн Кору, было то, что речь там шла не о мужчине, а о женщине. Все остальное совпало, даже двор кагана, который там назывался «школой». Ибн Кора перевел эту запись на арабский, думая при этом, что истина, в сущности, просто трюк. Перевод выглядит так:

 

Запись о путнице и школе

 

У путницы был паспорт, который на Востоке считался западным, а на Западе восточным. Так что он вызывал подозрения и там, и там, а она сама бросала две тени — одну направо, другую налево. В глубине леса, изрезанного тропинками, она искала известную школу, находившуюся в конце длинной дороги, где ей нужно было сдать свой самый главный экзамен. Ее пупок был похож на пупок пресного хлеба, а путь так длинен, что съел целые годы. Оказавшись наконец перед лесом, она встретила двух людей и спросила их, как пройти. Они смотрели на нее, опираясь на свое оружие, и, сказав только, что знают, где школа, замолчали. Потом один из них показал: иди прямо и на первом же пересечении тропинок сверни налево и опять налево, так ты попадешь к школе. Путница мысленно поблагодарила за то, что у нее не спросили документов, тогда она наверняка показалась бы им подозрительной особой с задними намерениями. Она продолжила путь, свернула на первую тропинку налево, потом опять налево, ориентироваться по их объяснениям было нетрудно, однако в конце той тропинки, на которую она свернула в последний раз, вместо школы оказалось болото. А перед болотом, улыбаясь, стояли уже знакомые ей вооруженные люди. Они с улыбкой извинились и сказали:

— Мы ошиблись, нужно было на первом перекрестке свернуть направо, а потом опять направо, там и будет школа. Однако мы должны были проверить твои намерения и убедиться, действительно ли ты не знаешь дорогу или только притворяешься. Но теперь уже поздно, и сегодня ты не сможешь попасть к школе. А это значит, что ты не попадешь туда никогда. Потому что школа с завтрашнего дня больше не существует. Так что из-за этой небольшой проверки ты упустила цель всей своей жизни, однако мы надеемся, ты понимаешь — мы были вынуждены так поступить ради безопасности других людей, чтобы оградить их от возможных дурных намерений путников, ищущих школу. Но и себя ты не должна винить. Если бы ты пошла не той дорогой, которую мы тебе объяснили, то есть не налево, а направо, результат был бы тот же, ведь тогда мы увидели бы, что ты нас обманула и на самом деле знаешь дорогу к школе, хотя и расспрашиваешь про нее. В таком случае нам тоже пришлось бы тебя проверить, раз ты скрываешь свои намерения, значит, они могут вызвать у нас подозрение. Так что к школе ты все равно не попала бы. Однако твоя жизнь не прошла даром — она послужила тому, чтобы проверить одну из существующих в мире вещей. Это уже немало.

Так говорили они, а путница утешалась тем, что в кармане у нее паспорт, который она никому не предъявляла, так что люди, стоящие на краю болота, даже не подозревают, какого он цвета. Правда, тем, что она их обманула и свела на нет всю проверку, она свела на нет и всю свою жизнь, которая в таком случае, оказывается, прошла напрасно. Притом, с их точки зрения, это было одно «напрасно», а с ее — другое. Потому что, в сущности, что ей за дело до их проверок? Но тем не менее в любом случае результат оказался тем же, так что цель ее существования, которой перед ней уже нет, должна с неизбежностью отодвинуться во времени; и теперь она уже думала, что, возможно, целью была не школа, а лишь путь к ней или что-то на этом пути, хоть сами поиски и оказались бесполезными. И эти поиски, о которых она сейчас вспоминала, стали казаться ей все более и более прекрасными, сейчас, задним числом, все более явственнее вырисовывалось перед ней все хорошее, что встретилось ей в этом пути, и она поняла, что переломный момент был не в конце пути, перед школой, а где-то гораздо раньше, в первой половине путешествия, и что она никогда бы так не подумала, если бы вся дорога не оказалась напрасной. В этой переоценке воспоминаний она, как торговец недвижимостью, пускающий в оборот все свое будущее наследство, начала обращать внимание на новые детали, почти не оставившие следа в ее памяти. Среди этих деталей она искала самые важные, постоянно отбирая из них еще более важные, пока беспощадным отбором и все большей строгостью не осталась перед одной-единственной сценой:

