Генерал-адъютант Граф Орлов

№8360

30 ноября 1852

Его Высокопреос<вященс>тву Никанору, Митрополиту Новгородскому и С<анкт>-Петербургскому

Высокопреосвященнейший В лады ко,

Милостивый Государь и Архипастырь.

В минувшем августе сего года г-н Генерал-лейтенант Ду­бельт сообщил мне о полученном им совершенно частном сведе­нии, будто бы командированный в Устюжский уезд по делу о крестьянах помещика Страхова Архимандрит Игнатий по при­езде на место следствия говорил открыто при посторонних лицах, что он прислан переделать следствие в пользу крестьян и на этом настоит.

Как упомянутое отношение г-на генерал-лейтенанта Дубель­та, так и мой отзыв ему, и ныне полученное от г-на шефа жандармов Генерал-адъютанта Графа Орлова[1618] отношение по сему же предмету долгом считаю сообщить Вашему Высоко­преосвященству в списках на благоусмотрение.

С совершенным почтением и преданностию имею честь быть

Вашего Высокопреосвященства

Милостивого Государя и Архипастыря

покорнейшим Слугою

Граф Протасов.

№3885

24 декабря 1852

Его Сиятельству

Г<осподи>ну Обер-Прокурору Св<ятейшего> Синода

Графу Николаю Александровичу

Протасову

Сиятельнейший Граф,

Милостивый Государь!

Вследствие отношения Вашего Сиятельства ко мне от 30 минувшего ноября за № 8360 относительно действий Настоя­теля Сергиевой Пустыни Архимандрита Игнатия во время пре­бывания его в г. Устюжне при производстве следствия по делу о помещике Страхове, имею честь препроводить при сем на усмотрение Вашего Сиятельства секретно истребованное мною от архимандрита Игнатия объяснение по обстоятельствам, изложенным в приложенных при означенном отношении Ва­шем двух списках.

С совершенным почтением и преданностию имею честь быть

Вашего Сиятельства покорнейший слуга Никанор М. Новгородский и С. -Петербургский.

Вследствие предъявленного мне, последовавшего на меня в четырех пунктах, доноса от неизвестного лица по пребыва­нию моему в Устюжне в сем 1852 году, имею честь предста­вить следующее объяснение:

По первому пункту. По прибытии моем в Устюжну, когда из следователей там находились только генералы Игнатьев и Строев, уездный предводитель дворянства г-н Ефимьев по­чтил меня своим визитом. Я, между прочим разговором, счел обязанностию своею выразить ему мои мнение и желание, чтоб никто из посторонних лиц не вмешивался в имеющее производиться следствие, а положились бы на следователей, которые — люди благонамеренные. Существенная причина этих слов, которой, впрочем, я не объяснил г-ну предводителю, состояла в том, что в делопроизводстве первой комиссии (том 1-й) имеется протест духовного депутата, в котором сей жалуется, что во время допросов в соседней комнате, при отворенных дверях в присутствие, стояли некоторые дворяне и подслушивали производившееся исследование; в числе про­чих фамилий в протесте поименована и фамилия г-на Ефимьева. Надеюсь, что в словах моих г-ну Ефимьеву могут быть найдены и некоторая основательность и некоторая благонаме­ренность. Г-н Ефимьев беседовал со мною без свидетелей, глаз на глаз. Выраженная мною мысль диаметрально проти­воположна мысли, которую мне приписывает доноситель. Эту последнюю мысль я, в свою очередь, признаю лишенною ло­гического смысла. Если б следственная комиссия состояла из местных членов, то я имел бы еще повод просить предводите­ля отрекомендовать меня не знакомым мне членам. Но какой повод искать содействия в предводителе, когда члены ему вовсе не известны, когда я, как депутат, имел право относить­ся прямо к членам и на словах и письменно (что мною и было исполняемо, даже с отягощением для господ следователей), когда, наконец, постороннее вмешательство строго воспрещено законом, а самое дело должно быть тайною для всех, кроме следователей и депутата?

