РЕФОРМА, ИННОВАЦИЯ, РЕВОЛЮЦИЯ 10 страница
Излет XX в. означает конец веры в вождей, как он обозначает конец веры в плодоносность, точно лоно девы непорочной, рациональных жизнеустроительных проектов. (Напомним: просвещенческая рациональная революция завершилась гильотиной.)
Человечество мудреет. Утопии рациональной революции оно начинает предпочитать жизненный реализм текущей истории. Оно опрометчиво не бросается более практически-обыденными святынями — иметь сердце, иметь душу и только вследствие того быть человеком.
Булгаковский Мастер, не заслужив света, получил лишь покой. Почему? В чем его ошибка? В слабодушии. Отказе от борьбы за высокое — истину, чувство.
Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, Жизнь и свободу заслужил.
"В жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть своей души," — высказывает Чехов. Фаустовской сделки Мастер избежал. Однако не отверг помощь. Достиг потребного "при посредстве".
Как же дойти до света? Через борьбу? Ведь если нет, то — примирение с несообразием. Потворство свинству. Если да, то как обойти "фурию уничтожения" (Гегель), когда день протеста становится днем гибели?
Как угнетенным заявлять волю? Говорит же Руссо о праве народа на восстание. Г. Манн о часе инициации, когда нельзя принять жизни, о неприглядности которой даже нет возможности безнаказанно размышлять.
Заявленный предмет трудно обсуждать в небольшой работе, не прибегая к предельно высокому уровню абстракции. Опасная
| IV. Созидание исторической реальности |
| 4.4. Фундаментальность жизни |
утрата критериев жизненной состоятельности, по-нашему, заключается в превращении фактов истории в факты внечеловечес-кого суда при развитии программ существования из чуждого идеального ядра.
Жизнь не рассчитана на вознесения и сошествия, молниезар-ные картины, вдохновенные импровизации. Ей противопоказан резкий, суровый тон Златоуста. Но это и демонстрирует, что социально-политическое устроение не может движиться внепраг-матическими идеальными принципами. К политике вообще пора начать относиться не как к сакральному, а как к техническому ресурсу, нацеленному на достижение баланса интересов.
Мечта Руссо о рационально устроенной жизни в национальном государстве — плод сомнительной, едва не больной фантазии. Заслуга Руссо в анонсе понятия потребного. И только. К самому же потребному в жизни лично он, развивавший теорию педагогики, но отдавший собственного ребенка в приют, враждовавший с привилегиями, но их добивавшийся, никакого отношения не имел. Тем более не имели к нему никакого отношения вышедшие из Руссо и просвещенческого гуманизма штурмующие поколения французских комиссаров и коммунаров и далее — марксистов-большевиков, "реформаторов-демократов", развязывавших массовый террор, практиковавших изничтожение собственного народа.
Облака надежд и почва жизни. Сближение их в устроении носит волевой и метафизический характер. В результате — ситуация свечи, подожженной с обеих концов пророк оказывается в той же яме, что и бредущий за ним историк.
Заветный выход — в отказе от склонелия символических просвещенческих формул. Содержание исторического процесса — не утверждение разума, а "самотворчество человека в мире" (С. Булгаков). В духе апологии человека в мире и следует развивать философию истории. Ее следует развивать таким образом, как философию жизни. Вникнем в суждения
• ТОЛСТОГО: "Если допускать, что жизнь человеческая может управляться разумом, то уничтожится возможность жизни"1
| »2- |
• ВЕБЕРА: "...возрастающая интеллектуализация и рационализация не означает роста знаний о жизненных условиях, в каких
приходится существовать
1 Толстой Л.Н. Указ. соч. Т. 7. С. 250.
2 Вебер М. Указ. соч. С. 713.
• ГУССЕРЛЯ: "В нашей жизненной нужде... науке нечего нам сказать. Она... принципиально исключает те вопросы, которые являются жгучими для обесцененных людей в наше бездушное время судьбоносных переворотов: вопросы о смысле или бессмысленности всего нашего человеческого бытия... Только они касаются людей как свободно себя определяющих в своих отношениях к человеческому и внечеловеческому миру, как свободных в своих возможностях... формировать себя и свой окружающий мир"1.
О чем речь? О крахе сциентизма как замещающей жизнь духовной формы современного общества, который никогда и не был "подлинной культурой, а являлся ее чудовищной деформацией"2.