Стол, и на нем стакан вина, окрашенного другим вином. Мясо только что подстреленных бекасов, испеченное на верблюжьем навозе. Оно еще сытное от вчерашнего сна птицы. Теплый хлеб с сумрачным лицом твоего отца и пупком твоей матери. И сыр с острова из смешанного молока молодой и старой овцы. На столе возле еды свеча с каплей огня наверху, возле нее «Божественная книга», и месяц джемаз-уль-акер течет через нее.

 

КУ (Driopteria filix chazarica) — плод родом с побережья Каспийского моря. Даубманнус пишет о нем следующее: «Хазары выращивают фруктовое дерево, плоды которого не вызревают больше нигде. Эти плоды покрыты чем-то похожим на рыбью чешую или на чешуйки шишки, растут они высоко на стволе и, свисая с веток, напоминают рыбу, которую трактирщики подвешивают за жабры у входа в свое заведение, чтобы уже издали было видно, что здесь подают уху. Иногда эти плоды издают звуки, похожие на пение зябликов. На вкус они холодные и немного соленые. Осенью, когда плоды становятся совсем легкими и внутри у них, как сердце, пульсирует косточка, они, падая с веток, некоторое время летят, взмахивая жабрами, будто плывут по волнам ветра. Мальчишки обивают их рогатками, а иногда ястреб ошибется и унесет такой плод в клюве, уверенный, что это рыба. Поэтому у хазар принято говорить: „Прожорливые арабы, как ястребы, уверены, что мы рыба, но мы не рыба, мы — ку“». Слово «ку» — название этого плода — единственное слово хазарского языка, которое шайтан оставил в памяти принцессы Атех после того, как она забыла свой язык.

Иногда по ночам слышатся крики: ку-ку! Это принцесса Атех произносит на родном языке единственное известное ей слово и плачет, пытаясь вспомнить свои забытые стихи.

 

МАСУДИ ЮСУФ (середина XVII века — 25.IX. 1689) — известный музыкант-лютнист, один из авторов этой книги.

 

Источники: некоторые факты, касающиеся Масуди, собрал в своем издании Даубманнус, он взял их из музыкальных рукописей XVII века. Как говорят эти источники, Масуди три раза забывал свое имя и три раза менял ремесло, но память о нем сохранили как раз те, от кого он отрекся прежде всего, — музыканты из Анатолии. Школы лютнистов в Измире и Куле в XVIII веке породили множество легенд о Масуди, и эти легенды передавались от одного музыканта к другому вместе с его знаменитыми «персторядами». У Масуди была одна из переписанных арабских версий «Хазарского словаря», которую он дополнял сам, своей рукой, обмакивая перо в эфиопский кофе. Говорил он с трудом, как будто ему приходится мочиться сразу после того, как только что оправился.

 

Масуди был родом из Анатолии. Считается, что игре на лютне его учила жена, причем она была левша и струны на инструменте перебирала в обратном порядке. Доказано, однако, что манеру игры, которая в XVII и XVIII веках была распространена среди анатолийских лютнистов, ввел в обиход именно он. Легенды утверждают, что у него было поразительное чувство инструмента, которое помогало ему оценить лютню прежде, чем он слышал ее звук. Присутствие в доме ненастроенной лютни он тоже чувствовал, оно вызывало у него приступы беспокойства, иногда даже тошноту. Свой инструмент он настраивал по звездам. Он знал, что левая рука музыканта со временем может забыть свое ремесло, но правая — никогда. Музыку он забросил очень рано, и в связи с этим сохранилось одно предание.

Три ночи подряд он видел во сне, как один за другим умирали его близкие. Сначала отец, потом жена, потом брат. А на четвертую ночь ему приснилось, что умерла и его вторая жена, женщина с глазами, которые на холоде меняли цвет, как цветы. Глаза ее перед тем, как она их закрыла, были похожи на две желтые зрелые виноградины, в глубине которых видны косточки. Она лежала со свечой в пупке, подбородок ее был подвязан волосами, чтобы она не смеялась. Масуди проснулся и больше ни разу в жизни не видел ни одного сна. Он был в ужасе. Второй жены у него никогда не было. Он обратился к дервишу с вопросом, что может означать такой сон. Тот открыл Книгу и прочитал ему: «О сын мой дорогой! Не говори о своем сне твоим братьям! Потому что они сговорятся против тебя!»

