ГЛАВА 2. Дневник начинается... 3 страница
На вокзале их провожал Сергей Михайлович. Поезд отходил. Он стоял, в длинном пальто, в шляпе, как видение из того, навсегда исчезнувшего мира.
В Кисловодске ее встречал Андрей. Там же она получила последнее письмо от Сергея Михайловича. Письмо шло очень долго. И в то время, когда она читала, его автор, блестящий петербургский щеголь, в грязных опорках, в кровоподтеках от ударов, с простреленной головой лежал на дне шахты; а другой царственный любовник, обезображенный серной кислотой, нашел пристанище на дне ямы в лесу под Екатеринбургом.
Уже в Париже мечта Маленькой К. наконец сбылась: великий князь Андрей Владимирович женился на ней. Его брат, Кирилл, стал русским императором в изгнании, а она – его законной родственницей…
«ТАМ, У ОКНА, В КОБУРГСКОМ ЗАМКЕ» (ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА)
В начале 1894 года стало ясно: жить Александру III оставалось недолго. Видимо, это было следствием того ужасного крушения поезда в Борках – он получил тогда ушиб, который развился в смертельную болезнь почек. Надо было срочно готовить брак наследника.
Внезапная смертельная болезнь императора закончила игру с участием Маленькой К.
Заработали дипломаты, – пошла непрерывная переписка между Петербургом и Дармштадтом.
В апреле в Кобурге была назначена свадьба брата Аликс – Эрни с Саксен-Кобургской принцессой Викторией-Мелиттой (в семье ее звали Даки). Император Вильгельм II, английская королева, бесчисленные принцы съезжались в Кобург. На пороге грозного нового века состоялся один из последних блестящих балов королевской Европы.
Россию представлял мощный десант великих князей. Приехал и священник, отец Иоанн Янышев – духовник Царской Семьи. Его присутствие ясно говорило о самых серьезных намерениях прибывших. Прибыла в Кобург и Екатерина Адольфовна Шнейдер – она учила русскому языку Эллу, родную сестру Аликс. В случае успеха дела она должна была обучать русскому языку гессенскую принцессу. И, конечно же, приехала любимая сестра Элла.
Итак, на свадьбе Эрни должна была произойти помолвка Аликс. Это знали все.
Из дневника Николая:
«5 апреля… Она замечательно похорошела, но выглядела чрезвычайно грустной. Нас оставили вдвоем, и тогда начался меж нами тот разговор, которого я давно очень желал и… очень боялся. Говорили до 12 часов, но безуспешно: она все противилась перемене религии, она, бедная, много плакала, расстались более спокойно…»
Все утопало в сирени. Холодная прекрасная весна. Так начались эти дни. Несмотря на ее отказ, он был радостно спокоен, он знал, что все их родные за этот брак, и главное – он знал, что она его любит. Было правило, которое он открыл для себя, дважды оказавшись на краю гибели: во всем полагаться на Бога. Этим он будет руководствоваться всю дальнейшую жизнь. Но в те кобургские дни, нарушая это правило, он очень настойчив. Девушка, которую он хотел в жены, была глубоко религиозна. И он щемяще жалел ее, понимая, что значила для нее перемена религии. И, любя ее за это отчаяние и слезы, он своей ласковой настойчивостью помогал переложить на него ответственность за решение.
А она… она много плакала в эти дни.
Впоследствии она много раз будет писать, как трудно ей было принять это решение – поменять религию. Конечно, религия играла огромную роль в ее жизни. Но ведь и ее прабабушки, гессенские принцессы, отправлявшиеся в далекую Россию, меняли религию. И ее сестра Элла, принявшая православие, была счастлива в новой религии. Нет-нет, было еще что-то, отчего она плакала все эти дни. И это «что-то» она не могла выразить словами: натурам экзальтированным, нервным в решающие минуты судьбы дано предчувствовать будущее. Не оттого ли она почти с ужасом, из последних сил, пыталась говорить ему «нет»?
