Когда споришь с самим собой 8 страница
– Значит, воевать нам не из-за чего. Мне все время тычут в нос имя Тутмоса Третьего. Вот, говорят, воевал! Вот, говорят, до Нижнего Ретену дошел! Вот, говорят, герой доподлинный! Может быть, это так. Когда-то Кеми нужны были войны. А сейчас? Нужны ли сейчас?
– Нет! – Семнех-ке-рэ даже слова «война» пугался.
Его величеству не понравился его категорический ответ. Бывают случаи, когда без войны не обойтись. Слишком большая внешняя угроза, например. Тут без войны не обойдешься! Но и в этом случае следует точно определить: существует ли такая угроза или придумывают ее военные? Конечно, азиатов надо держать в узде. С этим никто не спорит. Да и спорить глупо. Это понятно и младенцу в колыбели…
– Когда я пытаюсь смотреть вперед, – его величество сделал вид, что рассматривает какой-то отдаленный предмет (он даже ладонь приставил козырьком ко лбу), – когда я смотрю далеко вперед, то вижу величие Кеми не в войнах. Человек не может драться всю жизнь…
– Не может, – повторил Семнех-ке-рэ.
– Ему нужна и передышка…
– Нужна.
– Он рожден не для того, чтобы драться всю жизнь.
– Верно!
– А для того, чтобы жить. Наслаждаться. Молиться его величеству Атону. Слагать гимны. Работать на полях. Кормить семью и детей.
– Зто так. Это так.
– Что осталось от Хуфу?
– Пирамида величайшая.
– А где тело Хуфу?
– Давно сгнило!
– Пирамиду сложили не воины. Не люди вроде Хоремхеба! А люди с отвесами и молотками в руках. Так почему же мы должны отдавать предпочтение войне?!
– Не должны.
– Я и говорю!.. А что этот Хоремхеб?
Семнех-ке-рэ подумал немного, по-детски напряг лоб и сказал:
– Может, прогнать Хоремхеба подальше?
– Почему?
– Он – негодяй!
Его величество вдруг расхохотался. Он встал. Хохоча, прошелся до угла. Вернулся назад.
– Нет, так нельзя, – сказал он обескураженному Семнех-ке-рэ. – Во дворце нужны разные люди. Даже негодяи.
– Зачем?
– Негодяи?
– Да.
– На всякий случай…
Семнех-ке-рэ сидел почтительно – ровно, сложив руки на коленях. Что же это получается? Терпеть негодяев, чтобы пользоваться их услугами? Это же противно совести. Да, тяжела участь фараона, если он принужден терпеть негодяя у себя под боком.
Эхнатон продолжал:
– Со временем ты узнаешь многое. Тронный зал таит много секретов. Когда ты облачишься в одежды и наденешь на голову бело-красную корону – смиришься и с тем, что не допускаешь сейчас к своему сердцу. Все тогда поймешь! Ты будешь смотреть в глаза приближенных совсем иначе. Они будут искать в зрачках твоих сокровенный смысл. Но и ты будешь стараться прочесть тайные письмена, которые в сердцах. За это я ручаюсь! И вот тогда ты поймешь, что непременно нужны и негодяи. Рядом с честными…
– Не понимаю, – упрямо сказал Семнех-ке-рэ.
– Может, не понимаешь и не поймешь никогда, но держать возле себя негодяя будешь. Ты сам увидишь, что без этого трудно. Почти невозможно.
– Это ужасно! – И Семнех-ке-рэ содрогнулся. Ему стало не по себе.
«…Милый, милый мальчик! Лучше такой на троне, нежели отпетый негодяй. Ни один негодяй не приносил пользы стране. Может ли негодяй сотворить полезное только потому, что воссел на трон? Нет, такого не бывает! Вся история Кеми свидетельствует об этом… Выбор мой верен! Мне нужен богобоязненный человек – служитель Атона беспрекословный Только такой поведет Кеми к процветанию. Только такой сулит надежды. Только такой угоден Великому Диску!..»
