ПОМОЛВКА, ПОХОЖАЯ НА ПОХОРОНЫ 4 страница
– Понимаю.
– Тем более, что среди ваших людей есть провокаторы, об одном таком я хочу вас предупредить. Он работает на электростанции, возле Сен‑Реми, его арестовало гестапо, но тотчас же выпустило. Он напал на след ваших связных и уведомил об этом гестаповцев. Кстати, помощник начальника службы СС Заугель во время нападения на нашу машину убит. Вы избавились от опасного врага, тем более что именно он через провокатора напал на след ваших людей. Я думаю, что провокатора надо немедленно убрать, а связных в Сен‑Реми на время удалить от работы…
– Спасибо. Все эти сведения для нас чрезвычайно ценны. Но как же нам поступить с вами? Может, останетесь у нас?
– Рано, Андре. Не имею права.
– Тогда надо инсценировать ваш побег. Я сейчас позову начальника штаба. Он мастер на такие трюки.
– Но он человек надёжный?
– Совершенно. За него я ручаюсь головой. Он ненавидит фашизм, умеет молчать и отчаянно храбрый, как все русские.
– Ладно. Вызовите его.
Через несколько минут на пороге появился знакомый Генриху маки в немецком мундире.
– Вот что, друг, мы поймали не того, кого надо, и сейчас должны исправить свою ошибку, но так, чтобы об этом знали только ты да я. Вначале познакомьтесь – это тот офицер, который приезжал ко мне в Ла‑Травельса. И об этом знаем лишь ты да я. Широко улыбаясь, Мельников крепко пожал руку Генриха. Тот скривился.
– Больно? А глаз не болит? Не думал я, что это вы!
– Так этот синяк я получил от вас?
– От меня, – Мельников виновато вздохнул, взглянул на свой кулак и укоризненно покачал головой.
Объяснив свой план инсценировки побега, Андре Ренар вопросительно взглянул на своего начальника штаба.
– Единственный выход! А инсценируем все так, что комар носа не подточит. Это я уже беру на себя. Только не покажется ли командованию дивизии и гестапо подозрительным, что из всех задержанных спасся лишь Гольдринг? Может, для компании выпустим девушку и шофёра? Пропагандиста, признаться, мне жаль отпускать.
– Бертину Граузамель! – даже подскочил Генрих. – Да вы знаете, с какой целью она послана во Францию и что она собой представляет?
– Мы ещё не допрашивали её, но я думаю, что женщину…– взглянув на Гольдринга, Мельников замолчал, потрясённый выражением его лица.
– Вчера, когда мы выехали, – произнёс Генрих раздельно, – я дал себе слово, что Бертина Граузамель не доедет до места своего назначения. И не называйте её девушкой, женщиной. Это эсэсовка, она приехала сюда с полномочиями установить в лагере спецрежим. – Генрих рассказал всё, что знал о Граузамель.
Мы будем судить её судом народа, – сурово сказал Андре Ренар. – Мельников, прикажи отделить её от мужчин и внимательно сторожить… А Пфайфером тебе придётся поступиться, этот пропагандист теперь не причинит много бед. Сами события агитируют теперь лучше слов.
Почтя час просидели Андре Ренар, Пётр Мельников и Генрих Гольдринг, обдумывая план побега. Когда Генриха снова привели в сарай, он увидел лишь Пфайфера и шофёра.
– А где же фрейлейн Граузамель?
– На допросе, – ответил шофёр.
Пфайфер сидел, понурив голову, неподвижным взглядом уставившись в пол. Руки его, как и у всех пленных, были крепко связаны за спиной. Красная повязка с белым кругом и свастикой, словно тряпочка, моталась на рукаве. Очевидно, допрос лишил пропагандиста надежды на более или менее счастливый исход.
– Герр Пфайфер, я хотел призвать вас к мужеству и сказать, что никогда не следует терять надежды, даже тогда, когда у тебя связаны руки и завтра тебя ждёт суд маки.
– Суд? Какой суд? – встрепенулся Пфайфер.
– А разве вам не сказали, что завтра утром всех нас будут судить партизанским судом?
Пфайфер, которого вопрос Генриха пробудил от апатии, снова понурил голову. Вся его фигура оцепенела.
– Как, по‑вашему, герр Пфайфер, мы должны держать себя на суде? – Генрих подсел к пропагандисту.