«7 апреля. День свадьбы Даки и Эрни. Началось с того, что я опоздал на завтрак, и мне пришлось идти петухом перед толпой на площади. В 12 часов все собрались наверху, и после подписания акта гражданского брака пошли в церковь. Эрни и Даки – хорошая пара. Пастор сказал хорошую проповедь, содержание которой удивительно подходило к существу переживаемого мной вопроса. Мне в эту минуту страшно захотелось посмотреть в душу Аликс. После свадьбы был фамильный обед… Молодые уехали в Дарм-штадт. Пошли гулять с дядей Владимиром, доползли, наконец, до замка… Подробно осмотрели музей оружия. Обедали у тети Мари, в мундирах, из-за императора, который штатского не одевает. И затем пошли, скорее перебежали, под ливнем в театр. Давали первый акт „Паяцев“.
Как весело ему было карабкаться на гору в этот замок, а потом вечером перебегать улицу и в мокром мундире сидеть в театре! Ему все было тогда весело, потому что он знал: все должно случиться и уже завтра обязательно случится! И он любил их всех: милый Эрни, милая Даки, милый Вилли, так смешно обожавший мундиры, и милый дядя Владимир…
«8 апреля (число трижды подчеркнуто им в дневнике. – Авт.). Чудный, незабвенный день в моей жизни! День моей помолвки с дорогой, ненаглядной моей Аликс. После разговора с ней мы объяснились между собой… Какой радо-стью удалось обрадовать дорогих папґа и мамґа. Я целый день ходил как в дурмане, не сознавая, что, собственно, со мной приключилось… Потом был устроен бал. Мне было не до танцев, ходил и сидел в саду с моей невестой. Даже не верится, что у меня – невеста».
В письме к матери он описал подробнее странное отчаяние и слезы Аликс:
«Она плакала все время, и только от времени до времени произносила шепотом: „Нет, я не могу…“ Я, однако, продолжал настаивать и повторять свои доводы, и хотя этот разговор длился 2 часа, он не привел ни к чему… Я передал ей ваше письмо (письмо датской принцессы, счастливо сменившей свою религию. – Авт.), и после того она не могла уже спорить… Она вышла к нам в гостиную, где мы сидели с Эллой и Вильгельмом (ах как ждал император этого брака! – Авт.), и тут, с первого слова, она согласилась. Одному Богу известно, что произошло со мной. Я плакал, как ребенок, и она тоже. Нет, дорогая мамґа, я не могу выразить, как я счастлив. Весь мир сразу изменился для меня: природа, люди – все мне кажутся добрыми, милыми и счастливыми. Я не могу даже писать, до того дрожат мои руки… Она совершенно переменилась, стала веселой, забавной, разговорчивой».
Он подарил ей кольцо с рубином и вернул ту самую брошь – когда-то подаренную на балу. Она носила его кольцо на шее, вместе с крестом, и брошь всегда была с ней.
Из ее письма в 21-ю годовщину помолвки:
«8 апреля 1915 года. Мои молитвы витают вокруг тебя в нашу годовщину. Ты знаешь, я сохранила… платье принцессы, которое я носила в то утро. И я буду носить твою дорогую брошку».
В 22-ю годовщину: «8 апреля 1916 года. Я хотела бы крепко обнять тебя и вновь пережить наши чудные дни жениховства. Сегодня я буду носить твою дорогую брошку… Я все еще чувствую твою серую одежду… ее запах – там, у окна, в кобургском замке…»
В грязном кострище, где сожгли их одежду утром 17 июля 1918 года, будет найден бриллиант в 12 карат. То, что осталось от броши. Она была с ней до конца.
