Раздел 7. Современное Человечество и Россия
Судьба России: Эксперимент XXI века.
I.
Традиционно в теории познания диалектического материализма эксперимент рассматривается как элемент материальной практики внутри научного познания. Надо сказать, кстати, что, по нашему мнению, философия диалектического материализма, включая её социально-философскую составляющую – исторический материализм, остаётся и в настоящее время одной из самых эффективных философских исследовательских программ в отношении изучения природы, общества и человека, его личности. Сам эксперимент, при этом, нужно строго выделять внутри того, что мы называем опытным познанием. Дело в том, что под опытом могут пониматься различные вещи, в том числе, существенно отличные от эксперимента. Как известно, эксперимент всегда следует за уже имеющейся более-менее развитой теорией, в то время как опытный подход может и не опираться на уже сложившееся развитое, научное теоретическое знание. В то же время, опытные исследования рано или поздно дорастает до, собственно, серьёзного эксперимента. Но не об этом хотелось здесь сказать.
Можно, думается, вполне обоснованно пойти как бы в обратном направлении. А почему не посмотреть на саму социальную действительность, на реальную социальную практику по аналогии с опытным подходом и даже экспериментом? Ведь имеем же мы сегодня немалое количество отраслей производства, материального производства, прежде всего, которые следует рассматривать как непосредственную экспериментальную прикладную часть современного научного познания. Кроме того, каждое крупное изменение в общественной жизни так или иначе связано с участием сознания людей, по крайней мере, некоторых из них, занимающих ключевые позиции в системе общества того или иного уровня развития, например, лидеры общественных движений, осуществляющих социальные преобразования, в ранние эпохи – вожди, цари, князья, трибуны, императоры, церковные иерархи и т.п. Многое в исходе тех или иных, намеченных отдельными людьми или небольшими их лидирующими группами, преобразований зависит также от сознательного участия или неучастия в них основной массы населения, людей, которые оказываются вольно или невольно (чаще невольно) втянутыми в процессы качественных и масштабных социальных преобразований.
Каждое значительное социальное преобразование оказывается связанным с более или менее развитыми представлениями инициаторов преобразований, и поэтому может в той или иной степени рассматриваться как опытное или же, как мы понимаем, даже как некоторое экспериментальное приложение этих представлений. В частности, можно и нужно вспомнить о таких традиционных для диалектического и исторического материализма положениях, как положение о сознательности и стихийности в историческом развитии, положение о возможности сознательного вмешательства в ход исторического развития, в действие социальных закономерностей, коль скоро они в той или иной степени уже познаны. Да, сегодня эти положения приходится очищать от их одностороннего, упрощенного, грубого понимания в определённый период развития нашего общества. Но это вовсе не значит, что от них нужно отказываться, так сказать, по определению. Достаточно обратиться к современным западным социологическим, социолого-управленческим разработкам, чтобы убедиться в том, что в них практически на каждом шагу встречаются утверждения, во многом аналогичные положениям диалектико-материалистической и историко-материалистической методологии. Нам важно здесь отметить сам факт прикладного характера качественных преобразований в обществе относительно предшествующих этим преобразованиям представлений людей, "запускающих" те или иные преобразования. В этом отношении было бы очень интересно, со всеми, конечно же, необходимыми оговорками, особенно применительно к прошлым историческим эпохам, посмотреть на историю человечества вообще и отдельных стран, народов, в частности, как на процессы опытного или экспериментального, если они на это тянут, приложения имеющихся у людей представлений, идей, наконец, развитых концепций, теорий. И, конечно же, самым интересным было бы рассмотрение собственной истори с этих позиций, как в отношении прошлого, начиная с крещения Киевской Руси, и до столыпинских реформ, а особенно – в отношении опыта советского периода, периода т.н. "коммунистического эксперимента", а так же в отношении настоящего и ожидающего Россию в XXI веке будущего. Кстати, чем, как не своеобразным экспериментом, являются такие процессы в современном мире, как действия США и их союзников в Югославии, Афганистане, в республиках бывшего СССР и т.д.? Имеется в виду серьёзный научный анализ подобных действий, а не навешивание идеологических ярлыков, все еще широко распространенное и у нас в стране и за рубежом среди сторонников ложно понимаемого, фактически сталинского, гиперидеологизированного варианта диалектико-материалистического подхода, в частности, в рядах теряющей последние признаки здорового политического организма нынешней КПРФ, не говоря уже о других силах, я бы сказал, крайне правых в этом лево-коммунистическом блоке современного российского политического пространства. Остановимся кратко на "опытно-экспериментальном" характере отечественной истории до советского периода, т.е. до 1917 года.
