Филантропы организуют обучение слепых детей

Сострадательно-милосердное отношение к слепым, как уже не раз отмечалось, характерно для всех христиан, однако россияне, охотно подавая слепцам милостыню, не могли взять в толк, зачем отсылать их в школу. Зная о различиях позиции католической, протестантской и православной церквей относительно обучения детей-инвалидов, не станем искать причин, по которым в право­славной стране с преобладающим сельским населением вплоть до приезда Гаюи не зафиксированы прецеденты индивидуального обучения незрячих. Родители из лагеря «цивилизации» в этом во­просе ничем не отличались от родителей из стана «почвы», и те и другие не имели повода отдавать ребенка-инвалида в «науку». В подобной ситуации могла бы помочь прогрессивная позиция мо­нарха (вспомним Англию, Францию, Австрию, Пруссию) либо на­личие закона об обязательном начальном обучении (как в Герма­нии или странах Скандинавии). Но и это в России случиться не могло — закон о всеобуче отсутствовал, а император вскоре после открытия первого училища для слепых охладел к французской ди­ковине, без его заинтересованности прожект оказался никому не нужным. Неудача, постигшая в начале XIX в. первое император­ское училище для слепых, закономерна и объяснима. Опыт, заим­ствованный в стране, проживавшей третий период эволюции отно­шения к инвалидам, оказался явно преждевременным для России, исповедующей ценности второго периода. Устроительству специ­альных учебных заведений должен предшествовать весьма длительный период церковной и светской благотворительности, за­кладывающий фундамент их будущей жизнеспособности. К моменту монаршего решения открыть в Петербурге институт слепых на манер парижского отечественный опыт деятельной бла­готворительности оставался весьма скудным, филантропов можно было пересчитать по пальцам. Финансово обескровленная право­славная церковь не могла соперничать с западной в деле благотво­рительности и призрения. Учебное заведение просуществовало всего десять лет (1807—1817), а его основатель без почестей расстался с негостеприимной страной. Ни искушенная столичная публика, ни просвещенная знать (участливо подававшая милосты­ню слепцам), ни профессура, ни чиновники Министерства просве­щения иноземной диковиной не заинтересовались, педагогические семена упали на неподготовленную почву. После того как интерес императора к чужеземной новации угас, а приглашенного устрои­теля отправили восвояси, не просто закрылось необычное учили­ще, на многие годы заглохло в России дело школьного обучения слепых.

Уместен вопрос: почему созданное по французским лекалам одним и тем же человеком — Гаюи — училище глухонемых успеш­но функционировало и крепло, а училище слепых захирело? Воз­можно, «пережив все волнения и ужасы, опытно, так сказать, испытав опасность даже соседства революции и лично насмотрев­шись на разгром Западной Европы, Александр из нетерпеливого реформатора превратился в самого ярого охранителя внешнего и внутреннего порядка». Тогда почему «ярый охранитель», закрыв одно учреждение, не тронул другое? Поместив факты в культурно-исторический контекст жизни империи, мы сможем найти ответ.

Войдя в конфронтацию с Францией, Россия, естественно, с по­дозрением начала относиться к любым парижским веяниям, чего бы они ни касались. Пожалуй, ярче других охранительные тенден­ции после Отечественной войны 1812 г. прослеживаются в деяте­льности Министерства народного просвещения. Особое рвение при искоренении либеральной крамолы (или того, что на нее походило) проявили попечители Петербургского и Казанского) учебных округов Рунич и Магницкий, чьи имена «затмили собою саму Николаевскую эпоху». Еще раньше (1811) министр просвещения А. К. Разумовский начал ожесточенную борьбу со вся­ким влиянием Запада на русскую школу. Однако столичные учи­лища глухонемых и слепых не подчинялись министерству и графа А. К. Разумовского не интересовали. Роковым для детища Гаюи событием стала утрата монаршего интереса. Мария Федоровна, не в пример сыну, об училище глухонемых пеклась, и оно крепло, опираясь на крамольные западные идеи. Александр I от института слепых отвернулся, и чиновников словно с цепи спустили. Бюро­крат лишен собственной воли, он отождествляет государственные интересы с интересами непосредственного начальника, и коль ско­ро царский энтузиазм остыл, то пропала и корысть заботиться

