Часть 2. Психология массового террора 2 страница
Страх действительно вызывает в человеке практически только одно желание - как можно быстрее и, главное, как можно дальше убежать от источника страха. В этот момент эмоциональная сфера на время как бы «отключается». Переживание страха приходит позднее. Приведем еще одно аналогичное описание.
«В первые минуты я ничего не понимал. Глухой удар, какой-то взрыв, скрежет стен и потолков, как при землетрясении... Все выскочили в холл, но лифты почему-то не останавливались. То есть понятно почему - все хотели уехать... Тогда мы побежали по лестнице. Страшно мне не было - некогда было бояться, надо было просто бежать, и желательно побыстрее. Наверное, это была еще начальная стадия - народу было мало, да и офис наш находился не высоко. Поэтому удалось спуститься достаточно быстро. Но в холле мной овладел страх: со всех сторон появлялись оборванные, запыхавшиеся, испачканные люди. Я испугался вначале почему-то за них, а потом до меня дошло, что могу погибнуть сам. Когда я выбегал из здания, то увидел, что наверху все горит, а из окон прыгают люди. Тут уже стало совсем страшно: все решали минуты. Это было невыносимое зрелище. В голове была только одна мысль: бежать, бежать и бежать... И я бежал, бежал, пока хватило сил. Потом силы кончились, ноги стали ватными и сами собой остановились. Где-то тут меня как раз и остановили какие-то люди. Они хотели помочь и отправить в больницу. Все вокруг говорили, что я чудом остался жив, что мне сказочно повезло. В больницу я не поехал, а, немного отдохнув, сразу отправился домой».
Ужас обычно приходит позже. Тот же человек продолжал свой рассказ следующим образом: вначале страх как бы «отпустил» его, но потом, спустя время, он стал к нему регулярно возвращаться.
«Когда я оказался дома, я хорошо рассмотрел по телевизору, что же на самом деле произошло. Позвонили родственники, они знали, где я работаю, и все восхищались тем, что я остался жив. Вот только тут, к вечеру, после того как я много раз увидел, что же произошло, пришел ужас. Я неделю практически не мог спать - снились кошмары. Я все время бежал по лестнице, бежал, бежал... Неизвестно куда. До сих пор я во сне бегу по этой лестнице. Это ужас, это кошмар, но ничего поделать я не могу. Наверное, теперь это останется со мной навсегда».
Именно на вызов стойкого, длительного «отсроченного страха» обычно направлены действия террористов. Собственно говоря, психологически «террор» и есть тот страх, ужас, который может не возникать непосредственно в момент угрозы, но сопровождает людей после террористического акта в течение длительного времени, побуждая их к действиям, выгодным террористам. Из самоотчетов людей, побывавших в заложниках у террористов, не следует, что они все время переживали непосредственный страх. Первые реакции заложников обычно связаны с испугом, сильным удивлением, злостью и, в разной степени, с попытками освобождения.
Спустя некоторое время возникает известный «стокгольмский синдром», когда заложники начинают относиться к похитителям лучше, чем к тем, кто пытается их освободить (пассажиров угнанных самолетов пугает опасность неосторожных действий штурмовиков из спецназа, страх «шальной пули» и т. д.; заложников, захваченных в расчете на выкуп, раздражает медлительность и даже «жадность» родственников, и т. д.). В итоге, зарегистрированы случаи, когда заложники отказывались добровольно покинуть террористов, иногда даже желая «разделить их судьбу до конца».