II.
Возьмём на себя смелость выделить, прежде всего, следующие примеры "опытно-экспериментальных" приложений в нашей отечественной истории: введение христианства в Киевской Руси X в., собирание славянских земель вокруг Москвы, с учётом последствий татаро-монгольского нашествия, странные, на первый взгляд, реформы, или попытки неких преобразований Ивана IV Грозного, ряд предприятий периода правления Алексея Михайловича, безусловно - преобразования Петра I Великого, о которых Н.В. Гоголь сказал: "Строение нынешнего нашего гражданского порядка (т.е. примерно середина XIX века – Авт.) произошло не из начал, уже пребывавших прежде в земле нашей… гражданское строение наше произошло от потрясения, которое произвёл царь-преобразователь" ( Н.В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями. М.: 1990, С. 213). К "опытно-экспериментальным" приложениям в нашей истории мы относим также реформы Екатерины II, некоторые нововведения Павла I, реформы Александра II, наконец, как уже отмечалось, реформы П. Столыпина. О советском периоде разговор пойдёт в следующей части статьи.
Н.В. Гоголь, как всякий гений, выделил, на наш взгляд, главный признак деятельности Петра I, причём такой, который является главным признаком и всей нашей более чем тысячелетней истории. А именно, если попытаться выделить общее в названных периодах отечественной истории, то сразу же бросается в глаза факт ориентации на заимствования в отношении внутренних преобразований способов социальной организации, которые уже были у других стран и народов. Даже легенда о Кие и Хориве это подтверждает, не говоря уже о введении христианства по высшему княжескому повелению. Данное обстоятельство подчёркивает даже гораздо большую, по сравнению с другими народами и странами, степень "опытно-экспериментальных" приложений, свойственную нашей истории, нашим народам. Переходя от этапа к этапу, мы всё время ориентировались на зарубежные образцы, которые, конечно же, не могли быть реализованы в чистом виде, как говорится, один к одному, именно в силу постоянного недоучёта наших внутренних особенностей. А когда эти особенности (чаще всего, под давлением самих жизненных обстоятельств) учитывались, не могли не учитываться, то и дело шло гораздо более гладко, спокойно, как это было при Екатерине II, по сравнению с Петром I, например.
Да, внедрение "опытно-экспериментальных" инициатив у нас, как правило, происходило силовым путём, проще говоря, насильственно. Уж как там у других народов, а для нас насилие действительно было повивальной бабкой нашей истории. Как оказалось, вплоть до XX века, когда возможны были существенно более сглаженные варианты. Правда, насилие нередко же и мешало преобразованиям, например, приостановка реформ в связи с деятельностью народовольцев – террористов, уход от основного пути современной цивилизации в сталинский период СССР. Даёт знать себя закон истории: насилие с необходимостью, и даже с неизбежностью порождает насилие же. Причём, как правило, это было насилие по отношению прежде всего к собственному народонаселению, которое по своему историческому, общецивилизационному качеству не способно было выработать изнутри требовавшееся внешними обстоятельствами социальное качество. Причём, это даже не евразийское качество, как нередко об этом говорят, ибо страны и народы Азии, в частности, Япония, Корея, даже Китай, и т.д., сумели создать такие формы усвоения западного по преимуществу современного цивилизационного качества, которые не потребовали столько внутренних жертв, сколько имело место в нашей истории. Впрочем, о последнем, как и о многих других наших соображениях, можно и поспорить.
Конечно, ожидать от наших отечественных инициаторов "опытно-экспериментальных" приложений учёта всех исторических, этнических, экономических, социально- и индивидуально-психологических особенностей не приходилось. В основном объёме эти преобразования носили стихийно-исторический характер, и иначе тогда быть не могло. Ещё в конце XIX – начале XX вв. очевидным было сопротивление помещиков и дворян, как носителей основного интеллектуального качества в нашем тогдашнем обществе, уже перезревшим в своей необходимости переменам – реформам. Результат – период революций и последовавших далее советских, "социалистических" преобразований - налицо. Но и в советский период нашей истории, когда во всеуслышанье было объявлено следование "самой научной и передовой" теории имело место очевидное насилие над историей, неограниченный волюнтаризм, повлекший за собой миллионные жертвы собственного населения, не сравнимые с жертвами ни одного другого народа в мире, по крайней мере, если брать абсолютные цифры.