о необычном училище. Столичное общество по известным причи­нам не испытывало восторга по поводу обучения слепых, а потому не заметило, как училище тихо угасало. Тогдашнее понимание за­слуг Гаюи отражает краткость записи письмоводителя канцелярии ИЧО в год перевода училища (1819) в подчинение этой благотво­рительной организации: «Прежде оно находилось под управлением

французского профессора и его помощника». Всего через пару лет после отъезда Гаюи никто не вспомнил имени великого тифлопе­дагога, с глаз долой — из сердца вон. Соотечественники не осозна­ли грандиозности масштаба замысла парижанина, а потому при переводе института под патронаж ИЧО школу низвели до уровня дома призрения.

«В заведение постановлено было принимать тех слепцов всяко­го возраста, которые лишены средств к своему пропитанию, и обу­чать грамоте и музыке способных к тому, направляя дарования их к существенной для них пользе и прославлению Бога и отвлекая от праздности; занимать их полезными и приличными физическому состоянию упражнениями».

Отныне основной задачей института становится филантропиче­ское призрение незрячих. Дело, безусловно, милосердное, но не имеющее ничего общего, ни с замыслом Гаюи, ни с тем, что делалось в то время в европейских учебных заведениях для слепых. «Впрыг­нув» по воле Александра I в круг стран — лидеров обучения незрячих, Россия через десятилетие откатилась в стан аутсайдеров.

Пальма первенства перешла к уже упоминавшемуся провинци­альному Варшавскому институту глухонемых, который с 1842 г. на­чал принимать незрячих детей. По прошествии более полутора ве­ков не станем обсуждать правильность принятого варшавянами решения, тем более что подобное объединение глухих и слепых практиковалось в середине XIX в. некоторыми специальными шко­лами Англии, Бельгии, Испании, Франции. Варшавский институт, в отличие от всех остальных дореволюционных российских специ­альных школ, являлся учреждением государственным и подчинялся в описываемый момент Министерству внутренних дел. Своей це­лью институт ставил подготовку слепых к самостоятельной жизни. Отделение, где учились слепые воспитанники, было весьма неболь­шим, так, в 1896 г. из общего числа пансионеров (253) слепых на­считывалось всего 35 человек. Приему подлежали дети в возрасте от 8 до 15 лет, обучение обходилось в 150—200 р. в год, правда, за малообеспеченных и особо одаренных воспитанников платил Вар­шавский магистрат либо местные филантропы. За шесть лет обуче­ния предусматривалось дать курс, формально соответствующий программе трехлетней первой ступени городского училища.

 

«Постановка учебной работы в Варшавском отделении, — пишет

И. Марголин, — стояла на довольно большой высоте. Все лучшие образцы западноевропейских школ слепых заимствовались этим отделением. Педагоги Варшавского отделения слепых обычно пе­ред вступлением на работу, кроме общей подготовки, знакомились со школами слепых Франции, Германии и других стран. Помимо об­щеобразовательных предметов, слепых обучали музыке, пению и щеточному ремеслу. Девочки обучались рукоделиям. Главное внимание уделялось музыке и пению, так как, по мнению администра­ции института, они лучше обеспечивают слепых в городе Варшаве, чем какие-либо ремесла. Здесь, несомненно, образцом послужил Парижский институт слепых, в котором к этому времени музыкальное обучение являлось основной формой профессиональной подго­товки. После окончания курса слепые оставались в институте, где продолжали заниматься музыкой и ремеслом. По наступлению со­вершеннолетия воспитанники переводились в специально для них оборудованное при институте общежитие».

 

Кроме Варшавского института, следует назвать еще одно заве­дение — московскую богадельню для слепых женщин (1846), ко­торая, правда, не являлась учебным заведением, но заслуживает упоминания хотя бы потому, что других специализированных уч­реждений для незрячих на тот момент в России просто не сущест­вовало.