По второму пункту. По приведенной мною причине я не мог просить о том же и судью г-на Ушакова; он еще менее предводителя мог действовать на следователей: ибо следова­тели лично выразили мне свое особенное недоверие к сему лицу, наиболее же г-н полковник Станкевич.

Беседа в доме г-на Ушакова была исключительно о духов­ных предметах. — Что ж касается до статьи доноса, якобы я в разговоре с полковником Коковцевым просил и его содей­ствовать к оправданию виновных, как их называет доноси­тель, священников, то я недоумеваю пред сею статьею и не знаю, как и чем объяснить её. Можно объяснить её разве тем, что доноситель хотел позабавиться надо мною и над теми, которые бы на слово поверили ему. Полковник Коковцев же­нат на дочери г-на Страхова, питает всю привязанность к своему тестю. Искать, чтоб г-н Коковцев действовал в пользу обвиненных священников, следовательно, против своего тестя, было бы противным уже не только логическому смыслу, но и смыслу здравому и естественному порядку. Когда комиссия окончила свои занятия в деревнях и, на обратном пути в Устюжну, остановилась на несколько часов в усадьбе Стра­хова-сына для снятия немногих дополнительных показаний, тогда в первый раз в жизни я встретился с г-ном Коковцевым. После некоторого времени, в общей зале, где находилось не­сколько и других лиц, полковник Коковцев, заметя, что я стою одинокий у окна, подошел ко мне с приветливостию образованного человека и, в течение пяти-десяти минут, изла­гал мне тягость положения, в которое приведены настоящим делом и тесть его и все они — ближние г-на Страхова; при сем он выразил свою мысль, что причиною доноса, поданного священником Ивановским, было корыстолюбие сего священ­ника. Признавая себя не вправе говорить о деле с г-ном Ко­ковцевым, я наиболее отвечал ему молчанием. — Тогда был бы основан на неопровержимых фактах донос доносителя, когда бы он написал, что я просил следователей о точном определении прикосновенности к делу обвиняемых священни­ков, что утруждал комиссию неоднократно по сему предмету моими мнениями, что, несмотря на почти постоянный отказ комиссии, я подписал под окончательным журналом, что ос­таюсь при всех поданных в комиссию мнениях: это всё совер­шенная правда.