III.
Советский период в истории нашей страны на Западе, а после распада СССР и внутри страны, называют, подчёркивая при этом очевидно отрицательный смысл, "коммунистическим" или "большевистским экспериментом". Спору нет, отрицательного качества в этот период было много, в ряде отношений – слишком много. Миллионные, ничем не оправданные, кроме дьявольского волюнтаризма Сталина, сумевшего сплотить вокруг себя значительную часть партийного и непартийного населения страны, жертвы просто вопиют к каждому из нас, не зависимо от того, придерживаемся ли мы и до сих пор коммунистических идей, или переходим к другим идеям, чаще всего связанным, в который уже раз, с традициями развития других стран и народов, других, как сейчас нередко говорят, цивилизационных подходов. И всё же не следует терять голову, а попытаться, наконец, нарушить правило, согласно которому история ничему не учит.
Подходы советского периода, который, кстати, требует тщательной внутренней дифференциации, этапизации, действительно носили прикладной опытно-экспериментальный характер, и думается, в нашей новейшей истории по-иному и не могло быть. Я бы даже на первое место поставил вторую часть – "экспериментально-опытный", ибо, как было сказано выше, здесь имело место пусть и самое общее, плохо детализированное, но теоретическое основание. В то же время, опытная часть советских преобразований оказалась настолько объемной, а теоретические силы партии большевиков, особенно после ухода Ленина, а затем и всех сколько-нибудь научно-теоретически мыслящих его последователей (Бухарина, Рыкова, Троцкого и др.), настолько малыми, что, фактически, процесс дальнейшего развития и функционирования общества должен был пойти во многом по пути стихийной эволюции (вспомним ленинские положения о творчестве масс, выработке у себя социалистического качества и т.п.). Если бы не Сталин и его сторонники. Стихии тогда, конечно, никто не хотел допускать: только что была преодолена тенденция к нарастанию стихийности по причине гражданской войны, последствий I-й мировой войны. Против стихии выступали все, но, к сожалению, во многом опять же в силу неготовности основной массы населения к новым цивилизационным – теперь под лозунгами социализма и коммунизма – изменениям, нововведениям, возобладал самый грубый, негуманный, и просто бесчеловечный в ряде отношений подход. Как это часто бывает в истории, победил (пришёл к власти) самый приспособленный к обстоятельствам человек, личность, которая сумела замкнуть на себя многочисленные нити запутавшегося вконец клубка социальных противоречий этого периода. Основным средством решения противоречий в этот период стала не диалектика, как заявлялось со всех трибун, а грубая физическая сила, дамоклов меч.
Безусловно, в отношении советского периода следует различать этапы преобразований: ленинский, т.е. примерно до свёртывания нэп; сталинский, т.е. со второй половины 20-х г.г. XX и до середины 50-х гг. XX в.; хрущёвско-брежневско-андроповский, т.е. с середины 50-х г.г. и до середины 80-х XX в.; наконец, горбачёвский, начавшийся в середине 80-х и прерванный в связи с распадом СССР в конце 1991 г. Только последний и завершающую стадию предпоследнего – "андроповскую" – можно охарактеризовать как попытку вернуться к научно-теоретическому обоснованию преобразований, назревших и перезревших, стучавшихся во все двери и окна нашего общества. Кстати, в связи с характеристикой советского периода можно было бы вернуться к вопросу о том, возможно ли было сохранение СССР и его последующая более-менее здоровая эволюция? Скажем только, что, судя по общему "графику" нашего тысячелетнего исторического развития, скорее всего, нет. Или же нужно было провести очень быстрые такие коренные преобразования, которые бы вернули, или дали веру людям в это образование, а значит, и побудили бы их активно выступить в защиту СССР, за его сохранение. Но это оказалось свыше возможностей основной массы населения СССР. "Караул" (читай – народ) устал, нужно было проветривать окна, начался новый период, новая эпоха в нашем соревновании с международным сообществом за приобщение к современной (по сегодняшним уже меркам) цивилизации.