Кризис рациональной науки не в научности, а в гиперболизации значения науки для жизни. Со времен Коперника, Галилея, Декарта утвердилась монополия физикалистского, объективистского взгляда на природу вещей как соподчиненного действительности мира формул. Усиленный обильной риторикой Просвещения взгляд этот обрел плоть мощнейшей, влиятельнейшей инстуционально-бюрократической, социотехнической парадигмы prductin f rder. Преобразования через манипуляцию, технологическую фабрикацию стали нормой социальной практики вплоть до выведения абсолютно конформного "нового человека" — идеального элемента идеально организованного общества.
От фиктивных жизневыхолощенных конструктов к идеальному "организованному" обществу — таков закономерный путь от символического универсума ученых к "рациональному" универсуму политиков. В силу чего? В силу незнания, непонимания, игнорирования подчиненности науки, политики жизни.
4.4
ФУНДАМЕНТАЛЬНОСТЬ ЖИЗНИ
Универсальное самоосмысление, задуманное Гуссерлем как феноменологическая критика потерявшей мир позитивной науки с соответственным приданием ей жизнесмысловой направленности, на наш взгляд, верно по замыслу, но не по разработке. Быть
Husserl E. Husserliana 1950—19:.. Bd I. S. 4—5.
Mndin B. Una nuva cultura per und nuva scieta. Milan, 1980. P. 197.
| 4.4. Фундаментальность жизни |
| IV. Созидание исторической реальности |
может, по этой причине у Гуссерля есть исследователи, но нет последователей (в данном вопросе).
В чем упрекает Гуссерль нововременную науку?
— в остаточности — нечувствительности к ценностно-этической проблематике
— в частичности — утрате целостного взгляда на универсум
— в физикалистичности — выработке искусственного, фор-мульного, схематичного взгляда на природу
— в потере наглядности — дискредитация чувственного опыта, перцептивных воплощений в выстраивании "чистым" мышлением "чистой" теории
— в дидактичности — объективировании визуального мира, выхолащивании индивидуально-конкретного подмене предмета методом, расчетной техникой.
Мы не хотели бы вступать в область, которая расценивается нами как слишком тонкий лед, однако скажем прямо: упреки — странные. In sensu strict традиционная нововременная классическая и сменяющая ее, унаследующая от своей предшественницы дух условности неклассическая наука в воссоздании вещных реалий языком теории действовать иначе не могут. С Коперника, Галилея, Декарта — развертывания новоевропейской интеллектуальной революции — наука как знание искореняет:
— наглядность
— вытесняет докатегориальное, непредикативное
— лишается полномочий на тематизацию экзистенциальных вопросов (цели, ценности, идеалы).
Наука складывается как колоссальная ноогенная машина, ориентированная на получение знания о безличных, слепых, репродуктивных, самоопределяющихся бытийных автоматизмах, возникающих между механически (натуралистически, каузально) взаимодействующими объектами1. Принципиальный способ их (подобных объектов) изучения (постижения) — генерализация, математизация, идеализация, критика чувственности, рациональная индукция, гипотетико-дедуктивная репрезентация, позволяющая добраться до сверхчувственного (преодолеть визуаль-ностъ), выражаемого в пустотной механике через набор конструктов, умозрительных фикций.
Все это, повторяем, общее место научного сознания, не рассчитанного на освоение проблематики жизненного мира
1 Также см.: Науковедение и история культуры. Ростов-на-Дону, 1968. С. 78.
(смысл и бессмысленность всего человеческого). Что предлагает Гуссерль? Развернуть науку в сторону жизненного мира, понять человека как неотчуждаемую от него инстанцию, лишенную "геометрической идеальности". Вперед назад к чистой субъективности связанных с жизненным миром специфических чувственных качеств — вычурная платформа, к которой (в особенности с учетом сказанного об аристотелевском наивном реализме) должно относиться с большим скепсисом. Говоря кратко, она (платформа) разрушает и мир, и науку. Науку, потому что в результате усилий Коперника, Галилея, Декарта знание отстранилось от мира, что позволило ему стать систематическим, теорийным. Мир, потому что структуры, отношения жизнесферы не конституируются наукой. Программа Гуссерля, следовательно, призрачна, невыполнима.
Положительное суждение, опиравшееся на ряд симптоматичных моментов, которое выдвигаем мы, заключается в двусоставной мысли:
— никакой поворот науки (тем более фундаментальной) к жизни не нужен и невозможен
— нельзя устраивать жизнь по идущим от науки доктриналь-ным рецептам.
