Эдвард Брайант и Лианна С. Харпер Подземка 7 страница
Карлик злобно сверкнул глазами и ушел. Медленным, похоронным шагом они двигались на ожидающих солдат. Сандра видела их между покачивающихся голов тех, кто шел перед ней. Потом солдат заслонила толпа джокеров, стеснившихся у узких ворот: хромые и колченогие, они изо всех сил старались побыстрее преодолеть преграду. Многие из них несли на себе отметины вчерашних боев: перебинтованные головы, руки на перевязи – они демонстрировали их солдатам как знаки отличия.
Внезапно люди, шедшие перед ней, резко остановились, столкнувшись с шеренгой солдат; кто-то пихнул ее в спину с такой силой, что Сандра едва не упала. Она ухватилась за кого-то из тех, кто был впереди, ощутила под пальцами чешуйчатую кожу, увидела массивную, похожую на хребет ящерицы спину. Сзади все нажимали, и женщина закричала, попыталась упереться бессильными руками-прутиками. Мышцы под обвислой кожей задрожали от напряжения. Ей показалось, что она вот-вот упадет, потом напор вдруг ослаб. Она пошатнулась. В глаза ударило солнце, на миг ослепив ее. Сандра попятилась, пытаясь выбраться из свалки. Ее снова толкнули, она замахнулась в ответ, и резиновая дубинка ударила ее в висок.
Сандра вскрикнула – Суккуба вскрикнула.
Перед глазами у нее закружился радужный вихрь. Она провела руками по ране на голове – руки были странные, чужие. Смаргивая с ресниц кровь, она пыталась разглядеть их. Это были руки молодой женщины, и, пока Сандра тупо изучала их, ее накрыло волной чужих ощущений.
«Нет! Убирайся обратно, черт тебя побери! Только не здесь, не на этих улицах, не в такой толпе!»
Сандра отчаянно пыталась загнать Суккубу обратно, но в голове у нее все звенело от удара, и она не могла думать. Ее тело разрывалось, ежесекундно изменяясь, подстраиваясь под всех, кто окружал ее. Суккуба прикасалась к сознанию каждого из них и принимала облик сексуальных фантазий его обладателя. Она становилась то женщиной, то мужчиной, то молодой, то старой, то худенькой, то толстой. Суккуба в смятении разрыдалась. Сандра помчалась прочь, меняясь на каждом шагу, продираясь сквозь лес рук, пытавшихся схватить ее во внезапном приступе непонятной похоти. Суккуба реагировала как положено: она вытягивала ниточку желания и сплетала ее в кружево страсти. Восстание было окончено: позабыв обо всем происходящем, нарастающая лавина джокеров вперемешку с солдатами хлынула на зов плоти. Суккуба чувствовала и его тоже и попыталась пробиться к Грегу. Она не знала, что еще ей делать. Хартманн управлял всем этим; со вчерашней ночи она твердо это знала. Грег сможет ее спасти, потому что любит ее – он сам так сказал.
* * *
Камеры следили за тем, как сенатор Хартманн пробивается к воротам, где уже завязалось несколько схваток. Когда телохранители попытались удержать его, он отмахнулся от них.
– Черт побери, должен же кто-то попытаться, – передавали очевидцы его слова.
– Ух ты, классный материал, – пробормотал один из репортеров.
Телохранители переглянулись, пожали плечами и двинулись за ним.
Грег ощущал присутствие большинства своих кукол рядом с воротами. Черепаха сдерживал джокеров в другом конце парка, и Грег понял, что более удобный случай ему вряд ли представится. Если он сейчас заставит Гимли и иже с ним отступить, все остальные тоже повернут обратно. Не беда, если ночью восстание вспыхнет с новой силой: к тому времени сенатор уже сполна продемонстрирует свое хладнокровие перед лицом кризиса. Завтра утром все газеты будут кричать об этом, а его лицо и имя будут на всех телеканалах. Этого должно хватить, чтобы кандидатом от демократов выбрали именно его, да и в будущей кампании это должно послужить солидным козырем. Будет уже неважно, кого выдвинут республиканцы, Форда или Рейгана.