И лишь позднее, по прошествии еще более длительного времени, после переоценки всей ситуации, у жертв террора возникает сильнейший страх. Часто это происходит только после завершения ситуации - например, после освобождения заложников. Однако оговоримся: для нашей темы такие индивидуальные переживания имеют значение, прежде всего, как отдельные иллюстрации тех психологических механизмов, которые определяют массовую реакцию на террор. Сами непосредственные жертвы террористических актов редко остаются в живых. Если же это в отдельных случаях и происходит, то их воспоминаниям обычно трудно доверять, они отрывочны, а описания переживаний часто бывают просто неадекватными. Основным же для нашего анализа является тот эффект, который оказывают террористические акты на массовое сознание. С этой точки зрения понятно, что эффективно запугать большие массы населения, дезорганизовать массовое поведение в серьезных масштабах и на долгое время удобнее всего именно через феномен «отсроченного страха», что и используется террористами. Социологи писали сразу после террористических актов в США 11 сентября:
«Современная история не знала подобного - по охвату (весь мир), по выразительности (рухнувшие небоскребы-символы), по моментальности - тектонического сдвига в субъективных «моделях мира». Произошла не только - и не столько - кошмарная трагедия, сколько катастрофа в ментальных представлениях людей всего мира об устройстве этого мира. Самое ужасающее последствие 11 сентября - не обломки небоскребов, а «руины в головах людей». В ментальном пространстве землян произошел «всемирный потоп». И многие слова и понятия, еще произносимые по инерции, многие рассуждения, игнорирующие эпохальность изменений, - это все «допотопное» в самом прямом смысле данного слова»[97].
Итак, страх - это сильная эмоция, вызываемая подлинной или воображаемой, предвосхищаемой опасностью. Страх имеет большой защитный смысл для человека: он предупреждает о возможной опасности, сосредоточивает внимание на вероятном ее источнике, побуждает искать возможности ее избежать. Однако в тех случаях, когда страх достигает максимальной силы, он порабощает человека и вызывает так называемое вынужденное, автоматическое поведение: бегство, оцепенение, защитную агрессию. Сформировавшиеся реакции страха носят стойкий характер; они способны сохраняться и воспроизводиться даже при понимании человеком их бессмысленности. Поэтому воспитание устойчивости к страху обычно направлено не на избавление от него, а на выработку умения владеть собой при возникновения страха. Боятся все, только одни поддаются страху, а другие преодолевают его и идут в атаку на врага.
Сегодня в цивилизованном мире происходит выработка новых понятий и моделей мира. Ничего не поделаешь - теперь они будут включать в себя значительно большую долю страха и даже ужаса. Парадокс: по мере развития и усложнения цивилизации мир становится не безопаснее, а напротив, все более страшным.
Ужас
«Пока страх не выходит за пределы разумного, в нем нет ничего ужасного...»[98]. Умеренный страх, в целом, обычно играет адаптивную роль - он заставляет человека учитывать многочисленные риски повседневной жизни и, по возможности, заранее минимизировать их.
Крайняя степень страха - это ужас. В отличие от просто страха, сигнализирующего о вероятной угрозе, предвосхищающего ее и сообщающего о ней, ужас констатирует неизбежность бедствия. А. Конан-Дойль (врач по профессии) описывал эмоциональное состояние ужаса в относительно «чистом виде», как следствие медикаментозного воздействия:
«После первого же вдоха разум мой помутился, и я потерял власть над собой. Перед глазами заклубилось густое черное облако, и я внезапно почувствовал, что в нем таится все самое ужасное, чудовищное, злое, что только есть на свете и эта незримая сила готова поразить меня насмерть. Кружась и колыхаясь в этом черном тумане, смутные признаки грозно возвещали неизбежное появление какого-то страшного существа, и от одной мысли о нем у меня разрывалось сердце. Я похолодел от ужаса. Волосы у меня поднялись дыбом, глаза выкатились, рот широко открылся, а язык стал как ватный. В голове так шумело, что казалось, мой мозг не выдержит и разлетится вдребезги»[99].
Соответственно, ужас вызывает иные, нежели просто страх, реакции человека, иное поведение людей. «Субъективное переживание страха ужасно, и что странно - оно может заставить человека оцепенеть на месте, тем самым приводя его в абсолютно беспомощное состояние, или, наоборот, может заставить его броситься наутек, прочь от опасности». Причем первый тип поведенческой реакции, оцепенение и в результате беспомощность, обычно преобладает. Второй тип реакции, бегство, представляет собой общий способ ответа как на страх, так и на ужас. Значит, бегство не специфично для ужаса, как не специфичны для него и некоторые другие следствия страха. С. Томкинс считал, что существует базовая взаимосвязь между эмоциями страха, удивления и интереса. Н. Балл, изучая реакции на гипнотически внушенный страх, установил, что люди, переживая такой страх, одновременно стремились исследовать пугающий объект и избежать его[100].