Важнейшим средством перехода к современной цивилизации, что бы там кто ни говорил, является наука, но наука, рассматриваемая как органическая часть общества, а значит автономная, не зависящая ни от каких авторитетов, кроме авторитета доказательного знания и современной общечеловеческой морали, способная вовремя находить не столько стратегические, столько тактические верные решения, связанные с проведением многочисленных реформ в отдельных сферах нашего общества. Приходится констатировать, что традиционно присущий Западу эмпиризм, прагматизм, практицизм оказался в прикладном отношении существенно более эффективным средством, нежели общая диалектико-материалистическая теория, так сказать, в "голом" виде, т.е. не подкреплённая мощнейшим комплексом конкретно-научных, особенно в социально-гуманитарной сфере, разработок. Более того, если в отношении естественных дисциплин, прежде всего физико-химических, в отличие от биологии, кибернетики, некоторых других, в советское время имел место достаточно благоприятный режим, то в отношении социально-гуманитарных наук был введён режим откровенных репрессий (печальный список: репрессированные индивиды и группы индивидов, репрессированные народы, репрессированные науки). И, несмотря на всё это, я уверен, что нам не следует отказываться диалектико-материалистической методологии. Уже хотя бы потому, что именно она способна быть тем руководством (не идеологического толка, этого "лозунгового" было предостаточно), которое способно помочь нам сегодня разобраться во всей нашей путанице, не допустить нового варианта отечественного дамоклова меча, который, может быть, и хорош в отдельных редких случаях, но должен быть последним в решении повседневных наших проблем, если вообще может применяться. Именно в возрождении здоровой отечественной научной, прежде всего, социально-гуманитарной, традиции я вижу контуры реальной возможности создания у нас нормального современного цивилизованного общества. Последнему должно способствовать также то, что всё же не смотря ни на что, в ходе скорее ломанного, чем по экспоненте, исторического движения мы смогли выработать у себя немало общечеловеческих цивилизационных качеств, которые резко сокращают для нас сегодня путь к полной интеграции в современное человечества на правах вполне здоровой и полноценной его части. Этого, кстати, никогда не упускали и не упускают из виду наиболее развитые страны и народы, к сожалению, зачастую просто пользующиеся нашими внутренними бедами, чтобы взять себе то, что наработано у нас, и в отношении результатов научного и иного творчества, и в отношении людей, специалистов, да и просто грамотных и развитых, фактически, переманивая их к себе. Т.е. мировая политика, состояние мирового сообщества сегодня ещё далеки от требований общечеловеческой морали, а значит пользоваться последними и нам нужно будет очень осторожно, не беря на себя в очередной раз обязательств, что именно мы – носители самого чистого, самого достойного человеческого качества. Не стоит в очередной раз выставлять себя эдаким Левшой в глазах мирового сообщества, способного подковать любую современную блоху, произведённую в США, Германии или Японии. Уверен, один спокойный трезвый взгляд на самих себя принесёт нам много выигрышного в глазах других стран и народов, которые уже давно способны и готовы сотрудничать с нами, помогать преодолевать наши внутренние трудности, если бы их не отпугивало наше, зачастую неоправданное, подчёркивание своих достоинств, а проще – хвастовство. Другие народы простят нам любые наши непривычные для них особенности, если мы будем уважать их искренне, даже если при этом не будем молчать об их собственных, тоже не всегда приглядных, особенностях. Оскомину ещё в XIX веке набило представление о западноевропейце, идущее, наверное, от Герцена, не говоря уже о славянофилах, как недалёком, совсем обуржуазившемся обывателе, которого в жизни ничто не интересует, кроме своего спокойствия и кружки пива. Спрашивается, откуда же все те достижения этих стран и народов, которые нам сегодня (именно ещё сегодня!) приходится у них перенимать? Нам нужно сосредоточиться на будущем, на тех опытах и экспериментах, которые придётся произвести над собой в XXI веке.
IV.