Неудовлетворенный таким ответом, Масуди спросил о значении сна свою единственную жену, и она ему ответила: «Не говори никому о своем сне! Ибо с тем, кому его доверишь, свершится твой сон, а не с тобой».

Тогда Масуди решил разыскать ловца снов, который мог бы дать ответ, основываясь на своем опыте. Ему объяснили, что ловцы снов теперь встречаются редко, гораздо реже, чем раньше, что скорее их можно встретить, направившись не на Запад, а на Восток, потому что корни их искусства и само их происхождение ведут к племени хазар, которое некогда жило в отрогах Кавказа, там, где растет черная трава.

Масуди взял лютню и отправился вдоль берега моря на Восток. Он думал: «Человека нужно успеть обмануть прежде, чем он пожелает тебе доброго утра, потом уже поздно». Он спешил начать охоту на ловцов снов. Однажды ночью его кто-то разбудил. Масуди увидел перед собой старика, борода которого поседела только на концах, как колючки на спине у ежа. Человек спросил Масуди, не видел ли он в своих снах женщину с глазами цвета белого вина, пестрыми в глубине.

— Они меняют цвет на холоде, как цветы! — добавил незнакомец.

Масуди сказал, что видел ее.

— Что с ней?

— Она умерла.

— Откуда ты знаешь?

— Она умерла в моем сне, у меня на глазах, она была во сне моей второй женой. Она лежала со свечой в пупке, подвязанная волосами.

Тогда старик зарыдал и сказал надломленным голосом:

— Умерла! А я за ней шел сюда от самой Басры. Ее призрак переселяется из сна в сон, и я бреду за ней, иду по следу тех, кому она снится вот уже три года.

Тут Масуди понял, что перед ним тот человек, которого он ищет.

— Может быть, вы ловец снов, раз вы могли столько пройти за этой женщиной?

— Я ловец снов? — изумился старик. — И это говорите вы? Это вы ловец снов, а я лишь обычный любитель в вашем высоком искусстве. Образы, блуждающие из сна в сон, могут умереть только в снах того, кто родился ловцом снов. Вы, ловцы снов, вы — кладбища, а не мы. Она прошла тысячи миль для того, чтобы умереть в вашем сне. Но вам больше не дано видеть сны. Теперь единственное, что вы можете, — это начать свою охоту. Но не за женщиной с глазами цвета белого вина. Она мертва и для вас, и для других. Вам нужно гнать другого зверя.

Так Масуди получил от старика первые сведения о своем новом занятии и узнал все, что можно узнать о ловцах снов. Если человек располагает надежными письменными и устными источниками, говорил старик, он может довольно хорошо освоить это искусство. Это происходит так же, как у такого «суфи», который исполнил «таубу», покаялся и обрел свой «макам», соблюдая все правила. Такое доступно каждому. Но истинный успех достанется только тому, кто для него родился, кому сам Бог поможет обрести небесное просветление — «хал». Самыми лучшими ловцами снов были хазары, но хазар давно нет. Сохранилось лишь их искусство и частично их словарь, который об этом искусстве рассказывает. Они могли следить за образами, появляющимися в чужих снах, гнать их, как зверя, от человека к человеку и даже через сны животных или демонов…

— Как это достигается? — спросил Масуди.

— Вы, конечно, замечали, что человек, прежде чем заснуть, в момент между явью и сном совершенно особым образом регулирует свое отношение к силе земного притяжения. Его мысли освобождаются тогда от притягательности земли в прямой зависимости от силы, с которой земное притяжение действует на его тело. В такие мгновения перегородка между мыслями и миром становится пористой, она пропускает человеческие мысли на свободу подобно тройным ситам. В этот краткий миг, когда холод так легко проникает в человеческое тело, мысли человека, бурля, вырываются из него, и их можно прочитать без большого труда. Тот, кто обратит внимание на засыпающего, сможет и без специальных упражнений понять, что он думает в этот момент и к кому обращены его мысли. А если вы упорными упражнениями овладеете искусством наблюдения за человеческой душой в тот миг, когда она открыта, вы сможете продлевать время наблюдения все дольше и проникать все глубже в сам сон, вы сможете охотиться в нем, как под водой с открытыми глазами. Так становятся ловцами снов.

