Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 14 страница
1) Ариана опять стала краситься по выходным – в те дни, когда не нужно ехать в ЖЕЛУТУ;
2) Юго уж слишком достает жену, чтобы это выглядело искренним;
3) оба они, будто индюки, надуваются от гордости, слыша об успехах другого на своей бывшей должности. Доказательство? Ни разу в их жалобах друг на друга не прозвучало: «Мой будущий бывший (моя будущая бывшая) гроша ломаного в деле не стоит!»
Осталось выработать стратегию. Когда Никар сказал, что у него есть на этот счет идея, на сцену выступил античный хор и загнусавил: «Заткнулся бы лучше!» В данном случае разумнее было придерживаться тактики двух пар, работающих сообща, в полном единодушии: Момо с Лиз готовят почву, Пьер и Софи ее засевают. К остальным участникам собрания нижайшая просьба: пусть поклянутся, что ничего, ну вот просто ничего не предпримут, главное с их стороны – никаких инициатив, даже не звонить по телефону, пусть и с изъявлениями дружбы типа: «Я только хочу тебе сказать, что знаю, как тебе тяжело сейчас, и я с тобой, я все время думаю о тебе» – ради бога, ради бога, оставайтесь в сторонке!
После этого все вышли, чрезвычайно довольные собой.
Юго протянул руку к своим спортивным трусам от Кельвина Кляйна. Оделся он, не зажигая света, и покинул место преступления потихоньку, на цыпочках, даже не взглянув на Мари Дельсоль. Ничего такого особенного он не потерял и прекрасно понимал это. Даже украшенная солитером, оправленным в платину и купленным несколько часов назад у менеджера фирмы «Л как „легкомыслие“», бедолага выглядела не слишком привлекательно: вся помятая, веки грубо перечеркнуты полоской наклеенных ресниц, расплывшаяся грудь стекает набок…
Часы на панели машины показывали 3.58 утра. Юго злорадно подумал, что жена, должно быть, его уже похоронила. Вспоминая именно Ариану, он, после того как застегнул на шее мадам Дельсоль фермуар ожерелья, хорошенько промассировал эту шею. Несмотря на то что сердце у него рвалось на части от боли, продавец оставался достаточно аппетитным, и клиентка, пораженная тем, что он, оказывается, вполне гетеросексуален, как и говорил, позволила все. Мари Дельсоль вообще была доброй женщиной. Ничуть не заблуждаясь по поводу исхода мимолетной связи, она очень мило позволила взять себя, чем и открыла свою великолепную жизненную философию. Не скупясь на время и средства, розовая пуховка всегда и везде исповедовала такую истину: каждый, по мере своих возможностей, должен приходить на помощь тем, кто страдает. Просто она охотнее оказывала помощь ближнему в постели, чем в машине с бесплатными супами для нуждающихся, и только.
Всю дорогу Юго ликовал. Одним камнем, если можно так сказать, он убил двух зайцев: во‑первых, теперь он чувствовал себя отомщенным, более чем удачно противопоставив низкопробность своего завоевания победоносному «служебному роману» жены, а во‑вторых, ему доставляло неизъяснимое удовольствие представлять себе, как Ариана сейчас стоит у окна, ломая руки, и взгляд ее прикован к часам, и она плачет и считает себя вдовой, которую злодейка‑судьба лишила даже прощального поцелуя…
Когда он вошел в дом, там все спали. Он постарался как следует пошуметь у ворот, хлопнул дверью гаража так, что вздрогнули стены, топал изо всех сил в прихожей – под дверью спальни не промелькнуло ни лучика света.
Негодяйка спала! Она спала, даже не подозревая, что едва избежала ужасной катастрофы, из которой, если бы несчастный случай все‑таки произошел, она вышла бы израненной навеки, а между прочим, это было бы только справедливо по отношению к подлой изменнице!
