Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 4 страница
Дима задумчиво рассматривал фотографии лагеря Аль-Башира, расположенного в Базаргане, севернее Тебриза, почти у самой азербайджанской границы. Снимки делались со спутника в течение последних сорока восьми часов. Команда сбора информации в рекордный срок подготовила трехмерный план лагеря и всех его зданий, а также полный анализ: сколько там комнат, имеются ли подвалы, откуда подведено электричество, из чего сделаны двери и оконные рамы, есть ли решетки на окнах, какое в них стекло — закаленное или пуленепробиваемое, и, наконец, имеются ли сточные трубы.
Черный «мерседес-гелендваген», якобы принадлежавший Кафарову, выделялся среди скопления грузовиков и пикапов. Не поднимая головы, Дима обратился к троим «помощникам»:
— А наземное наблюдение не ведется?
Арков из Отдела рекогносцировки шагнул вперед:
— Эти снимки были получены с нашего новейшего микроспутника SSR-восемьсот девять и переданы всего два часа назад. Мы можем вывести их на экран и получить практически живую картинку.
— По крайней мере, узнаем, если они пошлют кого-то за пиццей.
Арков, очевидно, не понял сарказма. Не зная, что ответить, он провел указкой вдоль линий на фото:
— На снимке ясно виден периметр.
Дима понимал, что для людей, подобных Аркову, его присутствие здесь означает нарушение протокола. Это святилище ГРУ предназначалось только для избранных, посторонние сюда не допускались, и Арков с трудом скрывал недовольство. Диму раздражала его манера держаться; он походил на дистанционно управляемого робота. У Димы прямо руки чесались — так хотелось сбить этого робота с ног и вытащить у него из брюха проводки.
Кролль, сжимая в желтых от табака пальцах куцый окурок двадцатой за сегодня сигареты, поднял взгляд от своего ноутбука и обратился к роботу:
— Он хочет знать, какой высоты эти стены.
Арков надменно взглянул на Кролля, словно на бомжа, зашедшего погреться в кафе. Однако, если вспомнить, что Кролль жил в машине, то выглядел он сегодня на удивление прилично. Впервые его пиджак и брюки были не мятыми, он даже побрился.
Когда Арков открыл рот, чтобы ответить, его нос, казалось, задрался вверх.
— Как я уже говорил, в настоящее время у нас нет возможности это установить.
Дима был готов ко всей этой чепухе и решил не тратить силы на борьбу с бюрократами. Компьютеры и камеры были полезными штуками, но его стихией являлось поле боя, реальный мир, а не этот модный офис, набитый канцтоварами и манекенами, не способными отличить Белый дом от собственной задницы. В Африке он видел парней, ровесников Аркова, которые были закаленными ветеранами, знали о войне не меньше Димы, но не умели читать. Для Димы этот человек воплощал все пороки современной России. Торжество самодовольства над профессионализмом.
Арков продолжал гнуть свое:
— Тщательный анализ самой последней информации показал, что существует возможность проведения операции с применением вертолета.
Кролль угрожающе нахмурился:
— Сейчас будет операция с применением яйцерезки, если ты не достанешь нужную ему информацию. БЫСТРО.
Дима, не отрываясь от бумаг, добавил:
— Мне также необходим полный анализ передвижений транспорта и оценка количества боевиков в лагере. Внимательно смотрите на форму, знаки различия и оружие.
— Это займет…
— У вас полчаса. Время пошло.
Арков, покраснев от негодования, бросился к дверям.