Эти исповедники спящих, как называли их хазары, аккуратно записывали свои наблюдения, так же как делают это астрономы или астрологи, читающие судьбу по Солнцу и звездам. По приказу принцессы Атех, покровительницы ловцов снов, все, что связано с этим искусством, вместе с жизнеописаниями наиболее выдающихся ловцов и житиями пойманной добычи, было собрано и сведено в одно целое, своего рода хазарскую энциклопедию, или словарь. Этот хазарский словарь ловцы снов передавали из поколения в поколение, и каждый должен был его дополнять. С этой целью много веков назад в Басре была основана специальная школа, «братство чистых», или же «друзей верности», — секта, которая сохранила в тайне имена своих членов, но издала «Календарь философов» и «Хазарскую энциклопедию». Эти книги, однако, были сожжены по приказу халифа Мостанджи вместе с книгами исламского отделения этой школы и сочинениями Авиценны. Таким образом, первоначальная версия хазарского словаря, созданная при принцессе Атех, не сохранилась, тот текст словаря, который есть у меня, это лишь арабский перевод, и это единственное, что я могу тебе дать. Так что возьми его, но имей в виду, ты должен хорошо изучить все его статьи, потому что если ты не будешь как следует знать словарь своей профессии, может случиться так, что ты упустишь самую главную добычу. Итак, знай: когда охотишься на сны, слова хазарского словаря — это то же, что следы льва на песке перед обычным охотником.

Так говорил старик и под конец вместе со словарем дал Масуди и один совет:

— Бренчать на струнах может каждый, а ловцом снов становится только избранник, тот, кому это даровано Небом. Оставьте свой инструмент! Ведь лютню выдумал еврей по имени Ламко. Бросьте ее и отправляйтесь охотиться! Если ваша добыча не умрет в чужом сне, как это случилось с моей, она приведет вас к цели!

— А какова цель охоты на сны? — спросил Масуди.

— Цель ловца снов — понять, что любое пробуждение — это лишь ступень в процессе освобождения от сна. Тот, кто поймет, что его день — это всего лишь чужая ночь, что два его глаза — это то же самое, что чей-то один, тот будет стремиться к настоящему дню, дню, который принесет истинное пробуждение из собственной яви, когда все станет куда более явственным, чем наяву. И тогда человек наконец увидит, что он одноглаз по сравнению с теми, у кого два глаза, и что он слеп по сравнению со зрячими…

И тогда старик доверил Масуди

 

Повесть об Адаме Рухани

 

Если соединить вместе все сны человечества, получится один огромный человек, существо размером с континент. И это не просто огромный человек, это Адам Рухани, небесный Адам, ангельский предок человека, о котором рассказывают имамы. Этот Адам до Адама был третьим разумом мира в начале, однако он настолько погрузился в себя, что заплутал, а когда очнулся от этого заблуждения, то сбросил в ад всех своих попутчиков — Иблиса и Ахримана — и вернулся к Небу, но теперь ему досталось быть там не третьим, а лишь десятым умом, потому что семь небесных херувимов за это время уже заняли места в небесной лестнице над ним. Так Адам-предтеча отстал: семь ступеней лестницы — это степень его отставания от самого себя, и так родилось время. Потому что время — это только та часть вечности, которая опаздывает. Этот ангельский Адам, или Праадам, который был и мужчиной и женщиной одновременно, этот третий ангел, который стал десятым ангелом, вечно стремится достичь себя самого, и в отдельные мгновения это ему удается, но он постоянно падает вновь так, что и по сей день блуждает между десятой и второй ступенью разума.