Ужас никогда не вызывает стремления исследовать вызвавший его объект - напротив, он парализует даже ориентировочные рефлексы (типа рефлекса «что такое?»).
В отличие от страха, при ужасе нет ни удивления, ни интереса. Реакция бегства возможна и при ужасе, но только как вторичная, когда ужас если не проходит, то несколько ослабевает, для чего необходимо определенное время.
Ужас - это аффект, то есть высшая степень эмоционального напряжения, доходящая до совершенно иррациональных реакций. Если со страхом еще можно как-то «бороться», ему можно пытаться «противостоять», то в случае откровенного ужаса психологическое противостояние практически бесполезно. Психологически, от ужаса нет никакого спасения. Этот аффект совершенно парализует рассудок и отключает способность человека к рациональному мышлению.
Такая реакция на ужас была подмечена человечеством достаточно давно. Уже в древнегреческой мифологии хорошо известна жуткая история о трех сестрах Горгонах, порождениях морских божеств. Они отличались ужасным видом: крылатые, покрытые чешуей, со змеями вместо волос, с клыками, со взором, превращающим все живое в камень. Наиболее известна среди них Медуза Горгона: Персей смог ее обезглавить только спящую, глядя в медный щит на ее отражение. Судя по всему, в мифе отражено базовое свойство ужаса: всякий, кто смотрел на Горгону, «каменел» - то есть, фактически, он впадал в оцепенение. Всякий, кто смотрит на нечто ужасное, впадает в состояние особого «столбняка».
Террористические акты вызывают ужас не только сами по себе. Как правило, распространению ужаса способствуют и сами террористы. Подчас террористические акты выглядят (оформляются - для большего впечатления) даже как сугубо ритуальные убийства. Именно так, например, рассматривая убийство Николая II и его семьи в Екатеринбурге, Ю. Давыдов писал:
«Сторонники «ритуальной версии» указывают: над трупами царской семьи глумились; такое невподым крещеному человеку. Да, глумились. Не только расстреляли, а и горючим облили, и... Язык немеет. Кромешный, как черная дыра, ужас. А невдолге после екатеринбургской трагедии труп Фанни Каплан, облитый бензином, жарко пылал в железной бочке под сенью Александровского сада. Кремацию спроворил матрос, комендант Кремля П. Д. Мальков. Пособлял ему случившийся рядом пролетарский стихотворец Демьян Бедный... Тут-то, надо полагать, матросу и вспомнилось, как в марте Семнадцатого заживо кремировали в корабельных топках кронштадтских офицеров»[101]. Источник? А сожженный уже японцами в паровозной топке С. Лазо?
Теперь приведем несколько примеров из реальных психологических самоотчетов испуганных (ужаснувшихся) людей: «Я хотел отвернуться... и не мог... я был слишком испуган, чтобы сдвинуться с места... я не мог поднять руку». Или: «Я хотел отвернуться... я почувствовал сильное напряжение». Или: «Все мое тело словно стало ватным... я хотел убежать... но словно окаменел и не мог двигаться». Или: «Все мое тело окостенело... хотел убежать... я окаменел и не мог двигаться». Или: «Сначала у меня напряглись челюсти, потом ноги и ступни. Пальцы на ногах у меня свело настолько, что стало больно. Я хотел избежать всего этого и сделаться как можно незаметнее». И так далее, и тому подобное[102].
Психологи затрудняются в объяснении механизма «столбняка» или оцепенения. Возможно, что такая реакция унаследована людьми от животных предков, которые замирали, притворяясь мертвыми, чтобы не стать добычей хищника. И сегодня есть хищники, которые нападают только на движущуюся добычу. С другой стороны, известно, что система тренировок специальных полицейских частей (в частности, российского ОМОНа) по борьбе с массовыми беспорядками направлена на то, чтобы выработать у полицейского автоматизм в реакции именно на движущегося человека (движущийся представляет опасность). Соответственно, первым правилом поведения в толпе, против которой используются специальные части, обязательным для самосохранения попавшего в толпу человека является его замирание в любой позе. Цель ОМОНа обычно близка к целям террористов: массовые беспорядки подавляются чувством страха, вызываемого у толпы. Таким образом, замирание как своеобразная имитация переживания сильного страха (ужаса) убеждает террориста (или спецназовца в борьбе с беспорядками, что здесь означает просто обратную сторону одной и той же медали насилия) в том, что задача уже решена, сопротивление подавлено, и он может двигаться дальше.