– Итак, – заключил его величество, – мы, кажется, договорились с тобой насчет негодяев. Знай наперед, что не следует их полностью отвращать от себя. Держи их в узде, используй по своему усмотрению. Наш великий завоеватель Тутмос Третий был головорезом по характеру своему. Будучи умным от природы и образованным, он приблизил к себе наиболее степенных и осторожных. Он как бы уравновесил чашу весов…
«.. Что-то я не слыхал прежде таких речей от его величества. По-моему, относительно негодяев Ахнаяти был иного мнения. Отчего такая перемена во взглядах? Значит, права Нафтита, когда сетует на фараона… Вот оно как? – союз с негодяями, значит!»
– Должен сказать тебе, дорогой Семнех-ке-рэ: фараон мужает с годами. – Его величество вытянул шею и выпучил глаза, словно прислушивался к шороху. – Я признаюсь тебе: я только-только начинаю постигать всю глубину государственной мудрости. Я простер свою руку над Кеми. Все двадцать князей Та-Мета покорны беспрекословно. Все двадцать два князя Та-Реса склоняются к моим стопам. Нет провинции, где бы не низвергли презренного Амона! Сила моя подобна Хапи в месяц хойяк, когда воды заливают все Кеми. Я говорю не о военной силе, но о мощи духовной, вдохновленной нашим солнцеликим отцом. Скажи мне по совести, дорогой Семнех-ке-рэ, был фараон сильней и дерзновенней меня? А ну-ка, загляни в глубь веков!
И Семнех-ке-рэ ответил вполне искренне (а иначе он не умел):
– Нет, твое величество, это ты сверг Амона и возвеличил бога истинного, бога животворного. И – Кеми отвратил от себя лик Амона, ибо слово фараоново могучее! И нету больше силы во всей вселенной, которая бы повернула твою колесницу солнцеподобную назад. Ведь не текут же реки вспять?
– Не текут…
– Ты покорил многочисленных богов и врагов своих так, как это под стать только льву пустыни, – одним ударом! Только одним ударом!
Фараону понравилась эта мысль. Его словно бы кто-то подтолкнул эдак легонько в бок и указал на самую сильную сторону его характера. Он был очень доволен.
– Да, Семнех-ке-рэ, пожалуй, ты прав именно одним ударом, одним прыжком! Какой же дуралей прыгает через глубокий канал в два прыжка?!
Семнех-ке-рэ кивал ему. Улыбался. Чуть подобострастно. Впрочем, его величество этого не замечал. Он, казалось, упивался мощью своей, сковавшей страну толстой цепью На бледном лице фараона проступил румянец. Такой неяркий. На острых скулах.
Фараон приблизился к Семнех-ке-рэ – нос к носу. Соправителю хорошо было слышно прерывистое дыхание владыки Кеми. В расширенных зрачках фараона словно бы открывался целый мир в царство ночи, где черным-черно. Его величество неожиданно спросил:
– А ты будешь верен отцу нашему Яти?
Он спрашивал так, будто держал в руке нож, готовый вонзиться в горло Семнех-ке-рэ.
– Буду, – ответил младший брат.
– Как ты сказал?
– Буду! Буду!
– Очень хорошо.
Фараон вышел на балкон, облокотился на каменную балюстраду, поднял голову к небу. И оттуда крикнул соправителю:
– А я не верю.
– Чему?
– Твоим словам!
– А повод? – Семнех-ке-рэ проглотил горькую слюну. – А повод, Ахнаяти?
– Просто не верю!
Семнех-ке-рэ не знал, что и делать. Спорить, доказывать, что это не так? Это преунизительно! И можно ли вообще убедить человека, который твердо заявляет, что не верит тебе? Его высочество сидел не двигаясь. Потом – погодя немного – встал, подошел к его величеству сзади и положил на плечо ему руку:
– Ахнаяти, скажи, что ты пошутил… Что вырвалось это у тебя…
Тот молчал.
– Скажи, что нет у тебя оснований для подобного недоверия.
Фараон точно окаменел.
– Я жду, Ахнаяти…
Солнце накалило Восточный хребет, который был справа. Каменный жар чувствовался даже здесь, на берегу Хапи.