По третьему пункту почтенный доноситель, во-первых, уличает сам себя в крайне недостаточном знании самого дела. Высочайше учрежденная Комиссия в 1851 году, обозрев всю переписку, нашла в ней совокупленными два разнородных дела, исследование которых производилось первою Комис­сией) лишь в одно время, и потому отделила их одно от другого, назвав первое делом по неповиновению крестьян деревень Денисова и Ярцева, а. второе делом по жалобам кре­стьян деревни Избищ на обременение их помещиком нало­гами и на насилие им девиц их. Этому разделению последова­ла и настоящая комиссия в 1852 году. По первому из этих дел г-н Страхов есть доноситель, а священник Ивановский есть обвиненный; по второму же священник Ивановский есть до­носитель, а г-н Страхов есть обвиненный. Отношения упоми­наемых доносителем двух священников к священнику Ива­новскому принадлежат к второму делу. В нем (и нигде в деле) упоминаемого доносителем показания одного из священников на Ивановского в подстрекательстве крестьян вовсе не имеется. Имеется ли показание сих священников на Ива­новского в том, что он их уговаривал присоединиться к его доносу, объявив о изнасилованных г-ном Страховым девицах в их приходах? а Ивановский утверждал, что эти священники сами объявили ему о изнасилованных девицах в их приходах; исследование впоследствии открыло таких девиц. Священник Ивановский нигде в деле не обвиняется за сделанный им до­нос, напротив того, его донос подтвердился, а обвиняется един­ственно в подстрекательстве крестьян деревень Денисова и Ярцева к неповиновению. Будучи несколько знаком с делом, мог ли я склонять одного из священников, чтоб он отказался от прежнего своего показания о подстрекательстве крестьян Ивановским, какового показания, повторяю, в деле нет. Если ж Ивановский подстрекал двух священников заодно с ним донести на г-на Страхова, то неужели это есть подстрекатель­ство крестьян? неужели эти два священника суть крестьяне г-на Страхова? Справедлив ли оговор священников на Ива­новского или Ивановского на священников, ни то ни другое нисколько не изменяет вопроса о прикосновенности Иванов­ского к возбуждению крестьян к неповиновению помещику, почему забота о изменении сих показаний лишена разумной причины. Последние слова третьего пункта не только не под­крепляют извета доносителя, но, напротив того, окончательно уничтожают его. Помещение этих двух священников в монас­тырь последовало так: Устюжское Духовное Правление полу­чило указ Новгородской Духовной Консистории, в котором именно сказано, что сии священники устраняются из своих приходов на время переследования, для объявления чего по­слан был к этим священникам нарочный; вместе с тем Прав­ление уведомило и меня отношением (копия с него при сем прилагается). Следовательно, священники знали срок прежде свидания со мною, на который они помещаются в монастырь, равно и я знал его, также священники знают ход духовных дел, равно как и я несколько знаком с ним, и знаю, что никто не может ни сократить, ни увеличить срока, назначенного Указом епархиального начальства, кроме его самого. Таин­ственный доноситель мой поставляет в затруднительное поло­жение, чем объяснить его донос, потому что я доселе подвер­гался обвинениям во многом, но не в решительном отсутствии разума. Уж не дошел ли до него слух, разумеется в искаженном виде, о случае, который я считал известным только трем ли­цам, и он захотел приписать мне поступок, принадлежащий другому лицу. Этот случай состоит в следующем. Был при­глашен в комиссию для свидетельства священник Евсигней Яковлев. Когда он дал свое показание сперва словесно, по­том написал его начерно, выправил и стал переписывать на­бело, то два члена, господа Игнатьев и Строев, занялись беседою между собою о деле, а г-н полковник Станкевич встал близ столика, при котором писал священник. Когда священник достиг перепискою до того места в показании своем, где говорилось нечто о поведении г-на Страхова, то г-н Станкевич дал ему совет, чтоб он не вписывал этой статьи. Священник знаменательно поглядел на полковника и на меня; затем последовала минута молчания и размышления, после которой, однако, священник вписал статью в свое показание, вопреки желанию г-на Станкевича. — Как доноситель назы­вает помещение священников в монастырь заключением, то я считаю обязанностию своею объяснить, что это выражение вполне неверно. Они не только не были заключены, но ниже' посланы[1619] под начало, а помещены на правах всей братии, поль­зовались даром трапезою, жалованье по приходу им не было прекращено, даже отлучки из монастыря в город Устюжну им дозволялись. До начатия сего дела один из священников штрафован за неправильное употребление церковных денег, а другой за пьянство содержался срочное время в монасты­ре. В течение этого дела они выказали себя неблаговидно в духовном отношении, особливо один даже обязался принять очистительную присягу, между тем как показания прочих лиц уличали его во лжи. Это, может быть, кажется доноси­телю маловажным; но в духовном отношении от сего обстоя­тельства рождается вопрос: может ли такой священник про­должать священнослужение? Посему духовное начальство приняло благодетельную меру на время переследования уст­ранить их от постороннего влияния. Когда они явились ко мне, то я, по наставлению моего начальства, объяснил им, что принимаемая относительно их мера служит собственно к их пользе и охранению, что помещение их в монастырь от­нюдь не есть вид наказания, а только гощение, и дал им наставление, чтоб они показали, в случае если их спросит комиссия[1620], всю истину. Управляющий Моденским монасты­рем Архимандрит отнесся мне о сих двух гостях своих не с выгодной стороны, особливо сказал об одном, которого дей­ствия и по делу неблаговидные, что он — человек с потерян­ной совестию и очень подвержен пьянственной страсти. Но в комиссию он явился в должном виде. Таким образом самый ответ подтвердил благоразумие меры духовного начальства. Во время моего пребывания в Устюжне полковник Станкевич не раз просил меня с особенным участием о освобождении сих священников из монастыря; я ему отвечал, что они помещены указом Новгородской Консистории на время переследования и что я отнюдь не вправе изменять это распоряжение. Созна­юсь, мне показалась странною такая критика г-на полковника распоряжений постороннего ведомства и такое его участие в лицах сомнительного поведения.

