Глава 5. Господин подполковник снова вмешивается
Вот и Христос сказал: «Сколько стоит одна душа, не стоит весь мир». Каково, стало быть, достоинство души! Поэтому спасение души – великое дело.
Старец Паисий Святогорец
К капитану Васильеву, дежурному отделения милиции, доставили задержанных – несовершеннолетнего Тихогромова и неизвестного усатого без документов. У капитана Васильева хорошая память на лица.
– Парень, послушай… а не ты ли в школе на Таганке был заложником? – он буравит задержанных маленькими цепкими глазками.
– Мы стояли в оцеплении, когда тебя вытаскивали из школы… А вы… Простите, вы не тот ли самый офицер, который… ну… который всех «духов» порешил на крыше?
Усатый промолчал. А Тихогромов ответил по уставу:
– Так точно, – и вскинул на капитана Васильева умоляющие глаза. – Простите, мы ужасно спешим. У вас не найдётся свободной дежурной машины? До Кремля не подбросите? Мы на шоу торопимся. У нас там друг в главной роли.
– До Кремля? – капитан Васильев посмотрел на задержанных как на сумасшедших. – Да вы знаете, что там сейчас, в Кремле?
Задержанные не знали. Они очень торопились к началу шоу. Автобус из Козельска ждать не стали: долго. Голосовали на дороге.
Предновогодняя Москва трещала по швам от пробок. Петя Тихогромов с радостью поглядывал на товарища подполковника. Разве с Телегиным пропадёшь?
Утром, часов в восемь, ему передали записку от Пети: «Товарищ подполковник, у нас беда. Надо спасать Ивана Царицына. С кадетским приветом, Пётр Тихогромов». Не прошло и полчаса, как через высоченный тюремный забор с колючей проволокой перемахнула лёгкая фигура. Почти строевым шагом подошла к Петру.
– Я готов. Едем.
Вот это по‑офицерски. Без лишних разговоров, расспросов. Да, Телегин – это серьёзно. Телегин выручит. Молодец Ася, что предложила Пете разыскать товарища подполковника. Уж он‑то не оставит в беде заблудшего кадета Царицына. Как скомандует ему: «Смирно!» Как влепит ему правду‑матку промеж глаз. А оказывается в Кремле…
– Что делать будем, товарищ подполковник? – уныло спросил Петруша.
– Пока не знаю. А вот чего не будем делать – скажу. Не будем раскисать. Ты понял? И обратился к капитану Васильеву:
– Помощь твоя нужна, браток. Надо нам выручать боевых товарищей. Да и не боевых тоже.
– Да что вы вдвоём‑то сделаете? У моджахедов там и гранатомёты, автоматы, взрывчатки полно. А у вас?
– Во‑первых, нас трое, – прервал Васильева Телегин и выразительно посмотрел ему в глаза. – Во‑вторых, у нас с кадетом Царицыным кресты на шее. Значит, мы вооружены. Воин без оружия – тот, кто креста не носит. А ты, браток, крещёный?
– А то нет, – разулыбался капитан. – Ещё в детстве. Русскому без креста какая жизнь?
Их домчали почти до самого моста через Москву‑реку. Дальше хода не было.
На мосту стояли танки, развернув пушки в сторону Кремля. Чуть поодаль нервно переминалась с ноги на ногу кучка подростков.
Вдруг один из них бросился к Пете.
– Тихогромов! Здравствуй, брат. Что творится‑то, Тихогромов! Надо что‑то делать. Мои ребята готовы. Командуй.
– Митяй! – обрадовался Петя. – Товарищ подполковник, это Митяй. У него ребята – огонь. Они все ходы вокруг Кремля как свои пять пальцев знают.
Телегин крепко пожал Митяю руку.
– Ну, малец, не подведи. Кремлёвские куранты пробили десять.
– Времени у нас в обрез, сам понимаешь.
А Красная площадь визжит и возмущается. Звёзды эстрады, сбившись в кучу, нелепые и жалкие, огрызаются через головы террористов.
– Этот мальчик настоящий преступник!
– Патриотизм во вред Родине, он сумасшедший!
– Снимай крест, скотина!
– Пусть сдохнет, раз охота!
– За железку, за какую‑то железку.
«Похоже, это конец», – подумал Иван. Он продрог в своей красной рубашке на морозном ночном ветру. Его трясло то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Но теперь‑то он знал точно: на него смотрят его друзья. Он слышал их голоса. Они с ним. И он выдержит. «На миру и смерть красна» – вспомнил он поговорку и усмехнулся. Вот уж действительно – нарочно не придумаешь. Любил красоваться, быть во всём первым, лучшим, избранным. И на тебе – в красной рубашке на Красной площади… Красна его смерть на миру. А ещё у меня красный нос. От мороза и от насморка…
– Если мальчишка фанатик, патриотический камикадзе, это его выбор, – гневно сверкал очками известный актёр и режиссёр. – Но почему из‑за него должны страдать все остальные? Он не должен решать за нас, что нам нужно умирать вместе с ним. Если хочет умирать, пусть умирает один.
Хочет умирать. Да не хочет он умирать! Он хочет быть офицером русской армии, он хочет показывать чудеса храбрости и, если надо, за неё, Родину, умереть. «Вот‑вот, тебе придётся это сделать сейчас», – чётко и неотвратимо прозвучало в голове Ивана.