Но тогда… как он был счастлив тогда! И она тоже старалась быть счастливой. Но все-таки продолжала плакать и в эти дни. Окружающие ничего не понимали. Наблюдая ее слезы, простодушная фрейлина записала в дневник то, что должна была записать: Аликс не любит своего будущего супруга. Да она и сама не понимала своих слез…
«Те сладкие поцелуи, о которых я грезила и тосковала столько лет и которые уже не надеялась получить… Если на что-то я решусь – то уже навсегда. То же самое в моей любви и привязанности – слишком большое сердце, оно пожирает меня…» (Письмо от 8 апреля 1916 года.) А он – он был безоглядно счастлив. Всю жизнь он весело будет вспоминать, как играл оркестр в кобургском замке и как во время брачной церемонии, утомленный обедом, засыпал дядя Альфред (герцог Эдинбургский) и с грохотом ронял свою палку… Как он верил тогда в будущее! И все эти дяди и тети (королева, император, герцоги, принцы, князья), еще решавшие тогда судьбы народов, толпились в залах кобургского замка и тоже – верили в будущее. Если бы они смогли тогда увидеть будущее!
Молодожены Эрни и Даки, «хорошая пара», уже вскоре разойдутся, сестра Элла погибнет на дне шахты. Дядя Вилли, столь любящий военные мундиры и ожидающий военного союза с Россией, начнет войну с Россией. И дядя Павел, танцующий сейчас мазурку, будет лежать с простреленным сердцем, и сам Ники…
«Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя, говорит Господь».
9 апреля Александр Волков был отправлен своим хозяином, великим князем Павлом, передать подарок по случаю помолвки. Он застал Николая и Александру в гостиной: они сидели на диване, держась за руки. Они были поглощены друг другом, и Николай не сразу заметил Волкова:
– А, это ты, милый друг Волков!
И Волков был тоже – милый. Все были «милые» (любимое слово Николая).
В это время Екатерина Адольфовна Шнейдер уже занималась с Аликс русским языком. Они спрягали глаголы, и Аликс аккуратно записывала их в тетрадь. Она любила учиться.
Я листаю ее учебные тетради: Аликс училась языку, спрягая три глагола – «забыть», «петь» и «верить».
Забыть! Забыть – все, что она необъяснимо предчувствует. И верить! И петь!
Ее учительница, Екатерина Шнейдер, станет гоф-лектрисой при императорском дворе и в 1917 году добровольно отправится в ссылку со своей ученицей. В 1918 году за тысячу километров от Петербурга, на дороге к ассенизационным ямам, расстреляют старую гоф-лектрису.
Счастливейшие дни после помолвки. Поэтическая любовь в стиле Гёте: они ездят с Аликс в шарабане, собирают цветы по окрестностям…
Наступает Пасха… В Страстную субботу приехавшие из Петербурга певчие открывают принцессе торжественную благодать православного богослужения. С певчими приехал фельдъегерь из Петербурга – он привез подарки, письма царя и царицы и орден – ей, Аликс…
12 дней прошли. «20 апреля… Поехал с Аликс на станцию и там простился с нею. Как пусто мне показалось, когда я вернулся домой… Итак, придется провести полтора месяца в разлуке. Я бродил один по знакомым и дорогим мне теперь местам и собирал ее любимые цветы, которые отправил ей в письме вечером…»
«21 апреля. Завтракали… у моего прибора стояла прежняя карточка Аликс, окруженная знакомыми розовыми цветами…»
Аликс уехала в Англию, в Виндзор, к королеве Виктории. Но уже через полтора месяца яхта «Полярная Звезда» подошла к английскому берегу. Это была любимая яхта Николая, и она станет любимой яхтой Аликс и их детей. Яхта вошла в Темзу.
«Проводили целые дни вместе, катались на лодке, устраивая на берегу пикники, – настоящая идиллия… Но затем мы должны были отправиться в Виндзор. Впрочем, не могу жаловаться – бабушка (королева Виктория. – Авт.) была очень любезна и разрешила нам выезжать без всяких компаньонов… Признаюсь, я никак не ожидала от нее этого…» Даже пуританский этикет двора королевы Виктории уступил этой любви!