– Всё равно, один конец. – Равнодушно, уже ни на что не надеясь, ответил тот.
– О нет, чёрт побери! Офицер армии фюрера должен умереть красиво. Я покажу им, как умирает настоящий ариец, и призываю вас к этому.
– Ариец не ариец, какое это имеет сейчас значение? А умирать? Разве не всё равно, как умирать?
– В своих речах вы призывали к другому. Так ведь?
– Трепать языком, конечно, легко, – зло бросил шофёр, – а мы, дураки, слушаем! Эх, мне бы сейчас кружку воды да сигарету в зубы, и тогда я, кажется, охотно проглотил бы и пулю маки. Тем более, что вооружены они нашими же автоматами. Выходит, и пуля будет немецкой! криво улыбнулся шофёр. Генрих поднялся, подошёл к двери и начал стучать в неё ногой.
– Тебе чего? – неприветливо донеслось со двора.
– Позовёте начальника караула.
– Обойдёмся и без него. Генрих снова забарабанил в дверь.
– Чего ты там толчёшься?
– Я буду стучать, пока ты не позовёшь начальника караула, – зло крикнул Генрих.
– Герр офицер, герр офицер! Оставьте, умоляю вас, испуганно шептал Пфайфер, – они нас убьют.
За дверью послышались шаги, щёлкнул замок, и на пороге появился Мельников в сопровождения ещё одного маки.
– Чего тебе? – спросил начальник штаба.
– Можете нас судить, можете после суда делать с нами что угодно, но сейчас измываться над нами вы не имеете права! – почти кричал Генрих. Пфайфер глазами, исполненными животного страха, глядел на маки.
– Кто над вами измывается?
– Со вчерашнего вечера нам не дали ни капли воды, ни куска хлеба, до сих пор не развязали рук.
– На тот свет примут и с пустым желудком.
– Я требую воды, хлеба и сигарет! – кричал Генрих.
– Чего орёшь? – Мельников, сжав кулаки, подступил к Генриху – Марш на сено! – приказал он в неожиданно толкнул пленного, Генрих пошатнулся и упал.
В тот же миг Генрих зацепил правой ногой ногу начальника штаба, а левой ударил его что было силы пониже колена. Это был один из приёмов джиу‑джитсу, которыми хорошо владел Генрих.
Мельников упал как подкошенный, маки, сопровождавший начальника штаба, подбежал к Генриху и с силой толкнул его прикладом в грудь. «Это уже сверх программы!»– подумал Генрих.
– Ну, погоди, я отплачу тебе! – проговорил Мельников и вышел. Генрих поднялся, подошёл к двери и снова ударил по ней ногой.
– Ради бога! Сядьте! Из‑за вас нас всех убьют! – вспылил Пфайфер.
– Я не успокоюсь, пока не добьюсь своего!
Дверь снова открылась, и на пороге появились те же, Мельников и маки. Позади них стояла женщина, которая держала в руках три куска хлеба, кувшин с водой и чашки.
Мельников с автоматом в руке остался у двери, а его спутник стал развязывать пленным руки.
– Ешьте, только побыстрее, нам некогда с вами нянчиться! – нетерпеливо крикнул Мельников.
– А мы вас не задерживаем! – с издёвкой ответил Генрих и, откусив кусочек хлеба, запил его глотком воды.
После вкусного обеда, которым его угостили Андре Ренар и этот же Мельников час назад, чёрствый хлеб буквально не лез Генриху в горло. Шофёр и Пфайфер мигом проглотили и хлеб, и воду, а Генрих все ещё дожёвывал свой ломоть.
– Долго я буду ждать? – Мельников выхватил из рук Генриха чашку.
– Ну и подавись своей водой! – равнодушно бросил Генрих и с удовольствием затянулся сигаретой, которую ему чуть пораньше протянула женщина.
– Связать руки! – приказал Мельников, когда пленные докурили сигареты. Пленных связали, на закрытой двери щёлкнул замок.
– Ну, что, полегче стало? – спросил Генрих Пфайфера.
– Я умоляю вас, не надо их больше раздражать! – заскулил пропагандист. – Они и так на нас злы, а теперь ещё больше разозлятся.
– Это только начало, увидите как я буду вести себя на суде. А сейчас я попробую уснуть, советую вам сделать то же самое.
