Алхимические мотивы в сновидениях

Существуют образы и мотивы снов, совершенно явственно попадающие в разряд алхимического символизма, и за многими из них проглядывают возможные алхимические действия. Сно­видения, в которых объекты огромной действительной или по­тенциальной ценности рассматриваются, например, как нечто случайное, привносят алхимический образ первоматерии (prima materia) — основной и явно не имеющей цены субстанции, из которой с помощью алхимических манипуляций можно полу­чить то, что является наивысшей ценностью и именуется по-раз­ному: философским камнем, эликсиром мудрости, водой жизни, панацеей, и т. д. Сновидческие образы отчеканенных золотых монет, лежащих вперемешку с камешками на дне речного пото­ка или разбросанных в пыли автомобильной стоянки у супермаркета,— это и есть примеры образных представлений prima materia.

Процесс кальцинации (calcinatio) демонстрируется фигу­рами, сохранившимися неповрежденными в огне; эти фигуры могут представлять человека или животного, в редких случаях сопро­вождаясь появлением обитающих в огне (fire-dwelling) саламандр (еще один алхимический образ prima materia). Когда фигуры принимают свое присутствие в огне (в одном сне, игральные карты среди языков пламени), то это предполагает, что трансформа­ция огнем (эмоциональное нагревание) необходима, однако это может не соответствовать позиции это сновидения или оказаться болезненным для эго бодрствования. Рассмотрим сон одного мужчины:

В огне находилась огромная лягушка. Это напоминало Йоду из фильма «Звездные войны». Я изумился тому, что она так долго оставалась живой в огне. В конце концов она съежилась, сжалась и почернела. В следующей сцене (возможно, второй сон в эту ночь) все выглядело так, словно я смотрел глазами аборигена, который держит железную решетку (гриль) над открытым огнем. На ре­шетке находятся маленький тигр и кенгуру, которые сражаются друг с другом и при этом пытаются соскочить с решетки. Абориген смахивает их обратно на решетку. В конце концов, как и лягушка, они уменьшаются (усы­хают) и обугливаются.

У сновидца были следующие ассоциации: он считал кенгуру носителем материнского и робкого начала и удивился, что это животное не побоялось тигра. Сон показывает, что лягушкоподобное существо молчаливо соглашается или смиряется с тем, что над ним производят опыт кальцинации (calcinatio), ведя к двум враждующим противоположностям, которые удерживаются в этом напряжении противостояния первобытной эго-структурой (або­риген). Трансформация тигра и кенгуру в более «высшие» субстанции в этом сне не показана, но в следующем сне этого же мужчины обозначена более человеческая подготовка к измене­нию, включающая образные представления о мортификации (умирание):

Я обозреваю место возможного строительства. Его расчи­щают бульдозеры. Одно большое здание выглядит безлюд­ным и может быть тоже снесено. Я вхожу в здание. Оно ка­жется безлюдным, но когда я оказываюсь в самом дальнем конце сооружения, то обнаруживаю старого священника, который ухаживает за несколькими умирающими боль­ными,— все они могут скоро умереть. Священник убежден, что они умрут достойным образом. Далее я собираюсь — пока они все не умрут — осмотреть все здание, оставшееся неповрежденным. Затем я оказываюсь в вертолете, облета­ющим всю местность, и рассматриваю планы новой рекон­струкции. Я могу видеть это место с воздуха.

Основываясь на данном сновидении, он попросил о кратком перерыве в анализе, что выглядело ответственным решением.

Кофе превращающееся в золотую жидкость, по мере того, как оно протекает через процеживающую гильзу в кофеварке пред­полагает алхимический мотив circulatio, непрерывного рециркулирования prima materia. Алхимические действия, изображаемые в снах, часто происходят на кухне, месте весьма схожем с алхими­ческой лабораторией.

Конъюнкция (coniunctio): образы объединения

Алхимические образные представления показывают разнооб­разные действия, ведущие к конъюнкции, единству противополож­ностей; следовательно, образы coniunctio в снах клинически кажутся более тесно связанными с завершающей целью алхими­ческих процессов, нежели другие операции.