Все это время она вписывает ему в дневник свои любимые изречения: «Счастье и нужду переживают они вместе – и от первого поцелуя до последнего вздоха они о любви лишь поют друг другу». «Всегда верная и любящая, преданная и чистая, и сильная, как смерть».
Так слово «смерть», записанное ее рукою, появилось в его дневнике.
«11 июля. Грустный день расставанья, разлуки после более месяца райского блаженного житья. На „Полярной Звезде“ получил письмо от Аликс. Совсем устал и грустен».
Расставаясь, они договорились писать друг другу. Сказка братьев Гримм: уходящая яхта, башни королевского замка, принцесса и цесаревич…
Отголосок этой сказки сохранился в загаженной охраной, испещренной похабными изображениями уборной в их последнем доме в Екатеринбурге… В 1918 году, после их гибели, в этой уборной за трубами была найдена маленькая книжечка с шифром и надписью:
«Для моего … любимого Ники полезно употреблять, когда он вдали от своего „спицбуп“. От любящей Алисы. Осборн, июль 1894».
Это была книжечка шифров для их будущей переписки (она обожала таинственность), которую дала ему «любящая Алиса» тогда – в счастливые июльские дни в Осборне.
Ники и Аликс – «хорошая пара». Расставшись, они почти ежедневно пишут друг другу письма.
Тонкие листочки с маленькими коронами – их письма. Он пишет ей из замка в Спале, где он охотится, из императорского поезда, который везет его в Ливадию к умирающему отцу… Сотни его писем. И сотни ее ответов… Бесконечные заклинания любви.
В начале октября в Дармштадте Аликс получила телеграмму, срочно вызывавшую ее в Крым: Александр умирал. В Берлине на вокзале ее провожал император Вильгельм (какие у него были надежды!). Он знает твердый, неумолимый характер прелестной Аликс и мягкость милого Ники. Он не сомневается, кто будет руководить в этом союзе. И верит: она не забудет свою родину.
Но он плохо знает гессенскую принцессу.
«Мой народ стал твоим народом, и мой Бог стал твоим Богом». Так ее учило прошлое гессенских принцесс, уезжавших в далекие земли.
Император умирал. В спальню к умирающему медленно идет знаменитый доктор Захарьин. Доктор страдает одышкой, он не может пройти и нескольких шагов, чтобы не присесть, поэтому вся зала по пути в спальню уставлена креслами.
В спальне императора – священник Иоанн Кронштадтский и духовник царя отец Иоанн Янышев. И доктора. Они встретились около умирающего: бессильная медицина и всесильная молитва, облегчившая ему последние страдания.
Все кончено. Двери спальни отворились. В огромном вольтеровском кресле тонет тело мертвого императора. Императрица обнимает его. Чуть поодаль стоит бледный Ники. Император скончался, сидя в кресле.
ГЛАВА 3.«Голова кругом, верить не хочется…»
(Дневник молодого царя) «20 октября 1894 года. Боже мой! Боже мой! Что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого папґа. Голова кругом, верить не хочется, кажется до того неправдоподобно, ужасная действительность! Все утро мы провели около него. Около половины третьего он причастился Святых Тайн. О, Господь! Больше часа стоял у его изголовья и держал за голову. Это была смерть святого…»
«21 октября. И в глубокой печали Господь дает нам радость тихую и светлую. В десять часов моя Аликс была миропомазана. Была отслужена панихида, потом другая… Выражение лица у дорогого папґа чудное, будто хочет засмеяться. Было холодно, и ревело море.
Было брожение: где устроить мою свадьбу, – мамґа и я, что все-таки лучше это сделать здесь, пока дорогой папґа под крышей дома, а все дяди против, говорят, что мне надо сделать это в Питере».
И дяди победили. Как только умер Александр – сразу становится слышен их голос.
