ПОТЕСТАРНАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА 3 страница

Становление политической организации по аристократическому пути характеризуется постепенным превращением в правящий эксплуататорский класс родо-племенной верхушки, которая сосредоточивает в своих руках руководство всеми без исключения сферами общественной жизни, в том числе и военной. Тем самым, несмотря на высокий общественный престиж военной деятельности и ее материальную выгодность, исключается возможность формирования военной аристократии в качестве самостоятельной социальной группы, которая могла бы претендовать на руководящее положение в обществе. Этот путь политогенеза наилучшим образом представлен полинезийскими обществами, в том числе такими высокоразвитыми раннеполитиче-скими образованиями, как Гавайи, Тонга или Самоа.

Плутократический путь становления институционализированной власти означает объединение более или менее крупных групп сторонников и зависимых людей вокруг отдельных индивидов, выделяющихся своими богатством и авторитетом. Этот авторитет постепенно превращается в способность реализовать властные действия независимо от массы соплеменников или от формальных руководящих органов общества (если таковые существовали, что в большинстве случаев не имело места). Этот путь изучался этнографами у многих народов Меланезии, а отчасти и в Юго-Восточной Азии.

Конечно, сказанное выше — это схема со всеми ее достоинствами и недостатками. Прежде всего, названные три пути политогенеза, как правило, редко встречаются в «чистом» виде: обычно в реальности сочетаются моменты, присущие каким-либо двум из них, а то и всем трем. Иными словами, как и во множестве других случаев, мы имеем дело скорее с преобла- дающей тенденцией развития. Кроме того, при любом пути политогенеза в нем могут в принципе участвовать такие механизмы институционализации власти, как мужские союзы или структуры общинно-кастового типа, о чем еще пойдет речь далее. И наконец, мы можем предполагать, что тот из путей по-

литогенеза, который мы обозначили термином «плутократический», был стадиально более ранним, чем оба остальных, ибо в развитии такого типического для этого пути явления, как, скажем, меланезийский бигмен, о котором нам сейчас предстоит говорить, можно заметить тенденции, в дальнейшем своем развитии способные привести к институционализации власти либо военным, либо аристократическим путем.

По-видимому, самое полное представление о механизме институционализации власти при плутократическом пути полито-генеза дает только что упоминавшийся меланезийский бигмен⁵⁰. По самому вышеприведенному определению плутократического пути, речь идет об индивиде, чье богатство создает ему значительный авторитет и позволяет иметь высокий социальный статус, которые, в свою очередь, обеспечивают ему способности оказывать иной раз решающее влияние на жизнь коллектива. «Технически» эта способность основывается на том, что вокруг бигмена собирается более или менее многочисленная группа сторонников и прихлебателей, как связанных, так и не связанных с ним родственными узами. В принципе члены такой группы, во всяком случае подавляющее их большинство, принадлежат к числу менее состоятельных членов общества, и их заинтересованность в бигм.ене носит прежде всего материальный характер. Без подобной свиты бигмен просто не может быть бигменом, т. е. лицом, имеющим в коллективе значительный вес и более или менее общепризнанное влияние.

Наличие как можно большего числа сторонников, в свою очередь непосредственно заинтересованных в росте авторитета своего «патрона» и активно способствующих его повышению, оказывается обязательным условием поддержания этим «патроном» своего статуса. И чем больше бывает связанная с бигменом группа, обычно и обозначавшаяся по его имени⁵¹, тем большими бывают возможности такого неформального, выражаясь современным языком, «центра давления» влиять на ход общественных дел.