Таким образом, человеческие сны — это та часть природы человека, которая берет начало в Адаме-предтече, небесном ангеле, потому что он думал так же, как мы видим сны. Он так же быстр, как мы бываем быстры только во сне, а говоря точнее, наши сны созданы из его ангельской быстроты. И говорил он таким же образом, как мы говорим во сне, без настоящего и прошедшего времени, в одном только будущем. И так же, как мы, во сне он не мог убить или оплодотворить. Поэтому ловцы снов блуждают по чужим снам и извлекают из них по кусочкам существо Адама-предтечи, складывая из них так называемые хазарские словари для того, чтобы все эти книги, составленные вместе, воплотили на земле огромное тело Адама Рухани. Если мы следим за нашим ангельским предком в тот момент, когда он поднимается по небесной лестнице, мы и сами приближаемся к Богу, а если имеем несчастье сопровождать его, когда он падает, мы удаляемся от Бога, но ни того ни другого осознать нам не дано. Мы опираемся на удачу, всегда надеясь, что соприкоснемся с ним в тот момент, когда он находится в пути ко второй ступени лестницы разума и, значит, поможет и нам подняться наверх, ближе к Истине.

 

 

Так что наша профессия ловцов снов чревата как невиданными удачами, так и огромными бедами. Но от нас это не зависит. Наше дело пытаться. Остальное — вопрос техники.

И под конец еще одно замечание. Иногда пути, пролегающие по чужим снам, намекают на некоторые признаки, по которым можно заключить, находится ли сейчас Адам-предтеча на подъеме своей стези или падает вниз. Этими признаками являются люди, видящие друг друга во сне. Поэтому конечная цель каждого ловца на сны — добраться до такой пары и как можно лучше с ними познакомиться. Дело в том, что два таких человека всегда представляют собой частички тела Адама, находящиеся в различных фазах и, значит, на разных ступенях лестницы разума. Кроме, разумеется, высшей ступени, где Бог плюнул Адаму в рот и облек его язык четырьмя видами слюны. Поэтому, как только найдешь двоих, которые видят друг друга во сне, знай — ты у цели! И не забудь потом все, что добыл в дополнение к хазарскому словарю, оставить там, где это оставляют ловцы снов, добившиеся успеха, — в Басре, в мечети, посвященной пророчице Рабии…

Так старик говорил Масуди. И так Масуди оставил музыку и стал ловцом снов.

 

 

Начал он с того, что уселся читать все записи, относящиеся к хазарам, которые в виде словаря получил в подарок. На первой странице книги было написано:

«В этом доме, как и в любом другом, далеко не всех встретят с одинаковой радостью. И не всем будут оказаны равные почести. Кого-то посадят во главе стола, будут предлагать ему самые изысканные блюда, он первым увидит все, что подносят к столу, и сможет выбрать, что ему по вкусу. Другой будет есть на сквозняке, где у каждого куска по меньшей мере два запаха и вкуса. Третий займет обычное место, где все куски и все рты одинаковы. А будут и такие, место для которых оставят у двери, где подают только жидкий суп, а на ужин там получают столько же, сколько рассказчик за свои истории, то есть — ничего».