Удерживая на лице суровое выражение, Грег пробивался в самую гущу столкновения.
– Миллер! – кричал он, зная, что карлик где-то недалеко и обязательно его услышит. – Миллер, это Хартманн!
Одновременно он проник в сознание Миллера и загасил огонь, подогревавший клокочущий котел его ярости, залил его безмятежной лазурью. Он почувствовал внезапное облегчение, ощутил зачатки отвращения, которое вдруг начала вызывать у карлика вся ситуация. Хартманн снова дернул за ниточки, потянулся к затаенному где-то в глубине души карлика страху и заставил его окрепнуть, засиять ледяной белизной.
«Восстание вырвалось из-под контроля. Ты больше не владеешь ситуацией и не сможешь овладеть ею снова, если не подойдешь к сенатору. Слышишь, он зовет тебя. Прояви благоразумие».
– Миллер! – снова закричал Грег.
Он почувствовал, как карлик повернулся на голос, и раздвинул преграждавших ему дорогу солдат, чтобы видеть все происходящее.
Гимли был слева от него. Но когда Хартманн открыл рот, чтобы еще раз позвать его, то увидел, что все внимание джокера приковано теперь к воротам. Там, преследуемая толпой джокеров и солдат, бежала она.
Суккуба!
Ее фигура изменялась на глазах, лица и тела лихорадочно сменяли друг друга. В тот же миг она увидела Грега и с криком протянула к нему руки.
– Суккуба! – крикнул он в ответ и начал пробиваться к ней.
Кто-то схватил ее сзади. Суккуба вывернулась, но мгновенно попала в другие руки, вырвалась и упала наземь. Хартманн потерял ее из виду. Женщину плотным кольцом окружали джокеры: они отпихивали друг друга, молотили кулаками направо и налево, отчаянно пытаясь оказаться поближе к ней. Грег услышал преувеличенно громкий, сухой треск ломающихся костей.
– Не-е-ет!
Грег бросился бежать. В единый миг и Гимли, и восстание были забыты. Чем больше он приближался к ней, тем сильнее улавливал ее присутствие, ощущал зов ее чувственности.
Они бросались на нее, как собаки на кость, – разгоряченная, возбужденная толпа, избивающая ее, они рвали на части Суккубу и друг друга, пытаясь утолить свою страсть. Орава личинок, копошащаяся на куске мяса, яростные напряженные лица, скрюченные пальцы. Откуда-то из-под этой извивающейся кучи вдруг фонтаном брызнула кровь. Суккуба закричала: то был последний вопль мучительной агонии, который вдруг зловеще оборвался.
Хартманн почувствовал, как она умирает.
Те, кто окружал ее, расступились, и на их лицах был написан ужас. Грег увидел ее тело, распростертое на земле в луже крови. Одна рука была полностью вырвана из сустава, ноги изломаны под немыслимыми углами. А затем перед ним словно из тумана выплыло ее лицо – лицо мертвой Андреа Уитмен.
Волна гнева поднялась со дна его души. Она была столь яростной, что просто смела все остальное. Грег не замечал ничего вокруг: ни камер, ни своих телохранителей, ни репортеров.
Она принадлежала ему, но не была одной из его кукол, а они отобрали ее у него. Они насмеялись над ним, как и Андреа многие годы назад, как и все остальные, которые умерли. Он любил ее так сильно, как вообще был способен кого-либо любить. Грег вцепился в плечо солдата, который стоял над телом с расстегнутыми штанами, и рывком развернул его к себе.
– Ах ты, скотина! – кричал он, отвешивая солдату одну оплеуху за другой. – Какая же ты скотина!
Безудержная ярость, переполнявшая его душу, хлынула на его кукол. Гимли взревел своим неодолимым, как всегда, голосом:
– Видите? Видите, как они убивают?