Конечно, бигмен представляет еще очень ранний этап имущественного и социального расслоения общества. В любом случае точкой отсчета и источником его материальных возможностей для привлечения сторонников в значительной степени остается его личный труд наравне с трудом членов его семейства, правда, в числе последних оказываются не только жены бигмена, но и их родичи. Больше того, в само представление общества о бигмене зачастую включается необходимость для него трудиться интенсивнее и больше, чем соплеменники⁵². Конечно, с самого начала сторонники бигмена помогают ему в труде, например обрабатывая поля или участвуя в строительстве жилища. Но такое использование труда «свиты» не носит в принципе институционализированного характера, имея к тому же и внешнюю форму традиционной родовой или общинной взаимопомощи. Да притом для сохранения этой «свиты», от размеров

и активности которой впрямую зависят его авторитет и возможности, бигмену приходится ее кормить и вообще использовать обычные формы престижной экономики: пиры, раздачи имущества и значимых в данном обществе материальных ценностей, например раковин⁵³. Поддержание статуса бигмена может оказываться достаточно обременительным в материальном смысле, и, как свидетельствует, например, М. Мид, эти обязанности отнюдь не всегда вызывали энтузиазм ⁵⁴.

Наконец, само положение бигмена не является наследственным, его сын не становится бигменом, так сказать, автоматически. Конечно, доставшиеся ему от отца-бигмена материальные возможности (сторонники умершего не образуют корпоративной группы, и его имущество наследует семья) обеспечивают более высокие шансы на успех при попытке самому стать бигменом. Но усилий от кандидата на это место требуется не намного меньше, чем в свое время пришлось прилагать отцу. Становление наследственного статуса бигмена, хотя в некоторых случаях его и можно заметить, было процессом длительным и нелегким. Надо иметь в виду еще и то, что как раз неформальный статус бигмена, имеющий в каждом случае чисто индивидуальное основание, не ставит никаких препятствий на пути появления в том же коллективе других бигмёнов, а значит, делает практически неизбежным соперничество между ними. Соответственно это заметно затрудняет попытки институционализации статуса бигмена, а уж тем более его власти над соплеменниками.

Нельзя, однако, не заметить, что использование бигменом труда его сторонников в перспективе открывает путь к принципиальному изменению первоначального характера его отношений с ними. Поначалу речь идет о более или менее эквивалентном обмене услугами. Но по мере закрепления за бигменом его-статуса принцип эквивалентности начинает нарушаться, притом, чем дальше, тем больше. Возрастание материальных возможностей бигмена все более выдвигает на передний план перераспределение произведенного продукта, а в результате исходные отношения взаимозависимости становятся асимметричными. Они превращаются в зависимость малоимущего соплеменника, входящего в состав «свиты» бигмена и соответственно имеющего более низкий социальный статус, от «его» бигмена. И зависимость эта несравненно больше зависимости последнего от каждого из своих сторонников. Здесь, несомненно, лежит точка зарождения отношений эксплуатации, неразрывно связанных с отношениями зависимости. Иначе говоря, в конечном счете мы здесь снова встречаемся с разными аспектами двуединого процесса классо- и политогенеза.

Такова общая схема развития по плутократическому пути, основанная на представлении о «классической» форме бигмена, описанной М. Салинзом в 1963 г. Однако, с одной стороны, это-именно схема, отнюдь не обязательно отражающая социальную-действительность всех меланезийских обществ. С другой же стороны, бигмен в таком понимании, т. е. в качестве центральной