Итак, отсутствие в первой половине XIX столетия ди­намики в развитии школьного обучения незрячих в России объясняется не столько антилиберальной внутренней по­литикой правящих монархов или позицией Министерства народного просвещения, сколько пассивностью общества в целом — население империи не находило смысла в орга­низации обучения слепых. Со времени публичного выступления доктора А. И. Скребицкого на Втором съезде представителей про­фессионального и технического образования (Москва, 1896 г.), где он подверг резкой критике деятельность Попечительства о сле­пых в России, подобные упреки в специальной литературе стали общим местом. Но справедливы ли они в полной мере?

В Германии и Англии к концу 50-х гг. XIX в. действовало 28 учебных заведений для незрячих, но они «по большей части бы­ли частными заведениями, и только спустя много времени их при­няли в число общественных. Конечно, этих учебных заведений бы­ло недостаточно для обучения всех слепых, поэтому часто рекомендовалось отдавать слепых детей в начальные школы зря­чих, а для учителей этих школ издавались руководства для обуче­ния слепых».

Известный немецкий тифлопедагог Ф. Цех, анализируя исто­рию обучения слепых в Европе, отмечает разобщенность, замкнутость образовательных учреждений: «Если бы школы слепых имели в то время возможность обмениваться мнениями, они, несомненно, объединились бы по многим спорным вопросам воспита­ния и обучения слепых. Но они работали каждая особняком, рев­ниво охраняя то, что было утверждено давностью и опытом». По мнению авторитетного немецкого специалиста, кардинальные перемены пришлись на последнюю треть XIX в., когда «в области обучения слепых наступило заметное оживление». Оте­чественные учебные заведения для незрячих также были частны­ми и не претендовали на выход в «число общественных» школ. Петербургский и Варшавский институты демонстрировали такую же обособленность и закрытость, что и их европейские собратья. И в России, и на Западе «заметное оживление в области обучения слепых» пришлось на последнюю треть XIX столетия.

Процесс формирования отечественной сети учреждений для слепых протекал, подчиняясь общим с Европой закономерностям, но имел и некоторые национальные особенности. Общим можно считать резкое усиление общественного интереса к проблеме обра­зования слепых, пришедшееся на последнюю треть XIX в. Особен­ность же в том, что либеральные реформы и внутриполитические изменения, обусловившие интерес просвещенной и экономически независимой части общества к организации разнообразных учреж­дений для глухих и слепых, стали возможными в России много позже, чем в известных нам странах-лидерах.

Политическая оттепель конца XIX в., стремительный подъем экономики, увеличение численности обеспеченного населения вы­звали оживление общественной деятельности в сфере помощи незрячим, в частности слепым детям. Если первые шаги на этом пути сделаны по единоличной воле монарха, если многие десяти­летия жизнь учреждений теплилась благодаря ИЧО, то в конце столетия создание Мариинского Попечительного совета о слепых (1881) стало в известной мере ответом власти на инициативы сни­зу. Не появись на исходе века Мариинский совет, обязательно ро­дилось бы попечительство с иным названием, но с аналогичными целями. Начавшийся процесс общественной деятельности в сфере помощи незрячим уже нельзя было остановить. Вот плоды либе­ральных реформ и светской благотворительности, вот дистанция, которую одолело сознание российского общества всего за 80 лет! Принципиальное различие благотворительных акций конца XIX в. заключается в том, что филантропическую инициативу перехвати­ла прогрессивная и экономически независимая часть общества. События в России развивались тем же порядком, что и в Европе (и протестантских странах прежде всего), только там подобное случилось несколькими десятилетиями раньше. Парадокс России заключается в том, что училища для глухонемых и слепых детей возникли прежде, чем учебное заведение для детей элиты (Цар­скосельский лицей основан в 1811 г.), раньше, чем многие универ­ситеты!