За густой рощей сикомор, росших прямо под балконом, проходила Дорога фараона. По ней проносились колесницы, шли прохожие, маршировали лучники, шедшие на смену дневной дворцовой страже.
А когда Эхнатон оборотился лицом к его высочеству, то, казалось, впервые увидел своего соправителя. Улыбнулся ему. Обнял за талию. Подвел к стене, туда, где попрохладнее. И как ни в чем не бывало сказал:
– Послушай, брат мой, я написал новый гимн, посвященный Яти. Мне кажется, что он удался. Я прочитал его писцам. Им понравилось все, за исключением одного места…
– Какого?
– Это трудно объяснить. Для этого надо прочесть тебе весь гимн.
– Так прочти, Ахнаяти!
Фараон выглядел ослабшим, осунувшимся. Эта перемена в нем случилась буквально за несколько мгновений. «Все это – его болезнь, – подумал Семнех-ке-рэ. – Ахнаяти вдобавок ко всему изнуряет себя работой и заботами. Только минуло тридцать пять, а на вид – старик…»
Его величество принес свиток и сильным, вдруг окрепшим голосом стал читать гимн. «Надо отдать должное, – размышлял Семнех-ке-рэ, – читает фараон прекрасно. Слова просты. Такие же, как на рынке. И ничего – или почти ничего – от древних, запыленных текстов, многие из которых или непонятны, или просто смешны теперь».
Его величество с необычайной энергией внедрил язык земледельцев и простолюдинов даже в дипломатическую переписку. Даже ноты писались на этом языке. Поэтому каждое слово, написанное или сказанное фараоном, так понятно всем немху – небогатым людям, людям малоимущим.
Фараон дошел до спорного места и предупредил:
– Слушай внимательно. – И стал читать дальше.
Не ты ли позвал народы
Идти за тобою в путь далекий –
Народ Джахи и народ Та-Нетер,
Народ Вавилона и Митанни,
Арамейцев, шумеров, израильтян
И славный народ обширного Кеми?
И замолчал. Посмотрел исподлобья на соправителя.
Спросил:
– Ну, что?
– Ничего. Читай дальше.
– Тебя ничего не смущает?
– Смущает.
– Что?
– Смущает твоя ошибка. Она же у тебя не сегодняшняя. Ты давно решил ошибаться именно на этом самом месте.
– Ты имеешь в виду это самое перечисление?
– Да.
Фараон швырнул свиток на пол. Позеленел:
– Что скажешь ты еще?
– Ничего нового.
– А все-таки?
– Зачем гусей дразнить?
– Чтобы они гоготали.
– Нет, серьезно?
– Если серьезно, то я вовсе не дразню! Это слишком мелкое занятие. Недостойное мало-мальски мыслящего человека. А я разве глупый? Скажи, глупый?
– Нет. Совсем наоборот. Значит, все это ты делаешь нарочно?
– А может, по велению свыше?
– Не знаю.
– А ты узнай.
Семнех-ке-рэ настроен миролюбиво. Ему не хочется ссориться, пререкаться, браниться, взвинчивать себя и Ахнаяти…
– Послушай, брат, я не против того, чтобы ставил нас после всех народов. Пусть будет по-твоему.
Ахнаяти остановил его резким жестом:
– Не по-моему, а по справедливости. Между прочим, я, как это ни странно, может быть, отделяю эти два понятия: «по-моему» и «по справедливости». Если мы – народ великий на самом деле, то почему бы не проявить скромности! И не стать позади своих соседей? Почему бы, спрашиваю?
– Это унижает…
– Кого?
– Наш народ.
– Великий народ?
– Да, великий.
– Этого я, наверно, никогда не пойму! Великий народ обижается, потому что назвали его после шумеров? Или израильтян, которых горстка? На это обижается великий народ?
– Возможно…
– Дурак обидится, а великий – нет!