Итак, перед нами открывается этап ближайшего будущего – начавшееся XXI столетие. Будем же учиться у мировой, и, прежде всего собственной истории. Продолжая использовать технологии, которые достались нам от предыдущих поколений, необходимо посмотреть на то, какие возможности открываются перед нами сегодня. Посмотреть тщательно, придирчиво, критично и самокритично. Выявить, какие из них реальны для нас, а какие формальны, какие конкретны, а какие абстрактны, наконец, какие из них обратимы, а какие необратимы (!). Применим к ситуации те же положения, которые ещё в советские времена, к сожалению, нередко вдалбливали в головы студентов преподаватели диалектического и исторического материализма, и которые почти мгновенно забывались, как только студент сдавал соответствующий экзамен, тем более – получив заветный диплом, даже "красный" – диплом с отличием. В противном случае мы снова и снова будем наступать на одни и те же грабли, пускать всё на самотёк, не забывая при случае вспомнить в качестве лозунга, цитаты и т.п. о необходимости сознательного отношения к жизни, обществу, своим правам и обязанностям, о преодолении стихийности, неуправляемости и т.д.
Нет никаких сомнений, что XXI век станет веком многочисленных и откровенно опытно-экспериментальных разработок социальной направленности. Это будет происходить на всех уровнях: на уровне отдельных стран, на уровне объединений отдельных стран и народов (у нас достаточно вспомнить проект объединения России и Белоруссии, тенденцию к объединению с другими странами и народами бывшего СССР; для Европы это процесс дальнейшего роста Европейского союза и т.д. и т.п.), наконец, на уровне человечества в целом. Можно предположить, что эти опытно-экспериментальные разработки будут носить достаточно радикальный характер. Вполне возможно, что в отдельных случаях это будут процессы, подобные социальным революциям прошлого. В то же время, есть основания считать, что будут преобладать способы преобразований реформистского типа. Эти процессы, уже сегодня очевидно, будут носить многоуровневый, многовекторный и многофакторный характер. Есть надежда, что при этом в гораздо большей степени, чем в прошлые эпохи, включая даже XX в., будет учитываться накопленный человечеством негативный опыт социального экспериментирования. Хотелось бы верить, что это будет касаться, прежде всего, России.
Опытно-экспериментальные разработки социальной направленности в XXIв. предполагают новое качество развития всех наук социально-гуманитарного блока, включая способы внедрения этих разработок в жизнь. Задача современной науки заключается в комплексной, всесторонней разработке естественных, социально-гуманитарных, а также метапознавательных аспектов социальной проблематики в начале XXI в. Для России особенно актуальным является преодоление отставания научных разработок предстоящих преобразований, преодоление фактора чрезмерного давления злобы дня, т.е. постоянной необходимости отвлекаться на неотложные текущие вопросы, деформирующей всю систему целостных социальных преобразований.
При этом нам в России следует иметь в виду ту усталость народа, которая накопилась в течение XX в. Она, к сожалению, будет сказываться и на новых поколениях россиян XXI в., первых двух, по крайней мере. В то же время этот фактор – смена поколений – следует считать одним из важнейших положительных моментов преобразований XXI в. Именно с приходом новых поколений связано решение задачи ближайших двух – трёх десятилетий – создание более-менее устойчивого гражданского общества, автономного от государственной власти и способного критически воспринимать инициативы политических авангардов отдельных групп населения (слоёв, классов, конфессий, населения отдельных регионов и т.п.). Кроме того, в отношении государства, его функций следует ожидать своеобразной отечественной "революции управляющих", а точнее, существенных качественных изменений в сфере регулирования всех видов общественных отношений. Значительное место и здесь будет принадлежать смене поколений – управляющих различных уровней во всех сферах нашего общества.
Можно предположить, что основной ориентацией экспериментов XXI в. в России, и в целом в мире, будет личность, отдельный человек, акцент не на массе, а на индивиде. Хотя не следует сбрасывать со счетов возможности стихийных массовых проявлений в том или ином отношении. Те же события 90-х годов XX в. в России указывают на это, причём, как с акцентом на активность масс, так и с акцентом на неучастии масс в социальных преобразованиях, в том числе весьма судьбоносного характера.
Задача современных российских философов, всех представителей наук социально-гуманитарного комплекса, и наук вообще, состоит в разработке и следовании принципам последовательного гуманизма, как основной особенности социальных экспериментов XXI века. Сегодня мы много времени уделяем обсуждению нравственных проблем экспериментов над животными, биологических (например, генетических) опытов и экспериментов над человеком, но при этом мы очень мало уделяем внимания обсуждению нравственных проблем социального экспериментирования. До абсурда мало. Всё, что угодно - экология, материальные затраты, выбор проектов, - но только не влияние всего этого на нравственное качество личности сегодняшнего россиянина. И здесь односторонняя злоба дня берёт верх. Сократ в Древних Афинах обсуждал эти проблемы с согражданами. Неужели все другие вопросы были для Афин к тому времени уже решены!