Любопытно, что такое «оцепенение» в результате отдельного террористического акта может распространяться и на действия больших государственных структур, хотя они едва ли отдают себе отчет во влиятельности именно этого психологического фактора. Так, например, в период советской оккупации Афганистана в 1980-х годах моджахеды периодически осуществляли террористические акты в Кабуле. Прежде всего, это были отдельные взрывы в местах скопления людей (рынки, кинотеатры). И каждый такой террористический акт вызывал странную, на первый взгляд, реакцию оккупационныхй властей. Прежде всего, столица сразу же объявлялась «закрытой» на три дня. Это означало, что находящийся в городе гражданский советский персонал лишался права выезда в город и посещения мест скопления людей.
То есть город сразу становился «закрытым» прежде всего именно для советских людей. Оккупационная колония как бы резко «замирала» и «цепенела» в ожидании непонятно чего - то ли следующих, новых террористических актов (что было крайне маловероятно хотя бы потому, что сразу же усиливались и другие меры безопасности, осложнявшие жизнь террористам), то ли, напротив, поимки устроителей конкретного взрыва. Никакого реального смысла такое «закрытие» города для колонистов не имело. Судя по всему, однако, оно имело некоторый социально-психологический смысл: это было отражение все того же «столбняка», в который впадает отдельный индивид при столкновении с террором. Таким образом структуры защищались от ужаса и получали время, необходимое для того, чтобы прийти в себя. Паузы такого рода бывают крайне необходимы для последующего принятия хотя бы относительно адекватного решения.
Рассказывая о битве Цезаря с войсками Помпея, Плутарх так описывал состояние ужаса и оцепенения полководца, уже понимающего неизбежность поражения: «Когда Помпеи с противоположного фланга увидел, что его конница рассеяна и бежит, он перестал быть самим собою, забыл, что он Помпеи Маги. Он походил, скорее всего, на человека, которого божество лишило рассудка. Не сказав ни слова, он удалился в палатку и там напряженно ожидал, что произойдет дальше, не двигаясь с места до тех пор, пока не началось всеобщее бегство и враги, ворвавшись в лагерь, не вступили в бой с караульными. Тогда лишь он как бы опомнился и сказал, как передают, только одну фразу: «Неужели дошло до лагеря?»[103]. После чего он принял единственно возможное правильное решение - обратился в бегство.
А. Камю, описывая реакцию населения города на появление чумы, разделял первые реакции удивления, испуга, оцепенения и ужас, который приходит позднее. «Они еще надеялись, что эпидемия пойдет на спад и пощадит их самих и их близких. А, следовательно, они пока еще считали, что никому ничем не обязаны... Они были напуганы, но не отчаялись, поскольку еще не наступил момент, когда чума предстанет перед ними как форма их собственного существования и когда они забудут ту жизнь, что вели до эпидемии». Только спустя время стало понятно: «Последующий период оказался... и самым легким, и одновременно самым тяжелым. Это был период оцепенения». Потребовалось некоторое время, чтобы оно прошло, и тогда «в нашем городе поселился страх; и по глубине его, и по охвату стало ясно, что наши сограждане действительно начали отдавать себе отчет в своем положении». И только спустя еще некоторое время, возник настоящий ужас:
«На заре по городу проносится легкое веяние. В этот час, час между теми, кто умер ночью, и теми, кто умрет днем, почему-то чудится, будто мор на миг замирает и набирается духу. Все магазины еще закрыты. Но объявления, выставленные кое-где в витринах: «Закрыто по случаю чумы», свидетельствуют, что эти магазины не откроются в положенное время. Не совсем еще проснувшиеся продавцы газет не выкрикивают последних известий, а, прислонясь к стенке на углу улицы, молча протягивают фонарям свой товар жестом лунатика. Еще минута-другая, и разбуженные звоном первых трамваев газетчики рассыплются по всему городу, держа в вытянутой руке газетный лист, где чернеет только одно слово: «Чума»[104].