Юго не знал, что Ариана лежит с широко открытыми глазами и беззвучно плачет…
– Не помню точно, кто это сказал, Черчилль, Конфуций или Ноэль Мамер[57], но не забывай, дорогая, золотые слова: «То, что тебя не убило, сделало тебя сильнее».
– Прекрасные слова, мама, и очень мне напоминают фразу Гегеля «Счастье – в борьбе», которую ты написала над моей кроватью, когда я пожаловалась на то, что у меня нет распятия, а у всех моих одноклассниц есть.
Лиз Онфлёр была задета репликой дочери, но тем не менее не остановилась на своем праведном пути – она‑то знала, куда идет. И продолжала занудно:
– Подумай о том, как тебе везет! Смотри – ремонт шагает семимильными шагами, скоро он будет закончен, и, осмелюсь сказать, это ведь за счет твоего мужа…
– А вот и нет, мама, теперь плачу я!
– Конечно, конечно, но ты же с апреля получаешь его зарплату. Подумай лучше о будущем, дорогая. Ты, скорее всего, сможешь оставить за собой дом и детей; ведь судьи в восьми случаях из десяти отдают детей матери.
– Спустись с небес на землю, мама! Отныне я отец.
– Да нет же! Как только судья тебя увидит – такую хорошенькую в этом камуфляже, прямо как полевой цветочек, – он поймет, что у Арианы Марсиак хватит женственности, чтобы выполнить свое предназначение. Да, так вот, я говорила о том, что скоро ты будешь свободна! И не скрою от тебя, что давно пора!
– Ну и зачем ты мне все это говоришь?
– Затем, чтобы ты поняла: ваш моногамный брак, тянущийся уже почти двенадцать лет, себя исчерпал, дорогая! У тебя превратилась в манию привычка спать только с мужем, есть с ним, все отпуска проводить с ним, все – с ним одним. Никто так не живет! Проснись! Ты жила до сих пор в семейном коконе, этот кокон опутал тебя, он сковывал любое твое движение, и настало время из него выбираться!
– Да кто тебе позволил в таком тоне говорить о моей жизни, подчеркиваю – моей! Я была счастлива с Юго, очень счастлива… раньше…
Лиз страшно обрадовалась: удалось найти верную тропинку к сердцу дочери. Она помотала головой:
– Вот уж нет! Если бы ты была счастлива, ты бы не захотела обменять свою жизнь на жизнь своего мужа.
– Мама, но ты же ничего не понимаешь! Меня мучило ощущение, что я как белка в колесе, но клетка‑то, клетка сама по себе, отдельно взятая клетка меня не раздражала, я обожала ее, свою клетку! Кормушка, поилка, подстилка – все, все мне нравилось!
– Хорошо, но тогда – что же произошло?
– Произошло то, что все было отлично, пока мой муж, мой придурочный муж не превратился вообще хрен знает в кого! И ты сама это прекрасно знаешь! Теперь Юго возвращается на рассвете – только затем, чтобы вогнать меня в панику, я уверена, что он высиживает все это время на углу в машине, ставя будильник сотового на четыре часа ровно.
– И ты полагаешь, что сама ни в чем не виновата?
– О господи, мама, опять ты пытаешься заставить меня заняться самоанализом, и опять – тяжеловесно, опять до чего же грубая работа! Прямо‑таки мать настоятельница, не иначе!
Взбешенная Лиз повысила голос:
– Да ты посмотри, сама‑то во что превратилась! Ты перестала быть собой, бедная моя дочка, ты теперь – нечто среднее между большим начальником и питбулем: постоянно стараешься то укусить, то ранить! И потеряешь мужа исключительно из‑за своей гордыни, – мужа, который всегда тебя любил и сейчас любит, это яснее ясного! А следовало бы держаться за Юго, потому что тебе не найти другого, который терпел бы тебя с твоими автоматическими подъемными кранами!
Лиз, стараясь не уронить достоинства, схватила сумку, сотканную настоящими воинами из племени масаи, и хлопнула дверью.