Семнех-ке-рэ в этом пункте не мог согласиться с Эхнатоном. Как ни говори, а все-таки нельзя ставить народ Кеми позади каких-то азиатов или эфиопов. Это обидит хоть кого! А главное – увеличивает число врагов фараона, коих и без того немало. Поход против Амона стоил очень дорого. Если и стерто имя божества в храмах, то оно все еще живет во многих сердцах. Тетива оказалась натянутой. Может быть, даже слишком. А тут еще и это самое – заигрывание с соседними народами. Неужели в этом нуждается могучее государство на Хапи?
В ответ на это фараон сказал следующее:
– Любое государство – большое или малое – нуждается прежде всего в справедливости. Что это значит? Справедливость по отношению к любой живой душе. Это – раз! И справедливое отношение к coседям. Это – два! Нарушение справедливости в первом случае вызывает смуту внутри страны. Так было, например, во времена Сехемхета. Он сместил многих семевов, уличенных в жестокостях. Этим смещениям предшествовали восстания – весьма кровопролитные. То есть смещения запаздывали. На несколько месяцев… Теперь о втором роде несправедливости. Походы Тутмоса Третьего в соседние государства не решили по-настоящему ни одного вопроса. Враги остались врагами. Они не стали от нас дальше, несмотря на то что наши войска топтали их земли. Разве все это не должно наводить на размышления? Как думаешь, Семнех-ке-рэ?
– Наводить на размышления должно. Но очень важно, к каким выводам приходишь после размышлений.
– Верно… Каковы же твои выводы?
«…Есть ли смысл спорить? Упорство фараона общеизвестно. Особенно в этом вопросе. Вряд ли его переубедишь. Единственный путь – положиться на время, памятуя, что время – лечит, время подчас само приносит верные решения. На невидимых крыльях. Независимо от твоей воли…»
– Я слушаю тебя, – раздраженно произнес фараон.
Семнех-ке-рэ беспомощно развел руками.
– Понимаю: тебе нечего сказать, брат мой.
– Нет. Мне кажется, что не надо раздражать…
– Кого?
– Наших врагов. Знать. Жрецов Амона… Ты слишком прижал их своими могучими руками… Между тем и немху не очень благодарны тебе.
– Немху?! – вскричал фараон. – А эти чем недовольны?
– Все из-за того же Амона. Как ни говори, он у них в сердце.
– Ну, это их дело. Меня это не тревожит. Амон вычеркнут. Он стерт на стенах. Он изгнан из душ. Так пожелал его величество Яти. Он это приказал через меня!
Фараон сжал кулаки и оградил ими свою грудь, словно обороняясь. Семнех-ке-рэ почел за благо не выводить из себя фараона. Он склонил голову и прошептал:
– Да, благой бог, уста твои приказывают нам, исполняя волю лучезарного!
Фараон облегченно вздохнул. И бог благой соизволил сказать:
– Сегодня же люди увидят нечто в Окне явлений. Тебя вместе со мною!
Семнех-ке-рэ благоговейно склонил голову.
Вдруг фараон вздрогнул. Всем телом. Словно наступил на что-то скользкое, гадкое. Глаза его помутнели. Застыли, будто неживые.
– А впрочем… – произнес он глухо. – Впрочем, к чему торопливость?..
И он указал брату на дверь. Не просто. А властно!
Вечерняя новость
В окне луна. Нынче какая-то мутноватая. Дешевенькая игрушка из золота. Того самого золота, которого в Кеми якобы столько, сколько и пыли. А не проще ли сказать: луна, высеченная из камня, какого много в Великой Западной пустыне?..