Испуг - страх - ужас: именно так выглядит цепочка нагнетающихся отрицательных переживаний. Можно сказать, что страх - это усилившийся испуг, а ужас - это усилившийся страх. Как правило, ужас является следствием повторения пугающих событий: то, что не вызвало сильного страха первоначально, гарантированно ужаснет, случившись повторно. Таким, например, оказалось действие современного аналога «чумы» - биотерроризма, реально проявившегося в США в конце 2001 года в форме рассылаемого по почте в конвертах белого порошка со спорами бактерий сибирской язвы. Социологи считают: «Этот страшный феномен явился как бы продолжением террористической атаки, хотя никто не доказал их реальную взаимосвязь. Но для формирования массовых представлений совсем не обязательна логическая связь между явлениями - факты не следуют один из другого, а укладываются в ассоциативные ряды. В этом смысле террористическая атака на Америку не просто продолжается, а воспринимается как перманентное состояние».
Самое интересное, пожалуй, заключается в том, что ужас случайных свидетелей, то есть людей, непосредственно не бывших жертвами того или иного террористического акта, а наблюдавших его последствия или узнавших о нем, скажем, по телевидению, значительно превышает ужас непосредственных жертв, которым удалось выжить. Вот уж, что называется «у страха глаза велики». Страх и, позднее, ужас непосредственных участников событий носит конкретный, так сказать, «рабочий» характер. Ужас тех, кто стал свидетелем, обобщеннее, как бы абстрактнее, и не является «рабочим». У прямых жертв ужас все время связан с повторными переживаниями того, как они вырываются из страшной ситуации - они бегут, и это кажется им нескончаемым процессом. У тех, кто оказался свидетелем, нет таких конкретных воспоминаний - их мучает ужас от того, что они еще и просто не знают, как надо вести себя в таких случаях. У жертв это ужас от неверия в то, что удалось спастись. У свидетелей - от незнания, что иногда бывает можно спастись.
Террористические атаки против США осенью 2001 года вызвали массовое состояние ужаса по всей стране. При всей оптимистической риторике руководства этой страны, число авиапассажиров сразу же упало на 20-25%. Люди захотели усилить гарантии своей безопасности и снизить количество рисков. Сравним с отечественными реалиями. Сразу после взрывов жилых домов в Москве осенью 1999 года основной фокус внимания людей был прикован, к подъездам и подвалам жилых домов. В Америке же весь фокус внимания немедленно сосредоточился на дверях между пассажирскими салонами и кабинами пилотов самолетов. Это вполне естественно: именно двери, как важнейший и наиболее привычный символ защиты и безопасности, в первую очередь привлекали внимание людей.
Еще одно сравнение. Как в США сразу после 11 сентября 2001 года резко сократились междугородные передвижения людей, так и в России в сентябре 1999 года сразу резко уменьшилась интенсивность движения во дворах и подъездах жилых домов. Вообще, события в Москве 1999 года были особым проявлением массового террора. Если в США были взорваны определенные символы - известные миру деловые центры, то в России террор, как и возникшие вслед за ним шок и ужас, носили во многом экзистенциальный характер. Вспомним: ночью были взорваны жилые дома. То есть, психологически, террористы совершили ранее никем никогда немыслимое покушение на физическое существование абсолютно беззащитных и никак не готовых к этому людей. Этим они резко поставили под сомнение саму правомерность их бытия, сам факт их физического существования. Тем самым и был достигнут сильнейший эффект: населению был сразу же внушен максимальный страх. Причем этот страх мгновенно достигал интенсивности ужаса в форме самого запредельного, действительно биологического, животного страха за свою жизнь. Именно за свою - при такой силе ужаса человеку бывает не до близких.
После этих террористических актов в России и, особенно, через два года в США люди вдруг поняли, что никто не может считать себя защищенным в этом мире. И это понимание оказалось самым ужасным: «Жизнь уже происходит в условиях применения новых типов оружия, причем они не есть результат открытия, а «всего лишь» плод ухищрений злоумышленников, для которых прежние ограничения оказались ничего не значащими. То, что было под внутренним запретом даже для маньяков (ибо разве раньше не было возможности рассылать зараженные письма?), стало возможным. Для обывателя из этого следует, что можно ждать «чего угодно», так как раскрепощенное воображение носителей Зла может теперь подтолкнуть их на самые неожиданные и самые немыслимые действия»[105].