фигуры при плутократическом пути политогенеза, сам представляет, по-видимому, итог достаточно продолжительной эволюции, опиравшейся на соответствующий рост экономического потенциала общества. Дело в том, что этнографические исследования выявили существование у многих народов Меланезии особой категории «больших людей» (с этой точки зрения сам термин «бигмен» представляет определенные неудобства). К. ним относятся «великие воины», «великие шаманы», «великие охотники»; бесспорно, все эти лица пользуются немалым авторитетом, имея значительные возможности для социального продвижения⁵⁶. При всем том они очень редко становятся бигменами в терминологическом значении этого слова: их авторитет в общем остается ограничен военной и ритуально-идеологической сферами жизни и вовсе не обязательно сочетается с появлением большого числа приверженцев и решающим влиянием в делах коллектива в целом. Конечно, не столь уж редкими бывают, видимо, случаи, когда тот или иной «великий воин» обнаруживает тенденцию использовать свой авторитет при решении общественных дел к своей выгоде и даже проявляет склонность к деспотическому обращению с соплеменниками⁵⁶. Но это и воспринимается как нарушение нормы и встречает сопротивление. К. тому же можно отметить красноречивую деталь: у папуасов-баруйя параллельно с «великим воином» (aoulatta) существовала и фигура tannaka, на обязанности которого лежало экономическое обеспечение военной деятельности этого «великого воина». Именно этот человек организует обязательный труд женщин (включая собственных жен) и невоюющей молодежи, а во время торжеств его материальный вклад в их проведение превышает вклад прочих соплеменников. И все же у баруйя этот персонаж не может возвыситься самостоятельно: без присутствия «великого воина» его собственный статус не имеет смысла⁵⁷. Можно, однако, полагать, что здесь перед нами один из ранних этапов становления бигмена в том значении, какое придает этому понятию М. Салинз. Этнографические исследования последних трех десятилетий довольно определенно указывают на тесную связь статуса бигмена в таком смысле с развитием церемониального обмена и возрастающей способностью индивида участвовать в последнем, притом на основах, уже не соответствующих ранее действовавшему принципу обязательной эквивалентности обмена⁵⁸.

«Феномен бигмена» в качестве механизма институционали-зации власти любопытен с интересующей нас точки зрения тем, что в нем обнаруживается та диалектика эксплуатации и зависимости, которая в ряде случаев приводит к превращению последней в модель, по которой затем строится политическая организация раннеклассового общества (а возможно, и организация позднепотестарная, или предполитическая). В этих случаях происходит как бы экстраполяция частного по своему первоначальному смыслу отношения на организацию публичной

власти. Взаимоотношения бигмена и его окружения мы можем с достаточным основанием рассматривать как отношения «патрона» и «клиентов» (термины, может быть, не самые удачные, но уже устоявшиеся). Но такого типа отношения в принципе достаточно широко распространены в обществах, потестарная и политическая культура которых составляет предмет потестарно-политической этнографии. При этом большинство этих обществ находится на более высоком уровне развития, чем меланезийские ⁵⁹.

В общем случае отношения «патрон—клиент» возникают как форма обеспечения некоего оптимума условий жизнедеятельности для индивида или группы, почему-либо не вписывающихся в традиционную схему организации производства, но сохраняющих при этом определенную долю личной свободы. В таком контексте возникающая зависимость выступает в качестве самой формы регулирования общественного производства, руководства им. Иначе говоря, здесь отношения зависимости суть первоначально форма кооперации производства, представляя особого рода производительную силу⁶⁰. Это образует их основу, хотя в ходе последующего развития общества зависимость дифференцируется, в результате чего складывается иерархия ее порядков, простирающаяся от чисто личных отношений до вассалитета на уровне целостного социального организма.

В роли «клиентов» выступают или чужаки, или отдельные обедневшие либо вообще малоимущие сородичи, или менее авторитетные генеалогические группы, привлекаемые выгодой соединения своих судеб с сильным, богатым и авторитетным лицом либо общностью. И именно поэтому такие отношения «патрона» и «клиента» обнаруживают очевидную аналогию с позд-непотестарной публичной властью: они по определению отделены от коллектива.

Действительно, центральной задачей отношений клиентелы неизменно служит сохранение целостности данной хозяйственной и социальной ячейки, обеспечение нормального ее функционирования в заданных условиях, защита от внешних посягательств и как обратная сторона такой защиты — представительство вовне. Отношения зависимости совершенно откровенно двойственны. Они, конечно, дают определенные выгоды «младшему» партнеру, особенно поначалу. Но они же несут в себе угрозу его существованию в качестве полноправного, пусть даже и в суженных уже пределах, субъекта в рамках данного общества. И эти отношения столь же откровенно асимметричны, потому что преимущества, которые получает зависимый, ощутимо-меньше тех, какие, приобретает тот, от кого он зависит; к тому же эта асимметрия проявляет неизменную тенденцию к нарастанию.