Гуссерлевская критика науки, как представляется, требует редактуры.
Наука есть эффективный, изощрённый органон выстраивания абстрактных, логически возможных типов реальностей, опосредованно связанных с объективной реальностью и берущих ее в "недуховном", "нечеловеческом" измерении, в отвлечении от судьбоносных "смысловых формаций". Испытывать идиосинкразию по этому поводу беспочвенно, недопустимо: наука не имеет дело с подлинной человечностью.
Науку следует критиковать не за "бесчеловечность", а за формальность, недальновидность, с какой она, угождая политике, позволяет устраивать мир по знанию, губительным для жизни "всесторонне обоснованным" предписаниям. Оказывается, объект критики — не удаленная от жизни положительная ткань знания (которая ex definiti не может быть жизнеориентирован-ной) объект критики — попустительство, когда наука выдает индульгенции власти на якобы просвещенное (фундированное теорией) рациональное верховодительство — жизнью, миром, судьбой, человеком.
| IV. Созидание исторической реальности |
| 4.4. Фундаментальность жизни |
Под зримой оболочхой фетишизации науки просматривается глубинный архимотив "стать господами и владетелями", оправдывающий выстраивание тлетворной цепочки:
— рационализация — схематизация — институционализация — бюрократизация — политизация — фабрикация — манипуляция — механизация. С "новым" человеком-винтиком рационально устроенного ревзаповедника.
Интеллектуальная рационализация в качестве конформного отображения на социум имеет гуманитарную механизацию. Разум обслуживает резню: он призван сказку сделать пылью. Подъем духа и изничтоженье — в этом, именно в этом гибельное и губительное противоречие просвещенческого ратоборства. Устранимо ли оно? По-нашему — да. Но не поворотом науки к жизни, а апологией жизни.
Используя мысль Дюрренматта, скажем: картина мира в науке есть точное выражение того, как мало мы знаем о жизни. Комбинирующая "предельными случаями", "идеальными выражениями" наука с жизнью не сопряжена. Ее и не требуется сопрягать с жизнью. Главное — не допускать превращения формального и формульного универсализма знания в технологический универсализм политики. Требует запрета доктринальный научно-теоретический способ расчета целей и ценностей жизни, ставящий инструментальные идеалы над человеком, превращающий бытие в автоматизированное существование, безликую, бездушную организацию.
Вопрос Маркузе: возможна ли нерепрессивная цивилизация на пути фетишизации научно-технического (доктринального) rati как средства устроения жизни? — имеет предрешенный ответ: на таком пути нерепрессивная цивилизация невозможна. Перспективы нерепрессивной цивилизации пробиваются на ином пути — демаркации науки и жизни. Суть в плюрализации, диверсификации типов продуктивной деятельности, легализации жизнезначимых смыслов за пределами знания на базе внерацио-нальных потребностей, запросов созидательных активностей субъектов жизни и их ассоциаций.
Содержательный абрис науки задан коперниканским переворотом, галилеевой парадигмой, картезианской революцией, вводящими аналитическую, дедуктивную, условную, систематичную культуру знания. Ее гиперболизация, сопровождаемая столь негативными политическими эффектами, как калькуляция, мас-сификация, стандартизация, расчеловечение, ответственна за ускорение волевыми рефлексиями хода истории, пропитанными
интенциями обмирщать рационально (цоктринально) выведенные идеалы. Отсюда — деспотический абсолютизм, индустрия жертвенности, дисциплинарный энтузиазм, волевые интервенции в повседневность "человека массы", этатизм. В качестве рефлективной проекции — антисциентистская убежденность, что все рациональное противожизненно (Унамуно) не разум, а воля созидает мир.
Отдавая должное критике деформации человеческого бытия вследствие фетишизации rati, с радикальными выводами в ключе Унамуно мы позволим себе не согласиться. Человеческая жизнь строится и по воле, и по разуму, и по многим другим тонким началам. Дело не в этом, а в том, что в любом случае она не строится по доктринальному (чистому, научному) разуму. В жизни — иные правила, фигуры, стандарты, типы удостоверения значимого, к выражению которого приспособлена не стандартная нововременная, а нестандартная некоперниканская, не-галилеева, некартезианская методология.