Как всегда, восшествию на престол сопутствовали слухи. По одной версии, вдовствующая императрица хотела заменить Николая своим любимым сыном Михаилом и пыталась заставить Николая отречься.
Но это лишь слухи. Знаменитый министр ее мужа и сына – С.Ю.Витте в своих «Воспоминаниях» привел свою беседу с императрицей о Николае:
«– Вы хотите сказать, что Государь не имеет характера императора?
– Это верно, – отвечает Мария Федоровна, – но ведь в случае чего его должен заменить Миша, а он имеет еще меньше воли и характера».
Так что скорее справедлив другой слух, также вышедший из стен дворца. Александру не было и 50 лет, когда он умер. Этот гигант казался вечен, и когда Николай вдруг узнал о смертельной болезни отца, им овладел страх. Панические его восклицания приводит в своих мемуарах и его друг Сандро… Николай умолял позволить ему отречься от престола. Но Александр был непреклонен: закон о престолонаследии обязан соблюдаться – Николай должен принять трон. И в ответ на покорное согласие Николая ему и разрешили взять в жены гессенскую принцессу.
А потом был Петербург, хмурый осенний день. На перрон Николаевского вокзала прибыл траурный поезд. Среди встречавших гроб Александра – все тот же Витте.
«Новый император прибыл в Петербург со своей невестой, будущей императрицей, в которую, как говорят, он влюблен», – записал Витте.
Предчувствия Аликс начали сбываться: она въехала в Петербург вслед за гробом.
Похороны продолжались долго. Когда митрополит говорил свою очередную длинную речь, вдовствующая императрица не выдержала: с ней начался истерический припадок, и она все кричала: «Довольно! Довольно! Довольно!»
Императора похоронили в Петропавловском соборе. В стране был объявлен годичный траур. Но их свадьба должна была состояться через неделю – в день рождения его матери. До свадьбы они жили раздельно: она у сестры Эллы, во дворце великого князя Сергея Александровича, а он – «в милом Аничковом» вместе с матерью.
«Моя свадьба была продолжением похорон, только меня одели в белое», – скажет потом Аликс своей подруге Вырубовой.
«13 ноября 1894 года. Аничков. В одиннадцать пошли к обедне в нашу милую церковь. Грустно и больно было стоять… зная, что одно место останется навсегда пустое. Словами не выразить, как тяжело, как жаль дорогую мамґа!.. Виделся с милой Аликс за чаем. Затем простился с ней в восемь часов, больше нельзя видеться! До свадьбы! Мне все кажется, что дело идет к чужой свадьбе, странно при таких обстоятельствах думать о своей собственной женитьбе…»
Но почему так торопились со свадьбой? Почему не подождали положенных сорока дней после смерти отца?
14 ноября был последний день перед началом поста. Пост должен продлиться до начала января. Так что надолго пришлось бы отложить эту свадьбу…
«14 ноября. День моей свадьбы. После общего кофе пошел одеваться. Я надел гусарскую форму и в одиннадцать с половиной поехал с Мишей в Зимний. По всему Невскому войска. Мамґа с Аликс. Пока совершали туалет в Малахитовой зале, мы все ждали…»
И, наконец, она появилась: серебряное платье с бриллиантовым ожерельем, сверху наброшена золотая парчовая мантия, подбитая горностаем, с длинным шлейфом. И на голове – в огне бриллиантов сквозная корона. Новая императрица.
«В десять минут первого начался выход в Большую церковь, откуда я вернулся женатым человеком… Нам поднесли громадного серебряного лебедя от семейства. Переодевшись, Аликс села со мной в карету с русской упряжью, и мы поехали в Казанский собор. Народу на улицах было пропасть… По приезде в Аничков во дворе почетный караул от лейб-гвардии уланского полка. Мамґа ждала нас хлебом-солью… Весь вечер отвечали на телеграммы… Завалились спать рано, так как у нее разболелась голова».