В этой операции имеется множество сомнительных моментов, размышлял Дима; например, зачем она вообще затевается, почему для ее проведения выбрали именно его, почему Палев приложил столько усилий, чтобы заставить его согласиться. Поэтому он настоял на том, чтобы взять с собой Кролля, человека, которому он полностью доверял и который понимал ход его мыслей. Возможно, Палев догадался об этом, но для остальных людей в ГРУ причина появления здесь Кролля оставалась загадкой. Во-первых, он выглядел отнюдь не как типичный ветеран спецназа, хотя Дима считал это преимуществом. Благодаря цвету кожи он мог сойти за человека практически любой национальности, отсутствие военной выправки и сутулость скрывали боевой опыт. Сказать, что Кролль прошел огонь и воду, значило не сказать ничего. Слух его сильно ухудшился после взрыва бомбы в Кабуле, на теле осталось несколько багровых шрамов после пыток в Чечне; он получил пулю во время взятия школы в Беслане. Но у него были и свои слабости, главным образом склонность к легкомысленным женщинам. Он был метким стрелком и, как пилот самолета, не доверял «вертушкам». «Если бы Бог хотел, чтобы эти штуки летали, Он дал бы им нормальные крылья» — это была его любимая присказка. Однако Кролль обладал почти сверхъестественной способностью читать мысли Димы и разделял презрение товарища к военному тугодумию, из-за которого провалилось столько операций.
Кролль докурил сигарету до фильтра и только после этого потушил окурок в сувенирной пятиугольной пепельнице из Пентагона. Дима заметил, что за это утро ее чистили уже минимум дважды.
— Если прилетим на вертолете, разбудим всех жителей и не используем элемент неожиданности. Я вот думаю, может, доехать туда на машинах?
— Я от тебя другого и не ожидал. Пора бы тебе уже избавляться от страха перед вертолетами. И потом, это непатриотично: ты же знаешь, это русское изобретение.
— Сикорский сбежал в Америку. Для меня он предатель.
Спорить с Кроллем не было смысла. А кроме того, Дима знал, что в конце концов он сделает то, что ему скажут. Он быстро взглянул на старого друга, который прижал пальцы к вискам, отчего глаза его сделались еще более раскосыми. Дима не рассказывал Кроллю о фотографиях в конверте Палева. Кролль был недоволен, узнав о том, что Дима взялся за это задание, и, скорее всего, догадывался, что это неспроста, но у него хватило такта не расспрашивать. Они оба интуитивно угадывали черту, которую не следовало переступать.
Дима мысленно подвел итог. Комплекс в Базаргане представлял собой бывший монастырь. Некоторые фрагменты датировались четырнадцатым веком. Арков, надо отдать ему должное, расстарался и добыл данные археологических раскопок. Оказалось, что нынешние стены были построены на основе старых, которые уходили в землю на четыре метра. Чего боялись эти древние монахи? Артиллерии? Танковых снарядов? Ядерной ракеты? Если так, то они поторопились примерно лет на шестьсот. В пятидесятых иранский шах приказал перестроить монастырь. Здесь сделали бассейн и огромный гараж, где шах держал дорогие машины из своей коллекции. При аятоллах[6]эти западные символы разврата, очевидно, были уничтожены. Оставалось неясным, как или когда бывший монастырь перешел под контроль Аль-Башира и для чего он был ему нужен. Скорее всего, он представлял собой местный командный центр. Арков, вернувшись, дополнил информацию: по оценкам, в данный момент в лагере находилось от двенадцати до двадцати пяти вооруженных солдат. Эти данные лишь порождали новые вопросы. Было неизвестно, сколько и какое именно оружие Кафаров продал Аль-Баширу. Лагерь мог быть и арсеналом. Вполне могло оказаться, что склады набиты оружием и техникой в количестве достаточном для ведения полномасштабной войны.
Краем глаза Дима заметил появление нового человека. И слабый, но приятный запах: жасмин? Или, может быть, гардения.
Он поднял голову. Она была высокой и стройной, но не худощавой. Примерно его возраста, но сохранилась лучше. Несмотря на скромный деловой итальянский костюм, по ее манере держаться он угадал, что она участвовала в боевых операциях. Возможно, в случае надобности могла бы в одиночку перебить всех этих компьютерных мальчиков, да и его самого заставить попотеть. Надпись на бедже гласила: «Оморова».