С точки зрения потестарной или политической организации асимметричный характер отношений «патрон — клиент» представляет особенный интерес. Дело в том, что со стороны «патро-

на» диалектика отношений богаче и сложнее, нежели со стороны «клиента». В самом деле, «патрон», конечно, получает очевидные экономические выгоды от таких отношений. Но для него в социально-психологическом смысле на первом плане оказываются все же чаще не эти выгоды, вернее, не столько они, сколько преимущества, так сказать, «авторитетно-властные»: возрастание собственного престижа и реальных возможностей влиять на руководство данным социальным организмом. И только во вторую очередь «патрона» занимает дополнительное накопление материальных ценностей, которое к тому же в пору перехода от доклассового общества к классовому рассматривается чаще всего опять-таки сквозь призму возможностей, которые это накопление создает как объективная основа дальнейшего укрепления отношений зависимости, повышающих авторитет и престиж.

Понятно, что больший или меньший акцент на экономической или потестарно-политической стороне отношений «патрон— клиент» зависит от уровня социально-экономического развития того или иного общества и от конкретной исторической обстановки. Но не приходится отрицать, что эти отношения могут рассматриваться в качестве одного из механизмов институцио-нализации власти, и механизма достаточно эффективного. Эта эффективность обусловливается помимо всего прочего еще и тем, что тенденции, изначально заложенные в асимметричности отношений, действуют как раз в направлении, противоположном сохранению системы «патрон — клиент» в ее первоначальном виде. Накопление престижа и могущества на одном ее полюсе неизбежно влечет за собой ослабление позиций «младшего» партнера на другом. Элемент эксплуатации, с самого начала в такой системе присутствовавший, приобретает все большее значение, а отсюда логически вытекает потребность в скорейшей институционализации власти «патрона» над «клиентом» уже в масштабе всего общества.

5. Если попытаться расположить механизмы институционализации власти «по старшинству» (имея в виду время их возникновения), то мужские союзы, нередко обозначаемые также термином «тайные союзы», по всей вероятности, окажутся древнейшими. Конечно, это никак не означает, что они всегда выступали в роли такого механизма. Мужские союзы вырастали непосредственно из так называемых мужских домов, характерных для позднеродовой общины. Задачей этих домов была социализация мужской молодежи, ее подготовка к тому, чтобы позднее функционировать в роли взрослых самостоятельных членов коллектива. Именно поэтому союзы с самого начала были теснейшим образом связаны с инициационными обрядами, и эта связь однозначно прослеживается на этнографических материалах, относящихся к разным регионам земного шара: по-видимому, по мере становления патриархата союзы получали едва ли не универсальное распространение. Более всего изучен этот институт в его меланезийских и западноафриканских формах, хотя

засвидетельствован и в Микронезии, и у индейских племен Северной Америки, а как пережиток и у многих народов Европы и Азии⁶¹.

Употребление определения «тайные» для обозначения мужских союзов страдает несомненной неточностью. Как правило, о существовании союза хорошо известно всем членам коллектива, в рамках которого союз действует. Более того, те или иные акции его членов, имеющие целью прежде всего устрашение непосвященных, главным образом женщин и детей, даже афишируются (союзы как средство подавления женской половины населения и установления господства мужчин — самостоятельная проблема). Правда, в тайне сохраняются обычно имена главарей и членов, места ритуальных собраний и церемоний, связанные с непременными духами-покровителями, не говоря уже об именах таких покровителей. Нередко союз имеет и особый язык, понятный только его членам, а иногда и не каждый член союза бывает знаком с этим языком, последний остается предназначенным для носителей высших рангов внутри организации. Впрочем, само появление таких внутренних рангов отражает, видимо, эволюцию, в целом протекавшую в том же направлении, что и развитие общества в целом,— от эгалитарности к дифференциации. И как механизм институционализации власти действуют уже союзы, прошедшие достаточно большое расстояние по этому пути.