Либеральные реформы и перемены в обществе по понятным причинам не могли не отразиться на жизни придворного (закры­того) института слепых. Еще в 1864 г. предполагалось преобразо­вать богадельню в учебное заведение, но в жизнь этот проект во­плотился спустя пять лет (1869), еще через два года (1871) в стены учебного заведения допустили девочек и открыли для них отделение на 10—15 человек. Когда институтки повзрослели, попе­чители столкнулись с новой проблемой — их дальнейшим жизне­устройством. Учитывая, что многие девочки отбирались из Воспитательных домов, лучшим решением посчитали открытие при учебном заведении приюта (1888). «Призреваемых в приюте к 1897 г. было 17, хотя число вакансий по уставу, утвержденному в 1882 г., было 60. Плата за пансион составляла 250 р. в год. Ника­кой учебной работы в стенах приюта не велось. Таким образом, приют походил на обычную богадельню. Его отличие состояло лишь в том, что здесь призревались уже грамотные бывшие воспи­танницы Императорского человеколюбивого общества».

Пока в Петербурге решали, что нужнее незрячим — обучение или призрение, в западных губерниях открылись два небольших учебных заведения для слепых (Гельсингфорс, 1865 г.; Рига, 1872 г.), ориентированные на немецкие образцы. Так, устроитель­ница рижской школы И. Валентинович отправилась из остзейских земель не в православную столицу и не в католическую Варшаву или Париж, а в близкий но духу протестантский Кенигсберг. Рижский институт, естественно, не походил на столичный, но, по­добно европейским, имел два отделения — общеобразовательное и музыкальное. Небольшая рижская школа (в 1885 г. ее посещали 24 ученика) безбедно существовала на щедрые пожертвования земляков и даже обзавелась со временем дачей с большим земель­ным участком.

Первым городом, открывшим учебное заведение для слепых на исконно русских землях, оказалась Москва (1871), но и здесь не обошлось без западного влияния. Подавляющее большинство жите­лей Первопрестольной и в конце XIX в. воспринимало слепца как нищего, нуждающегося в призрении, и только. Однако среди тысяч москвичей нашелся тот, кто решился обогнать медленно текущее «российское время», этим подвижником оказался обер-пасторевангелическо-лютеранского храма Апостолов Петра и Павла епископ Генрих фон Дикгоф.

На заре своей пасторской карьеры Дикгоф поддержал начинания глухого единоверца И. К. Арнольда (1860), вся­чески помогая тому открыть в Москве школу для детей, лишенных слуха. С тех пор Дикгоф старался во время частых зарубежных поездок посещать образцовые европейские благотвори­тельные и учебные заведения для де­тей-инвалидов, дабы передавать новые знания землякам в Москве. Европейски образованный священнослужитель, хо­рошо знавший о существовании специ­альных учебных заведений за границей, не мог смириться с тем, что на его роди­не для детей-инвалидов делалось край­не мало. И если обучение глухих как-то начинало организовываться, то для сле­пых по-прежнему существовала только одна перспектива — нищенская сума. Священник-протестант решает открыть в родной Москве в дополнение к училищу глухонемых школу для слепых детей. К намеченной цели Дикгоф идет по-немецки планомерно и последовательно. Прежде всего, он отправляется в ознако­мительную поездку в ведущие учреждения Австрии, Германии и Швейцарии. Заграничное путешествие неожиданно сводит энтузи­аста специального обучения с путешествующей в тех же краях им­ператрицей Марией Александровной. Дикгоф получает уникаль­ную возможность не только побеседовать с государыней, но и посвятить высочайшую особу в свои планы. Императрица благо­склонно восприняла прожект лютеранского священника и даже одобрила его инициативу.

Окрыленный напутствием Марии Александровны, обер-пастор возвращается на родину преисполненный надеждами и направляет императрице докладную записку (1871). Документ содержит по­дробный отчет и проект организации специального обучения сле­пых в России. Тем временем в Москве все складывается как нельзя лучше, здесь открывается Международная политехническая выстав­ка (1872), и Дикгофа, являвшегося членом Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, избирают председателем ее педагогического отдела. В этом разделе выставки предполагалось представить материалы по проблеме начального об­разования, а также по вопросам воспитания и обучения слепых и глухонемых детей. Готовя экспозицию, Дикгоф включает в нее ряд специальных руководств и пособий, изданных в Австрии, Англии, Германии, Франции, Швейцарии, а также две собственные брошю­ры — «О глухонемоте» и «О воспитании и обучении слепых детей». Небольшие по объему книжечки знакомили соотечественников с немецким опытом помощи детям с нарушениями слуха и зрения. Старания энергичного пастора заслужили внимание и одобрение со стороны Марии Александровны.