Женщина положила перед Димой новую стопку бумаг.
— Надеюсь, у меня есть все, что вам нужно.
Он улыбнулся:
— Уверен в этом.
Взгляд ее стал холодным. Дима убрал улыбку с лица.
— Почему вы на бумажной работе?
Оморова восприняла эти слова как комплимент:
— Увы… Отец болен, матери тяжело одной, поэтому я решила пока побыть в Москве. — Она взглянула на снимки и вздохнула.
Дима угадал ее мысли. Может быть, попытаться проникнуть туда переодетыми в местных жителей? Но блондинка ростом метр восемьдесят, в Иране? Нет, так ничего не получится.
— Ладно, рассказывайте мне о Кафарове. Мне нужно абсолютно все, включая то, какой рукой он дрочит.
Она не улыбнулась:
— С этим могут быть проблемы. У него очень усердный гарем.
— У семи нянек дитя без глазу.
Кролль поднял голову от ноутбука:
— Что?
— Это такая пословица. Работай.
Оморова разложила на столе папки и сделала глубокий вдох:
— Сначала о главном. Ему пятьдесят четыре, в день выкуривает шестьдесят сигарет, склонен к полноте, несмотря на занятия теннисом дважды в неделю. На подвиги не способен: не сможет вскарабкаться на стену или пробежать большое расстояние. Нервный, вспыльчивый, нетерпеливый. Попытка захвата его очень разозлит, но он любит жизнь и боится смерти и боли. Употребляет много кокаина, так что наверняка обнаружите его под кайфом — или в состоянии ломки, если у него отнимут запасы отравы. Возможно, придется дать ему заправиться, если будет время. Патологически недоверчив и ненавидит, когда кто-то другой ведет машину. Раньше он сам всюду летал, до одной жесткой посадки в Гане, когда он ободрал брюхо своему «Фалькону».
— Могут с ним быть любимые женщины?
Она приподняла бровь:
— Интересная формулировка. Его вторая жена находится в нарколечебнице, имеются еще по крайней мере две любовницы, одна здесь, в Москве, вторая — в Тегеране.
— Эта вторая может быть там с ним?
— Возможно. Она австриячка. Кристен. Размер груди неизвестен.
— Я включу воображение.
— Он, как бы поточнее выразиться, никогда не был слишком внимателен к своим женщинам. Первую жену похитили…
— И?..
— Он не стал платить.
— А сколько за нее просили?
— Миллион долларов.
— Маловато. И что с ней случилось?
— Ее больше никто не видел.
— Так, общая картина проясняется. Где у него база?
— Имеется дом в Москве, на Арбате, дача в Переделкине, но в последние десять лет он в основном базируется в Иране. Будучи таджиком, он прекрасно говорит на фарси и, пользуясь сомнительным международным статусом Ирана, налаживает контакты с самыми… сложными клиентами.
— То есть с террористами. Расскажите о семье.
— Гражданство российское. Единственный сын рабочего и швеи. Отец работал на автомобильном заводе в Тольятти, получил травму. Жена и сын выходили его. Кафаров не поддерживал связь с родителями последние двадцать лет, но полностью их обеспечивает.
— Есть что-нибудь о службе в ВВС?
— Ничем не отличился. В основном водил транспортные самолеты, к боевым операциям не подготовлен. Частые неприятности. Подозревался в продаже боеприпасов моджахедам в Кандагаре. Вина не доказана, но начальство убеждено, что он виновен. Друзей нет, нет привязанностей к женщинам, приверженности к каким-либо идеям. Считается, что у него по меньшей мере трое детей, но ни одного он не признал. Живет своим бизнесом. Ведет переговоры дольше и жестче, чем кто-либо другой, и, если клиент не в состоянии заплатить, берет часть платы землей или природными ресурсами. На самом деле, по нашим оценкам, его доходы от нефтедобычи и стоимость его земель превышают прибыль от торговли оружием. Его состояние практически невозможно оценить, но, скорее всего, он является самым богатым человеком в России.