Несомненно, так можно рассматривать союзы, в которые с самого начала имели доступ лишь сравнительно состоятельные лица; к ним относятся союзы йоруба — Огбони, Эгунгун и другие— или же Мидевивин у северных оджибвеев. Очень характерна, скажем, оценка современным нигерийским исследователем союза Огбони: «Общество состоятельных и влиятельных мужчин и немногих старых женщин»⁶². В то же время в других случаях в союз входило практически все взрослое мужское население, причем часто членство в нем оказывалось жизненно необходимым; вне его нельзя было не то что занять какую бы то ни было общественную должность, но даже и жениться. Так выглядело, например, место союзов Поро и Бонду в обществе менде и темне гвинейского побережья. Точно такая же картина представилась глазам исследователей и на островах Банкса в Меланезии.

Практически с самого начала всей деятельностью союзов руководит родовая верхушка, и они быстро превращаются в действенный инструмент накопления в ее руках материальных бо-татств. В ходе дальнейшей эволюции союзов вступительные взносы в них настолько увеличиваются, что порой это делает союз недоступным для малоимущего соплеменника. А сами союзы, учитывая их важное место во всей структуре общества, оказываются удобным и эффективным механизмом для закрепления господства складывавшейся в ходе начинавшегося разложения родового строя общинно-родовой знати над рядовыми

членами общества, иными словами, для институционализации: отделенной от народа власти. В результате тот же союз Поро у кпелле Либерии сделался основой всей общественной жизни, полностью подчинив ее своему контролю. Причем происходило это в ситуации, когда членство в союзе было, по существу, обязательным для каждого мужчины. Здесь проявлялась общая диалектика процесса классо- и политогенеза: богатство обеспечивает достижение высокого статуса в союзе и его закрепление, а статус дает дополнительные (и весьма ощутимые) возможности приобретения материальных богатств⁶³.

В результате в эпоху классообразования, а тем более в тех случаях, когда союз интегрируется в классовое общество, как это произошло, скажем, с самым крупным из йорубских союзов, упоминавшимся уже Огбони, внутри его складывается четкая стратификация: с одной стороны, масса рядовых членов, не участвующая в собраниях в домах союза и никакого влияния на принимаемые и выполняемые решения не оказывающая, с другой — узкий круг аристократии и жрецов, полностью распоряжающихся всей деятельностью союза. Огбони интересен еще и в том отношении, что, будучи интегрирован в раннеклассовое общество, занимает в нем как бы двойственное положение. В самом деле, союз делается частью административного аппарата, подчиняющегося правителю-оба. Но в то же самое время благодаря составу своей верхушки он оказывается в какой-то мере и органом контроля аристократии над тем же правителем.

Вообще говоря, соотношение в качестве носителей власти союзов и формальных главарей или вождей могло быть и бывало разным. И все же определенно преобладала тенденция к превращению в реальную власть именно союза и к подчинению главаря или вождя этой власти. При этом само собой подразумевалось, что главарь или вождь есть член союза: только в качестве такового (а еще предпочтительнее в роли его руководителя) мог пользоваться влиянием на соплеменников вождь у гунантуна полуострова Газели и вне союзов Дук-дук или Ин-гиет его функционирование не мыслилось⁰⁵. В этом случае мы имеем дело с вариантом, когда власть вождя еще не институ-ционализована. У менде и темне, у которых должность вождя уже существовала как самостоятельный институт, первоначальное соперничество вождей и союзов заканчивается определенным компромиссом: фактически союзы становятся частью аппарата власти. Но достигнутый компромисс засвидетельствовал и неравное положение сторон, причем отнюдь не в пользу вождя. Верхушка союза получила возможность решающим образом влиять на выбор членов совета вождя, последний же крайне редко, по сути дела лишь в исключительных случаях, мог добиться включения в руководящие органы союза желательных для себя людей⁶⁶. Возможности союзов как инструмента власти существенно расширяются еще и за счет того, что за ними не-