В алхимических иллюстрациях к «Психологии переноса» Юнг выбрал образы, которые подчеркивают человекоподобное ка­чество coniunctio: король и королева, образуя половое единство, буквально сливаются в одно лицо, но эта объединенная сущность мертва и должна быть воскрешена возвращением души. Сексуаль­ные образы в снах часто соответствуют алхимической операции coniunctio, в особенности когда они оказываются инцестуозными или партнером выступает фигура незнакомца. Разумеется, могут быть и откровенные сексуальные сновидения, оказывающиеся про­стой компенсацией сексуальной фрустрации в бодрствующей жиз­ни что нетрудно выявить из самого контекста.

Более тонкая форма образных представлений о coniunctio — свадебный мотив. Эго сновидения может быть обыкновенным наблюдателем свадебного действия, а вовсе не главным действую­щим лицом, показывая, что объединяющиеся противоположности пребывают вне это сновидения (хотя, возможно, и внутри структу­ры бодрствующего это). Действительно, в большинстве случаев, тому, что сравнимо с алхимическими процессами, подвергается вовсе не эго сновидения; прежде всего это prima materia, не имею­щее цены вещество повседневной психической жизни, или преоб­разуемая каждодневность реальной внешней жизни. В одном слу­чае эго сновидения женщины просто помогало невесте одеться в свадебное платье. Единственным необычным образом была коро­на на голове невесты, кубической формы, открытая спереди и сза­ди и покрытая атласной тканью. В другом случае эго сновидения просто подвозило двух женщин на свадьбу, на которой те были гостями, в то время как главная трансформация произошла в об­разном представлении, которое еще раньше во сне испугало эго сновидения.

Половое спаривание животных в снах часто производит не потомство, а изменения в самих спаривающихся фигурах — не «естественный» образ, а такой, который указывает на преобразо­вание инстинктивного конфликта внутри самого сновидца.

Наблюдая появление образного представления coniunctio в серии снов, можно получить подсказку (clues) к тому, когда мож­но ожидать примирения какой-либо пары непримиримых противо­положностей. Иногда это отражается в облегчении сознательного конфликта; в других случаях результат на уровне сознательной жизни может ограничиться уменьшением депрессии или беспокой­ства. Большая часть аналитической работы фактически уходит на поддержание прочной и надежной вмещающей (containing) струк­туры, в которой совершенно безопасно могут осуществляться при­готовления к coniunctio.

Сновидения, которые естественным образом не отвечают образным представлениям алхимии, не следует насильственно втискивать в алхимические «рамки», равно как и не следует зани­маться чрезмерной интерпретацией (избыточным истолкованием) мотивов, которые не вполне ясны и очевидны. (Опасность архетипического редукционизма постоянно прячется в стенах юнгианской консультационной комнаты). Снов вообще всегда неизмеримо больше, чем запомнившихся, их еще больше, чем принесенных для анализа, но любые из них вполне годятся для производства изменения. Мы никогда не должны забывать, что аналитики, по большей части, являются повивальными бабками и фасилитаторами (помощниками) — не творцами, а свидетелями таинствен­ного процесса.

Глава 10

Сновидения и индивидуация

Природа невроза

Большинство описаний невроза в общепринятых рамках мож­но свести к следующей формулировке: психическое работает про­тив себя, наподобие страны в гражданской войне, а не как единое целое. До некоторой степени мы все невротики, в том смысле, что мы редко сами с собой бываем «единым целым». Простое суще­ствование частей психического, таких как эго и тень, молчаливо предполагает, что они не обязательно работают в унисон. Но чрез­мерная несообразность или конфликт между доминирующим эго-образом и другими активными частями психического характери­зуют невроз хронический, то, что из всех положений человечес­кого существования труднее всего изменить.