— Что у него с охраной?
— Его охраняют двое близнецов из Северной Кореи. Инь и Ян.
— Смеетесь?
— Нет. — Ее губы слегка изогнулись в улыбке: Мона Лиза в костюме от Армани. — Раньше у него были ребята из азербайджанской мафии, но он застукал их у своего сейфа, и пришлось отправить их в отставку. — Она изобразила пальцами ножницы. — Ходят слухи, что он проделал это лично, при помощи ножовки — в качестве предупреждения очередным кандидатам. У близнецов свои подчиненные-корейцы, которые водят машины.
— Они были с ним в Иране?
— Это неясно. — Она пожала плечами. — Кафаров наверняка считал Аль-Башира ценным клиентом, так что, возможно, не взял всю охрану. Хотя это не в его правилах.
— Имеются у нас контакты с Аль-Баширом?
— Официально — нет.
— А неофициально?
— Один из чиновников в нашем тегеранском посольстве общался с ним по телефону, но в последние пятнадцать дней он не появлялся. К тому же мы вывезли оттуда почти всех дипломатов — в стране кризис, положение ухудшается.
— Значит, все дело в оружии, которое хочет заполучить ССО?
Оморова подмигнула:
— Скорее всего, да.
Дима пристально посмотрел на нее:
— Вы мне подмигнули.
Она улыбнулась холодно, как сфинкс:
— Иногда у меня дергается веко.
— Но это произошло только после того, как я задал вам вопрос.
— Ой, да перестань ты. Оставь даму в покое, — вздохнул Кролль.
— Не лезь, Кролль. Она уже большая девочка и может сама о себе позаботиться.
Дима отодвинулся от стола. Оморова продолжала улыбаться. Они слишком долго варились в этом, чтобы сейчас притворяться. Дима поразмыслил над ситуацией. Он мог поднять шум, потребовать у Палева полную информацию. Тот, скорее всего, ничего не скажет. Возможно, он ничего и не знает. Пока что они с Оморовой ладят неплохо. Нельзя разрушать установившийся контакт. Он решил, что когда-нибудь она может быть ему полезной, если не давить на нее сейчас.
Дима быстро огляделся по сторонам и наклонился к ней. Окружавшие их люди отступили. Он пристально взглянул женщине в глаза:
— Итак, товарищ Оморова. — Он предпочитал советское обращение, общаясь с людьми, которых считал своими союзниками. — Вы говорите, что это все, что у вас есть, или это все, что вам разрешили показать мне?
— Скорее, последнее.
— Если бы вы были моим командиром, что бы вы мне посоветовали?
Она взглянула на него как женщина, к которой редко относились уважительно и которая наконец дождалась уважения.
Она снова моргнула — на этот раз иначе, медленно.
— Никому не доверяйте — никогда.
Оморова поднялась и указала на принесенные папки:
— Это вам нужно?
Он покачал головой:
— Я могу обратиться к вам, если мне понадобится что-нибудь еще? Я имею в виду информацию.
Оморова усмехнулась:
— Вам потребуется получить допуск.
— У вашей матери?
Она рассмеялась и вышла из комнаты.
Дима посмотрел ей вслед, отогнал несколько непрошеных мыслей и обернулся к Кроллю.
— Нам понадобятся все игрушки. Это дело плохо пахнет.
Кролль вздохнул:
— Ты так любишь все усложнять.
— Что значит — усложнять?
— Все просто. Лагерь не охраняется. Часовых нет. Только один вход. Если у них там люди, то на снимках их не видно. Возможно, в этих фургонах оружие, но они не успеют его достать, если мы нападем неожиданно. Войдем, шлепнем всех, кроме Кафарова, закинешь его на спину и вынесешь оттуда. Все, дело сделано.