Расценив похвалу императрицы как сигнал к действию, Дикгоф, мечтавший открыть училище для слепых, обращается к высокород­ным и известным землякам с предложением организовать в Москве особое Попечительное общество. Идею поддержали князья А. Б. Ме­щерский и Д. М. Голицын, братья П. П. и Д. П. Боткины, Г. И. Браун, И. Ю. Давидов, В. Д. Коншин, К. К. Шильдбах, Д. Д. Шумахер, организовавшие так называемый Совет учредителей (1874). Члены совета незамедлительно подготовили проект устава Попечительства и, согласно строго действовавшим правилам, направили его на со­гласование в Министерство внутренних дел. Формально устав невызвал возражений и был завизирован, но официальное разреше­ние содержало оговорку, тормозящую реальное дело.

Правительство не возражало против открытия учебного заведе­ния для слепых, но потребовало предварительно подготовить соот­ветствующее помещение и собрать начальный капитал в 20 ООО р. За два последующих года удалось найти лишь половину требуемой сум­мы, тем временем истек срок, отведенный на организацию училища. Только личное вмешательство московского генерал-губернатора кня­зя В. А. Долгорукова помогло добиться отсрочки. Столкнувшись с бюрократическими препонами, учредители создают Распорядитель­ный комитет (1881), члены которого взяли на себя поиск средств и помещения под будущее училище.

Для пропаганды своих идей комитет публикует и распростра­няет среди горожан брошюру, рассказывающую о целях и содер­жании будущей работы. «Делу мешали пессимисты, которые утверждали, что дети, лишенные навсегда зрения, по окончании курса обучения в заведении не смогут применять на практике при­обретенные ими знания, не смогут своим собственным трудом до­бывать средства на пропитание. Они утверждали также, что шко­лы для слепых детей из бедных крестьянских семей совсем не нужны, так как в дальнейшей жизни эти дети будут лишены того, чем заботливо окружили их в учебно-воспитательном заведении».

Комитет командирует в Германию Е. А. Фрезе, «пожелавшую посвятить свою жизнь делу воспитания слепых детей, для изуче­ния способов и приемов обучения слепых детей в западных странах». По возвращении госпожа Фрезе (так как школа все еще не была открыта) приступила к обучению слепых детей, нахо­дившихся в приюте принца Ольденбургского (открыто при бога­дельне Московского дамского попечительства о бедных). Тем вре­менем Распорядительный комитет сумел собрать недостающую сумму, и, наконец, в 1882 г. Московское учебно-воспитательное заведение для слепых детей открылось, приняв 20 воспитанников.

Училище, разместившееся на арендованной площади дома Ве­ры Ивановны Фирсановой, состояло из двух отделений — школь­ного и ремесленного. Неудивительно, что московские энтузиасты, большинство из которых составляли лютеране или принявшие православие немцы, особый акцент сделали на обучение ремеслам. Они, как и первая попечительница всех благотворительных учеб­ных заведений — императрица Мария Федоровна, важнейшим итогом обучения считали экономическую независимость и само­стоятельность выпускников специального училища. Члены иници­ативной группы мечтали дать слепому возможность обеспечить будущую жизнь собственным трудом. Попечительное общество распространило свою заботу на детей, живущих преимущественно в Москве и Московской губернии, без различия вероисповедания и происхождения.

Несмотря на многие субъективные и объективные причины, не позволявшие энтузиастам быстро исполнить намеченные планы, школа крепла. Уже через три года после создания она располагала необходимым оборудованием для книгопечатания шрифтом Брай­ля2 и начала издавать оригинальную, не уступающую европейским стандартам учебно-методическую литературу.