Ариана не пыталась ее удержать: она отлично понимала, что завтра они помирятся, и даже не в слезах. Единственная фраза не выходила у нее из головы. «… Мужа, который всегда тебя любил и сейчас любит, это яснее ясного!» Кому это яснее ясного? Если мужчина намерен отобрать у тебя детей, дом, работу – это свидетельство любви, так, да? Нет‑нет, за время «эксперимента Марсиак» Юго стал абсолютной мямлей, сентиментальной мямлей, где ему понять, какое счастье для него – жить с такой женщиной, как она… Ариана злилась на то, что позволила себе разволноваться, услышав такие глупые, такие пошлые слова: «… мужа, который всегда тебя любил и сейчас любит, это яснее ясного!» Смешно, просто смешно! Но странно… стоило ей эти слова услышать, какими бы они ни были глупыми и пошлыми, у нее словно крылья выросли.
Момо пришел в экстаз, даже вскрикнул:
– Какая красота! Знаешь, я много в своей жизни конфисковал драгоценных украшений, но ни в одном не была достигнута такая чистота линии, нигде я не встречал камней подобного совершенства!
Юго, страшно довольный тем, что судебный исполнитель восхищен увиденным, скромно улыбнулся и переадресовал комплимент Софи. Момо сегодня впервые пришел к нему в офис фирмы «Л как „легкомыслие“» и теперь рыскал повсюду. То он удивлялся аккуратной стопке глянцевых журналов на рабочем столе Марсиака – все номера «Void» за этот год, то восхищался образцовым содержанием картотеки клиенток, где они как манекенщицы были представлены на поляроидных снимках, то обмирал от восторга перед эскизами будущей коллекции, которую экс‑хозяин ЖЕЛУТУ окрестил «Исчезновения»… Ближе к концу визита Юго вздохнул:
– Теперь ты понимаешь, почему мне неохота бросать этакую красоту и возвращаться в сарай, набитый машинами для очистки газонов?
– Послушай, но они ведь, наверное, тоже по‑своему хороши, эти машины для очистки газонов! Я думаю, людям, у которых перед домом разбит газон, время от времени требуется его очистить. Значит, такие машины просто необходимы, и…
Юго не дал ему договорить:
– Ты зачем пришел, Момо?
Судебный исполнитель уставился на носки своих ботинок и прошептал:
– Да так… Забежал, потому что беспокоюсь за тебя… Знаю по собственному опыту, как это тяжело – разводиться…
Искренне взволнованный Марсиак смотрел на гостя чуть ли не со слезами. Какая деликатность, какая способность к состраданию – столь возвышенные чувства не часто встретишь у мужчины, да еще и судебного исполнителя! Что за счастье, подумал Юго, получить наконец возможность поговорить о своих переживаниях, о своих семейных делах с мужчиной! С Пьером это совершенно невозможно, в последнее время, стоило ему только начать: «Чувствитель…» – лучший друг ни разу даже закончить не дал, сразу принимался кричать: «Ты о коже головы? Ой, как плохо, если чувствительная, большой риск моментальной, просто моментальной потери волос! Берегись!»
Юго вздохнул:
– А что я могу сделать, Ариана ведь не оставила мне выбора!
– Почему ты так считаешь, Юго? Потому что она тайком от тебя организовала заговор? Да?
– Если бы только это… Нет, понимаешь, тут все ну, как эта история с парнем из торгового отдела ЖЕЛУТУ, – я думаю, она тогда попросту растерялась, совершенно не знала, что делать, я думаю на самом деле ей никогда не хотелось мне изменять и меня обманывать… А этот тип, этот хитрец, этот ловкий негодяй воспользовался ее состоянием… Ия убежден, что он ее сразу же и бросил, что теперь девочка чувствует себя униженной, несчастной… И я бы плюнул на эту историю, поставил на ней крест, если бы на самом деле она не открыла мне глаза. Знаешь, я очень много думал… Я провел огромную работу над собой… Хочешь, скажу тебе правду, Момо? Ты действительно хочешь, чтобы я сказал тебе правду?