Затем в «Хазарском словаре», соответственно арабскому алфавиту, были размещены цепочки биографий хазар и других лиц, главным образом тех, кто способствовал обращению хазарского племени в ислам. Центральной фигурой, участвовавшей в этом обращении, был дервиш и мудрец по имени Фараби Ибн Кора, и о нем в словаре было написано очень много. Однако в других статьях словаря имелись очевидные пробелы. В частности, хазарский каган, который пригласил ко двору трех священников — арабского, еврейского и христианского, — потребовал от них истолковать один его сон. Однако не все участники хазарской полемики были в равной степени представлены в исламских источниках и в арабском переводе «Хазарского словаря». Бросалось в глаза, что здесь не были названы имена христианского и еврейского ловцов снов, участвовавших в этой встрече. Да и вообще, о них было гораздо меньше данных, чем об арабе, который выдвигал аргументы в пользу ислама, о Ибн Коре. Пока Масуди занимался «Хазарским словарем» (а это заняло не так уж много времени), у него возник вопрос: кто же были два других? Может быть, среди христиан есть кто-то, кто знает толкователя снов и приверженца греческой веры на четырехсторонних переговорах при хазарском дворе? Сохранилось ли его имя? И опять же, знает ли кто-нибудь из еврейских раввинов хоть что-то еще об одном участнике, о своем соплеменнике и единоверце? Не было ли среди греков или евреев людей, которые записали что-нибудь о христианском или еврейском мудреце, присутствовавшем при дискуссии, как записали это предшественники Масуди об исламском? Аргументы этих чужестранцев — отметил и потом записал Масуди — кажутся не такими сильными и исчерпывающими, как доводы Фараби Ибн Коры. Почему? Потому ли, что аргументы Ибн Коры были действительно более убедительны и всеобъемлющи или же в еврейских или христианских книгах о хазарах, если таковые имеются, их аргументы перевешивают то, что сказал Ибн Кора? Может быть, они умалчивают о нас так же, как и мы о них? Может быть, можно составить одну, общую хазарскую энциклопедию или словарь о хазарском вопросе после того, как будут собраны вместе все три рассказа о трех ловцах снов, и тогда будет видна истина? Тогда в таком «Хазарском словаре» в определенном порядке могли бы быть расположены статьи с именами и христианского, и еврейского участников хазарской полемики. Сюда также могло бы войти и кое-что из информации о хронистах этой полемики из греческой и еврейской среды. Потому что как же можно создать Адама Рухани, если не хватает некоторых частей его тела?

Когда Масуди представлял себе такие возможности, ему становилось жутко, он пугался открытых шкафов и сундуков, из которых торчала его одежда, и всегда спешил закрыть их, стоило ему взяться за свой словарь. Он начал разыскивать еврейские и греческие рукописи, связанные с хазарами, и хотя в изгибах его тюрбана можно было прочесть слово «Божественной книги», он стремился к встречам с неверными, сходился с греками и евреями, попадавшимися на его пути, изучал их языки, которые казались ему зеркалами, отражающими свет иным образом. И он учился видеть себя в этих зеркалах. Его хазарская картотека росла, и он надеялся, что придет день, когда ему удастся дополнить ее житием собственной добычи, сообщением о своей доле проделанной работы, своим небольшим кусочком огромного тела Адама Рухани. Но как и всякий настоящий охотник, он не знал наперед, что это будет за добыча.

А когда наступил месяц раби-аль-ахир и третья джума в нем, Масуди впервые заглянул в чужие сны. Он заночевал на постоялом дворе рядом с человеком, лица которого не было видно, но слышно было, как он напевает какую-то мелодию. Масуди в первый момент не понял, в чем дело, но слух его был быстрее мыслей. Имелся женский ключ с отверстием вдоль оси, полый внутри, который искал мужскую замочную скважину с осью внутри. И он нашел ее. Человек, лежавший с ним рядом в темноте, вообще-то не пел, пел кто-то в этом человеке, кто-то, кого этот человек видел во сне… Стояла тишина, такая, что было слышно, как у певца, лежавшего в темноте рядом с Масуди, цветут волосы. И тогда легко, как в зеркало, Масуди вошел в огромный сон, засыпанный песком, не защищенный от дождя и ветра, населенный дикими собаками и мечтающими о воде верблюдами. Он сразу почувствовал, что ему грозит опасность остаться калекой или получить нож в спину. Тем не менее он зашагал по песку, который поднимался и опускался в ритме дыхания спящего. В одном из углов сна сидел человек и мастерил лютню из куска дерева, которое до этого лежало в ручье, корнями к устью. Сейчас древесина была сухой, и Масуди понял, что человек делает инструмент тем способом, который был известен триста лет назад. Значит, сон старее того, кто его видит. Время от времени человек из сна прерывал работу и брал в рот горсть плова, каждый раз удаляясь от Масуди по меньшей мере на сотню шагов. Благодаря этому Масуди увидел сон до самого его дна: там было немного света, испускавшего неописуемый смрад. В глубине виднелось какое-то кладбище, где два человека хоронили коня. Одним из них был тот, кто пел. Но сейчас Масуди не только слышал песню, но вдруг увидел певца. Во сне спящего рядом человека возник какой-то юноша, один его ус был седым. Масуди знал, что сербские псы сначала кусают, потом лают, валахские кусают молча, а турецкие перед тем, как укусить, брешут. Человек из сна не относился ни к одной из этих пород. Масуди запомнил его песню, и дальше ему предстояло ловить следующего, того, кого во сне навещает тот же самый юноша с седым усом. Масуди сразу придумал, как это сделать. Он собрал несколько лютнистов и певцов — компанию охотников для облавы — и научил их петь и играть под своим управлением. У него на пальцах были перстни разных цветов, и каждый цвет соответствовал десятиступенчатой лестнице звуков, которой он пользовался. Масуди показывал певцам тот или другой палец, и по цвету перстня, который требовал своего тона, так же как каждый род зверей выбирает только свой род пищи, они знали, какой тон брать, и никогда не ошибались, хотя мелодия была им незнакома. Они пели в местах, где собирался народ — перед мечетями, на площадях, возле колодцев, — и мелодия становилась живой приманкой для прохожих, по ночам обладавших добычей, которую искал Масуди. Такие застывали на месте, будто увидев лунный свет, льющийся с Солнца, и слушали как зачарованные.