Однако от момента представления Дикгофом докладной запис­ки императрице Марии Александровне до реального рождения мо­сковского училища прошло одиннадцать лет. За это время на рос­сийском троне Александра II сменил Александр III, и просьбу, обращенную к одной императрице, исполнила другая — Мария Федоровна. Пока тянулась бюрократическая волокита, Москва уступила пальму первенства своему извечному сопернику — Санкт-Петербургу. Там училище слепых удалось открыть годом раньше (1881). Энтузиаст-москвич пастор Генрих фон Дикгоф немог конкурировать с энтузиастом-петербуржцем действительным тайным советником К. К. Гротом, также увлекшимся идеей созда­ния аналогичной школы.

Столичное заведение для слепых, со­зданное усилиями Гаюи и бесславно угас­шее после отъезда француза из России, возродилось через 75 лет. Это стало воз­можным благодаря принципиальному из­менению позиции образованной части об­щества, а также личной энергии и подвижничеству известного российского государственного деятеля и филантропа Константина Карловича Грота (1815—1897). Его дед — лютеранский пастор и извест­ный духовный писатель Иоахим-Христи­ан Грот — прибыл в Петербург из земли Шлезвиг-Гольштейн, находившейся тог­да в унии с Данией, и получил место пас­тора (1764) в протестантской церкви Св. Екатерины. Отец К. Грота, женатый на обрусевшей немке Каролине Цизмер, служил в Министерстве финансов и слыл человеком «знающим, деловым и в вы­сшей степени благородным». Перво­начальное воспитание Константин Грот получил дома под руковод­ством матери, а затем поступил в Царскосельский лицей (1826). Карьера выпускника элитного лицея сложилась блестяще: чиновник Министерства внутренних дел, губернатор Самары, начальник Ак­цизного комитета Министерства финансов, главный управляющий канцелярии императрицы Марии Александровны.

По долгу службы в канцелярии ВУИМ Гроту неоднократно приходилось знакомиться и с деятельностью Приказов обществен­ного призрения, и с организацией государственной и частной благо­творительности, и с горькой участью призреваемых. Грот сыграл огромную роль в проведении реформы российской пенитенциарной системы. В период работы в МВД Константин Карлович, детально изучив организацию тюремного содержания заключенных в России и на Западе, предложил план нового, более гуманного устройства мест лишения свободы (1878). Монарх воспринял план благосклон­но, и проект лег в основу нового российского закона о тюрьмах.

Будучи сторонником здорового образа жизни, К. К. Грот органи­зует в столице Гимнастическое общество, с тем чтобы то готовило учителей гимнастики (физкультуры в сегодняшнем прочтении). Но выше физического здоровья человека Константин Карлович ставит нравственное «социальное» здоровье населения. А потому, оказав­шись во главе IV Управления императорской канцелярии, ведавшей вопросами призрения, он попытался наладить ремесленное обучение работоспособных инвалидов, находящихся в подведомственных при­ютах и богадельнях. В частности, К. К. Грот способствует созданию н Санкт-Петербурге училища-приюта для глухонемых. Высокопос­тавленный чиновник отнесся к своему новому назначению как к миссии и в дальнейшем действовал с таким рвением и энтузиаз­мом, словно исключительно от него зависело изменение государст­венной социальной политики и устоявшейся практики призрения калек и убогих. И надо сказать, что К. К. Грот весьма преуспел в сво­их начинаниях, особенно в деле призрения незрячих, без остатка по­святив решению этой проблемы последние двадцать лет жизни.

Судьба распорядилась так, что потомок выходца из земли Шлезвиг-Гольштейн создал в России учебное заведение, ни в чем не уступающее тогдашним ведущим немецким институтам слепых. Все началось с назначения К. К. Грота (1877) на руководящий пост в Главное попечительство для пособия нуждающимся семействам убитых и раненых в Русско-турецкой войне. Инициатором созда­ния попечительства стала супруга Александра II императрица Ма­рия Александровна. Приступив к исполнению новых обязанно­стей, Грот, следуя выработавшейся ревизорской привычке, начал с детального изучения масштаба работы. Сразу же выяснилось, что среди призреваемых достаточно высок процент инвалидов по зрению. Председатель попечительства решает провести объектив­ную экспертизу, для чего с благословения самодержца организует на деньги попечительства медицинскую комиссию или «глазной отряд». Вошли в названный отряд военные и гражданские вра­чи-окулисты, а возглавил его Александр Ильич Скребицкий, об­ладавший медицинским и юридическим образованием.