— Иногда, Кролль, мне ужасно хочется оказаться на твоем месте. У тебя на словах все так просто. Может, именно поэтому у тебя такая непростая жизнь.
— Ты слишком серьезно относишься к этой ерунде, как будто там сидит сам бен Ладен.
— Да, серьезно, потому что здесь много такого, чего мы не знаем. А мы с Дональдом Рамсфелдом[7]не любим того, чего не знаем.
— Например?
— Например, зачем матушка-Россия тратит силы и средства на спасение этого куска дерьма? Зачем Аль-Башир пошел на открытое противостояние с нами, когда мы снабжаем его игрушками?
Кролль отвернулся и снова принялся стучать по клавишам.
Дима кивнул на ноутбук:
— Что это — план операции?
— Пишу письмо жене. Это недолго. По-моему, на этот раз у меня появился шанс.
Дима уронил голову на руки. Кролль, нахмурившись, посмотрел на него:
— Ты мне не сказал, почему согласился с ними работать. Они тебя шантажировали?
— Хуже.
— Что же может быть хуже?
Перед мысленным взором Димы в сотый раз промелькнули те фотографии.
— Они дали мне надежду.
Курдистан, Ирак, поблизости от иранской границы
Блэка нелегко было вывести из равновесия — так считали его товарищи. Он сохранял выдержку, когда окружающие кричали и бранились, был безмятежен, когда другие нервничали, действовал хладнокровно, когда отряд оказывался по уши в дерьме. Втайне он гордился тем, что его уважали и считали, по выражению Коула, «настоящим, надежным солдатом». Это особенно радовало его потому, что Коул никогда никому не говорил комплиментов.
В Форт-Картере, когда они выстроились на летном поле, на ледяном мичиганском ветру, полковник сказал им: «Это не игра в войну. Вы увидите ужасные вещи, многое будет непонятно. Это изменит вашу жизнь…» За неделю до этого, на занятии по подготовке к стрессовым ситуациям в бою, капеллан говорил им: «Вам нужно быть готовыми к смерти, вы должны быть готовы увидеть смерть ваших товарищей…» Блэкберн считал, что готов. Его мать, которая всегда убеждала его в том, что он сильный, словно ее слова могли помочь ему стать таковым, говорила, что нельзя подчиняться обстоятельствам. «Ты должен всегда оставаться самим собой, не важно, кого или что они хотят сделать из тебя».
Он практически сразу проявил себя, отличился в первую же неделю в Ираке: вытащил сержанта с ожогами третьей степени из «Хамви», тонувшего в сточной канаве. Начальник передовой оперативной базы майор Дункан сказал ему: «У вас большое будущее в морской пехоте». Но Блэку это было не нужно. Когда он докажет себе самому, что может себя преодолеть, он уйдет из армии. Важно остаться в живых, сохранить нормальную психику, вернуться домой.
Всю свою жизнь он слушал, как кричит по ночам его отец. Блэк прибегал и находил его в поту, несмотря на холодную вайомингскую зиму. А утром получал одно и то же объяснение: «Это все проклятые камни в почках, сынок». Будучи ребенком, он верил отцу. Став подростком, начал расспрашивать мать, которая лишь молчала в ответ, а когда он настаивал, начинала плакать. И Блэк решил самостоятельно выяснить, в чем дело. Прочитал об отряде, в котором служил его отец, о том, что произошло в Кхемани в феврале шестьдесят восьмого. Майкл Блэкберн никогда не рассказывал родным о Вьетнаме. Генри хотел понять отца, который пошел в армию, не дожидаясь призыва, обожал фильмы с Джоном Уэйном и вырос на восторженных рассказах своего отца об освобождении Европы, о радостных толпах людей, о благодарных французских девушках, бросавших солдатам трусики. Но через три недели после прибытия во Вьетнам Майкл Блэкберн, которому тогда было всего восемнадцать лет, вместе со своим отрядом попал в джунглях в засаду. Он и трое других выживших солдат два года провели в плену у вьетконговцев. Их держали в бамбуковой клетке размером с гроб, иногда — по горло в кишащих змеями притоках Меконга. Через неделю после возвращения он женился на Лоре, своей школьной подруге, королеве выпускного бала, которая обещала ждать его. Но к алтарю ее вел уже не тот юноша, с которым она когда-то танцевала. Он бросил колледж в середине первого семестра, а к Рождеству его уволили из супермаркета, где он пытался работать. Лора, учительница начальной школы, никогда бы не призналась в этом, но с того момента именно она зарабатывала на хлеб в их семье.