Это грубоватое гвардейское «завалились спать» скрывало его смущение, страх перед таинством девства. А она? Он не зря отмечает ее головную боль. Ее фрейлина скажет: «Она бледна и грустна…» В брачную ночь Аликс решает написать в его дневник о своем счастье. Но появляются странные слова: »…когда эта жизнь закончится, мы встретимся вновь в другом мире и останемся вместе навечно…» Ее мучила та же тоска и странный ужас.
«ВСЕ ПОЛНО МИРА И ОТРАДЫ» (ДНЕВНИК МОЛОДОГО МУЖА)
Вдовствующая императрица постаралась подольше держать их у себя: первое время они жили в Аничковом дворце.
«15 ноября. Итак, я женатый человек…»
«16 ноября. Виделся с милой Аликс за все утро только час. Поехали покататься… Странно сидеть с ней рядом в Питере».
«17 ноября. Невообразимо счастлив с Аликс. Жаль, что занятия отнимают столько времени, которое так хотелось проводить исключительно с нею…»
Она стесняется своего плохого русского языка. Происходит мучительное для деятельной натуры – она должна наблюдать, как вдовствующая императрица и министры руководят ее Ники. Но в его дневнике все чаще слышится ее голос. Она вписывает туда наставления: «Сперва твой долг, потом – покой и отдых…» «Не бойся опасности, Господь близ тебя и охраняет». Гармония их союза – его мягкость и ее твердость.
Годичный траур: нет балов, увеселений, и они предоставлены самим себе. Он – после занятий, «которые отнимают так много времени», а она – весь день. В 3 часа, освободившись от докладов министров и прочих государственных дел (здесь следует вписать «наконец-то»), они выезжают из Аничкова дворца и едут кататься на Невский, потом уже в Зимний дворец, где устраивается их квартира, а потом возвращаются в Аничков. Вечерами он читает ей вслух, как прежде читал ему отец. Когда выпал первый снег, они уехали в Царское Село и там впервые жили одни целую неделю.
В последний день года они сделали запись в его дневнике.
Он: «Вместе с таким непоправимым горем Господь наградил меня счастьем, о котором я не мог даже мечтать, дав мне Аликс».
Она: «Последний день старого года. Какое счастье провести его вместе. Моя любовь выросла такой глубокой, сильной и чистой – она не знает предела. Да благословит и хранит тебя Господь». И стихи Лермонтова: «Прозрачный сумрак, луч лампады, Кивот и крест – символ святой. Все полно мира и отрады…»
Любовь заполняет их.
Когда он вступил на престол, от него столько ожидали… Вечное российское ожидание нового хорошего царя! Уже был создан его образ: наследником он пытался ускользнуть из дворца, чтобы спокойно погулять (жаждет свободы!). Еврейка, в которую он был влюблен (не будет угнетать инородцев). Обер-полицмейстера он посадил на гауптвахту на сутки (конец своевольству полиции)… Эти надежды родили бесконечные прошения земств – о всяческих реформах.
И Победоносцев решил: пора осадить! Должно произнести соответствующую речь. Речь, естественно, написал царю сам Победоносцев.
17 января (17!) 1895 года молодой император и новая императрица (крестившаяся в Феодоровском соборе и именовавшаяся теперь Александрой Федоровной) впервые показались стране.
«В милом Аничковом дворце» сошлись представители земств, городов, казачества. Вид множества людей, которые, по утверждению Победоносцева, таили крамолу и которых он должен был осадить, поверг застенчивого Николая в смятение. В барашковой шапке императора лежал текст.
Он начал читать слишком громко, срывающимся фальцетом:
«В последнее время в некоторых земских собраниях послышались голоса людей, увлеченных бессмысленными мечтаниями…»
От смущения последнюю фразу речи он вдруг прокричал, глядя в упор на старика, представителя тверского дворянства. При царственном окрике у старика от ужаса вылетело из рук золотое блюдо с хлебом-солью, которые, по древнему обычаю, земцы готовились преподнести новому Государю.