По четвертому пункту. 1) Перед отъездом моим в С<анкт>-Петербург обвиненных (называемых доносителем виновными) священников, коих числом три, я к себе не приглашал, а приехал проститься со мною начальник Устюжского духовен­ства старший священник Никитин, потом приходил священ­ник Яковцевский, приходил ли Абрютин — не помню, а Ива­новский вовсе не приходил, по болезни. 2) Я не объявлял священникам, что никто из них наказан не будет по весьма простой причине, а именно: священник Яковцевский признан Высочайше учрежденною Комиссиею неприкосновенным к делу неповиновения крестьян, о чем тайный советник Переверзев писал Новгородскому Преосвященному Викарию: вследствие сего священник Яковцевский указом Новгород­ской Консистории еще в прошлом 1851 году от наказания освобожден и водворен в прежнем своем приходе. Желал бы я получить наставление от доносителя: каким образом объя­вить Яковцевскому, с избежанием решительной бессмыслицы, что он наказан не будет, когда уже год тому назад он оправ­дан и освобожден от наказания? Равным образом Абрютину уже определено наказание Святейшим Синодом по совещанию с г-ном Министром внутренних дел, состоящее в отнятии у него его прихода и в удалении его из Устюжны в другой отдаленный уезд, о чем до прибытия моего в Устюжну был получен указ. Как же мне уверять Абрютина, что он не будет наказан, когда он уже получил указ о своем наказании? Свя­щенник Ивановский был наказан заключением в острог и те­перь наказуется содержанием в монастыре под началом: уже наказанного и ныне наказуемого уверять, что он не будет наказан кажется мне чуждо здравого смысла. По окончании последнего заседания, что было около трех часов по полудни, я немедленно известил отношением Устюжское Духовное Прав­ление о закрытии следственной Комиссии, чтоб оно распоря­дилось отправлением вышеупомянутых двух священников к их приходам, а священника Ивановского — в назначенный для пребывания его монастырь, что было сряду же и исполне­но. Сим заключив мои действия, я того же дня в 7 часов вечера выехал из Устюжны.

Архимандрит Игнатий.

Ведомство

Православного исповедания

Новгородской епархии

Устюжское Духовное Правление

5 июля 1852 года

№441

Копия

Его Высокопреподобию,

Отцу Архимандриту Сергиевой

Пустыни Игнатию и Кавалеру.

По указу Новгородской Духовной Консистории от 26 июня за № 4544, сие Правление честь имеет уведомить: 1) что от сего Правления предписано чрез благочинных здешнему окольнему духовенству, чтобы как благочинные, так и при­ходские причты оказывали Вам всё зависящее от Вас содей­ствие и исполняли все Ваши законные требования; 2) по делу о поступках помещика Страхова, для устранения на время переследования священников села Пери Василья Кедрова и Болынаго Военаго Алексия Яковлева из их приходов, нароч­ный за сими священниками сего дня послан, к отправлению их в Моденский монастырь.

(Подлинное отношение подписали:) Член Правления стар­ший священник Василий Никитин, столоначальник Мали­новский.

С подлинным верно: Архимандрит Игнатий.

В сем деле нумерованных листов пятнадцать.

Начальник отделения (подпись)

Столоначалник (подпись)

Помощ<ник> стол<оначальника> (подпись)

К сему делу присоединена Записка старшего депутата Архимандрита Игнатия с приложениями.