Джокеры подхватили этот клич и бросились на солдат. Телохранители Хартманна, которых напугала эта внезапная вспышка уже почти было улегшихся волнений, подхватили сенатора под руки и потащили прочь от свалки. Он бранил их, упирался, пытался вырваться, но на этот раз они были тверды, как кремень. Они посадили его в машину и отвезли обратно в отель.
* * *
ХАРТМАНН, ВОЗМУЩЕННЫЙ ПРОИЗОШЕДШИМ
У НЕГО НА ГЛАЗАХ УБИЙСТВОМ,
НАПАДАЕТ НА ДЕМОНСТРАНТОВ.
КАРТЕР – НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНЫЙ ПОБЕДИТЕЛЬ
«Нью-Йорк таймс», 20 июля 1976 года
ХАРТМАНН ТЕРЯЕТ ГОЛОВУ.
КТО-ТО ДОЛЖЕН БЫЛ ДАТЬ ИМ ОТПОР, ГОВОРИТ ОН
«Нью-Йорк дейли ньюс», 20 июля 1976 года
* * *
После краха Грег попытался спасти хотя бы то, что было возможно. Он сказал замершим в ожидании репортерам, что его просто потрясло зрелище, свидетелем которого он стал, то чудовищное насилие, которому подверглась бедная Суккуба. Он пожал плечами, печально улыбнулся и спросил их: неужели эта драматическая сцена могла оставить равнодушным хоть кого-нибудь?
Когда от него наконец отстали, Кукольник уединился в своем номере. Там, в одиночестве, он просмотрел по телевизору репортаж о том, как съезд избрал Картера кандидатом в президенты от его партии. Он твердил себе, что ему плевать. Он твердил себе, что его час еще настанет. В конце концов, Кукольник остался цел и невредим, ничем не выдал себя. Никто не раскрыл его секрет.
В его мозгу Кукольник поднял руку и пошевелил пальцами. Нити натянулись; его куклы вскинули головы. Кукольник ощущал их эмоции, упивался вкусом их жизней.
Но в эту ночь пир его был горек.
Интерлюдия пять
"Тридцать пять лет дикой карты:
ретроспектива"
(Журнал «Тузы!», 15 сентября 1981 года)
«Я не могу умереть: я еще не посмотрел „Историю Джолсона“».
Роберт Томлин
«Они – исчадия ада; на лицах их – печать зверя, и число их на земле – шестьсот шестьдесят шесть».
Анонимный антиджокерский памфлет,
1946 год
"Они зовут это карантином, а не дискриминацией. Мы же не раса, говорят они нам, и не религия, мы больные, поэтому они имеют полное право держать нас в изоляции, хотя им отлично известно, что дикая карта не заразна. Да, недуг искалечил наши тела, зато у них смертельно поражены души".
Ксавье Десмонд
«Пусть болтают что хотят. Я все еще умею летать».
Эрл Сэндерсон-младший
«Я, что ли, виноват в том, что я нравлюсь всем, а вы – никому?»
Дэвид Герштейн (Ричарду Никсону)
«Обожаю вкус джокерской крови».
Граффити, нью-йоркское метро
«Плевать мне, как они выглядят, главное, кровь у них того же цвета, что и у всех остальных... во всяком случае, у большинства из них».
Подполковник Джон Кэррик, джокерская бригада
«Если я туз, не хотел бы я увидеть двойку».
Тимоти Уиггинс
«Хотите знать, туз я или джокер? Отвечаю: да».
Черепаха
"Я – джокер, я – безумец,
И имя мне – дурман.
Я затаился в лабиринте улиц
И жду, когда наступит тьма.
Я – змей, что гложет
Основанье мира".
Том Мэрион Дуглас
«Я очень рад, что „Малютку“ наконец вернули мне, но я не намерен покидать Землю. Эта планета стала мне домом, а те, кто пострадал от дикой карты, – мои дети».