Нефтеруф думает о своем. Ка-Нефер занята собственными мыслями. Они сидят в полумраке. На улице чьи-то шаги. Одни замирают, другие рождаются то слева, то справа. В жизни всегда так: что-то уходит и что-то приходит. Как эти самые шаги
«Где-то на расстоянии четверти сехена отсюда сидит самовластнейший фараон и, может быть, мнет в нежных пальцах соски этой самой Нафтиты… А я – в чужом доме и кусаю себе ногти. Кусая, выдумываю сто способов для того, чтобы уничтожить жестокого фараона, придумываю нечто, что могло бы поразить его в самое сердце во славу бога всех богов Амона-Ра…»
«…Вот уже ночь пришла, а я одна, совсем одна в этом доме, где покой да мужчина в образе мятущегося Нефтеруфа. Чудак, он не может взять себя в руки, не может приказать своему сердцу, чтобы оно билось поспокойнее. Не может остудить своих мозгов. Он дошел до такого состояния, что не ощущает близости молодой женщины. Нефтеруф совсем как зверь, которому кровь застлала глаза…»
«…Нет, я знаю, кто я и зачем пришел в это проклятое логово, именуемое Ахяти. Губы словно деревянные, и пальцы точно пальмовая кора. А ей нужны объятия нежные… Скорей бы пришел этот Ахтой…»
«…Он видит больше того, что видит. Нет в глазах его мужской усталости. В нем сила похлеще той, которая буйствует в одичавшем быке. И объятия его достаточно горячие, если я хоть что-нибудь понимаю в любви. Я заметила его взгляд – сущие огненные стрелы. Под землею он стал сильным и неустанным. Но ненависть к фараону во сто крат сильнее любви… Во сто крат сильнее…»
Нефтеруф поворачивается к ней. Она сидит подальше от окна. Лунный свет падает на грудь ее и живот ее. У кого он видел такой живот? Да, у подростков, таких черных подростков в горах: у них были груди маленькие, как звездочки, и упругие животы, Упругие, как кожа на барабанах.
«…Разве не кончится этот вечер? Разве не явится молодой ваятель к своей жене? Сидеть вот так? Сложа руки? И не делать ничего? Только кипеть гневом к фараону? Не видя и не желая видеть это чудо природы в образе Ка-Нефер».
Он слушает шаги. Которые на улице.
– Шаги, – говорит он.
– Чьи шаги?
– Просто шаги.
– Разве ты боишься?
Он молчит. Слушает шаги. Которые на улице. Такие гулкие…
– Разве ты боишься, спрашиваю?
Нефтеруф говорит:
– Очень.
– Разве ты трус?
– Да. Я боюсь смерти в безделье…
Он слышит ее дыхание. За своей спиной. Она тоже боится смерти. Они оба ее страшатся. Но при чем здесь смерть? Мужчина должен видеть женщину. Пусть он думает о своем. Но он не может не видеть ее. Если перед ним женщина, а не камень…
Он очень умен. И очень хитер. Одновременно. Он видел женщин. Но ведь он видел и небо, и звезды, и воды Великой Зелени, и песок пустыни. Нефтеруф, словно крот, ползал на животе. Под землей. Во мраке. Разве он явился сюда ради женщины? Почему она так шуршит тонким платьем? Почему источает благовония Ретену из пышных волос и от розового тела?
– Ка-Нефер, – хрипло говорит он и косится на ее ноги и золотые ногти на пальцах ног.
– Слушаю, Нефтеруф.
– Много ли в Ахяти продажных девиц?
Она поражена:
– Девиц?!
– Да, тех самых, которые продают свои ласки за золото.
Ка-Нефер испускает легкий вздох. От огорчения или удивления…
«Он туп, как и любой настоящий мужчина. В те самые мгновения, когда требуется сорвать созревший плод. Это же удивительно, что большой и сильный Лев ищет окольных путей к газели, вместо того чтобы брать ее с разгона. С прыжка…»
– Ка-Нефер, я спрашиваю тебя о продажных женщинах, а ты молчишь.
– Разве об этом спрашивают?
Он поворачивается к ней. Вся луна от рожка до рожка у нее в зубах. Зубы сверкают почище любой луны.
«…Вот наступило мгновение, когда решается главное: или она будет помощницей в моих делах, или превратится в циновку, которой я буду пользоваться в отсутствие ее славного мужа?.. Вот стучится это мгновение в дверь сердца моего, и нет более силы, которое удержало бы его за порогом…»
«…Этот человек хочет вступить в единоборство с фараоном? Это неплохо. Но разве он ослеп под землею? Глаза у него ясные, как у птицы нехебт. И руки у него словно лапы у льва. И бедра узкие и сильные – воистину мужские…»
Ка-Нефер говорит:
– Разве ты видел женщин, которые не продаются?