Коллежский асессор Богословский.

Записка старшего депутата

архимандрита Игнатия,

С приложениями

Записка старшего депутата с духовной стороны, Сергиевой Пустыни архимандрита Игнатия, о действиях Комиссии, по Высочайшему повелению назначенной, для пересле­дования производившихся в Устюжском уезде Новгород­ской губернии следствий по жалобам крестьян помещика Страхова на непомерное обременение их работами и нало­гами и на прелюбодейные связи его с их женами и несо­вершеннолетними дочерьми.

В марте сего 1851 года г-н Министр внутренних дел объя­вил, что — «по всеподданейшему докладу Государю Импе­ратору об упущениях и неправильных действиях местного начальства по производству в Устюжском уезде Новгород­ской губернии следствий по жалобам крестьян тамошнего поме­щика подполковника Страхова на непомерное обременение их работами и налогами и на прелюбодейные связи его с их женами и несовершеннолетними дочерьми, — Его Величеству благоугодно было Высочайше повелеть: переследовать это дело посредством особой Комиссии из чиновников от Кор­пуса жандармов и Министерств юстиции и внутренних дел» (ч. 1. л. 1-й)[1621].

В состав означенной Комиссии вошли: член Совета Мини­стерства внутренних дел тайный советник Переверзев (пред­седательствовавший в оной), генерал-майор Корпуса жандар­мов Ахвердов и состоящий в Межевом департаменте Сената статский советник Афанасенко, при депутате с духовной сто­роны Боровицком протоиерее, магистре Кострове. — Святей­ший Синод назначил (7 июля, 1851 года) архимандрита Сер­гиевой Пустыни Игнатия присутствовать в Комиссии сей в качестве старшего депутата со стороны духовного начальства.

Он прибыл в Устюжну 15 июля, когда следственная Комис­сия признала порученное ей дело уже совершенно закончен­ным и занималась составлением заключительного журнала, прочитанного на последнем заседании Комиссии 28 июля.

Старший депутат, по несогласию с членами Комиссии, подал на основании 1031 ст. XV т. мнение следующего со­держания:

•«Как Высочайше утвержденная Комиссия объявила мне письменно, от 17 сего июля, что она (в заседании своем от 12 июля) признала порученное ей исследование законченным и что самое следственное дело первой Комиссии, — пересмотр и пополнение которого были целью ее действий, препроводила в С<анкт>-Петер6ург, а сего числа, по прочтении оконча­тельного журнала, закрыла свои действия и положила, чтоб члены, ее составляющие, обратились к местам своих обязан­ностей, то я считаю уже неуместным предлагать ей какие-либо пополнения или изменения. Таковые изменения тем бо­лее невозможны, что самый общий план Комиссии, в котором по исследованию по доносу священника Ивановского дано вто­рое место, я — на основании мнения Святейшего Синода — признаю неправильным; — обвинение Комиссиею старшего священника магистра Никитина в прикосновенности к делу признаю чуждым всякого законного основания; — самое об­винение священника Ивановского в возмущении крестьян по­мещика Страхова я нахожу голословным и средства, которы­ми Комиссия приводилась к такому обвинению, недостаточ­ными, лишенными юридического достоинства, следовательно, неправильными и незаконными. Не имея возможности сии положения мои здесь изложить подробно, за неимением доку­ментов, то есть делопроизводства первой Комиссии, на дейст­виях которой вторая Комиссия часто утверждает свои заключе­ния, а равно и копии с ее окончательного журнала, я обязуюсь, по приезде моем в Санкт-Петербург, представить (в доказа­тельство вышесказанных мною положений) подробную запис­ку моему начальству, которое, по благоусмотрению своему, передаст оную или членам ныне закрывшейся следственной Комиссии или г-ну Министру внутренних дел, так как ему Комиссия положила представить свое делопроизводство».