Да, судебный исполнитель действительно этого хотел, даже очень хотел.
– А все проще некуда! Ариана терпеть не может, когда я счастлив. Вот потому‑то она и остановила «эксперимент Марсиак» на полпути. Она деспотична, именно из‑за таких людей возникает комплекс кастрации[58], да она и сама страдает этим комплексом. – Тут Юго сделал умное лицо: вот, дескать, к какому тонкому выводу я пришел, применив дедуктивный метод, и добавил очень медленно: – Освободившись от своих цепей, я становлюсь для нее угрозой, вызываю безотчетный страх.
– Понятно… – Судебный исполнитель покачал головой. – Чрезвычайно интересный анализ… Кое в чем он напоминает книгу «Чего хотят мужчины», в частности, там я вычитал, что представители сильного пола воспринимают эмансипацию своих жен как угрозу. Видимо, это и произошло с Арианой. Она восприняла твой расцвет как предательство по отношению к себе, как начало свободного полета вдали от семейного гнездышка – того самого, которое было так любовно ею свито…
Софи, склонившаяся над эскизом и не упустившая из разговора ни словечка, закашлялась, чтобы скрыть приступ смеха.
А Момо невозмутимо продолжал:
– Но в оправдание твоей жены скажу, что на данный момент она не в лучшем состоянии. Даже, уточню, не в нормальном для себя состоянии.
Сидя боком на столе и болтая в воздухе ногой, заинтересованный донельзя Марсиак слушал, как судебный исполнитель излагает свою новую теорию. По его мнению, превратившись в мужчину, Ариана заполучила проблемы с сексуальной самоидентификацией. Само собой разумеется, в ней пробудились потребности, ранее ей неведомые. Исследования американских ученых неопровержимо доказывают, что парни думают о сексе три раза в час, тогда как девчонки – всего три раза в день.
Именно в эту минуту на горизонте, как чертик из табакерки, возник Пьер Беньон. И сообщил, что в нем вспыхнуло внезапное и непреодолимое желание поцеловать жену. Удивленная Софи выронила карандаш. А Пьеро, быстро прикоснувшись губами к ее лбу и тем самым облегчив себе существование, присоединился к мужскому разговору.
– Да уж, статистика более чем достоверная. Лично я, с моим унаследованным от отца безумным либидо, делаю это по крайней мере три раза за полчаса!
Софи снова закашлялась.
– Нет, правда, Софи, чистая правда, и сам я тут ничего не могу поделать. Моей вины в этом нет, все дело в папе, у нас у всех – в папу – инструмент с детскую руку, и, если хочешь поставить его торчком, долго тилибомкать не нужно. Во всяком случае, тебе грех на это жаловаться, так ведь, птичка?
Пьер не преминул исподтишка подмигнуть жене при этом вопросе, и Софи удержалась от ответа. А то сказала бы вот что: насчет детской руки… ее муж, как и большинство мужчин, – владелец органа строго нормальных размеров, то есть в покое тот едва достигает длины стопы новорожденного, но ее это, тем не менее, вполне устраивает.
Между тем, сбитый с толку Юго попытался развить мысль лучшего друга:
– Значит, вы тут все подразумеваете, что я больше не удовлетворяю свою жену и потому она сошла сума? Но это… это… грязь какая!
Пьеро набрал в грудь побольше воздуха и принялся объяснять:
– Совершенно не в том дело, старина! Просто Ариана привыкла иметь рядом надежного, крепкого мужика, не слишком утонченного, склонного скорее к действию, чем к рефлексии, и вдруг видит на его месте типа, который, вместо того чтобы нормально потрахаться, желает обсуждать семейные проблемы, и так каждый день, – как тут не изумиться?