Что он слышит?! Какие слова произносит эта бесстыжая женщина! И почему так лукаво блестит луна на ее лице? Или это искушение, уготованное для него богами9
– Подумай, что ты говоришь, Ка-Нефер!
– Я подумала.
– Подумай еще раз.
– Подумала.
– И в третий раз! Об этом думают трижды.
То ли она смеется, то ли нарочно желает позлить его:
– Трижды поразмыслив, я повторяю: женщины все продажны!
– Постыдись своих слов, Ка-Нефер.
Вместо ответа она протягивает ноги и упирается ими в его левое бедро. Вместо ответа она закидывает голову и разбрасывает руки в стороны.
Нефтеруф бледнеет от гнева. Он сейчас, в это мгновение, оскорбит ее. Он отомстит за всех женщин, которые обвинены столь несправедливо.
– Хорошо, Ка-Нефер. – Нефтеруф переводит дыхание. – Пусть будет по-твоему. Сколько же стоишь ты сама?
Она отвечает, не глядя на него:
– Сколько дашь. Это дело твоей совести.
– Моей? – кричит он.
– А чьей же?
– Ты шутишь, Ка-Нефер!
Она сильнее упирается прохладными стопами в его горячее бедро.
– Ты шутишь, Ка-Нефер!
Она кладет ему ноги на живот. Она гладит его живот, снимая с себя легкое одеяние.
– Ты шутишь, Ка-Нефер!
Она шипит, как змея, уползающая под камень. И сильнее нажимает ногами на живот. И пониже живота.
«…Эти женщины как трава, они точно реки, текущие вниз по ложу своему. Они что листья на деревьях, набирающие сок и зелень от солнечных лучей. Они – самки, не умеющие сдержать свою похоть. Она придумала испытание для меня. Но как я могу любить, когда клятва на душе моей? Как могу обнимать ее, когда совсем близко дышит ненавистнейший из сущих!!»
Никто не может сказать, что было бы после. Пусть не хвастает, что он семи пядей во лбу, – никто никогда не определит дороги, которая не определилась сама в эти мгновения!
«…Это стучится сам Амон-Ра в крепкие ворота. Это он зовет Ка-Нефер, прося поскорее открыть дверь. Хвала тебе, божество, дающее знать о себе столь властно, столь непреклонно и упрямо!»
Она медленно поднялась, оправила одеяние и, не глядя на Нефтеруфа, пошла открывать дверь. Он слышал, как сходила она вниз по лестнице, пружиня ногами. Как случайно, зацепив ногою кувшин, повалила его. И он, должно быть, треснул. Почему она спускалась так бесконечно долго?
И когда поднялся Ахтой по той же самой лестнице, и когда поднялась она вслед за ним, гость сидел прямой и торжественный, глядя на луну и озаренный луной.
– Послушайте, – сказал Ахтой. Он уселся на циновку поудобней, отпил глоток пива. Потом еще глоток. И еще один.
Ка-Нефер отошла в глубину комнаты. Она как бы слилась с темнотой. И темень скрывала выражение ее лица.
«Наш гость слишком озабочен. Он глядит только вперед. И не замечает никого возле себя. Это несчастный человек. Малейшая неудача сведет его с ума. Нефтеруф способен выдать себя с головой. В нем мало хитрости. И не понимает, как пригодилась бы ему женщина, решившая сделаться его наложницей…»
«Я был прав. Я был прав. Я прав тысячу раз! Нельзя размягчать свое сердце женскими ласками. Не для того я страдал и выжил под землей. И если я в гостях – не трону хозяйки дома, муж которой подает мне руку дружбы. Для утехи я найду продажных женщин. Они даже милей, ибо не требуют ничего, кроме золота. И сердце и душа твоя не нужны им… Я был прав… И вовремя появился Ахтой. Женщина всегда очень сильна. Тем более – Ка-Нефер. И я бы стал вроде ужа у нее на ладони. И она смеялась бы надо мной».