Вот это действительно ужасно: когда страх не просто повторяется, но открывается вероятность его теперь уже бесконечного повторения в будущем. Это оборачивается фобиями и кошмарами.
Фобия определяется как навязчивое интенсивное иррациональное состояние страха, связанного с достаточно определенными объектами или ситуациями, обычно имеющее приобретенный характер. Иногда сильные фобии рассматриваются как особого рода условные эмоциональные реакции. Основой возникновения фобии обычно является сильный стресс. Наиболее известными видами фобий являются агорафобия (страх пребывания на открытых местах), клаустрофобия (боязнь замкнутых пространств), страх смерти и т. д.
Кошмар определяется словарем русского языка как «нечто тягостное, неприятное, отвратительное». В частности, например, это может быть «тяжелый сон с гнетущими видениями»[106]. Кошмаром называется и постоянное, регулярное или периодическое переживание человеком страха и ужаса. Террор основан в том числе и на этом: как «отложенный страх», так и связанное с ним предвосхищение будущего страха приводят человека к ужасу, связанному с постоянными кошмарами. Это могут быть далеко не только сны, но и навязчивые состояния, галлюцинации или другие близкие к ним явления, при которых человек видит наяву, ощущает конкретную угрозу своей жизни и безопасности - например, различного рода галлюцинации или кошмарные видения, устрашающие человека. Террор, в значительной мере, погружает большие массы людей в постоянный кошмар переживания и ожидания смерти.
Обратимся к конкретным примерам иллюстративного плана. Подобные ощущения и переживания отчетливо видны на примере достаточно частного, но типичного случая террора - захвата заложников. В науке давно и хорошо известно:
«Ситуация заложничества является максимально психотравматичной и обладает наибольшим теоретически возможным агрессологическим потенциалом. При ней максимальных значений достигает реальная перспектива смерти, максимально выражена фрустрация потребностей самосохранения - противодействовать невозможно (переживание беспомощной подверженности смертельной угрозе). Столь же максимально выражена фрустрация потребностей самоопределения - отрицается самоценность жизни и личности заложника. Интенсивность переживания угрозы вырастает до масштабов параноидности - переживаются ужас, персекуторность, парализующий страх. Источником этой смертельной угрозы является активный внешний стрессор ~ террористы, которые ставят заложников в ситуацию, характерную для шизофрении, непреодолимой слабости интегративной функции Эго заложников. Поэтому ситуацию можно охарактеризовать как максимально психопатогенную, причем ее агрессологический потенциал усугубляется астенизирующим дискомфортом обстановки выживания»[107].
Заложничество отличается от непосредственной террористической атаки (взрывов, выстрелов) тем, что сразу заставляет человека переживать вероятность скорой смерти. Этого переживания нет при непосредственной атаке - там оно появится спустя время. В ситуации заложничества, напротив, ожидание смерти появляется сразу. Здесь нет той самой паузы, которая обычно дает облегчение эмоциональному состоянию. Более того, в психологическом плане в ситуации заложничества один страх (отсроченный, в виде запоздалых переживаний уже происшедшего захвата заложников) постепенно накладывается на другой страх (ожидания смерти), как бы удваивая переживания. На самом деле они даже не удваиваются, а как бы возводятся в степень: так и возникает максимальный ужас - как страх, умноженный на страх, как страх «в квадрате».
Человеческая психика, однако, устроена парадоксально. Описав все негативные характеристики и субъективные проявления ужаса, нельзя не отметить еще одну, подчас странную его сторону. Она заключается в том, что ужас бывает притягательным. Известно выражение «сладкий ужас»: действительно, иногда человек начинает испытывать парадоксальное удовольствие от медленно накатывающего на него, постепенно овладевающего им и заставляющего цепенеть ужаса. Не случайно в человеческой культуре достаточно большое место занимают, например, детские сказки-»страшилки», кинофильмы-»ужастики», разного рода триллеры. Не случайно кинорежиссер А. Хичкок, создатель первых фильмов ужасов, достиг выдающихся вершин популярности, и зрители, оценивая его кинопродукцию типа фильмов «Психо», «Птицы» или «Детище Франкенштейна», находили психологически удивительную оценку: «Какой ужас!» В этих словах был заключен не страх и не негативная оценка. Напротив, это был восторг и сладостное замирание (оцепенение), выражавшие предельно позитивное отношение.