Софи поддержала мужа, сказав очень серьезно:
– Подумай сам, Юго, и оглянись на себя. Кто спорит, ты великолепен, но сейчас напоминаешь актера из бразильского сериала. Ты научился говорить о своих чувствах, умеешь теперь выразить их словами, но ты стал каким‑то ненастоящим. Ненатурально это все выходит. И не чувствуется твоей плоти, твоего запаха, материи, из которой ты состоишь. Сразу видно: тебе не хватает тестостерона!
Пьеро забил гвоздь по шляпку:
– Прости, что спрашиваю, дружище, но скажи честно: когда ты в последний раз поставил Ариане хорошую свечу?
Юго пискнул, как мышь, попавшая в мышеловку:
– Вас это не касается! Не собираюсь перед вами отчитываться! Хотя раз уж наша сексуальная жизнь вас так волнует, успокойтесь! (У него начиналась истерика, и теперь он почти кричал.) С марта мы… мы много раз… делали то, что нам полагается делать… Конечно, когда ты работаешь, и дети, и кухня, к вечеру немного выдыхаешься и как‑то не очень этого хочется, но…
Лучший друг триумфально воздел палец к потолку:
– Вот! Вот видишь! Всего‑то каких‑нибудь полгода назад, слабачок ты мой драгоценный, единственным, что могло нас с тобой заинтересовать, – кроме тенниса, конечно, – было это: кто кому сколько раз куда засадил, и сколько времени кто с кем трахался, и где…
Софи открыла рот, чтобы спросить, что означают эти «кто кому» и «кто с кем», но из благоразумия тут же и закрыла, ничего не сказав.
– Словом, если бы я был на твоем месте, я бы пошел к жене и напомнил ей самым простым на свете способом, кто в этом доме кидает палки!
Ужасно смущенный Момо подумал, что пора вмешаться.
– Если ты хочешь снова начать игры с Арианой, Юго, могу сказать, что сегодня вечером она будет одна в баре отеля «Трианон». Там, у вас в Везине. В двадцать часов.
Трое на одного, и вся задача – врезать Юго серпом по… самому чувствительному месту, м‑да, не слишком элегантно, но, с другой стороны, что ж еще прикажете делать? Можно сколько угодно, причем законно, гордиться своей психологической гибкостью и умением приспосабливаться, абсолютно добровольно превратившись в женщину, да только, если уж ты родился с пенисом, нечего валять дурака.
Юго слушал своих друзей, и мужские его гормоны закипали под полосатой сорочкой от Пола Смита.
Оголтело распевая «Я все еще жив» из репертуара «Би Джиз», Юго мчался в своей маленькой розовой машине в направлении Везине. Юго был уязвлен, но он снова начал действовать. И разжигал себя, готовясь к отпору.
С тех пор как, пытаясь вернуть себе расположение детей, Ариана стала возвращаться с работы домой раньше, отношение к ней Навеса явно улучшилось, и теперь, стоило Ариане открыть дверь дома номер 12 по улице Веселого Зяблика, песик бросался к ней с почти что прежней любовью. Как‑то ночью – с ума сойти! – он даже нашел свою старую тропку к супружескому ложу, что – последняя капля! – безумно огорчило хозяина собаки. Молодая женщина обваливала в сухарях говяжьи эскалопы – три, потому что накануне Юго нарочно подал ужин – спагетти карбонара – ровно в 18.30, ну и к приходу жены ничего, конечно, не осталось… так вот, когда зазвонил телефон, Ариана как раз панировала эскалопы.
Это оказалась Лиз, по‑видимому готовая продолжить сражение.
– Ты, мама? А я думала, станешь дуться до завтра!
– Я звоню предупредить: сейчас буду у тебя, приду посидеть с детьми. Потому что ты уходишь.
– Заба‑а‑а‑авно! И куда же это я ухожу?
– Тебе совершенно необходимо прийти к восьми часам в бар отеля «Трианон», у вас там, в Везине. Поторопись и имей в виду, что надо быть очень красивой. Это всё, больше я не могу сказать ни слова.