Для Генри вступить в армию не значило сражаться за свою страну. Это было более личное — он пытался покончить с призраком, преследовавшим его семью. Он уважал решение отца отправиться на войну — это был благородный поступок. Но в глубине души он жаждал доказать самому себе, что сможет пойти в бой и вернуться целым и невредимым и, что еще более важно, нормальным.
Сегодня Блэк с трудом справился с собой. Он все сделал правильно. Как только девушка испустила дух, он бросился к аккумулятору. Нашел зажимы. Помедлил, оглядел бомбу, проверил промежуточный заряд, выбрал нужный провод и отсоединил его. Затем крикнул людям, находившимся внизу:
— Чисто!
Но когда он направился к лестнице, ноги у него внезапно подкосились. Он остановился, взглянул на мертвую, наклонился и, закрывая ей глаза, заметил, что у него дрожит рука. В этот момент он услышал тот жуткий крик — крик своего отца, и понял, что это не мерещится ему, что кричит он сам. Он кричал так громко, что стены комнаты задрожали. Они начали рушиться, Блэкберн упал на тело девушки и почувствовал, что проваливается вниз. «Неужели это от моего крика?» Это была его последняя мысль, а затем наступила темнота.
Он понятия не имел, сколько времени лежал без сознания, и не сразу сообразил, где находится. Увидев труп террористки, он все вспомнил и снова прокрутил в памяти последние события: девушка, детонатор, снова девушка, он закрывает глаза, кричит… Он нашел мрачное утешение в том, что осыпающиеся стены не плод его больного воображения, просто здание рухнуло. Ракетный удар? Он снова вспомнил ту дрожь под ногами; он думал, что это взорвался БТР, но пламени не было; затем снова толчок, более сильный, который сбил его с ног. Нет, никакой ракетой такого не сделать.
Когда глаза его привыкли к темноте, он различил впереди светлый треугольник. Левое запястье Блэка зацепилось за какой-то металлический предмет. Одежда насквозь пропиталась вонючей водой из прорванной канализационной трубы и стала тяжелой. Бронежилет, очевидно, спас ему жизнь, но из-за него он не мог теперь выбраться из этой дыры. Правой рукой Блэкберн нашарил пластины брони и отцепил их. Затем снял часы, подарок матери, и освободил левую руку. Она не слушалась, распухла так, что казалось, будто на нее надета бейсбольная перчатка. Он проверил остальные части тела, пальцы ног, ступни, напряг все мышцы по очереди и не сразу почувствовал пульсирующую боль в затылке. Щелкнул пальцами, но услышал только свист ветра — это шумело в ушах. Он оглох. Барабанные перепонки, возможно, были еще целы, но он слышал только глухие удары собственного сердца. Блэкберн двинулся вперед, оставив позади бронежилет, словно сброшенную кожу, пополз к треугольнику света, еще не веря в то, что смерть пощадила его — пока. Он не был религиозным человеком, но возблагодарил невидимое божество за этот светлый треугольник, к которому он карабкался, извиваясь как змея.