Некоперниканская парадигма. Центральное положение человека в мире — изначальная данность, подтверждений нетребующая. Человек — средоточие Вселенной, персонально развертываемой в горизонте собственного жизненного проекта. Последний — сгусток земной полножизненности, не допускающий отлагательства реализации. Поскольку время в такой проекции — не вечность, а ускользание наличного "Я" (мы перестаем умирать, когда прекращаем жить), радикализуется статус значимых точек — моментов существования (исключающих ситуацию, когда количество переходит в некачество).
Все мгновенно, все пройдет, Что пройдет, то будет мило.
Радость жизни, воспринимаемая как неприносимая в жертву полнота бытия, тематизируется антропоморфной философией моментализма (субъективная эпопея, центростремительный роман). Говоря языком режиссуры, сверхзадача существования здесь — добиться мига, когда "слышна вся еще ненаписанная симфония" (Моцарт). Такое случается в пограничных обстоятельствах carpe diem.
Живи беспечен, равнодушен! До капли наслажденье пей! Мгновенью жизни будь послушен, Будь молод в юности твоей!
| 4.4. Фундаментальность жизни |
| IV. Созидание исторической реальности |
Негалилеев подход. Безусловный, качественный залог, устанавливающий позитивно конкретное отношение к жизненной реальности. Пафос платформы — в эвристике:
— человек есть его опыт — то, что случалось и случилось с ним
— мир есть животворная, воодушевляющая среда или разомкнут: ни один компендиум фактов относительно мира не полон, ни одно обобщение не окончательно, фальсификация открыта
— принадлежность к родовой форме, типу — конец человека
— база витальности — непредсказуемость, спонтанность, непреднамеренность
— наука дает человечеству то, без чего нельзя осуществлять согласованное извлечение пользы в коллективном общежитии, — символ и закон экзистенция в пределах элегического тире между началом и концом в преддверии вопросов жизни, смерти, любви, высвечивая единство дефинитивного и аксиологического, сообщает человеку опору его приватного существования — благоговение перед жизнью.
Маневренность сознания, непрестанная темперация позиций, чудесное совмещение простейших слов-понятий с реалиями подводят к пониманию — "вечные вопросы ходят по улице" (Ницше), — придающему бытию дополнительную пикантность:
Смерть и Время царят на земле, — Ты владыками юс не зови Все, кружась исчезает во мгле, Неподвижно лишь солнце любви.
Некартезианская платформа. Безрефлективный тип укорененного в бытийную почву интеллекта, некогитальная познавательная культура "искать, стеная", в обход логоцентризма, аналитизма, трансцендентализма подводящая к просветленной, собранной, неиспорченно чистой истине.
Высшее бытие слагается в предчувствиях, где истина сама себя несет, — здесь ей не нужно никаких оснований: «последняя истина, то, чего ищет философия, что для живых людей является самым важным, — приходит "вдруг". Она сама не знает принуждения и никого ни к чему не принуждает»1.
Истины жизненного мира, возникая, минуя шаговую мысль, трансцендентальные, висящие в воздухе штудии, словесные на-
1 Шестов Л. Соч.: В 2 т. М., 1993. Т. 2. С. 402.
громождения, "в минуты роковые" осеняют. Такова резиньяция Николая II: "У меня более чем предчувствие, что я обречен на страшные испытания и что я не буду вознагражден за них на этом свете". И далее: "Сколько раз я применял к себе слова св. Иова, ибо ужасное, чего я ужасаюсь, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне".
Картине, намеченной нами, быть может, не хватает широты, но ей нельзя отказать в справедливости. Гегелевская оценка Просвещения как поверхностного, скучного, абстрактного понятия ни о чем шокирующа, однако верна. С одной поправкой: не "ни о чем", а "о разрушении сущего". В отношении Просвещения, по-нашему, ввиду этого правильна любая сколь угодно резкая негативная мысль, отрицательная оценка.
Вся новоевропейская история, начиная с Великой Французской революции, идет под знаком просвещенческой интенции прямым преобразовательно-социальным действием обмирщать рационально выведенные идеалы. Гибель целых народов не расхолаживала тех, кто верил в возможность людей "стать господами и владетелями", мастерами и творцами, созидателями и учредителями нового мира, в практическом откровении уравняться с Всевышним, проявить, выказать Божественную стать.
Окрыленные порывом призывной мечты, Драйзер, Фейхтвангер воспевали опыт строительства чаемого в СССР, Кортасар — на Кубе. "Тоска по идеалу" (Белинский) заставляла изыскивать и находить монументальный стиль в ничтожных формах.