Сновидения оказываются компенсаторными для всех состоя­ний психологической деятельности — в повседневной жизни (где они компенсируют процесс индивидуации), в психозе (где они пытаются соорудить устойчивое эго) и в неврозе, где сны оказыва­ются активными в выведении эго из невротического уединенного пустынного пути или тупика на главную магистраль индивидуа­ции. Индивидуация имеет место в любом состоянии психического, сознательном или бессознательном, но она осуществляется легче всего, когда эго сознательно и намеренно наблюдает за перипе­тиями психики, занимает определенную установку по отноше­нию к ним и ответственно участвует в эволюции психического, как целого.

Избегнуть подлинной жизненной задачи невозможно, можно лишь приближаться к ней «наперекосяк» или подменяя дорогу. Симптомы невроза часто оказываются заместителями более непос­редственного жизненного переживания, которое из страха обходят стороной. Недостаток нормальной напористости и самоутвержде­ния проявляется в невротических симптомах хронического беспо­койства; так ситуации, не пугающие в норме, могут вызывать страх,— так, как если бы психическое порождало сверхизобилие ситуаций, в которых потребное развитие могло иметь место. Тот или иной человек, ищущий побуждение для самого себя прежде всего путем самовнушения, нежели с помощью характерологи­ческого роста, обнаруживает, что внушающий фактор ослабевает, а депрессия возрастает. Если необходима интроверсия, а ее избе­гают, то психосоматические симптомы могут насильственно внед­рить период интроверсии. Подобные психические манипуля­ции носят достаточно тонкий характер, но они не отличаются слабостью.

Невротики характеризуются приспосабливаемостью к миру, кажущемуся вполне нормальным, если смотреть на него со сторо­ны. Обычно они достаточно хорошо осуществляют основные жиз­ненные задачи, но делают это за счет огромного внутреннего напряжения. В каком-то смысле, чтобы стать невротиком, требу­ется достаточно развитая психическая структура, в ином случае человек попросту страдает от конфликта с другими людьми из внешнего окружения. Невротик же способен интернализировать конфликт, создать сложные интрапсихические структуры, изоли­рующие эго от первоначального конфликта, но производящие кон­фликты вторичные, замещающие, такие, которые выглядят менее значимыми до тех пор, пока не подвергнутся анализу.

Невротическое эго уже во многом стабилизировано и доста­точно хорошо оформлено, хотя оно и отождествлено с эго-образами, которые заслоняют его от непосредственного участия в даль­нейшей индивидуации. Порой это служит поддержанию прошлой стадии, которая доставляла особую радость в жизни, так что эго отчасти застыло, зациклившись на удовольствиях этого прошедше­го периода. Остановка может возникать также и вследствие серь­езной травмы, происшедшей в прошлом; эго пытается либо вос­произвести травматическую ситуацию с тем, чтобы ее можно было как-то разрешить или скомпенсировать в настоящем травмирую­щее прошлое: в любом случае настоящее приносится в жертву в пользу динамического отношения с прошлым. Если подобные выборы хорошо осознаются, тогда проблемы не должно быть. Индивид просто распознает саму ошибку, и невротическая задача, таким образом, теряет свою актуальность, или же он принимает отдельную форму такой задачи и посвящает себя поиску потенци­альных решений. Но в случае бессознательных выборов пережива­ния эго носят курьезный, причудливый характер, проявляясь в перверсном — извращенном и настойчивом — повторении собы­тий' на более глубоком уровне выбор осуществляется самим эго, отделенным при этом от текущего доминантного эго-образа.

На протяжении всей жизни Самость проявляет (демонстри­рует) постоянное давление на эго в плане как отношения к реаль­ности, так и участия в процессе индивидуации. Она делает это во всех случаях — с добровольного согласия эго или без такового — но компенсации («санкции») против релактантного (неохотного, вынужденного, сопротивляющегося) эго обычно оказываются более крутыми (ночные кошмары, несчастные случаи, физические симптомы и т. д.), чем в случае комплементарного отношения бес­сознательного к эго, делающего все возможное для сознательного участия в процессе индивидуации.

В чем же тут могут помочь сны?