Золотое блюдо, звеня, покатилось по полу, хлеб развалился, и врезанная в него золотая солонка катилась вслед за блюдом. Безукоризненно воспитанный царь сделал то, что надлежало сделать молодому человеку, когда что-то падает из рук старика: Николай попытался поднять блюдо, чем окончательно всех смутил. Министр двора, старый Воронцов-Дашков, поспешно бросился вслед за блюдом. Блюдо поймали.
Знатоки примет горестно вздохнули, ожидая печалей в будущем царствовании.
Граф Ламздорф, будущий министр иностранных дел, запишет в свой дневник:
«19 января 1895 года. В городе начинают сильно нападать на позавчерашнюю речь императора, которая произвела самое тягостное впечатление… И молодую императрицу также упрекают, что она держалась, будто аршин проглотила, и не кланялась депутациям».
Аликс была столь же застенчива, как и ее супруг. Но защищалась от смущения – царственностью.
«БОГОМ ПОСЛАННУЮ ДОЧКУ…» (ДНЕВНИК МОЛОДОГО ОТЦА)
Летом они поехали на юг, в Крым, в тот самый Ливадийский дворец, где так недавно умер в кресле отец-император. Мать, брат Миша, Сандро, товарищ его детских игр, и жена Сандро – сестра Ники Ксения. Ксения ждала ребенка.
«31 июля 1895 года. После чая занимался, когда вдруг узнал, что у дорогой Ксении родилась дочь Ирина. Немедленно Аликс и я полетели на ферму. Видели Ксению и маленькую племянницу. Слава Богу, все окончилось благополучно…»
Эта кричащая в колыбели Ирина станет женой Феликса Юсупова, главного убийцы Распутина.
Ждала ребенка и Аликс.
Осенью они вернулись в Петербург, в Царское Село. С этого года и до конца царствования Царское Село – главный дом его семьи. «Милое, родное, дорогое место». В парке, среди маленьких искусственных озер, неподалеку от роскошного Екатерининского дворца, стоял полускрытый деревьями небольшой белый Александровский дворец. В нем они жили. В ночь на 3 ноября из Гатчины туда была вызвана вдовствующая императрица.
«3 ноября, пятница. Вечно памятный для меня день, в течение которого я много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях, бедная. Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 часов ночи дорогая мамґа приехала из Гатчины. Втроем с ней и Эллой находились неотступно при Аликс. В 9 часов ровно услышали детский писк, и все мы вздохнули свободно! Богом посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой».
«6 ноября. Утром любовался нашей прелестной дочкой. Она кажется вовсе не новорожденной, потому что такой большой ребенок, с покрытой волосами головкой».
Русская няня (помощница старшей няни-англичанки) сказала, что «покрытая волосами головка» – непременная примета будущего счастья девочки.
В 1918-м ей «повезет» – она будет стоять рядом с матерью в той полуподвальной комнате. «Царица и Ольга попытались осенить себя крестным знамением, но не успели. Раздались выстрелы». (Из показаний стрелка охраны А.Стрекотина.)
Дочка растет. Фотография, сделанная им: Аликс и рядом с матерью, на слабых ножках, крошечная Ольга. И он по-детски все сравнивает ее с дочерью своей сестры: «21 марта 1896 года. За обедней привели своих дочек к Святому Причастию. Наша была совершенно спокойна, а Ирина немного покричала».
«1 апреля. Ксения принесла Ирину к ванне нашей маленькой. Они весят то же самое, 20 фунтов, но наша дочка толще».
Рождение совпало с концом траура. Блестящий бал состоялся в Зимнем дворце: тысячи приглашенных, оркестр играет полонез, церемониймейстер трижды ударяет в пол своим жезлом, арапы в белых чалмах распахивают двери. Все склоняются в поклоне: появляются он и она.