Выслеживая свою добычу, Масуди шел из города в город вдоль берега Черного моря. Он начал подмечать особенности тех, кто видит сон, ставший его целью. Там, где число людей, которых во сне навещает седоусый юноша, увеличивалось, он отмечал удивительные вещи: глаголы в речи приобретали более важную роль, чем существительные, которые при малейшей возможности вообще выбрасывались. Иногда юноша появлялся во снах целых групп людей. Армянские купцы видели его под виселицей, установленной на повозке, запряженной волами. Видели его потом и солдаты, он хоронил коней на хорошо ухоженном кладбище над морем, видели его с женщиной, лицо которой невозможно было разглядеть во сне, на ее щеке виднелись только те места, величиной с зерно, где седоусый оставил следы поцелуя… А потом вдруг добыча исчезла из виду, и Масуди потерял всякий след. Единственное, что он мог сделать, — это внести в свой «Хазарский словарь» все, замеченное им во время этого путешествия, и его записи, и новые, распределенные по алфавиту, и старые, кочевали вместе с ним в зеленом мешке, который становился все тяжелее и тяжелее. У Масуди, однако, было чувство, что от него ускользают сны, которые снятся кому-то, кто был совсем рядом, что он не успевает их схватить и определить, чьи они. Число снов было большим, чем число спящих. Тогда Масуди обратил внимание на своего верблюда. Окунувшись в сон животного, он увидел юношу с шишковатым лбом и с необычными разноцветными усами, которые, казалось, были даны ему в наказание. Над ним светило созвездие, которое никогда не отражалось в море. Он стоял у окна и читал книгу, брошенную на пол к его ногам. Называлась книга «Liber Cosri», и Масуди, пока с закрытыми глазами смотрел сон верблюда, не знал, что значат эти слова. Тем временем погоня привела его к бывшей хазарской границе. В полях росла черная трава.

Масуди встречал все больше людей, которые впускали на ночлег в свои сны юношу с книгой «Liber Cosri». Он понял, что иногда целые поколения или даже слои общества видят одни и те же сны и одних и тех же лиц в них. Но понял он и то, что такие сны постепенно вырождаются и исчезают и что они чаще встречались в прошлом. От этих снов люди старели. Однако здесь, на границе, в своей погоне он столкнулся с чем-то совершенно новым. А именно: Масуди давно заметил, что юноша с седым усом каждому, к кому приходит в сон, дает в долг по одной мелкой серебряной монете. Причем на очень выгодных условиях, всего под один процент в год. И эти одолженные во сне деньги зачастую воспринимались здесь, на задворках Малой Азии, как векселя или гарантийные письма, потому что считалось, что видящие сновидения не могут обмануть один другого, пока в их жизни присутствует тот, кого они видят в снах и кто держит в своих руках все долговые книги и счета. Таким образом, существовало что-то вроде хорошо поставленной двойной бухгалтерии, которая охватывала и объединяла капитал яви и сна и основывалась на общем молчаливом согласии участников сделки…