– Что еще за секреты, мама?
– Дорогая, я обещала молчать, и не заставляй меня говорить, ты же знаешь, еще пара вопросов – и я расколюсь. А потом разозлюсь на тебя за это, и снова может начаться перебранка. Так что давай‑ка собирайся и иди. Ты там встретишь человека, которого потеряла из виду бог весть как давно, и будешь от него в восторге!
Сказать, будто Ариана совсем уж не почувствовала, откуда ветер дует, было бы преувеличением. Зная, насколько сентиментальна Лиз, и понимая, как сильно хочется искупления участникам сговора остолопов, она мгновенно – за доли секунды – догадалась, кто придет к ней на свидание. Вот только интересно, подумала она, как этой шайке удалось сделать так, чтобы Юго проглотил наживку, не заметив крючка и толстенной лески заговора, которая от нее тянулась. Зная, как сейчас к ней относится ее половинка, Ариана не могла себе представить, чтобы муж без боя согласился на встречу с ней.
Ну и еще один вопрос из той же серии: ей‑то с какой стати бежать на свидание с опозоренным мужем, да еще в гостиницу? Из любезности к тем, кто вынашивал свой план у них за спиной, – так она решила поначалу. Они ведь наверняка забронировали и апартаменты для парочки – а это не меньше четырехсот евро! После недолгой, но упорной работы над собой Ариана признала, причем добровольно, без всякого принуждения, что на самом деле ей жутко любопытно, как поведет себя Юго, увидев ее на нейтральной территории. Да, и кроме того, идиотские слова матери про «мужа, который всегда тебя любил и сейчас любит», не выходили у нее из головы и сыграли не последнюю роль в том, что она выбрала – сразу и без колебаний! – самое возмутительно‑сексуальное из платьев, какие только мог бы припомнить глава предприятия по сдаче в аренду крупногабаритной техники.
Маленький, приземистый и довольно подозрительный на вид местный «Трианон» претендовал на то, что он – карманное издание «Трианона» версальского[59]. Вертящаяся дверь на минутку задумывалась, прежде чем отвориться настолько, чтобы можно было протиснуться. Мягкие ковры были тут размером с коврик для молитвы, ящик для ключей имел всего десяток отделений, у лакированной стойки бара черешневого дерева возвышались всего три табурета, клиенты – на вид нотариусы, решившиеся на измену жене, и разбитные парикмахерши – крались вдоль стенки, и даже персонал казался каким‑то севшим при стирке…
Ставшая снова той женщиной, какой была прежде, Ариана, конечно же явилась заранее, до условленного часа. Сердце ее билось так сильно, что она боялась, как бы это не стало заметно под облегающей лайкрой платья. Наконец‑то она увидит своего мужчину, своего господина, своего красавца мужа, своего Юго! Это ничего, что она, сидя за столом в одиночестве, выглядит шлюхой…
Но что заказать? Шампанское? Преждевременно. Бокал шардоне? Нет, чересчур напоминает Бриджит Джонс. Пива – его‑то больше всего и хочется? Тоже нет: Юго, который теперь пьет только минеральную водичку, это покажется вульгарным. Она остановилась на «Кровавой Мэри»: идеально! Точь‑в‑точь Мирей Дарк в «Розовом телефоне». Осталось появиться Пьеру Монди[60].
В зале прогремел взрыв. Вертящаяся дверь восемь раз повернулась вокруг своей оси. Тяжелые башмаки звучно прочеканили шаг к бару. Гулкий голос потребовал ключи – ни дать ни взять Сильвестр Сталлоне, когда он требует вмешательства Джи‑ай в кретинских фильмах про Вьетнам. Ариана расстроилась, подумав, что отель наводнила толпа техасцев, которые окончательно погубят атмосферу вечера, а этот вечер представлялся ей таким печальным, нежным и трогательным… таким невозможно романтичным…
И вдруг на пути ее взгляда выросли две длинные ноги, затянутые в джинсы. Она подняла глаза. Перед ней стоял ее муж, Юго Марсиак. Остроносые сапоги со скошенным каблуком, расстегнутая до пупа ковбойка, бейсболка козырьком назад, челюсти сжаты, на руках набухли вены, дикий мускусный запах, как же эти духи называются‑то… следовало бы назвать их «член кашалота», как‑то так… Она даже не успела засмеяться. Он схватил ее за талию, поднял, взвалил на плечо и поволок по лестнице в номер.