редко и формально сохраняются важные функции в сфере управления обществом. Так, например, наряду с решающей ролью союзов в социализации и воспитании молодежи на них зачастую лежала организация разного рода общественных работ и руководство ими ⁶⁷. И одновременно с этим у ряда африканских народов мужские союзы оказываются непосредственным источником сакральной верховной власти в вождествах и раннегосударственных образованиях. Иерархия органов этой власти параллельна иерархии внутри союзов, так как и там и тут господствует общинно-родовая аристократия⁶⁸.

Таким образом, эффективность мужских союзов в качестве механизма институционализации власти неизменно оказывается высокой. Характерно при этом, что аналогичные, хотя и намного менее распространенные женские союзы даже в тех случаях, когда они располагают немалой экономической мощью (так было, например, в некоторых странах гвинейского побережья), нигде не могут выступить в такой роли. Это следует объяснить, видимо, тем, что мужские и женские союзы находятся в неравном положении по отношению к главным средствам производства, прежде всего к земле, которой к этому времени уже практически безраздельно распоряжаются мужчины. В итоге женщины, даже объединенные в союз, остаются в зависимости от мужчин, а их экономические возможности основываются преимущественно на деятельности в сфере обмена, т. е. вторичной по отношению к общественному производству.

Одним из самых распространенных и действенных механизмов, посредством которых осуществлялась институционализация публичной власти, отделенной от народа, были военно-демократические и тесно с ними связанные военно-иерархические структуры. Их появление было обусловлено резким возрастанием значения военной деятельности на поздних стадиях процесса классообразования. В результате перемен в экономической базе общества — становления частной собственности, появления примитивных форм эксплуатации, углубления имущественного неравенства среди членов общества — война все более и более превращалась, по определению Ф. Энгельса, в постоянный промысел ⁶⁹. Отсюда вытекала необходимость существенных изменений в общественном разделении труда.

Война и военная деятельность все более становились специализированным видом труда. Появилась прослойка индивидов, целиком занимавшаяся ими. Понятно, что все это происходило не разом, а потребовало определенного времени. Вооруженная мощь любого племени или надплеменного объединения олицетворялась всем способным носить оружие взрослым населением достаточно долго. Точно так же достаточно долго над этой военной силой главенствовал предводитель, чьи руководящие полномочия существовали лишь в обстановке военных действий и были реальными, только пока эти действия продолжались.

Тем не менее специализация военного дела, быстрое возрастание его значения в жизни общества — ведь эффективная военная организация все чаще становилась вопросом жизни или смерти коллектива! — уже довольно рано привели к ясному осознанию обществом необходимости превращения функции военного предводителя (пока еще только его) в постоянную общественную должность. Но, становясь постоянной, эта должность, как и вообще любая общественная должность в эпоху классообразования, обнаруживала несомненную тенденцию к тому, чтобы сделаться наследственной.