Современная Россия и мировая цивилизация:
Энтропийный аспект.
Если смотреть на современное человечество с точки зрения соотношения в нем центров, задающих структуру его связей и отношений — с одной стороны, и как бы нарушающих эти связи и отношения — с другой, то можно видеть, как все страны и народы подразделяются на две группы (основные) по этому признаку. Действительно, в международной жизни порядок задается преимущественно западным миром — США, Западной Европой, а также всеми ориентированными на него и уже (!) достигшими в этом определенного качества странами. Ряд других стран, целых регионов, в частности преобладающая часть так называемого мусульманского мира, выступают как бы оппозиционной к этому порядку силой. Они, имея свое внутреннее качество, внутреннюю структурную определенность, не укладываются в этот идущий от запада порядок, внося в него дезорганизующее (энтропийное) начало: являясь носителем этого момента современного человечества. В значительной мере это можно отнести и к современной России.
Действительно, имея свою собственную достаточно богатую историю, свое собственное внутреннее качество, Россия всегда была и в значительной мере остается оппозицией западной цивилизации. Не в том смысле, что она стремилась, или стремится к экспансии на Запад — этого, строго говоря, никогда не было, нет и не предвидится. А в том — что она объективно есть качество, отличное от Запада, и при этом такое, с которым Западу приходится сосуществовать, приноравливаться. Это, особенно учитывая известную приверженность Запада к своей внутренней специфической упорядоченности, вызывает у него постоянное беспокойство.
Вопрос сегодня в том, как пойдет дело дальше. Ясно, что никто в мире не заинтересован в гибели друг друга, наоборот, все заинтересованы в том, чтобы согласовать идущие друг от друга неопределенности, которые, кстати, в существенной мере являются необходимым источником развития, совершенствования современного мирового сообщества как целого, наряду с внутренними источниками.
Запад должен понять, что он в значительной мере консервативен в отношении своей внутренней упорядоченности, явно чрезмерной технологичности, односторонней (внешней) рациональности — рационалистичности всех сторон жизни. Понять и принять «остальной» мир, в том числе Россию.
Россия — «евразийская» страна, в том смысле, что в ней как раз особенно отчетливо проявляется соотношение, взаимодействие «западной» (в широком смысле) и «восточной» (тоже в широком смысле) моделей, стратегий, образов жизни различных народов, этносов. И поэтому она есть благодатная модель развития всего человечества в этом отношении, которую человечество еще только должно научиться ценить и поддерживать. Что касается самой России, то она уже давным-давно через своих многочисленных добровольных и недобровольных посланцев оказывает мощнейшее как энтропийное, так и негэнтропийное воздействие на человечество, от далекой Австралии и до столь же далеких Латинской Америки, США, Канады, а также на не столь далекие Западную Европу, Китай, Индию, Ближний и Средний Восток, меньше, быть может, на Африку.
Русскому человеку, этому «русскому медведю», себе можно посоветовать следующее: не спеши жить, не надрывайся без необходимости, не утомляй душу из зависти к другим людям, более благополучным по видимости народам, живи в силу своего собственного разумения, не теряй своего достоинства, будь самим собой среди таких же самоопределяющихся народов, этносов.
1999 г.
Ещё один взгляд на явление «русской души»
Не объясняется ли некая трагедийность «русской души» тем, что она вынуждена, в силу общецивилизационных обстоятельств, чрезмерно себя насиловать, стремясь поспеть за ходом событий в «цивилизованном» мире? Что дает знать себя тот самый географический (и климатический в частности) фактор, повлиявший на формирование «русской души» в прошлом, да и продолжающий влиять на нее сейчас? Здесь имеются в виду некие внутренние механизмы, внутреннее устройство духовной жизни всякой нации, этноса.