Возвратясь в Санкт-Петербург, старший депутат рассмотрел, с возможною осторожностию и в совершенной подробности, доставленные ему по его просьбе: все делопроизводство Ко­миссии, разделенное ею на две части (ч. 1. — -«О неповинове­нии крестьян Денисова и Ярцева»; ч. 2. — «О изнасиловании помещиком Страховым крестьянских девок»), — и основания самого дела, заключающиеся в начальном и последователь­ном делопроизводстве Новгородской Духовной Консистории («О предосудительных поступках Устюжского помещика под­полковника Страхова с своими крестьянами»).

Выведенные им из такого рассмотрения юридические фак­ты и заключения, составляя пояснения, оправдания и доказа­тельства первоначальных положений, заключающихся в при­веденном выше мнении его, в Комиссию поданном, — пред­ставляются в прилагаемой к сему записке. —

Записка

Деревня Избищи, Новгородской губернии Устюжского уезда в 25-ти верстах от города Устюжны-Железнопольской, в при­ходе Перетерье или Крутец (где священником был Александр Ивановский в продолжение 18 лет), куплена подполковником Страховым в 1837 году у помещика Долгрейна (ч. 1, л. 65). Слух о развратной жизни Страхова и его жестокости ходил по стране давно: указания об этом рассеяны по делопроиз­водству Комиссии (ч. 1, листы 106 на обороте, 109, НО, 121 на обороте, 122, 125, 131 на обороте, 217 и 425 и проч.). В 1847 году, в последних числах июня, после Иванова дня в первое воскресенье, шесть девиц, объявив священнику в церкви после утрени, что помещик изнасиловал их, просили защиты. К такой жалобе присоединились, по разным временам, что будет видно из делопроизводства, многие другие девицы, родители их и родственники. Священник донес о сем сперва словесно, в сентябре того же 1847 года, Преосвященному Леониду, викарию Новгородскому, в бытность свою в Новго­роде, а потом, по приказанию Преосвященного, и письменно, от 19 октября 1847 года. Вследствие сего, по распоряжению Новгородского Военного губернатора, было произведено пер­воначально предварительное чрез Устюжского уездного пред­водителя дворянства дознание «О справедливости ропота крестьян на насильное растление помещиком Страховым до­черей их» (отношение военного губернатора к Преосвященному Леониду, 26 ноября 1847 года Mb 14691 в делопроизводстве Новгородской Духовной Консистории), а после — формальное следствие о том же именно предмете чрез Комиссию, состав­ленную из уездного предводителя, офицера Корпуса жандар­мов и непременного члена земского суда (отношение того же, к тому же, 16 декабря 1847 года № 15646, там же).

Деревни Денисово и Ярцево находятся по соседству от де­ревни Избищи, первая в 6, а вторая в 4 верстах, и до 1847 года принадлежали помещику Долгрейну, которому и Избищи при­надлежала, как сказано, до 1837 года. Подполковник Страхов купил их в 1847 году с публичного торга. Когда временное отделение уездного суда вводило крестьян деревень Денисово и Ярцево во владение помещика Страхова (19 ноября 1847 года), они объявили, что не желают принадлежать ему (ч. 1, л. 125). — Вот существенный источник жалобы Страхова на непокорство крестьян Денисова и Ярцева, в прикосновенность к чему он желал вовлечь и крестьян Избищских; отсюда же и изветы его и его партии на священника Ивановского. Страхов донес спер­ва, что священник взволновал крестьян Избищских; донос сей, учиненный после доноса священника на Страхова, оказался ложным. По прошествии почти года Страхов снова донес, что священник волнует против него вновь купленных им крестьян Денисова и Ярцева (ч. 1, л. 440 на об.).

Святейший Синод не упустил из внимания важное обстоя­тельство сие и, согласно с законом, признав жалобу Страхова «встречном», находил необходимым произвести исследование сперва по доносу священника, а потом уже по встречному доносу помещика, основываясь на точном смысле ст. 933 т. XV Св. Зак.[1622] (издан. 1842 года).