Описанная Г. Морганом Лига ирокезов показывает нам «технику» такого превращения вполне ясно. Лига изначально располагала двумя военными вождями: эти должности традиция наследственно закрепила за двумя из родов племени сенека. Разумеется, вожди эти входили в состав Совета Лиги. Но поначалу их статус в Совете был ниже статуса сахемов, которые, представляли в собрании все ирокезские племена и роды (т. е. специализированная по своему характеру должность рассматривалась как стоящая ниже должностей представителей народа в целом). Но в условиях почти непрерывного осуществления тех или иных военных акций влияние военных руководителей довольно быстро возрастало; статус их мало-помалу фактически сравнялся со статусом сахемов. А вслед за тем военные вожди все больше начали вмешиваться в общее руководство делами Лиги, и постепенно сделалась явной тенденция к оттеснению именно сахемов на второй план⁷⁰. Теперь войны разного масштаба, в которых в качестве боевой силы выступало пока еще подавляющее большинство мужского взрослого населения, непрерывно повышали и укрепляли высокий и без того престиж воина и его положение в коллективе, характерные для общественных организмов эпохи классообразования. И более того, даже в тех обществах, в которых не наблюдалось институционализованного разделения функций между руководителями военными и «гражданскими», удачливый военачальник (даже если он действовал как частное лицо, что не раз бывало, скажем, у германцев) практически всегда имел предпочтительные шансы на то, чтобы соединить в своих руках все управление коллективом. И не случайно едва ли не самой характерной фигурой в сфере управления становился в эту эпоху племенной вождь. Обычно он выдвигался из среды родо-племенной верхушки, но нередки бывали и случаи быстрого возвышения победоносного военачальника, по происхождению к этой верхушке не принадлежащего.

Параллельно с возвышением военных предводителей (и в неразрывной связи с ним) складывалась и особая прослойка воинов, так сказать, профессионалов, которым война и военный грабеж давали главный, а затем и вообще единственный источник средств существования. Наличие таких людей, вызванное к жизни ростом военной активности, в свою очередь, в силу об-

ратной связи становилось нередко фактором, повышавшим агрессивность данного общества в его контактах с соседями, стимулировавшим умножение числа военных мероприятий разного рода. Эти воины, естественно, обнаруживали тенденцию группироваться вокруг военного вождя, известного своей удачливостью, а сгруппировавшись, создавали внутри племени относительно независимую от массы его членов военную силу, на которую этот вождь мог опереться, если нужно, в противовес соплеменникам. Так возникали военные дружины у тех же германцев. Но сама по себе дружина не была способна взять на себя целиком всю военную деятельность в обществе: численный ее состав бывал обычно невелик (правда, это в определенной мере компенсировалось уже самим профессиональным ее характером). Поэтому на данном этапе общественной эволюции неизбежно сохранялось и народное ополчение, включавшее по идее всех способных носить оружие мужчин. И само существование этого ополчения ставило достаточно серьезную преграду на пути полного подчинения рядового соплеменника складывавшейся аристократии — будь то старинного, т. е. родо-племенно-го, происхождения или новой, выраставшей из военного окружения вождя. А состоявшее из этих свободных мужчин народное собрание представляло еще вполне эффективный орган власти.

Сочетание всех этих условий вело к складыванию потестар-ной структуры, главными составными частями которой были народное собрание, совет старейшин и вождь. Эта форма организации власти в обществе и была обозначена Л. Г. Морганом как «военная демократия», а к типическим ее образцам он относил уже упоминавшуюся Лигу ирокезов⁷¹. Военный аспект определялся здесь тем, что народное собрание составлялось не просто из общинников: последние выступали в данном случае в специфическом качестве вооруженного народа, т. е. воинов. И характерно, что параллельно с этим на переднем плане оказывался военный вождь, оттеснявший совет старейшин племени на вторые роли. Что же касается аспекта демократического (понимая под демократией особую форму правления), то он выражался именно в сохранении в качестве в определенной степени эффективных органов управления и самого народного собрания, и совета старейшин. Притом эта демократия была вполне реальной. У тех же ирокезов особая категория вождей — «вожди Сосны»— выступала в Совете Лиги как представитель женского населения и массы простых общинников. И очень характерно, что титулы «вождей Сосны» не передавались по наследству, а получали их и в самом деле лица общепризнано выдающихся способностей. Но в то же время демократия была уже и ограниченной: собственно говоря, факт появления должностей «вождей Сосны» уже свидетельствовал о том, что простой народ и женская половина населения были отстранены от непосредственного участия в управлении. А кроме того, и в составе Совета