Мы часто говорим об особой одаренности, особом гении, как определил бы Гегель, русского этноса. И с этим можно только согласиться: способностей у русского человека много, иногда даже кажется, что будь их поменьше, меньше было бы и трагедий в его жизни. А все дело в том, что механизмы «русской души» приспособлены совершать свою работу с определенной достаточно медленной скоростью, по сравнению с другими этносами. Но работать-то им на деле приходится с гораздо более высокой. Что же при этом происходит? А то, что в массе своей русский человек к известному, достаточно ограниченному сроку своей жизни как бы вырабатывается. Механизмы его души от постоянного перенапряжения из-за необходимости поспеть за цивилизованным человечеством (читай — западным по преимуществу) срабатываются, изнашиваются, а может быть, будет точнее сказать — устают, как устает все, даже любой металл, даже специальные стали. И происходит всем известное явление: до кончины, до окончательного разрушения еще далеко, биологически человек еще может и, как правило, еще достаточно долго, хотя и меньше представителей других этносов, живет, но в то же время он как бы уже и умирает, а точнее, становится внутренне заторможенным, останавливается в своем внутреннем движении — устала душа, механизмы ее требуют приостановить, замедлить скорость своего вращения, а сделать-то этого не удается.
Самый распространенный тип русского человека, кстати, и до сих пор, это образ «ленивого» человека. Говорят даже, что русский человек от природы таков. Но, с другой стороны, русский человек — это вечно кающийся, вечно мечущийся, угрызаемый совестью. Но все это, думается, следствие иного качества. Причина — непомерно высокая скорость «вращения» души русского человека, к которой она не приспособлена. К 30-ти, 40-ка годам она вынуждена совершить уже столько оборотов, что и на все 100 лет хватило бы. А способности-то есть, и способности-то как раз и говорят русскому человеку, что он не хуже немца или француза, а может быть даже и лучше, да вот приходится останавливаться, сдерживаться, снижать обороты души. А это как раз ой как не хочется делать, и воспринимается это как слабость, даже порок. Хотя здесь речь может идти только об особенностях, вполне объективных, объясняемых, объяснимых и уж во всяком случае, простительных.
Но не есть ли это некоторое очередное оправдание себя, своих неприглядных сторон перед мировым сообществом? Думается, что нет. Вполне нормальный взгляд на самого себя. Иное дело, как приноровиться, не надрывая душу, жить в современном цивилизованном мире. Как не отстать от него «отставая». Как распределить ресурсы души так, чтобы ее хватило на всю «биологическую» жизнь этноса.
Да, еще может быть надолго, быть может, даже навсегда сохранится эта «медленная» специфика русской души. Только не нужно смотреть на это как на «наказание божье». Впрочем, и как на особый дар свыше тоже. Нужно смотреть на это здраво и трезво, и больше заботиться не о том, чтобы в очередной раз обставить немца или француза на отрезке между очередными верстовыми столбами мировой истории, а о том, чтобы естественно выложиться на дистанции в целом. И не для того, чтобы кто-то преподнес затем приз, а для того, чтобы оставаться в ладу с самим собой, и с окружающими. Для того чтобы способности, заложенные в русской душе, реализовались в полной мере.
1999 г.
М. Горький о русских людях на переломе 1917-1918 годов,
или «Программа Горького» («Несвоевременные мысли»?)
«… если бы я вам рассказал то, что я знаю (а знаю я, без всякого сомнения, далеко еще не все), тогда бы, точно, помутились ваши мысли и вы сами подумали ба, как бы убежать из России».
Н.В. Гоголь «Выбранные места из переписки с друзьями».
«До чего же бесприютен русский человек».
М. Горький.
«Тяжело жить на Руси!
Тяжело.
Грешат в ней — скверно, каются в грехах — того хуже».
М. Горький.
«… у нас лучший в мире балет и — самая отвратительная постановка книгоиздательского дела».
М. Горький.
«Оригинальнейшая черта русского человека — в каждый данный момент он искренен».
М. Горький.
2011 год — год 75-летия со дня кончины Алексея Максимовича Пешкова — Максима Горького. Как великий писатель и как великий гуманист, М. Горький не мог не откликнуться на все те труднопереносимые для всякого народа, если вообще переносимые, испытания, которые выпали на долю русского народа, России в 1917-1918 годах. Мы позволим себе привести известный ряд высказываний, названных М. Горьким «Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре» (М. Горький. Несвоевременные мысли: заметки о революции и культуре / Вступ. ст., публ., подгот. текста и коммент. И. Вайнберга. М.: Советский писатель, 1990). При жизни писателя это издание не выходило, но его принято считать выражением последней воли автора. «Несвоевременные мысли» — цикл статей М. Горького, печатавшихся в 1917-1918 годах в газете «Новая жизнь» (Всего 64 статьи). И еще одно обстоятельство. Настоящая работа представляет собой, прежде всего, подбор высказываний М. Горького, поэтому правильнее было бы указать не ее автора, а скорее — составителя.