Так разве сейчас за Россию? За Россию. К кадету Ивану Царицыну медленно приближается моджахед. В его руке что‑то блестит. Кинжал. Лео не обманул. Подарок президента… И вдруг к сцене, из темноты, стремительно, между рядов, понеслась девочка.
– Я тоже с крестом! – кричала она. – И тоже не сниму! Я с тобой, Ваня!
Это была Ася. Волосы растрепались. Глаза горят. Следом бросились к сцене два парня в кадетской форме.
– Мы не снимем кресты! Ваня, держись, брат кадет!
– И я, и я не сниму – пропищал кто‑то с левой трибуны. – Ванечка, не бойся, помнишь, как мы в Мерлине…
Надинька Еропкина! Ваня всматривался в черноту трибун. Он узнал голос девочки. К сцене побежали ещё несколько человек. Кто‑то кричал с места:
– Мы с тобой, Ваня, за крест и умереть не страшно… А вот и ещё кто‑то. Ставрик!
– У меня нет российского паспорта с крестом. У меня греческий паспорт. Но кресты у нас с Ваней одинаковые. Я его не сниму. Хотите международного скандала, и меня убейте.
– Я тоже из Греции, – крикнула девочка с трибуны. – Ваня, помни, что сказал Геронда: «На исэ стафэрос ке о Кириос фа сэ воифиси».[3]
Духи растерялись. Но только на минуту. Один из них со злостью толкнул Асю, и она упала на промороженный настил кремлёвских подмостков. Но тут новогоднее небо будто прорвало. И из него… нет, не посыпался, а повалил сплошняком тяжёлый и мокрый снег. Ветер стал лихорадочно разносить его по взбудораженным трибунам и по сцене. Торчащая над сценой режиссёрская будка мгновенно стала похожа на сказочный домик Деда Мороза. А вокруг будки, на сцене, сплошное белое месиво. Никого и ничего не видно. И в этом белом месиве раздалось несколько беспорядочных выстрелов. Один громкий вскрик и глубокий вздох.
Красная Ванина рубашка мелькнула было в лучах прожектора, но снежное месиво будто стёрло её с чёрного листа новогодней ночи. Звон курантов прокатился над Красной площадью сквозь снежную пелену боязливо и отдалённо. Двенадцать раз. И вдруг из режиссёрской будки, из‑под нахлобученного на неё сугроба раздался громкий и властный голос:
– Спокойно! Все остаются на местах. Ситуация под контролем.
«Это голос не режиссёра Ханукаина? – подумал Ваня. – Это голос Телегина».
Снежная, непонятно откуда налетевшая буря затихла. Стали затихать и трибуны. Главный моджахед валялся в углу сцены с завязанными глазами, неловко подогнув правую ногу. Петя Тихогромов деловито шарил в его кармане. Два других, уже обезвреженных террориста сидели на полу под прицелом боевого оружия капитана Васильева. Телегин в одной руке держал пистолет «Макаров», другой тёр примороженную щёку, а может, она просто чесалась.
Ваня хотел было броситься к Телегину на шею, но тот осадил, слегка выставив вперёд «Макарова».
– Ты что фортели выкидываешь? Вот пришлось, понимаешь, командировку из‑за тебя прерывать.
На сцене всё успокоилось. И тогда поднялся президент.
– Дорогие соотечественники! – начал он. Голос спокойный, уравновешенный.
Он сделал небольшую паузу, подумал да и махнул решительно рукой.
– Хватит на сегодня речей. Концерт звёзд мировой эстрады отменяется. Не отменяется только Россия!
А в углу сцены жалкий, потрёпанный, продрогший великий колдун Лео Рябиновский судорожно щёлкал кнопками мобильника. Телефон Сарры Цельс не отвечал. Телефон Колстера Фоста повторял равнодушно‑однообразным голосом: «Попробуйте позвонить позднее…».
Иван Царицын направился было к выходу, но споткнулся обо что‑то холодное, металлическое. Нагнулся: это был красивый, инкрустированный кинжал, тот самый – подарок президента. Иван поднял его.
Подъехала чёрная правительственная машина. За Василисой. Измученная, как‑то сразу повзрослевшая девочка пошла к ней в распахнутой, белой в серебряных блёстках шубке. Снегурочка. Она хорошо справилась с ролью. Она будет великой актрисой.
Ваня догнал её. Протянул кинжал.
– Передай отцу. Лео не умеет ценить дорогие вещи.
На улице его ждали друзья. Шумной встречи не получилось. Все были измучены, измочалены незабываемой новогодней ночью.
Старвик и Касси жались друг к другу, Надя Еропкина почти повисла от усталости на рукаве Паши Лобанова.
Ярослав Телепайло держал холодный снежок на лбу, изукрашенном роскошным лиловым синяком.
На Асе была меховая шапка кадета Тихогромова, и она смешно выглядывала из‑под неё, бледная, но не теряющая бодрости духа.
Тихогромов держал в руке, как цветок, оторванный кадетский погон.
Все смотрели на Ивана Царицына. Ждали, что скажет. Собрав волю в кулак, чтобы не расплакаться от счастья, Иван напустил на себя важный вид.
– Вот что, господа ведьмодавы. Пару дней приходим в себя, а потом милости просим в домик Суворова на очередное заседание Кружка юных выжигателей. Явка обязательна. Надеюсь, всем понятно?
[1]Господи, вразуми раба Твоего Ивана.
[2]Держись твёрдо, и Господь поможет тебе.
[3]Держись твёрдо, и Господь поможет тебе.