Генрих плечом пододвинул солому, устроился на ней и через десять минут спокойно спал.
Вечером снова всех по одному вызывали на допрос. Пфайфера и шофёра отпустили быстро, допрос Гольдринга длился значительно дольше. Он продолжался ровно столько, сколько потребовалось, чтобы окончательно уточнить детали намеченного плана. После допроса всем пленным завязали глаза, посадили, в машину и куда‑то повезли.
Ехали долго вероятно, часа два. Наконец машина остановилась у какого‑то строения. В темноте лишь неясно вырисовывались его контуры. Всех ввели в помещение и неизвестно для чего развязали глаза. Пленные видели сейчас не больше, чем тогда, когда на глазах были повязки.
– Шофёр, вы здесь? А вы, герр Пфайфер? А где же Бертина Граузамель? Меня беспокоит, что её отделили от нас. Может быть, выпустили?
– Вот именно! На ней эсэсовская форма, они её любят так же, как коричневый костюм штатских национал‑социалистов, – мрачно сказал шофёр. Пфайфер не то вздохнул, не то простонал.
– Майн герр, – тихо прошептал Генрих, – когда нас везли сюда, мне посчастливилось развязать руки, сейчас я развяжу и вам. Очевидно, это последняя наша остановка на пути к… смерти… Я попробую перехитрить её. Спустя, некоторое время я попрошусь по интимным делам во двор, когда меня выведут – попробую удрать. Если повезёт, сделаю всё возможное, чтобы спасти вас. Генрих развязал руки шофёру, потом Пфайферу. Тот дрожал всем телом.
– Если вам удастся бежать – они убьют нас без суда! – крикнул он и схватил Генриха за рукав – Я не пущу вас, я не позволю рисковать нашей жизнью.
– Хватит вам ныть! – вмешался шофёр. Теперь, когда речь шла о жизни и смерти, он не выбирал выражений и совсем непочтительно схватил Пфайфера за плечи – Мы теряем единственную надежду на спасение, а вы мешаете!
Он оттянул пропагандиста от двери и заткнул ему рот рукой. Генрих так же, как днём, в сарае, стукнул в дверь ногой.
– Чего тебе? – послышался голос Мельникова.
– После вашего угощения у меня болит живот, черт вас всех побери! – крикнул Генрих.
Мельников выругался, но дверь открыл. Послышалась команда держать автоматы наготове. Кто‑то вошёл в помещение и, подталкивая пленного в спину, вывел его во двор. Потом щёлкнул замок.
Пфайфер и шофёр, затаив дыхание, прислушивались. Но вокруг всё было тихо, ни звука, ни шелеста. Лишь минут через пять послышались восклицания, топот.
– Стой! Лови! Один выстрел, второй, пулемётная очередь. Все удалилось, стихло.
Когда через час начальник шестого штуцпункта лейтенант Швайцер увидел Гольдринга, он ужаснулся. С подбитым глазом, окровавленными руками, Генрих мало напоминал офицера по особым поручениям, которого лейтенант не раз видел в штабе.
– Немедленно свяжите меня со штабом дивизии! – приказал Гольдринг. Лейтенант вызвал штаб.
– Говорит обер‑лейтенант фон Гольдринг. Да, да… Об этом потом… Не прерывайте меня и слушайте, дорога каждая минута… Передайте генералу, что нас всех вчера захватили маки. Я бежал из плена. Герр Пфайфер и шофёр находятся в нескольких километрах от шестого штуцпункта, утром их расстреляют. Я прощу немедленно выслать роту егерей, дорогу я знаю, поведу сам. Ради бога, не мешкайте, дорога каждая секунда. Генрих положил трубку и упал на стул.
– Сигару! Со вчерашнего вечера не курил!
Но у лейтенанта Швайцера сигар не было. Пришлось удовлетвориться дешёвой сигаретой.
– На ваши поиски брошено несколько отрядов, – сообщил лейтенант, увидев, что его неожиданный гость пришёл в себя.
– В штабе дивизии уже всё известно?
– Лишь то, что на машину наскочили маки. Но труп лейтенанта Заугеля навёл всех на мысль, что и с остальными пассажирами произошло большое несчастье.
Рота егерей прибыла, как показали часы, за сорок пять минут. Вместе с ней на машине Генриха, которую вёл Курт, приехал и Лютц.