Все приведенные в работе высказывания Горького, включая вынесенные в эпиграф, взяты из названного издания, помещенного в книге «Максим Горький. Книга о русских людях. М.: Вагриус, 2000. 572 с. С. 433–559.
I. Предварительное.
М. Горький вполне объективно оценивал свои возможности, повлиять на ход событий, которые вызвали названные «заметки», и со стороны своих способностей, и со стороны, конечно же, самих обстоятельств:
— «Весьма вероятно, что мои мысли «наивны», я уже говорил, что считаю себя плохим публицистом, но все-таки с упрямством, достойным, быть может, лучшего применения, «я буду продолжать свою линию», не смущаясь тем, что «глас» мой остается «гласом вопиющего в пустыне», увы! — не безлюдной» (С. 484).
И делать это М. Горький собирался потому, что, как он писал:
— «… я верю в разум русского народа, в его совесть, в искренность его стремления к свободе, исключающей всякое насилие над человеком. Верю, что «все минется, одна правда останется»» (С. 555).
Но для этого нужно понимать народ, иметь представление о закономерностях истории, а главное, хотеть бороться за светлое будущее народа, каким бы ни было его настоящее. Он писал:
— «… иностранцы народ наивный и невежественный, и Русь для них — загадка. Для некоторых русских людей она тоже является загадкой, и притом весьма глупой, но эти русские — просто люди, лишенные чувства любви к родине, патриотизма и прочего)» (С. 505).
Горький понимал, что для такого дела в такое время нужна и смелость:
— «Может быть, я — в некоторых случаях — не стану защищать себя, но на защиту любимого мною у меня хватит сил» (С. 482).
Горький активно заявляет о своем праве высказывать свое мнение о русском народе:
— «Я имею право говорить обидную и горькую правду о народе … будет лучше для народа, если эту правду о нем скажу я первый, а не те враги народа, которые теперь молчат да копят месть и злобу для того, чтобы в удобный для них момент плюнуть этой злостью в лицо народа, как они плевали после 905 и 6го годов» (С. 546).
Более того, он прямо отстаивает это свое право перед властями:
— «В чьих бы руках ни была власть — за мною остается мое человеческое право отнестись к ней критически.
И я особенно подозрительно, особенно недоверчиво отношусь к русскому человеку у власти, — недавний раб, он становится самым разнузданным деспотом, как только приобретает возможность быть владыкой ближнего своего» (С. 537).
Он заявляет о том, что будет последовательно объективным при этом:
— «… превосходные душевные качества русского народа никогда не ослепляли меня» (С. 511). И далее — «… я никогда не восхищался русской деревней и не могу восхищаться «деревенской беднотой», органически враждебной психике, идеям и целям городского пролетариата» (С. 551). И «… если наш мужик — зверь, надо сказать это» (С. 511).
Правда, зверского в тот момент, в условиях 1-й мировой войны, обнаружилось чрезвычайно много не одного только русского народа, и это тоже угнетало М. Горького:
— «… хочется бешено крикнуть людям:
— Несчастные, пожалейте себя!» (С. 444).
И все же, несмотря на весь свой, как говорил сам Горький, «социальный идеализм», он видел и необходимость, неизбежность, и даже оправданность страданий русского народа, хотя, по всему видно, ему было невыносимо узнавать о гибели и одного человека, даже плохого человека:
«… эти бешеные, испачканные грязью и кровью дни — великие дни рождения Новой России.
Да, вот именно теперь, когда люди, оглушаемые проповедью равенства и братства, грабят на улицах ближнего своего, раздевая его догола, когда борьба против идола собственности не мешает людям зверски истязать и убивать мелких нарушителей закона о неприкосновенности собственности, когда «свободные граждане», занявшись торговлишкой, обирают друг друга безжалостно и бесстыдно, — в эти дни чудовищных противоречий рождается Новая Россия» (С. 526).
Горький понимал — русский народ — это «неуклюжая, не организованная разумом сила — сила огромная, потенциально талантливая, воистину способна к всестороннему развитию» (С. 498). Он знал — «… путем великих мук, невыносимых испытаний мы идем к возрождению человека…» (С. 516).