«…Наш гость молчалив. Он как бы ушел в себя, подобно змее, уползающей в нору. Он хотел бы, чтоб не видели его и не знали его мыслей. Удручен, весьма удручен уважаемый Нефтеруф… А хозяйка дома? А госпожа дома Ка-Нефер? Я прочитал в ее глазах нечто. Оно блеснуло, точно молния. Но я прочитал все, как на папирусе. Я постиг тайну очей. Господин Джехутимес учил вникать в тайну сердца, и я вникаю, точно маг и чародей…»
– Ты что-то хотел сообщить? – спрашивает Ка-Нефер откуда-то из глубины. Голос ее идет будто из погребальной камеры пустой пирамиды Хуфу.
– Ты сказал «послушайте», – подал голос Нефтеруф, – и мне показалось, что ты сообщишь нечто…
– Да, я хочу сообщить нечто. Если это была бы тайна, то хранил бы ее вечно и даже госпожа этого дома не узнала бы о ней. Но вы должны знать нашу столицу. Здесь столько языков, и все они без костей. Ахяти словно по заказу создан для болтунов, и нет предела слухам, обвивающим город, точно корни баобаба. Если промолчу я, все равно скажут другие. Если не сегодня, то завтра. Не завтра, так послезавтра.
Ка-Нефер молчала в отдалении. Ей не хотелось показываться на лунном свету. Ваятель, казалось, не придавал этому ровно никакого значения. Он, казалось, был занят своей новостью, которую и хотел и не хотел рассказать…
«Эта женщина погубит меня. А заодно мое дело. Она стоит в присутствии мужа как ни в чем не бывало. Словно бы чуть не свершилось прелюбодеяние на этом вот самом месте. Неужели же Шери ошибся – этот человек, в чей светлый разум и беспредельную прозорливость я верю?»
«Наш гость чем-то смущен или чем-то недоволен. Я немножко выпил с Джехутимесом и Тихотепом. Но не настолько пьян, чтобы не видеть того, что бы увидел даже ребенок-несмышленыш…»
– Что же это за новость, Ахтой? – нетерпеливо спросил Нефтеруф. – Мы с Ка-Нефер ждем не дождемся, когда ты сообщишь ее.
– Ничего хорошего, – буркнул Ахтой.
– Что-нибудь стряслось с Джехутимесом? – сказала Ка-Нефер. Голос ее был необычайно спокоен. В нем чувствовался холодок – неприятный попутчик равнодушия.
– Говорят, – загробным голосом продолжал Ахтой, – говорят, что…
Он умолк. Поглядел на Нефтеруфа, на жену. «Они, должно быть, крупно поспорили. А может, и поссорились. Ка-Нефер слишком остра на язык. И непримирима, когда чувствует свою правоту…»
– Говорят, что его величество не совсем в ладах с ее величеством Нафтитой.
– Это не новость, – сказала Ка-Нефер.
– Верно, не новость, – быстро согласился ваятель.
– Кийа все больше, говорят, завладевает фараоном…
– И это давно известно.
– Семнех-ке-рэ не будет соправителем.
– Это правда?
– Так говорят.
Нефтеруф резко повернулся к Ахтою. Луна светила ему прямо в затылок. Его лицо было чернильным, без единого светлого пятнышка. Даже глаз не видно. Ваятель видел лишь черный контур.
– Кто же будет соправителем? – спросил бывший каторжник.
– Кийа!
Ка-Нефер всплеснула руками, присела на циновку. Она соображала быстро-быстро: чем все это может обернуться? Кийа никогда не была предана Атону. Эта хитрая женщина только на словах за Атона. Ка-Нефер совершенно уверена, что Кийа возносит молитвы Амону…
– Ты так думаешь? – сказал Ахтой.
– Мне незачем думать. Это – так!
– Госпожа, – обратился к ней Нефтеруф, – не следует делать поспешных выводов. Если она и возносит молитвы Амону, то делает это в строгой тайне. Я так полагаю. Ибо если об этом проведает фараон, Кийе придется худо.
Ка-Нефер упрямо твердила свое:
– Она молится Амону.
– Тогда остается предположить… – Ахтой посмотрел на гостя.
Тот кивнул и закончил его мысль:
– …остается предположить, что они оба – за Амона. Я это говорю слишком грубо, как мясник на рынке. Но вы поймете: если он хотя бы чуть-чуть подозревает ее в добрых чувствах к Амону, значит, он уже против Атона. Или будет против! Помяните мое слово!