Доктор Тахион,
по поводу возвращения его звездолета
«Они – дьявольское порождение Сатаны, Америки».
Аятолла Хомейни
«Теперь я вижу, что решение использовать тузов в операции по освобождению заложников было ошибкой, и принимаю на себя всю ответственность за провал этой операции».
Президент Джимми Картер
«Думай как туз, и сможешь победить как туз. Думай как джокер, и он сыграет с тобой злую шутку».
«Думай как туз!»
(Баллентайн, 1981)
«Американские родители серьезно озабочены засильем тузов и их похождений в прессе. Они подают плохой пример для подражания нашим детям, многие тысячи которых получают увечья и гибнут, пытаясь повторить их мнимые подвиги».
Наоми Уэзерс, Американская родительско-учительская ассоциация
«Даже их детишки хотят быть похожими на нас. Такова реальность 80-х. Пришло новое десятилетие, а мы – новые люди. Мы можем летать по воздуху, и нам для этого не нужны никакие самолеты, как их натуралу Джетбою. Натуралы пока об этом не догадываются, но их время прошло. Наступила эра асов».
Анонимное письмо в «Джокертаунский крик»,
1 января 1981 года
Джон Дж. Миллер Охотник
Если желаешь постичь подлинный облик вещей, не поддерживай и не выступай против.
Сэнцзань, «Синъсиньмин»
"Comes a Hunter "
I
Автобус спускался из безмолвной прохлады гор в липкий зной летнего дня в городе, и Дэниел Бреннан смотрел, как пейзаж постепенно теряет свой цвет. Бесконечные заасфальтированные автостоянки сменили луга и поросшие травой поля. Дома стали выше и подступали почти к самому шоссе. Темно-серые фонарные столбы вытеснили с обочин и центральной полосы деревья. Даже небо стало набрякшим и серым, предвещая ливень.
У здания портовой администрации он сошел вместе с другими пассажирами. Они бросились врассыпную по своим делам, озабоченные, как и все жители больших городов, и ни один из них не задержал на нем взгляд. Собственно, в нем и не было ничего такого, что могло бы заставить кого-либо посмотреть на него дважды.
Дэниел был высоким, но не чрезмерно, телосложения скорее гибкого, чем кряжистого. У него были большие руки – загорелые и покрытые рубцами, с набухшими венами и жилами, похожими на толстые провода. Лицо у него было смуглое, худое и ничем не примечательное. На нем была джинсовая куртка, потертая и выгоревшая на солнце, темная хлопчатобумажная футболка, чистые голубые джинсы и черные кроссовки. В левой руке он держал небольшую мягкую сумку, а в правой – плоский кожаный чемоданчик.
На 42-й улице, где стояло здание портовой администрации, было людно. Бреннан смешался с потоком прохожих и потек вместе с ним в ту часть Манхэттена, где оказалось лишь немногим менее убого, чем в нескольких более-менее приличных кварталах Джокертауна. Через несколько кварталов он отделился от толпы пешеходов и поднялся по стертым каменным ступеням «Ипсвичского герба», грязноватого отеля, который, по-видимому, обслуживал нужды местных проституток. Судя по его виду, дела у девиц шли неважно. Похоже, за развлечениями все предпочитали ходить в Джокертаун. Тамошние проститутки были дешевле и, если все то, что он читал, хоть на одну десятую было правдой, куда как пикантней.
Увидев его в одиночестве да еще и с багажом, портье явно заколебался, но все же взял у него деньги и направил в номер, в точности такой тесный и грязный, как он и ожидал. Бреннан закрыл дверь, поставил сумку на пол и осторожно уложил кожаный чемоданчик на продавленную кровать.
В комнате стояло настоящее пекло, грязные голые стены душили его, но открытое окно здесь едва ли помогло. Он улегся на постель рядом с чемоданчиком и уставился в облупившийся потолок, не замечая тараканов, устроивших гонки прямо у него над головой. В памяти у него снова и снова крутились слова письма, которое он получил накануне.