Решение К К. Грота рекомендовать А. И. Скребицкош на пост руководителя «глазным отрядом» оказалось более чем удачным. Эрудиро­ванный медик-юрист придерживался прогрессивных взглядов, обладал неуемной энергией и весьма критическим складом ума В лице Алек­сандра Ильича попечительство получило не только одного из самых де­ятельных своих членов, но и самого яростного критика недостаточно активной политики попечительства и властей в целом в адрес слепых.

Статистические данные и выводы, представленные специалиста­ми «глазного отряда», оказались малоутешительными. Проведенное исследование показало, что в империи удручающе велико число ин­валидов по зрению не только среди участников войны, но и среди на­селения в целом. Эксперты констатировали, что по оцениваемому показателю Россия удерживала на континенте непочетное первое место. Скребицкий не только информировал руководство о результа­тах проведенной экспертизы, но и предал данные гласности. Заинте­ресованная часть общества смогла прочесть его брошюры «Между слепых солдат» (1879), «О распространении слепоты и распределении слепых в разных местностях России» (1886). Скребицкий-врач убеждал читателя, что в России слепых больше, чем в любой другой европейской стране. Скребицкий-гражданин и юрист ставил вопрос

о необходимости создания патронажной службы, которая могла бы осуществлять заботу о слепых в государственном масштабе.

Ознакомившись с выводами «глазного отряда», К. К. Грот при­глашает А. И. Скребицкого к разработке проекта создания особого координационного органа (Попечительства о слепых) в системе ВУИМ. Голоса Грота и Скребицкого оказались услышанными, многие петербуржцы поддержали их. Обратим внимание читателя на важные изменения системы ценностей в сознании образован­ных россиян. Семьюдесятью годами раньше в общем-то сходные призывы Гаюи не нашли отзвука в Северной столице, были проиг­норированы и обывателями, и аристократами, и Церковью, и вла­стью. Отмена крепостного права, либеральные реформы, работа народных училищ, гимназий, университетов начали приносить плоды: обыватели превращаются в граждан, столичные горожане — в сооб­щество, задумывающееся о правах тех соотечественников, кому прежде позволяли лишь побираться Христа ради.

Проект организации деятельного призрения слепых на исходе XIX столетия поддержали многие известные врачи-офтальмологи: Л. Г. Беллярминов, К. К. Бродовский, Л. Л. Гиршман, С. С. Головин; деятели науки и культуры: географ П. П. Семенов-Тян-Шанский, юрист А. Ф. Кони, филолог Я. К. Грот, писатель В. Г. Короленко, скульпторы М. М. Антокольский, А. М. Опекушин и многие другие.

Филантропический замысел группы знаменитых россиян К. К. Грот, который на тот момент на правах министра руководил Тюремным ведомством, представил на суд монаршей чете и полу­чил одобрение. Царь-освободитель (Александр II), в отличие от своего дяди (Александра I), довел дело до конца. Незадолго до своей трагической гибели император ознакомился с проектом и поддержал доброе начинание, 13 февраля 1881 г. высочайшим ре­шением утверждается устав и состав Мариинского попечительства о слепых. Главной целью попечительства монарх (государство) определяет «обучение слепых доступным им ремеслам и занятиям, дабы они могли существовать без посторонней помощи и работать, и действовать по возможности самостоятельно». Занимаясь делами попечительства, объектом заботы которого изначально были взрослые слепцы, Грот задумался о несправедли­вой участи незрячих детей, обреченных в России на безграмот­ность. Зная о существовании на Западе специальных институтов, Константин Карлович не мог оставаться пассивным и, не дожида­ясь ничьей помощи, на собственные средства открывает маленькое учебное заведение (1881), принявшее поначалу четверых, а затем уже десять слепых мальчиков. На съемной квартире классам ока­залось тесновато, и энтузиаст-филантроп решается на следующий шаг — вкладывает все имеющиеся в его распоряжении средства в покупку большого земельного участка и начинает строительство трехэтажного школьного здания и мастерских.