До утра они не разговаривали. И не спали. На следующий день все повторилось. Но вы зря думаете, что Марсиаки по‑настоящему помирились.
(Ладно… Вам следовало и самим понять, что этот внезапный обрыв, главы – обрыв главы, выдающий повышенную стыдливость, – говорит о невероятных трудностях, возникших перед скромным автором этой книги, когда потребовалось описать то, чему сейчас дано условное название «эротическая сцена». В современных романах описания «эротических сцен», конечно, столь же обязательны, как описания балов в старинных книгах, но одна мысль о том, что этот гимн гениталиям будет случайно прочитан свекром, директором школы, где учатся ее дети, менеджером ее банка или ее мясником с улицы Монторгей, одна только мысль о том, что эти славные люди решат, будто за порожденными фантазией красками скрывается эпизод из личной биографии писателя, иначе ведь и быть не может, и даже кое‑что осталось, в чем писатель не признался, – нет, при такой мысли скромнейший автор этих строк, если можно так выразиться, предпочитает слинять. И сказать просто, что на этот момент истории у Юго и Арианы… мм… низы хотят, и они же могут, вот.)
Мэтр Морис Кантюи
Судебный исполнитель
Член совета директоров
Союза молодых судебных исполнителей
Франции
Код папки: «Эксперимент Марсиак»
Протокол о ходе эксперимента за октябрь месяц 2002 г.
Внимание: документ пока хранить только для внутреннего пользования
Общие наблюдения
Сколько эмоций, сколько эмоций! Еще один отчет, напоминающий скорее колонку переписки с читательницами женского глянца, чем протокол о ходе эксперимента, достойный этого названия.
На этот раз наша маленькая группа вмешательства добилась того, что цели ее миссии были даже превзойдены.
Задетый за живое нашими сожалениями о его утраченном мужском достоинстве, Юго буквально похитил свою жену и на двое суток заперся с ней в гостиничном номере. Мнения нашего коллектива о том, что делать дальше, разделились. Надо ли снова вмешаться, с тем, чтобы освободить Ариану? Я полагаю, что необходимо, но ни Лиз Онфлёр, ни Софи со мной не согласны. Бесстыжая бабушка заявила во всеуслышание, что «великие истории любви всегда являются и великими историями трахания, и настает время, когда соответствующие органы вступают в свои права». Куда как более застенчивая Софи просто дала понять, что вообще‑то ее подруга не звала нас на помощь и, вполне может быть, она обидится, если мы преждевременно оборвем это свидание супругов наедине. Однако, каково бы ни было коллективное мнение, я намерен для очистки совести сегодня же вечером прогуляться в «Трианон» и посмотреть, что там делается. Совершенно не понимаю, что в данный момент происходит.
Пьер Беньон ликует. Теперь всякий раз, как он меня видит, мне достается увесистый шлепок по руке, сопровождаемый радостным возгласом: «Ну он и дает, этот чертов Юго!» С одной стороны, мне его жест симпатичен, но с другой – кажется несколько неуместным, если помнить, с кем я имею дело. Никар мною самим был предупрежден о том, что Ариана будет отсутствовать на рабочем месте вплоть до нового указания. «Причины тут чисто физические, но речь идет не о болезни», – сказал я, но он не понял тонкого намека и, болван, предложил свою помощь.