Понимание сновидений помогает обнаружить рецидивные (повторяющиеся) паттерны эго, стереотипы, в которых довольно часто можно вскрыть повторяющиеся ошибки, представленные в разных формах и разными путями. Когда эти конфликты ясно видны, то есть возможность более непосредственных действий в ответном направлении. Сновидения находятся на службе у пси­хического, как целого, и оказываются лишь вторичным оппониро-ванием какой-либо отдельной установке или позиции эго. Видя то, что уже пытаются осуществить сновидения, бодрствующее эго оказывается способным оценить свою собственную позицию и уча­стие — если на то есть желание — в более глубоких процессах. Это, конечно, вовсе не означает, что бодрствующее эго может повернуть течение своей жизни, следуя за сновидениями, как за проводником (распространенное заблуждение). Бодрствующему эго абсолютно необходимо знать свою собственную позицию, с тем, чтобы сны получили более ясную компенсирующую роль, свою естественную функцию в здоровой психике.

Сны, демонстрирующие, каким образом эго принуждается к тому, чтобы иметь дело с угрожающими ситуациями, являются, в частности, признаком невротически замедленного развития. Сны с угрожающими фигурами, ощущение опасности от которых спа­дает по мере их приближения к эго сновидения, указывают, напри­мер, на избыточный страх встречи с разъединенными содержания-ми психического. Именно на этой стадии роста эго особенно под­ходящими оказываются архетипические образные представления о героической борьбе или поиске, поскольку незрелое эго редко достигает зрелого состояния без опыта встречи с пугающими и по­тенциально угрожающими ситуациями. Существует множество параллелей в мифологии и фольклоре в плане подобного развития. В частности, сказки составляют богатый депозитарий форм и спо­собов эго развития и могут достаточно эффективно использовать­ся в амплификации сновидений, в которых представлена такая борьба. Сказки также демонстрируют множественность форм эго развития как у мужчин, так и у женщин. Обычно наличествует пу­гающая и регрессивная сила, которую необходимо одолеть (к при­меру, дракон), или враждебный, или ленивый (праздный) роди­тельский образ (старый король или ревнивая мачеха-королева и т. д.). Кроме того, участвуют помощники,— часто это говорящие животные, больше знающие о естественной мудрости жизни, чем эго. Мотив сновидения о животном-помощнике, способном гово­рить, указывает на то, что бессознательное готово помогать эго в решении его задачи; такие сны, по всей видимости, являются особенно хорошими прогностическими знаками.

Сама множественность сказочных мотивов напоминает нам, что существует множество разных способов и путей к развитию незрелого эго. Не все они представляют героическую борьбу; есть и такие сказки, которые показывают, что эго само не в силах совершить нечто и ему необходимо ждать, когда спасение придет со стороны. Клинически это включает более активную и поддер­живающую роль со стороны аналитика или терапевтической груп­пы; необходимы большая включенность (containing) и подпитка до того момента, когда уже можно ожидать, что эго, со своей сто­роны, сделает первые независимые шаги.

В одном случае женщина, жизнь которой протекала погру­женной в традиционные женские роли, вступила в краткие, неудачные и несвойственные ей отношения с мужчиной много ее моложе; отношения, которые привели эту женщину к депрессии, а последствии и к психотерапии. По мере того, как ей становилось лучше, ей приснился странный цветок, который был также и жи­вотным; каким-то образом этот цветок-животное был мужским и женским одновременно. Подобный мотив указывает на унификацию противоположностей (растение/животное, мужское/женское), предложенную Самостью. Женщина очень образно описала свой сон и с этого момента началось дальнейшее развитие более неза­висимой личности.

В другом случае, самоутверждение одной женщины началось с того, что она увидела себя во сне в большой комнате вместе с другой женщиной, у которой была схожая проблема. Какой-то мужчина, в спроектированной форме пронесший многое из ее латентного потенциала, сидел за рабочим столом. Вошла его раз­гневанная жена и в приступе ревностного гнева принялась крити­ковать эго сновидения уничтожающим образом. Эго сновидения увидело «красного короля» слева от разыгравшейся сцены проти­востояния и бросило королевскую мантию, украшенную четырьмя кроликами. Каким-то образом сама она была этой мантией. Сон предполагает, что ее собственная независимость (король) все еще прячется под мантией кроличьих черт,— вероятно старой, не вполне отвергнутой кроликоподобной робости (застенчивости).