Еще до открытия собственного учебного заведения Грот позна­комился с организацией школьного дела во многих европейских городах (Бадене, Берне, Вене, Лозанне, Милане, Праге, Флорен­ции, Штутгарте), в своем дневнике старательный ученик помечал не только то, что стоит воспроизвести на родине, но и то, чего копировать, на его взгляд, не следовало! Все лучшее из увиденного в европейских институтах Грот попытался реализовать при созда­нии столичного училища, проектировать которое пригласил хоро­шо ему знакомого А. А. Томашко. Консультировали архитектора и лично Грот, и директор Дрезденского института слепых Ф. Бютнер. Интересна характеристика, которую дрезденский тифлопеда­гог дал российскому дворянину: «К нам приезжает много русских, но они обыкновенно приходят понюхать и уходят. Не так действо­вал К. К. Грот, он вникал во все, он замечал то, на что другие и не обращают внимания, он изучал наше дело так, как будто бы ему самому предстояло лично заведовать училищем для слепых. Он, можно сказать, сделался специалистом по нашему делу».

Константин Карлович разработал типовой устав училища, со­держание и организационные формы обучения, поставив главной задачей обучения «подготовку незрячего к самостоятельной жизни в обществе». Формирование педагогического штата пошло по обыч­ной схеме. Напомним, что первого педагога — госпожу Фрезе — москвичи направили в Германию, точно так же К. К. Грот отправил госпожу фон Трумберг на стажировку в Дрезденский институт. С помощью Ф. Бютнера молодой тифлопедагог из Петербурга создаст русскую версию брайлевского шрифта. Стараниями Трум­берг и А. И. Скребицкого в Германии станут издаваться книги по заказу отечественного Попечительства о слепых.

Пастор Дикгоф и высокопоставленный чиновник Грот с одина­ковой искренностью и энергией двигались в одном направлении, но добились разных результатов. Почему успех сопутствовал пе­тербуржцу? При равенстве всех прочих достоинств К. К. Грот имел преимущество: он был ближе ко двору, к первой семье госу­дарства, а потому совместный проект Грота и Скребицкого без промедления воплотился в государственное решение, тогда как до­кладная записка Г. Г. Дикгофа легла под сукно на одиннадцать лет. С момента рождения судьба столичного училища для слепых скла­дывалась успешно, детище Грота не испытывало никаких финан­совых затруднений, инициативы устроителей не встречали бюро­кратических запретов.

Итак, к концу XIX столетия идея о необходимости обучения слепых детей обрела в обеих столицах империи достаточное число сторонников. В России, как в свое время и на Западе, христианское призрение обогащается и усиливается за счет светской благотворительности. Как и на Западе, забота фи­лантропов, адресованная поначалу исключительно ослепшим вои­нам, со временем распространяется на слепых детей. Открытие училищ для незрячих явилось одним из закономерных следствий роста гражданского самосознания российского общества. Получе­ние слепым ребенком образования начало пониматься просвещен­ной частью населения как гражданское право. Вторая (после Гаюи) попытка организации обучения слепых в России оказалась успешной, поскольку к тому моменту сложились все необходимые предпосылки. Деятельность Попечительства о слепых ВУИМ бы­стро распространилась на всю страну, при поддержке местных вла­стей и населения за короткий срок (1881 — 1898) в России удается открыть 23 специальных учебных заведения.

По объективным причинам модель специального обучения сле­пых не могла родиться в России, по субъективным причинам петербуржец К. К. Грот и москвич Г. Г. Дикгоф не стали следовать французскому опыту первого училища Гаюи и предпочли ему гер­манские образцы. Все пионеры отечественной тифлопедагогики начинали свою преподавательскую карьеру со стажировок в не­мецких землях, и в качестве их консультантов долгое время высту­пали директор и педагоги Дрезденского института слепых. Вплоть до Октябрьской социалистической революции (1917) обучение незрячих строилось по немецким образцам, а отечественная тифло­педагогика пребывала под сильным влиянием немецко-саксонской школы.