Первым, что заметил Блэк, были звезды. Ясная, безлунная ночь. Они были ярче, чем те, что ему приходилось видеть за все время службы в Ираке, потому что пейзаж он обычно разглядывал сквозь прибор ночного видения. Он вылез из щели, с трудом поднялся на ноги и тут же снова рухнул на землю. Ладно, потихоньку, время есть. Но было ли у него время? У него не было ни часов, ни брони, ни шлема, ни автомата — ничего из его солдатского снаряжения. Он приподнялся на локтях и огляделся. Пейзаж был незнакомым, словно Блэкберн вдруг перенесся на другой конец света. Затем он узнал «Страйкер», лежавший на боку, заминированный грузовик, еще целый. Бомба не взорвалась. Но обе машины были засыпаны камнями, словно здесь сбросил строительный мусор гигантский самосвал. Блэк заметил чью-то руку, ботинок. Если под обломками и были живые люди, он не слышал их криков. Ни его солдат, ни раненых из «Страйкера» видно не было.
Все еще полулежа, Блэк обернулся. Здания с трех сторон площади обрушились, как будто тот же самосвал-гигант проехался по ним своими колесами. Блэкберну много раз приходилось видеть последствия взрывов, деревни, стертые с лица земли самодельными бомбами, гранатами, минами, но это зрелище по масштабу напомнило ему фотографии немецких городов после Второй мировой войны или Хиросиму и Нагасаки. При виде этой картины последние силы оставили его. Он уронил голову на руки. Неужели ССО обзавелось бомбардировщиками и напало на них?
Затем он вспомнил толчки, вспомнил, как в первый раз задрожала земля в тот момент, когда они вышли на площадь. Это была не бомба. Это было землетрясение.
Высшее воздушно-десантное командное училище, Рязань, Россия
С воздуха все выглядело таким опрятным и чистеньким, словно игрушечная модель. Скопление невысоких зданий с ярко-красными крышами окружали безупречно подстриженные газоны, между ними тянулись серые асфальтовые дорожки. Здесь царствовали порядок и логика, каждое движение было подчинено уставу, тщательно обдумано и отработано. Однако настоящее обучение проходило в восточной части комплекса, за небольшой рощей. Среди огромного поля, покрытого красно-бурой грязью, стояли двенадцать палаток защитного цвета. Глядя вниз из окна вертолета, Дима почувствовал, что возвращается в прошлое, что воспоминания стремительно увлекают его в бездонные черные глубины.
Тридцать лет назад он стоял там, внизу, не веря в то, что смог выбраться живым. И пообещал себе, что никогда сюда не вернется. До того момента, когда сорок восемь часов назад Палев показал ему фотографии, он не нарушал этого обещания. «Да, жизнь полна неожиданностей, — усмехнулся он про себя. — Ты думаешь, что управляешь ею, но у судьбы всегда находится для тебя неприятный сюрприз. Я считал, что стал свободным, — размышлял он, — но неужели все это была только иллюзия?»
Он до сих пор помнил вкус этой земли, который даже сейчас стоял у него во рту. Дима, казалось, чувствовал, как грязь засыхает на его обнаженном, истерзанном теле. Здесь существовало поверье, будто почва имеет красный оттенок не из-за примесей железа, а от крови, пролитой курсантами.
Спецназовцев обучали по особой системе. Возьмите пустой бочонок и погрузите его в воду, затем отпустите. Чем глубже он опустится, тем быстрее выскочит из воды и выше поднимется. В спецназе не существовало такого понятия, как «слишком глубоко». Каждый курсант погружался в бездну нечеловеческой усталости и унижений. Главным было научиться выполнять приказ, контролировать себя и беречь силы, когда ты уже почти сломался. Выработать выносливость, превышающую возможности человеческого организма. В спецназ принимали только лучших. И многие из новичков недотягивали до конца обучения. Одаренные новобранцы с отличным послужным списком ломались, бросали все. Некоторые накладывали на себя руки. Некоторые стреляли в инструкторов. Дима едва не стал одним из этих последних.