В третьем случае одному мужчине приснилось, что его сторо­жевой пес, в действительности умерший, жив и разговаривает с ним, просясь взять его в дом, а не оставлять во дворе. Этот сон указывает на соответствующую агрессивную защитную функцию с желанием большей ее интеграции. Говорящее животное демонст­рирует удовлетворение в стремлении быть ближе к точке эго-интеграции; собачьи черты, проявлявшиеся прежде только в регрессив­ной и деструктивной форме, прорвались в неожиданный момент.

Релятивизация эго

Выход из невроза включает также и релятивизацию сильного эго. От развитого эго требуется вновь встретиться лицом к лицу с бессознательной матрицей, из которой оно высвободилось на первых стадиях процесса индивидуации. В терминах цели и целесообразности это выглядит так, как если бы задачей всего процес­са индивидуации было бы осознавание бессознательного и распоз­навание его в качестве источника. В конце концов, эго представля­ет специфический продукт (отросток) бессознательного; позиция эго в качестве центра сознательной сферы аналогична его архети-пической матрице, Самости, — центру психического как целого. Образные представления сна, указывающие на необходимость подобной реализации, далеко не всегда изображают героическую задачу конфронтации, достаточно часто они показывают природу реальности в аспекте удивления, включая и символы Самости, которые не выглядят компенсирующими слабую эго-структуру, а существуют как бы сами по себе, без сильной динамической вза­имосвязи с текущими невротическими конфликтами. Амплифика­ции на этой стадии скорее всего можно обнаружить в религиозных традициях, нежели в сказках, хотя все «правила» в этом отноше­нии следует принимать весьма условно, так как не существует чет­кого разделения между стадиями индивидуации; кроме того, когда мы говорим о паттерне, мы делаем утверждение общего характе­ра, в то время как процесс, происходящий у реального человека, всегда единичен, уникален и более проблематичен.

Один человек видел, например, во сне мандалаподобный го­род, в который по выбору эго можно было входить или не входить. Вариантом данной темы является здание огромных размеров, час­то симметричное по форме. Могут случаться и глубокие проник­новения в живую природу мира, как в одном из снов, где взору эго сновидения предстало огромное животное с многими головами, жившее в воздухе; размеры его выглядели просто устрашающими, хотя по природе оно представлялось нежным и безобидным.

Релятивизация эго может также включать впечатляющие сны, в которых эго-активность необязательна; это контрастирует с геро­ической активностью, часто требующейся от эго сновидения на бо­лее ранних стадиях дифференциации. Могут появиться образы инициации, указывающие на то, что эго вступает на другую ста­дию активности. Мотивы сновидений «отпущения» (letting go) от­носятся к еще не разрешенным проблемам и имеют обыкновение появляться, когда время, отпущенное на индивидуацию, иссякает, как в случае смертельной болезни.

Индивидуирующее эго

Юнгианская психология весьма отчетливо воспринимает и оценивает значение относительной природы эго. В большинстве психотерапевтических систем главный упор делается на развитие сильного и независимого эго, разумеется, удачно сочетаемого с не­обходимостью достигать близких, любящих и преданных отноше­ний. Юнгианская психология вполне учитывает эти целевые ценно­сти, но представление об индивидуации, как основном жизненном процессе, не позволяет придавать им чрезмерное значение. Любое состояние эго-идентичности рассматривается как относительное в рамках процесса собственной индивидуации человека,— вне зави­симости от того, насколько успешным он может быть в смысле при­способления к окружающей среде или к другим людям.

Естественное стремление эго рассматривать себя как центр психического, хотя оно является всего лишь центром виртуально­го сознательного мира, само по себе представляет отдельную от многих архетипических осуществлении конструкцию. Эго напоми­нает унаследованного монарха страны, единственного полномоч­ного правителя, который, однако, не может уследить за всем, что происходит в его вотчине, а кроме того, не вполне осознает все в ней происходящее или могущее произойти.