Аликс по-прежнему плохо говорит по-русски, и пребывание на людях – труд для нее. Она царит дома, в Цар-ском Селе.
Страной правит мать и ее люди. Есть версия: зажатая железной волей мужа, властолюбивая мать наконец-то распрямилась. На самом деле все трагичнее и проще. Вдовствующая императрица (тетя Минни – так звали ее в Романовской Семье) слишком хорошо знала своего сына. И боялась, что кто-то непременно станет влиять на доброго Ники (Аликс она тогда в расчет не принимала). Им мог быть великий князь Сергей Александрович – прямолинейный ретроград – или другой брат покойного царя – Владимир, столь же очаровательный, сколь неумный. Или милый, но легкомысленный третий брат Александра, Павел. Влияние любого из них могло стать роковым для империи. В себя эта деятельная женщина верила, она многому научилась у Александра III.
В дневниках Витте есть красочное описание: «Спросите матушку» – так отвечает Николай Витте по поводу назначения очередного министра.
И в другом месте, и опять в трудную минуту: «Я спрошу мою матушку».
Мария Федоровна проявляет прозорливость: ее протеже при Ники становится Сергей Юльевич Витте, министр финансов ее мужа. Витте – это целая эпоха: сторонник реформ, либерал, точнее – умеренный либерал, каким и должно было быть после мороза, который свирепствовал при Александре III. Витте знал: в России нельзя слишком быстро менять температуру. Но главным советчиком оставалась мать.
На первых порах императрица-мать старается всюду появляться рядом с сыном.
Вера Леонидовна:
«В то время вдовствующая императрица вдруг удивительно помолодела. Весь Петербург занимала тогда эта загадка. Говорили, что эта потрясающая женщина решилась на операцию, которую сделали ей в Париже. Она услышала об этой операции от будущей английской королевы – принцессы Александры, точнее сказать, увидела ее плоды. Несмотря на возраст, принцесса буквально потрясала всех своим молодым лицом. Это чудовищная операция: сначала острой ложечкой снимают с лица эпидермис, и лицо превращается в сплошную рану. Рану примачивают, подлечивают, и на лицо наносят прозрачный лак. С этим новым, нежным и чистым лицом приходится обращаться очень бережно – чтоб не попортить лак. А дальше еще мучительней: расширяя волосяной канал, вставляют длинные ресницы. Вся операция требует героизма».
Бедной женщине пришлось решиться на эту боль – рядом с молодым императором должна была быть молодая мать.
Она стоит рядом с сыном в начале его царствования, умная и властная, а потом… потом ей выпадет все страшное, что может выпасть на долю матери: смерть всех сыновей, внука и внучек и гибель империи, которую всю жизнь создавал ее муж. Она будет жить в Копенгагене, последняя оставшаяся в живых русская императрица, обломок великого кораблекрушения.
«ВСЕ, ЧТО ПРОИЗОШЛО… КАЖЕТСЯ СНОМ»
В древнем Успенском соборе в Москве венчаются на царство русские государи.
6 мая со всей большой Романовской Семьей император-ский поезд отбыл в Москву.
«6 мая 1896 года. В первый раз после свадьбы нам пришлось спать раздельно. Очень скучно… Встал в 9. После кофе отвечал на телеграммы. Даже на железных дорогах они не оставляют в покое. В Клину дядя Сергей (его бывший командир великий князь Сергей Александрович, ставший московским генерал-губернатором. – Авт.) встретил нас. Приехали в Москву в 5 часов, при ужасной погоде: дождь, ветер и холод…»
По обычаю перед торжественным въездом в Москву для коронования Государь и Государыня должны жить в старом Петровском дворце, находившемся за Тверской заставой, в версте от тогдашней Москвы. Здесь, во дворце-замке, построенном Екатериной Великой в память победы над турками, – с готическими окнами, романтическими башнями, они жили три дня.