Отряд занимал одну большую палатку. На верхних койках спали «деды» девятнадцати лет от роду, которые сумели выжить здесь в течение года; на нижних — «салаги», которым предстояло протянуть еще шесть месяцев. По ночам новобранцев избивали ремнями и палками. Если они выражали недовольство, их били и утром, затем заставляли спать голыми в грязи. «Салаги» были рабами «дедов», чистили им оружие и сапоги. «Деды» устраивали поединки, во время которых сидели на спинах «салаг». Все это учило управлять эмоциями — сдерживаться, контролировать себя, командовать другими.
Новичка встречало — точнее, преграждало ему путь — небольшое белое полотенце, расстеленное у входа в палатку. Что следовало сделать? Подобрать его? Не обращать внимания? Обычно парни, повинуясь инстинкту, перешагивали через полотенце, чтобы его не запачкать. Это означало нанести обиду обитателям палатки и подвергнуться избиению. Дима вспомнил напряженную тишину, замершие в ожидании лица солдат, уставившихся на его заляпанные грязью сапоги. Что он сделает? В этот момент он ощутил острое одиночество — отнюдь не в последний раз. Он наступил на полотенце и тщательно вытер сапоги, пока они не заблестели. Этим он заработал себе отсрочку от издевательств, но не надолго.
Ми-24 начал снижаться, и Дима увидел солдат, ползущих в грязи, словно муравьи; это новобранцы проходили начальную подготовку. Сколько их дойдет до конца? Сколько решит покончить со всем одним выстрелом — себе в голову, если не хватит сил вынести позор провала, или в особенно жестокого «деда», если ярость окажется слишком сильной? Среди солдат спецназа существовало неписаное правило: никогда не говорить о боевой подготовке. Дима с Кроллем обменялись взглядами; слова были не нужны. Каждый знал, о чем думает другой. Солдат учат работать вместе, спецназовцев — действовать в одиночку. Когда-то он думал, что это ему пригодится, что ему повезло. Но, может быть, если бы он не принадлежал к этой элите, он не превратился бы в одиночку, у него была бы настоящая жизнь. Однако думать об этом сейчас было уже поздно.
Сегодня Дима прилетел сюда не за рекрутами; ему нужны были инструкторы, самые стойкие и выносливые, самые ловкие, полные нерастраченной энергии, рвущиеся в бой парни, которым он собирался доверить простое задание — зачистку вражеского лагеря. Палев не ограничивал его в количестве солдат или снаряжения, и, само собой, это настораживало Диму. Палев был известен своей скупостью, он никогда не поручал полку то, с чем мог управиться взвод, всегда был против использования нового, дорогостоящего оружия и техники. Почему он вдруг расщедрился? Может, это его лебединая песня? Или тут что-то другое?
Дима покосился на своих спутников. Их было восемь, все — люди Палева: Барышев — ответственный за наблюдение, Бурдуковский — за транспорт, Гаврилов и Деникин, Егалин и Мазлак — ничем не примечательные подручные. Только Бурдуковский, несмотря на полноту, был похож на настоящего бойца; в его глазках-пуговках мелькало насмешливое выражение, словно он мысленно потешался над шуткой, известной ему одному. Остальные были просто тенями из «Аквариума», непривычными к дневному свету. Дима вспомнил, как подмигнула Оморова; на кого из присутствовавших в командном центре она намекала? Весь день по телевизору и радио говорили только о событиях в Иране: американцы на иракской границе объявили боевую готовность, ССО захватило контроль по меньшей мере над тремя крупными городами. И в довершение всего, на востоке зафиксированы подземные толчки. В Иране творилось черт знает что, и именно туда они собирались отправиться, чтобы с помощью маленькой армии на нескольких вертолетах похитить какого-то негодяя, торговца оружием. Что-то здесь было не так.