Цель юнгианского анализа — не просто сконструировать пси­хотерапевтическую структуру адекватно действующего эго, хотя многие анализанды предпочитают здесь остановиться, поскольку в этой точке человек получает главное облегчение от невротичес­кого несчастья (невротической обремененности), приводящего большинство людей в психотерапию или психоанализ. Но если работа с бессознательным выходит за пределы облегчения невро­тического страдания, то она незаметно ведет к рассмотрению фи­лософских, религиозных и этических вопросов на уровне, весьма отличном от общественного о них представления. Вопросы, кото­рые для обычного сильного эго выглядят делом простого решения, могут стать для индивидуирующего эго жизненно важным интере­сом, этическим приматом, так как ничто не выпадает из поля зре­ния процесса индивидуации и не существует ясной, всегда готовой к употреблению, матрицы для решений. Производя выбор, человек всегда выбирает и самого себя из нескольких «самостей», способ­ных актуализироваться.

Выбрать ту или иную работу, например, представляется делом сознательного выбора. Но индивидуирующее эго принимает более моментальное решение. И это могут продемонстрировать сновидения, как в случае сна мужчины, который рассматривал ра­боту в качестве способа устраниться от взаимодействия с людьми, средства, позволяющего ему поддерживать свою невротическую изоляцию. После принятия решения в пользу такой «избегающей» работы ему приснилось, что его привлекла одна женщина, о кото­рой сновидец знал как об умершей, и ему помешало последовать за ней на пароход (пароход смерти?) только действие другой, посторонней для эго сновидения, фигуры. Аналогичным образом периодически повторяющиеся сны о настойчивом стуке в дверь могут символизировать содержания, которые, по тем или иным причинам были оставлены или изгнаны из жизни сновидца, и на­стойчиво стремятся заявить о себе (стать услышанными), хотя че­ловек в этот момент и не знает, что они, в действительности, есть.

Относительная природа эго лучше всего видна на большом временном отрезке, но она также может быть оценена достаточно точно в тонкой структуре взаимоотношения эго сновидения к бод­рствующему эго. Архетипическая сердцевина эго — Самость — обладает центрирующим свойством, хотя она также разбивает не­полные образования с тем, чтобы привести их в более содержа­тельную (inclusive) структуру. Этот архетипический фон поддер­живает ощущение «Я», которым, как центром субъективности, обладает эго. Другие комплексы действуют как парциальные лич­ности и даже имеют упрямое желание к обретению своего собст­венного независимого эго, что можно увидеть во многих ситуаци­ях. Но до тех пор, пока какое-либо содержание не переживет связь с эго, оно не принимает участия в ощущении «Я». Это наиболее очевидно в связях эго со структурами идентичности: персоной и тенью. До тех пор, пока она интегрирована в эго, персона пере­живается как роль, которую человек может играть, а может и не играть. Но новые эго-содержания могут поступать по линии той или иной роли персоны, впоследствии становясь частью самой эго-структуры. Сходным образом тень классически появляется в не­го проекциях на кого-либо во внешнем окружении; впоследствии на вынуждена с болью реабсорбироваться и переживаться как потенциальная часть «Я».

Сновидения предлагают наиболее микроскопическое поле пля наблюдения тонкой структуры эго-комплекса. В каждоднев­ных компенсациях снов можно увидеть то же самое взаимодей­ствие эго и Самости (как генератора сна), которое можно рассмат­ривать в макроскопическом масштабе на протяжении десятилетий через все стадии жизни. Кроме клинической пользы, подобные на­блюдения за относительностью эго в сновидениях и бодрствующей жизни могут приводить к правильному пониманию той заботы и нравственной правоты, с которой сны компенсируют эго бодрство­вания. Во многом это то же самое, что иметь мудрого и неразлуч­ного друга, который знает о человеке все то, что он сам может лишь подозревать, но в полной мере не осознает.