«Капитан Бреннан, он здесь. Я видел его, но, боюсь, он тоже заметил и узнал меня. Приходите в ресторан. Осторожно, но в открытую».
Подписи не было, но он узнал четкий и изящный почерк Мина. Адреса тоже не было, но Дэниел в нем и не нуждался. Мин несколько дней прятал его в своем ресторане, когда три года назад он тайно вернулся в Штаты. Ни на минуту он не усомнился, о ком именно говорил в своем письме старый друг.
Бреннан закрыл глаза и как наяву увидел лицо Кина – властное, худощавое, хищное. Он попытался заставить его исчезнуть. Ничего не вышло. Лицо улыбалось, оно насмехалось над ним. Потом расхохоталось.
Он сел на кровати и стал ждать темноты и того, что она должна была принести.
II
Воздух был спертый и застоялый; он наполнял ноздри Бреннана вонью семи миллионов человеческих тел, втиснутых в слишком тесное для них пространство. За три года жизни в горах он отвык от города, но еще не разучился пользоваться его преимуществами. Он был одним из тысячной толпы; его видели, но не замечали, слышали, но не запоминали люди, которые попадались ему навстречу, когда он шагал к ресторану Мина на Элизабет-стрит с кожаным чемоданчиком в руке.
Было еще не поздно, и по улицам бродили толпы потенциальных клиентов, но ресторан был закрыт. Это было странно.
В вестибюле, единственном помещении, в которое можно было заглянуть с улицы, было темно. С обратной стороны стеклянной входной двери висело объявление «Закрыто» на английском и вьетнамском языках. Трое оборванцев слонялись по улице перед входом, перебрасываясь шутками.
Дэниел дошел до угла, пытаясь скрыть внезапно кольнувшее его дурное предчувствие под маской внешнего спокойствия. Он проделал комплекс дыхательных упражнений, которому самым первым делом научил его Ишида, когда он решил придать своей жизни направление и начал постигать путь. Опасения, страх, нервозность, ненависть – все это сейчас ни к чему. Ему нужно неколебимое спокойствие ничем не замутненного горного озера.
Кин был все еще жив, никаких сомнений. Для него падение Сайгона было не более чем досадной неприятностью. Бреннан знал, что, хотя на это и требовалось время, Кин должен был создать разветвленную сеть агентов, столь же действенную и беспощадную, как и во Вьетнаме. За те несколько дней, которые ушли на то, чтобы написать письмо и доставить его адресату, эти агенты могли выследить Мина.
Завернув за угол, Бреннан, незамеченный остальными прохожими, прошмыгнул в переулок, граничащий с рестораном Мина. Он затаился за кучей мусора, прислушиваясь и приглядываясь. Его глаза не сразу приспособились к сумеркам, но, когда это произошло, все равно ничего не было видно, кроме роющихся в отбросах кошек.
Поставив чемоданчик на землю, он щелкнул застежками. В темноте различить что-либо было практически невозможно, но Дэниел мог собрать то, что лежало внутри, даже с завязанными глазами. Спустя несколько мгновений он держал в руках азиатский лук сорока двух дюймов в длину, сделанный из нескольких слоев стекловолокна, которым была армирована тисовая сердцевина. Отличный лук! Чтобы натянуть его, требовалось усилие в шестьдесят фунтов – достаточно, чтобы уложить на месте оленя, медведя или человека. Легонько ущипнув туго натянутую тетиву, капитан Бреннан улыбнулся низкому гудящему звуку, который она издала. Этот лук – его творение.
В чемоданчике также находились кожаная перчатка с тремя пальцами, которую Бреннан натянул на правую руку, и небольшой колчан со стрелами – его удалось прикрепить к поясу липучками. Он вытащил одну стрелу – охотничью, с широким наконечником с четырьмя острыми, как бритва, лезвиями, положил ее на тугую тетиву и, производя еще меньше шума, чем роющиеся в отбросах кошки, пополз к черному входу в ресторан.