Надо дойти до глубинного истолкования Просвещения, чтобы постичь его амбивалентность.
Открывая страницу гражданско-политического бестиализма мировой истории, Просвещение стоит у истоков изощренно антигуманистической, рационально бесчеловечной социальности. Зиждущееся на идолатрии разума, выстраивающее жизнь по конкретным символическим формам отражения Просвещение глубоко порочно в части
— схематизации человека: всесторонняя унификация лица по отредактированным когитальным, трансцендентальным формулам
— инициации социального радикализма — затратная, жертвенная, кровопролитная, разрушительная методология действия
— перевода лица, народа, нации на положение заложников волюнтарных, дисциплинарных, чуждых миру решений
| 13- |
| 924С |
| IV. Созидание исторической реальности |
| 4.4 Фундаментальность жизни |
— нацеливания на деструктивное преодоление наличных реалий, исходя из жесткой, нереалистичной деонтологии
— преступно узкого толкования жизненно-исторической практики как аппликации разума
— подмены социального устроения насильственно-террористическими, революционными интервенциями в жизнесферу.
Сказанного довольно для далеко идущих критических квалификаций.
В который раз акцентируем: желанна не любая жизнь, а жизнь гарантийная. Гарантийность. Весь вопрос в ней. Наполняя существование безответственными, слепыми, подчиненными, насильственными началами, возвеличивая инструментальные ценности господства над природой, людьми, укореняя подконтрольный prductin f rder, Просвещение разрушает гарантийный строй жизни, преследуемый и сопровождаемый точно Дюреров всадник назойливыми комплексами:
• ПРОМЕТЕЯ: отвращение к малой, обозримо-выверенной, операциональной политике. (Вспомним: "Я наших планов люблю громадье, размаха шаги саженьи")
• ЗЕВСА: холодно-репрессивный нигилизм в отношении несогласных ("Кто не с нами..."), перерождающийся в деспотическую социальную мелиорацию
• ПИГМАЛИОНА: подмена мира идеально-символической конструкцией, превращение средств в цели (ратификация того же "обобществления " ).
Народ принимал просвещенческую практику обмирщения чистых идей без соотнесения их с жизненными возможностями с громким протестом, то откровенно борясь с надутым перстуказу-ющим (властным, правительственным) ничтожеством, то выходя из государственного порядка. Тем не менее просвещенческие иллюзии относительно субстанциальной состоятельности рациональных видов доктринального осуществления сохранялись.
XX век жестокой практикой прямых объективации идеалов подорвал их, разрушил сомнительные надежды на рационально рассчитанное мироустройство. Вобрав печальный опыт большевистского, нацистского, фундаменталистского холокоста, он обострил булгаковский вопрос: как дойти до света?
Наш однозначный и односложный ответ на него состоит в утверждении: санацией политики на базе введения экзистенциального императива — власть, управление должны быть ориентированы на соблюдение, поддержание жизненной гармонии, береЖ-
ное, осмотрительное, сбалансированное отношение к перспективам обеспечения судьбы, выживания всех единиц социальности, начиная с индивида, популяции, этноса и кончая народом, нацией, цивилизацией в целом.
Руководствуясь сказанным, критика Просвещения проводится в терминах уважения к гуманитарному как таковому с позиций апологии гарантийной жизни, исключения затратных турбулентных технологий миростроения.
Сверхзадача — благополучие всех на основе благополучия каждого. Как она решается? Блокированием интенций развития на идеал, минуя обсчет достижительных влияний, воздействий. Порочная, скороспелая революция предотвращается продуманной выверенной реформой,
— отменяющей торжество чистых, несопряженных с жизнью идей
— связывающей радикальность, масштабность, необозримость преобразований
— вводящей мелиористские, эволюционистские, консенсу-альные расчеты потребного.
Пришло время, наконец, понять: в политике утверждаются не идеалы, а интересы. Утверждаются не силой, а легитимной доброй народной волей. Возможность ее заявления, учета — в расширении социального регламента вовлечения и участия, предполагающем легализацию диверсифицированных собственнических и гражданских форм. Сомнительному prductin f rder противопоставляется демассификация, дестандартизация, политический, владельческий плюрализм, гарантии его обеспечения.
В России слишком высок уровень ценностных притязаний и слишком низок уровень гуманитарного их наполнения. По этой причине — своеобразный параллелизм состояний падкой на импульсивные импровизации модернизационной элиты и состояний замученного, затравленного инновациями "массового человека".
