Место в социальной структуре
Прямым следствием складывающегося майората является выталкивание из системы передачи родового статуса младших детей.
Вообще говоря, младшие дети еще в глубокой древности оказываются вынужденными искать свою судьбу на стороне. Так, Геродот, рассказывая о лидийцах, упоминает, что когда земля, на которой они обитали, была уже не в состоянии прокормить ставшее многолюдным племя, часть его была вынуждена сесть на корабли и искать счастья у чужих берегов[331].Такая стратегия не была чем-то исключительным. Греки, в еще большей степени финикийцы именно таким образом заселили все берега Средиземноморья. Да и впоследствии схожий сюжет повторялся неоднократно: подобным образом поступали викинги, так заселялась Америка, так заселялась наша Сибирь… словом, вынужденное переселение — это весьма рациональный способ разрешения демографических проблем.
В Средние века рождается новый тип этих искателей собственной судьбы; в литературной традиции он получил наименование странствующих рыцарей.
О времени происхождения рыцарства нет единого мнения. Но многие сходятся на том, что оно возникает в VII веке. Первоначально это просто некая «общность образа жизни»[332], позже рыцарство превращается в род замкнутой корпорации[333]. Постепенно начинает формироваться культура этого нового слоя, появляются символы рыцарского достоинства — перевязь, рыцарский пояс, золотые шпоры[334]. Определяются нормы поведения, которые становятся обязательными для представителей этого сословия, формулируются правила и ограничения при приеме в новое сословие.
Первоначально рыцарем мог считаться любой (профессиональный) военный, находящийся на королевской службе. Но уже Карл Мартелл, первый военный реформатор из династии Каролингов, придает этому термину дополнительный смысл. В его правление так стали называть лишь военную элиту, тех, кто мог позволить себе приобрести боевого коня и соответствующее вооружение. При этом происхождение воина первое время не имело значения. Достаточно было иметь статус свободного человека да два поколения предков, которые носили оружие. Однако постепенно в состав этого сословия начинают принимать только сыновей рыцарей. Европейские монархи берутся следить за социальным составом своих рыцарей, исключая из их числа лиц низкого происхождения. Так Людовик VI, король Франции, в 1137 г. приказал, чтобы у всех, кто был посвящен в рыцари, не принадлежа рыцарскому роду, были отбиты шпоры, символ принадлежности к военной элите[335]. В 1140 г. это делает Роже II, король Сицилийский. В 1187 г. Фридрих Барбаросса издает указ, в котором говорилось: «…так же в отношении сыновей священников и диаконов и поселян постановляем, чтобы они не опоясывались рыцарским поясом, а те, кто уже подпоясан, да будут исключены из рыцарского сословия правителем провинции»[336]. В 1234 г. аналогичный указ издает король Хайме I Арагонский; в 1294 г. — граф Карл II Прованский. Все они приказывали принимать в это привилегированное военное сословие только выходцев из рыцарского рода.
Именно вокруг этого честолюбивого племени создается целый пласт богатейшей средневековой культуры. Чтобы понять ее происхождение, необходимо уяснить место этого сословия в социальной структуре того времени. Вернее, понять то обстоятельство, что места для него попросту нет, поэтому положение рыцаря оказывается совершенно уникальным.
Общество того времени делится по трем критериям на знать и простонародье, свободных и несвободных, мирян и духовных особ. Ни одно из перечисленных оснований не оставляет ему места в социальной структуре.
Рыцарь стоит вне знати, но в то же время он не относится и к простонародью. Его род восходит к привилегированным сословиям, но сам он, в силу приведенных обстоятельств, не обладает ни титулами, ни состоянием. Он не может быть причислен к людям, находящимся в личной зависимости, но принесенные клятвы делают его несвободным. Рыцарь подчиняется всем приказам своего суверена, или назначенного им командира, и за неисполнение долга может лишиться жизни,– но с другой стороны, он служит добровольно, и связан только собственной клятвой. Наконец, он не относится к мирянам, ибо принесенные обеты ставят его вне «мира», но в то же время ему не находится места и среди духовных лиц, потому что рыцарь немыслим без оружия. К слову, как показывает история рыцарства, церковь долгое время с большой осторожностью относится к этому сословию именно из-за того, что его назначение состоит в пролитии крови[337].
Но ничего другого в социальной структуре того времени не существует, и он оказывается «между небом и землей», нигде не находя пристанища ни крова. Словом, перед нами воистину трагическая фигура, обездоленная всем, что существует на свете: собственной родней, церковью, миром. Потому нет ничего удивительного в том, что в конце концов из этих людей складывается совершенно особая замкнутая в себе корпорация, и особый образ жизни, о которых говорят ее историки.
Правда, чрезмерная драматизация тоже неуместна. Ведь и современности совсем не чуждо такое положение молодого человека; в сущности, любой абитуриент, уезжающий из родного дома поступать в вуз, оказывается в нем, но если социум не видит здесь ничего особенного, близкими и родными его уход переживается с трудом. В условиях Средневековья кровное родство тоже продолжает играть свою роль. К тому же полный разрыв (который может повлечь за собой социальную деградацию уходящего из дома юноши) недопустим еще и потому, что может повлечь за собой репутационные потери для самого дома. Поэтому странствующий рыцарь — это, как правило, человек из захудалого рода, поскольку, даже младший, отпрыск владетельной семьи в конечном счете устраивается довольно удобно. Так, например, когда Фома Аквинский, младший из дома Аквинских герцогов, связанных родственными узами с Императором Генрихом VI, королями Арагона, Кастилии и Франции, наконец, с Папским престолом, изъявил желание вступить в нищенствующий орден, братья силой заперли и целый год (по другим сведениям до двух лет) держали его в замке, ожидая, что он одумается и согласится принять приличествующее его происхождению место. Однако заточение не смогло поколебать твердость духа будущего учителя церкви, и родным пришлось-таки смириться с его выбором.