Прислушался – тишина. Нажал ручку двери, обнаружил, что она не заперта, и приоткрыл ее на полдюйма. Из-за двери протянулась тоненькая полоска света, и выяснилось, что дверь ведет в образцово-аккуратную кухню, царство нержавеющей стали и белоснежного фарфора. Здесь тоже было безлюдно и тихо. Дэниел проскользнул внутрь, пригибаясь к полу, подобрался к двойной вращающейся двери, которая вела в обеденный зал, и осторожно выглянул в овальное окошечко, проделанное в двери. Картина, открывшаяся его глазам, была именно той, которую он боялся увидеть. От ярости вены на его шее вздулись, лицо побагровело.
Официанты, повара и посетители сбились в кучу в углу комнаты под бдительным оком парня с пистолетом в руках. Двое других прижимали Мина к белой стене, а третий избивал его ремнем, задавая какие-то вопросы. Лицо парня было окровавлено, глаза заплыли и превратились в щелки.
Кин узнал Мина и приказал выследить его. Мин был одним из немногих людей в Америке, способных опознать Кина и владевших информацией о том, что он хладнокровно и безжалостно злоупотребил своим положением генерала армии Республики Вьетнам, чтобы предать свою страну, своих людей и своих американских союзников. Бреннан, разумеется, тоже знал Кина как облупленного и догадывался о том, что, какое бы положение Кин ни занял в Америке, власти будут уважать его, прислушиваться к нему и, возможно, еще и бояться. С другой стороны, он, капитан Бреннан, дезертировавший из армии после позорной сдачи Сайгона, с тех самых пор был изгоем. Власти не знали, что он вернулся в Штаты, и он предпочел бы, чтобы они и дальше пребывали в неведении относительно его местонахождения.
Сунув руку в задний карман, Дэниел вытащил колпак с прорезями для глаз и натянул его на лицо от верхней губы до макушки. Он немного помедлил, глубоко дыша, чтобы обратить в ничто обуревавшие его эмоции, отрешиться от ярости и страха, от друга и от жажды мести – и даже от себя самого. Он обратился в ничто, чтобы стать всем. Затем бесшумно поднялся на ноги и вошел в зал, опустился на одно колено за столиком и нацелил свою первую стрелу.
Спокойные и уверенные слова Ишиды, его роши[96], всплыли в его памяти точно убаюкивающий звон огромного колокола: «Стань одновременно стрелком и целью, охотником и жертвой. Стань наполненным сосудом, ожидающим опорожнения. Когда наступит нужный миг, освободись от своего бремени, не думая и не ожидая подсказки, и тем самым познаешь Путь».
Бреннан смотрел, но не видел, не задумывался о том, в людей или тюки с сеном целится, он просто выпустил свою первую стрелу, потянулся к колчану на поясе, вытащил следующую, положил ее в выемку, поднял руку и натянул тетиву, и все это время его первая стрела все еще находилась в воздухе. Она поразила цель, когда стрелок готовился в третий раз. К тому времени, когда они сообразили, что на них напали, вторая стрела уже нашла свою цель, а четвертая отправилась в полет. Было уже слишком поздно.
Порядок выстрелов Дэниел выбрал еще до того, как погрузился в пустоту. Первой его жертвой стал парень, который держал на мушке заложников. Стрела ударила его в спину, под левую лопатку. Она пронзила сердце, прошла сквозь легкое и застряла в груди. Удар был так силен, что его швырнуло вперед, прямо в руки официанта. Они оба потрясенно уставились на окровавленное алюминиевое древко, торчащее из груди. Бандит открыл рот, чтобы выругаться или произнести последнюю молитву, но все слова утонули в хлынувшей крови. Ноги у него подломились, он мешком повис на руках державшего его официанта, и тот уронил бездыханное тело.