В нашем маленьком коллективе царит тлетворная, даже, я бы сказал, губительная атмосфера. Юный Эктор застал Дилабо за шалостями с Гудрун на чердаке дома номер 12 по улице Веселого Зяблика. Беньоны все время прилюдно хватают друг друга за руки.
Лиз Онфлёр, узнав, что сегодня вечером я собираюсь отправиться в отель «Трианон», выразила твердое намерение идти туда со мной, чтобы, сказала она, «уловить те таинственные и чудесные волны, которые, возможно, излучаются в результате примирения ее детей». Догадываюсь о тысячах подразумеваемых ею смыслов, но какой из них правильный? Я сильно озадачен.
Ноябрь
Месяц туманов спереди греет,
сзади морозит.
Народная мудрость
На улице Веселого Зяблика дело дошло до дверных ручек. Кажется, ерунда – ну что такое дверные ручки? – но когда после тринадцати месяцев непрерывного ремонта надо уже выбирать дверные ручки, это как… это как когда после тысячи трехсот занятий с репетитором по пятнадцать евро в час ты видишь в дневнике своего ребенка запись: «Допущен к переводным экзаменам в пятый класс»! Чувства огромны, неописуемы! Радость быстро переходит в восторг, безумный восторг, прямо хоть хлопай в ладоши перед витриной магазина «Всё для дома». Увы, предчувствия и подозрения слишком часто отравляют это чистое счастье: а вдруг все кончится? а вдруг все станет снова как было, даже хуже? Кошмар, да и только!
Толкая тележку мимо стеллажей хозяйственного магазина, который она усердно посещала вот уже больше года, Ариана не позволяла страхам завладеть ею. Она пришла сюда затем, чтобы рискнуть, и не может быть речи о том, чтобы выйти, ничего не купив. Ну и пусть она немножко лопухнется с этими самыми ручками, купит не для правой створки, а для левой, пусть даже диаметр будет чуть‑чуть не тот (кстати, семь там или восемь?), или неидеально окажется выверен периметр декоративного розанчика, скрывающего замочную скважину, или там ошибочка выйдет с номером коленчатых ключей, таких хорошеньких, что их можно привешивать на ошейник чихуахуа вместо бубенчиков… Главное – она чувствует себя сильной и уверенной, и не зря: у нее в кармане специальная карточка, отличная просто карточка, потому что владельцу предоставляется двадцатипроцентная скидка на общее число купленных за день товаров – все равно каких товаров и все равно в какой день, и сумма этой скидки приплюсовывается к другим скидкам… надо только не промахнуться и выбрать именно тот день года, когда рассчитываешь истратить больше обычного, помня, что такое преимущество тебе дается всего однажды за триста шестьдесят пять дней, а никак не два раза… Ариана медленно продвигалась вдоль стеллажей, прикидывая в уме, превысит ли статья «дверные ручки» сумму, отложенную на будущий месяц в конвертик под названием «Карнизы и кольца для занавесок». Завидев надпись «Штукатурка и краски», она ускорила ход и поспешно миновала проклятый отдел: с этим покончено! Совсем, навсегда покончено! И вообще дело идет к концу, только подумайте, дело идет к концу! Стоп! Ей показалось, будто к ногам привязали камни. Ариана замерла на месте, увидев у отдела, где были выставлены плитка и покрытия для пола, обнявшуюся пару. Они были такие простые, обыкновенные, даже грубоватые, но она охотно отдала бы свою замечательную карточку, лишь бы оказаться на их месте. «О нет, Ариана Марсиак, тебе еще далеко до отделочных работ!» – вынесла она приговор. Да, ремонт почти закончен, а на что похожа ее собственная жизнь? На чушь собачью, вот на что! «Покупать дверные ручки, когда у тебя нет ключа от собственного будущего!» – горько, но поэтично подумала она, приблизившись к турникету с надписью «Выход без покупок».
Она издалека отключила систему блокировки дверей «ауди» и села в машину – с легкой кошелкой и тяжелым сердцем.