– Вот к чему привело твоё легкомыслие! – ещё с порога набросился он на приятеля.
– А при чём тут моё легкомыслие?
– Надо было взять больше охраны и не выезжать вечером.
– Карл! Ты, забыл, что об охране должен был позаботиться Заугель, покойный Заугель, я был лишь пассажиром. На том, чтобы ехать вечером, настаивал сам Пфайфер, но обо всём этом потом. Сколько прибыло солдат?
– Сто шестьдесят человек и десять ручных пулемётов, – отрапортовал командир роты.
– Карту!
Расстелив карту, такую же, как та, которую он вчера внимательно изучил с Андре Ренаром и Мельниковым, Генрих стал отдавать распоряжения.
– Вы, герр обер‑лейтенант Краузе, берите взвод и наступайте по этой дороге. Будете главной колонной. Если вашу колонну не обстреляют, что маловероятно, вы свернёте от селения налево, чтобы отрезать маки дорогу в горы. Я приму команду над двумя взводами и буду наступать вслед за вами, на правом фланге, а теперь действуйте.
Привыкшие к горным операциям, егери шли быстро, почти неслышно. Когда до селения осталось метров пятьсот, взвод под командой лейтенанта Краузе свернул налево. Генрих подал команду, и два взвода тихо рассыпались цепью. В это время застрочили пулемёты партизан. Генрих залёг рядом с Лютцем.
– Слева перебежками вперёд! – подал он команду.
Не ослабляя огня на правом фланге, партизаны с неожиданной силой набросились на левый. «Это уже вопреки плану! Мельников доиграется, пока его окружат!»– нервничал Генрих и перебежками стал продвигаться вперёд.
Партизаны прекратили огонь так же внезапно, как и открыли. Когда минут через десять рота егерей с криком ворвалась в небольшое селение, состоявшее всего из нескольких домиков, там не было ни единой живой души. Генрих и Лютц подбежали к каменному сараю, сбили замок.
– Герр Пфайфер, вы живы? – крикнул Генрих. Лютц посветил фонариком. Прижавшись друг к другу, в углу сидели шофёр и почти потерявший от страха сознание пропагандист.
– О герр обер‑лейтенант! – наконец пришёл в себя Пфайфер. И с рёвом, похожим на рыдание, упал на грудь Генриха.
Лютц и Генрих вывели Пфайфера на воздух, поддерживая, словно больного, под руки. Рядом с большой дверью, из которой они только что вышли, находилась маленькая, распахнутая настежь. Лютц заглянул в неё, посветил фонариком и вскрикнул. Генрих подбежал к нему. У порога лежала Бертина Граузамель.
– Мёртвая! – констатировал Лютц, склонившись над убитой.
– Может быть, наша пуля и убила её, – бросил Генрих.
– По крайней мере, умерла она достойно, – послышался из‑за спины густой бас Пфайфера. Почувствовав, что находится в безопасности, он быстро пришёл в себя и держался, как обычно.
Генрих взглянул на него и не поверил глазам. Пропагандист был важен, весь вид его говорил о том, что человечество должно быть благодарно ему за одно то, что он родился…
В Сен‑Реми освобождённые прибыли на рассвете. Сделав в госпитале перевязку, Генрих тотчас пошёл в гостиницу и мгновенно уснул. Спал он долго, крепко и спокойно. Он не слышал, как к нему заходил Миллер, как старался разбудить его Лютц, когда надо было идти обедать в казино. И это было к лучшему. Даже выдержки Генриха не хватило бы, чтобы спокойно выслушать рассказ Пфайфера об их героическом поведении в плену у маки. Однако надо быть справедливым, на первое место он выдвинул обер‑лейтенанта Гольдринга. По рассказу геббельсовского пропагандиста, Генрих казался сказочным богатырём, который, лёжа связанный, сбил с ног нескольких маки, голыми руками передушил стражу и вообще вёл себя, как стопроцентный ариец, настоящий офицер непобедимой армии фюрера.
В казино в этот день было много выпито за здоровье Пфайфера и бесстрашие фон Гольдринга. У всех было чересчур приподнятое настроение, чтобы говорить о покойниках. Особенно радовался Миллер. Не попади он в госпиталь, ему бы пришлось ехать встречать знатного гостя и теперь вместо Заугеля он бы лежал в могиле на центральной площади в Сен‑Реми.