Те двое, что держали Мина, отпустили его. Он сполз на пол, а бандиты схватились за пистолеты, торчащие из-за пояса. Одному руку пригвоздило к животу еще прежде, чем он успел вытащить оружие, другого прибило к стене. Он выпустил пистолет и схватился за древко, пронзившее его, как булавка – муху. Последний, тот самый, который допрашивал Мина, обернулся, и стрела угодила ему в бок, под ребра, пронзила сердце и вышла через правое плечо.
Все это заняло ровным счетом девять секунд. Тишину нарушали лишь всхлипы бандита, пригвожденного к стене.
Бреннан пересек зал в десяток прыжков. Заложники до сих пор не оправились от потрясения и неподвижно стояли на месте. Двое головорезов были убиты на месте. Тот, которому стрела попала в живот, скорчился на полу в глубоком обмороке. Другой, пригвожденный к стене древком, которое пронзило ему грудь, все еще был в сознании. Его лицо исказил страх, и, когда он взглянул в глаза своему убийце, его всхлипы перешли в протяжный вой.
Вытащив из колчана еще одну стрелу, Дэниел ударил ею – широкое лезвие перерезало бандиту горло с такой легкостью, как будто это была бритва, – и хладнокровно отступил в сторону, чтобы его не забрызгало потоком хлынувшей крови, затем сунул стрелу обратно в колчан и опустился на колени рядом с Мином.
Он был очень плох. Руки и ноги у него были переломаны – должно быть, когда бандиты держали его, ему было очень больно, – кроме того, у него, похоже, было серьезно повреждено что-то внутри. Он часто и прерывисто дышал. Глаза затекли и скорее всего не сфокусировались бы, даже если бы ему и удалось открыть их.
– Ong la ai? – едва слышно прошептал он в ответ на осторожное прикосновение. – Кто вы?
– Бреннан.
Мин улыбнулся жуткой улыбкой. На губах у него запузырилась кровь.
– Я знал, что ты придешь, капитан.
– Не разговаривай. Тебе нужна помощь.
Вьетнамец покачал головой, это усилие дорого ему обошлось. Он закашлялся, и его лицо исказилось от боли.
– Нет. Я умираю. Я должен тебе рассказать. Это Кин. Нападение доказывает это. Они хотели знать, рассказал ли я кому-нибудь, но я ничего им не сказал. Они ничего не знают о тебе.
– Теперь узнают.
Мин снова закашлялся.
– Я хотел помочь. Как в старые времена. Как в старые времена.
Он начал бредить, и Дэниел поднял глаза на официантов.
– Вызовите «скорую», – приказал он. – И полицию. Скажите, что на улице перед входом еще трое. Шевелитесь.
Один из официантов бросился выполнять его приказания, а другие продолжали таращиться на них в немом недоумении.
–...Помочь тебе, – повторил Мин, – помочь тебе. – На миг он умолк, потом сделал нечеловеческую попытку говорить связно и внятно. – Ты должен выслушать. Рубец похитил Мэй. Я следил за ним, пытался найти место, где он держит Мэй, когда увидел их вместе с Кином в лимузине. Иди к Кристалис в Хрустальный дворец. Она может знать, где ее держат. Я не... смог... выяснить. – Его то и дело прерывали приступы кашля.
– Зачем они похитили ее?
– Из-за ее рук. Ее кровавых рук.
Бреннан стер со лба Мина выступившие капли пота.
– А теперь отдохни.
Но Мин не слушал и, приподнявшись, схватил Бреннана за руку.
– Найди Мэй. Помоги... ей.
Он снова откинулся назад, вздохнул. На губах у него вспухла кровавая пена.
– Toi met, – сказал он. «Я устал».
– Отдохни.
Дэниел осторожно опустил его на пол и присел на корточки, быстро мигая. «Еще один, – пронеслось у него в голове. – Еще одна смерть. И она тоже будет на совести Кина».
Он поднялся, огляделся по сторонам, но на лицах спасенных им людей был один лишь страх. Полиция будет задавать много ненужных вопросов. Например, о его имени. Найдется немало людей, которые рады будут узнать, что Дэниел Бреннан до сих пор жив и вернулся в Соединенные Штаты. Кин был лишь одним из них.