Нефтеруф говорил слишком горячо. И прямо. Он говорил то, что думал. Ахтой сказал:
– Я прошу больше не повторять этого! Великий Атон в нашем сердце. Дорога к Амону исчезла бесследно. Она поросла травой. Или лучше сказать – засыпана жгучими песками… Я сказал вам: Кийа будет соправительницей.
Ка-Нефер налила пива, которое походило на вавилонскую смолу – черную и тягучую – в голубоватых лунных лучах. А затем зажгла светильники: тот, что стоял в углу, и тот, что стоял в другом углу. И тот, который висел на потолке.
В комнате сразу посветлело, а лунные лучи отступили к подоконнику, а оттуда – на улицу, где время от времени раздавались резкие шаги прохожих.
Ахтой закрыл лицо руками. Будто собирался плакать.
– О великий Атон, – сказал он прерывающимся голосом, – не допусти несправедливости, не отстраняй несравненную Нафтиту от наиважнейших дел! – Потом отнял руки от лица и обратился к Нефтеруфу: – Господин, ты не можешь вообразить себе, что случится, если его величество поссорится с ее величеством.
– Не знаю, – сказал безразличным тоном гость.
– Скажи же ему, Ка-Нефер, что будет с Кеми, со всеми нами, если царица отойдет от дел!
Ка-Нефер сказала:
– Тогда на ее место вступит другая.
– На ее ложе?! – воскликнул ваятель.
– И на ложе, – проговорила Ка-Нефер.
Ее муж в недоумении всплеснул руками:
– Ты всегда завидовала ей. Но знай: ты – моложе, ты – красивей, а она – Нафтита! Спроси у Джехутимеса, что это значит!
«…Этот ваятель совершенно ошалел. Его жена, несомненно, умнее его. Во всяком случае, КаНефер ненавидит Нафтиту. Она ненавидит Атона и его сына-ублюдка по имени Ахнаяти. Нельзя допустить, чтобы эти супруги поссорились, нельзя, чтобы закрылись двери мастерской Джехутимеса для меня…»
И Нефтеруф сказал вслух следующее:
– Друзья мои, кои для меня бесценны, хотя и знаю вас очень мало. Вы оба молоды и красивы. Перед вами – дорога, ведущая к знатности. И если что-нибудь смыслят вавилонские мудрецы, у которых я учился мудрости, вы непременно взойдете на большую Высоту. Вы будете любимы знатью Кеми и богами Кеми…
– Богом Кеми, – поправил его Ахтой.
– Пусть будет по-твоему: богом Кеми. Но вы должны быть вместе, и никакая царица, какова бы ни была участь ее, не должна омрачить вашей жизни.
– Неправда, – возразил Ахтой. Он стал мрачным и злым. – Неправда! Судьба царицы – это судьба Кеми. Нельзя ставить под сомнение ее положение. Это все равно что заподозрить Хапи в чем-то нехорошем, когда она несет нам жизнь! Я говорю откровенно: все ваятели и живописцы Кеми сложат свои головы во имя ее благополучия.
– Похвально, – сказал Нефтеруф.
Ка-Нефер молчала. Но ее дыхание слышали мужчины вполне явственно: это дышала львица, с трудом сдерживающая гнев свой.
Нефтеруф поднял чару с пивом. И произнес несколько слов, которые, по его мнению, должны были умерить страсти:
– Шумеры, перед тем как выпить вина, говорят: мир и дружба дому сему и всем, кто под его кровлей!
– Ей-богу, хорошо сказано. – Ахтой поднял высоко свою любимую чарку из прекрасно обожженной глины – такую розовую, такую тонкостенную.
Нефтеруф сказал хозяйке:
– Отпей, госпожа, по шумерскому обычаю из моей чары.
Она молча взяла ее и прильнула к ней губами, как изжаждавшийся путник в оазисе.
«Женщина – как трава, как дикий зверь, для которой превыше всего – жизнь, заключающаяся в любви ее…»