Народ кидал грязью не только в гонимых по этапу декабристов, но и в продолжателей их революционно-преобразовательного дела — народников, большевиков, либерал-реформаторов. Зловещую роль в России играло и продолжает играть господство уничтожающей содержание идеальной формы, не вскрывающей свойства, заложенные в материале, а рациональным броском перекрывающей их.
Как говаривал чеховский профессор Серебряков: "Надо, господа, дело делать". По произвольно смонтированным императивным потребностям объявляется судьбоносный dies irae: доста-
| IV. Созидание исторической реальности |
ются полинявшие декорации насилия непростительно, непоправимо для нападения на реалии используется всякий предлог — то недостаток коллективизма, то избыток централизованности за отсутствием способности воздействовать на ум и сердце приводятся в изумление глаза и уши стройка превращается в ломку жизнь становится бурлящим кратером борьбы...
С любознательностью постороннего наблюдать за состоянием российской души в час эпохального перелома более не хватает ни сил, ни средств, ни совести. Что же нужно? Как утверждал в "Бывших людях" Горький, нужен очистительный ливень, смывающий всю грязь с нашей несчастной, измученной, печальной земли.
Выше обозначалась проблема: результат деятельности, не совпадая с мотивами действий, осуществляет еще нечто более далекое, что, хотя и заключается в непосредственно реализуемом, его превосходит. Размышления навевают образ двойного дна истории, утрируя статус сущностного трансдеятельностного нечто, перекрывающего обозримые пределы мелководья явлен-ческих инициатив.
Ключ к снятию проблемы в представлении: в истории в стихии личностной деятельности преследуется локальный (эгоистический) интерес общий же смысл происходящего устанавливается задним числом, реставрацией идеалов. Наша линия, следовательно, в различении потешного замысла и тайной сути, разъятии формы свершения и содержательного его смысла.
Прозрачные действия людей имеют непрозрачные значения, несовпадающие с перипетиями исторического самотека. История как бы расслаивается на историю событий и историю значений. Первое — фактофиксаторство, историография, хроника самоочевидной рутины естественного жизнетока. Вторая — понимающая история, идеалология, рефлексия целей, ценностей, отслаивающихся в надвременном. В хрониках остаются события, в Анналах — тенденции — сверличностные, имперсональные, транссубъективные, надцеятельностные составляющие хода вещей.
Цинь Шихуанди в фактрлогию вошел как мародер-висельник, обскурант, гонитель образования, науки (по его указам казнено до полтысячи ученых, сожжена гуманитарная литература). В Анналы он вошел как создатель единой централизованной империи, обогатитель китайской социальности введением:
— единой колеи для повозок
— единой монеты
— общей письменности
— общих мер весов, длин.
Последнее сплотило народ, преодолело раздробленность, повысило жизненную адаптивность населения, интенсифицировало коммуникационные потоки, создало почву для единства нации.
Величие Цинь Шихуанди не в первом, а во втором.
Онтология истории, как видно, складывается из фактического и надфактического, к которому относится непреходящее измерение деятельности — способы организации жизни на инновационных, эффективных началах.
Двойное невидимое нами дно истории — выходящее за эмпирическое время царство значений, аккумулирующее качество исторических дерзаний. Отсюда разброс оценок содеянного. В малом (эмпирическом, фактофиксирующем) времени Цинь Шихуанди, Иван IV, Петр I, Сталин - преступники. В большом (сверхэмпирическом, идеалологическом) времени они — исполненные величия персонажи. (Чего не скажешь о Николае II, Керенском, Горбачеве, — тщедушных, слабовольных, никчемных — тривиальных и в малом, и в большом.)
Историю вершат без исключения все. Однако поскольку фигуры деятельности конкретных актантов неоднопорядковы — есть лицедеи влияющие и невлияющие, наделенные прерогативами, полномочиями, компетенциями, санкциями и ненаделенные, — удельный вес специфических действий разнится. "Человек массы" по преимуществу создает "события". Предводитель отечества, властитель — "значения". Главное, чтобы и одно и другое не оказывалось за определениями границ допустимого.
В отношении народа, творящего историю по обьщенно-прак-тическим целям, без сверхъестественного руководства, уместны дезидераты:
— не превращаться во внушаемую толпу с всеохватными починами
— не допускать относительно себя действий "по произволению"
— не попадая во власть к обстоятельствам, стараться быть выше их