Надо было уходить, пока не приехала полиция. Он должен был распутать тоненькую ниточку, которую Мин оставил ему. Кристалис. Хрустальный дворец.
Но он зачем-то остановился, повернулся к освобожденным заложникам.
– Мне нужна ручка.
Один из официантов молча протянул ему фломастер. Бреннан на миг задумался. Ему хотелось, чтобы Кин по ночам просыпался в холодном поту и не находил себе места. До него дойдет не сразу, но постепенно, с каждой новой запиской, с каждым новым убитым агентом, он поймет, что происходит.
Он нацарапал свое послание на стене, рядом с бандитом, пригвожденным его стрелой: «Я иду за тобой, Кин». Он помедлил, прежде чем подписывать. Собственное имя для этого не годилось – оно лишило бы его такого могущественного сторонника, как страх перед неизвестным, и дало Кину, его агентам, а также людям в правительстве чересчур определенную зацепку. Он улыбнулся неожиданной мысли, которая вдруг пришла ему в голову.
Кодовое название последнего боевого задания его подразделения во Вьетнаме, когда Кин выдал их северным вьетнамцам, было «Операция Йомен». Кин может заподозрить, что за этим именем стоит Бреннан, но наверняка утверждать не сможет. Это будет отравлять его сон воспоминаниями о деяниях, которые, как он считал, давно сошли ему с рук. К тому же в этом имени была некая мрачная ирония.
Он подписал свое короткое послание «Йомен», а затем, подчиняясь какому-то внезапному наитию, нарисовал маленький туз пик, вьетнамский символ смерти и неудачи, и закрасил его. При виде его рисунка вьетнамские официанты и кухонные работники принялись перешептываться, а официант, который одолжил фломастер, отказался взять его обратно, быстро-быстро, совсем по-птичьи замотав головой.
– Ладно, – пожал плечами Дэниел. – Как мне добраться до Хрустального дворца?
Один из них кое-как объяснил дорогу, и Бреннан через кухню вернулся в темный переулок. Он разобрал лук, сложил его обратно в чемоданчик и отправился прочь, не дожидаясь полиции. Дэниел не стал снимать свой колпак и передвигался закоулками и темными улочками. Навстречу ему время от времени попадались такие же призрачные фигуры. Некоторые глазели на него, другие были поглощены своими делами. Никто не попытался задержать его.
Хрустальный дворец на Генри-стрит был частью трехэтажного дома с террасой длиной во весь квартал. Часть террасы была разрушена в ходе Великого Джокертаунского восстания семьдесят шестого года, и ее так и не восстановили. Часть руин разобрали, часть осталась лежать огромными кучами, подпиравшими рассыпающиеся стены. Проходя мимо, Бреннан заметил глаза – он не понял, человеческие или звериные, – горящие из щелей и трещин в кучах обломков. Рассматривать их поближе ему не захотелось. Он прошел по улице к уцелевшей части дома, поднялся по небольшой каменной лесенке на крыльцо, пересек небольшой вестибюль и оказался в главном зале, где было темно, многолюдно и дымно. Там и сям на глаза попадались явные джокеры, вроде толстого клыкастого коротышки, который продавал газеты у входа, или двухголового певца на маленькой сцене, который мурлыкал что-то даже благозвучное на мелодию Коула Портера. Некоторые казались вполне нормальными, если не приглядываться. Дэниел обратил внимание на одного мужчину, нормального, даже красивого, если бы не отсутствующие рот и нос, которые ему заменял длинный изогнутый хоботок наподобие комариного; он то и дело опускал его в свой бокал, как соломинку. Некоторые были в костюмах, привлекавших внимание к их необычности. Другие скрывали свое уродство за масками, хотя некоторые из тех, кто носил маски, были натуралами, или, на сленге джокеров, «натами».