Значит, ужас не только отталкивает. Переживание ужаса «со стороны», ужаса «понарошку» доставляет удовольствие. Вот почему террористы - умелые режиссеры, постановщики и актеры своеобразной «видеоиндустрии ужасов», никогда не потеряют своего зрителя. Причем, как ни цинично это звучит, благодарного (хотя и не всегда осознающего это) зрителя. Миллионы людей неотрывно смотрели круглосуточный сериал Си-Эн-Эн под названием: «Террористическая атака на Америку». Наверное, они испытывали при этом разные чувства, в том числе и чувства жалости к жертвам, отвращения к террористам. Все они давали соответствующие комментарии, но дело не в этом. Психологически, главное заключается в том, что все они неотрывно смотрели на весь этот ужас. Это подтверждает: ужас обладает огромной притягательной силой. Психологической основой этой притягательной силы выступает открытый еще 3. Фрейдом феномен садомазохизма. Ничего не поделаешь: есть не только люди, любящие причинять насилие по отношению к другим. Помимо этого есть люди, которые любят насилие по отношению к себе и готовы получать от него удовольствие. А еще есть люди, любящие причинять себе боль и испытывать наслаждение от этого. Если верить 3. Фрейду, в глубинах человеческой психики находятся садомазохистские комплексы. Но тогда это значит, что террор, причиняя страдания одним людям (непосредственным жертвам террора), способен доставлять наслаждение не только маньякам-террористам. Тогда это означает, что он удовлетворяет некоторые вполне определенные подсознательные потребности немалого количества и совсем других, совершенно случайных и посторонних людей - зрителей. Более того, даже уступая поначалу эмоциям страха и ужаса как непосредственному следствию террористического акта, со временем именно эти подсознательные установки зрителей берут верх. Это проявилось и совсем недавно.
«Ясно, в сущности, только одно: 11 сентября человечеству был преподан очень масштабный урок и в ответ был ощутим некий всплеск мировой энергии. Энергия была объединяющей - мир был искренне устрашен увиденным и как бы раскрылся для восприятия каких-то новых мыслей. В сущности ведь показано было, насколько мир един в своей беззащитности перед злом. Повеяло было катарсисом, нравственным просветлением, но настроение первых дней как-то удивительно быстро испарилось, энергия ушла в песок, чиновники всех стран потянули одеяло на себя, и миллионы людей с облегчением возвратились в роль телезрителей, которые с нетерпением ждут, когда же им наконец покажут захватывающий сериал под названием «Операция возмездия»[108].
Наличие таких зрителей или, говоря психологическим языком, «свидетелей» делает террор вечным. Пока будут зрители, испытывающие сладострастное, доходящее до оргазма, наслаждение от просмотра сцен насилия, сопереживающие жертвам не на уровне вербального сочувствия, а на уровне испытания тех же самых ощущений боли и гибели, не доводящих до реальной смерти, а лишь «щекочущих нервы» и раздражающих определенные мозговые «центры удовольствия», до тех пор насилие и террор никуда не исчезнут из жизни.
Повторим еще раз: психика парадоксальна. Есть люди, сеющие ужас. Есть люди, ужасающиеся этому. А есть люди, получающие наслаждение от созерцания чужого страдания и ужаса. Это не террористы. Это всего лишь психологическая база террора. Вот почему терроризм был и остается одновременно предметом борьбы для одних людей и предметом восхищения для других. Пока рациональное или просто охранительно-биологическое отторжение ужаса окончательно не возьмет верх, наряду с ним будет существовать и совершенно иррациональный «сладкий ужас», опирающийся на инверсии охранительно-биологических инстинктов. Будем отдавать себе отчет в том, что тот самый «стокгольмский синдром», проявляющийся в сочувствии заложников к террористам, представляет собой еще и скрытое, неосознанное проявление этого самого «сладкого ужаса».