Компендиум по общей социологии

Элиты и их циркуляция

Начнем с теоретического определения данного феномена, точит и, насколько это возможно; затем рассмотрим практические ситуации необходимые для анализа в первом приближении. Мы пока не касаемся хорошей или плохой, полезной или вредной, похвальной или достойной порицания природы человеческих характеров; обратим внимание лишь на тот уровень, которым они обладают: низкий, посредственный, высокий, или, точнее, на то, какой индекс может быть присвоен каждому человеку в соответствии с вышеобозначенным уровнем его характера.

Итак, предположим, что в каждой сфере человеческой деятельности каждому индивиду присваивается индекс его способностей, подобно эк­заменационным оценкам. Например, самому лучшему специалисту дается индекс 10, такому, которому не удается получить ни одного клиен­та, — 1 и, наконец, кретину — 0. Тому, кто сумел нажить миллионы (неважно, честно или нечестно), — 10, зарабатывающему тысячи лир — 6, тому, кто едва не умирает с голода, — 1, а находящемуся в приюте нищих — 0.

Таким образом мы составим класс тех, кто имеет наиболее высокие индексы в своей сфере деятельности, который мы назовем избранным Классом, элитой (elite); подразумеваемся, что граница, отделяющая ее от остального населения, не является и не может являться точной, подобно тому как неточна граница между юностью и зрелым возрастом, то, однако, не означает, что бесполезно рассматривать эти различия.

793. Для исследования, которым мы занимаемся, — исследования социального равновесия — полезно также разделить этот класс на две части; выделим тех, кто прямо или косвенно играет заметную роль в правлении обществом и составляет правящую элиту; остальные образуют неуправляюшую элиту.

Итак, мы имеем две страты населения, а именно: 1) низшая страта, неэлита, относительно которой мы пока не выясняем, какую роль она может играть в управлении; 2) высшая страта, элита, делящаяся на две части: (а) правящая элита; (b) неуправляющая элита.

794. На практике не существует экзаменов для определения места каждого индивида в этих стратах; их отсутствие восполняется другими средствами, с помощью своего рода этикеток, которые более или менее достигают данной цели. Подобные этикетки существуют также и там, гдe есть экзамены. Например, этикетка адвоката обозначает человека, который должен знать закон, и часто действительно его знает, но иногда ( обладает необходимыми знаниями. Аналогичным образом в правящую элиту входят люди с этикетками о принадлежности к политической службе достаточно высокого уровня, например министры, сенаторы, депутаты, начальники отделов министерств, председатели апелляцион­ных судов, генералы, полковники, однако при этом необходимо исключить тех, кому удалось проникнуть в их ряды, не имея соответствующих полученной этикетке качеств.

[...] Богатство, родственные связи, отношения играют роль также во многих других случаях и делают возможным получение этикетки о при­надлежности к элите в целом или к правящей элите в частности тем, кто не должен был бы ее иметь.

[...] Тот, кто из одной группы переходит в другую, приносит с собой, как правило, определенные склонности, чувства, предрасположеннос­ти, приобретенные в той группе, из которой он происходит; и с этим обстоятельством следует считаться. Подобный феномен в том случае, когда рассматриваются только две группы — элита и неэлита, называ­ется «циркуляция элит» (cirkulation des elites).

800. Высший и низший классы в целом

Самое простое, что мы можем сделать, — это разделить общество на две страты: высшую, в которую обычно входят управляющие, и низ­шую, где находятся управляемые. Этот факт, а также факт циркуляции индивидов между этими двумя стратами настолько очевидны, что во все времена они доступны даже малоопытному наблюдателю. Начиная с Платона, почувствовавшего эту проблему и урегулировавшего ее искус­ственным образом, многие рассуждали о «новых людях», «парвеню», и существует огромное количество посвященных им литературных про­изведений. Постараемся придать более точную форму уже высказанным в общем виде соображениям. Мы упоминали [...] о различном распре­делении остатков в разных социальных группах, и в особенности в выс­шем и низшем классах. Такая социальная гетерогенность — факт, ко­торый очевиден даже при поверхностном наблюдении.

801. Изменения остатков I и II классов, происходящие в социальных стратах, очень важны для установления равновесия. С помощью простого наблюдения обнаружилось, что они происходят в особой форме, а именно в форме изменения чувств, называемых религиозными, в выс­шей страте; было замечено, что в одни времена они ослабевали, а в дру­гие — росли и что эти волны соответствовали значительным социальным изменениям. Можно описать данный феномен более точным об­разом, отметив, что в высшей страте остатки II класса мало изменяются за один раз, до тех пор пока через определенные промежутки времени они не увеличиваются благодаря массовому пополнению из низшем страты.

804. В высшей страте общества, элите, номинально присутствуют некие группы людей, порой не вполне определенные, называющие себя аристократиями. В некоторых случаях большая часть принадлежащие к этим аристократиям действительно обладает качествами, необходимыми для того, чтобы в ней оставаться; в других же, напротив, значи­тельное число входящих в аристократии лишены таких качеств. Они могут действовать с большей или меньшей эффективностью внутри правящей элиты или же могут быть исключены из нее.

806. Аристократии не вечны. Каковы бы ни были причины, неоспо­римо то, что через какое-то время они исчезают. История — это клад­бище аристократий. Афинский демос являлся аристократией по отно­шению к остальному населению — метекам и рабам; он исчез, не ос­тавив потомков. Исчезли римские аристократии. Исчезли аристокра­тии варваров; где во Франции потомки франкских завоевателей? Гене­алогии английских лордов очень точны: чрезвычайно малое количество семей восходит к соратникам Вильгельма Завоевателя. В Германии значительная часть современной аристократии происходит от вассалов древних правителей. Население европейских государств значительно выросло за несколько веков на данной территории; совершенна очевид­но, что аристократии не росли в такой же пропорции.

807. Некоторые аристократии приходят в упадок не только в коли­чественном, но и в качественном отношении, поскольку в них ослабе­вает энергия и изменяются пропорции остатков, благодаря которым они завоевывали власть и удерживали ее. [...] Правящий класс восста­навливается не только численно, но, что более важно, и качественно: благодаря семьям из низших классов, приносящим энергию и пропор­ции остатков, необходимые для удержания власти. Он восстанавлива­ется также и благодаря тому, что теряет своих наиболее деградировав­ших членов.

808. Если один из этих процессов прекратится или, что еще хуже, прекратятся оба, правящий класс придет к упадку, часто влекущему за собой упадок всей нации. Это мощная причина, нарушающая равновесие: накопление высших элементов в низших классах и, напротив, низ­ших элементов в высших классах. Если бы человеческие аристократии были подобны отборным видам животных, которые в течение длитель­ного времени воспроизводят себе подобных примерно с теми же признаками, история человечества была бы иной.

809. В результате циркуляции элит правящая элита находится в со­стоянии постоянной и медленной трансформации, движется подобно реке; сегодня она уже не та, что была вчера. Время от времени проис­ходят неожиданности и жестокие потрясения, подобные наводнениям; затем новая правящая элита вновь начинает постепенно меняться: река, вошедшая в свое русло, возобновляет обычный путь.

 

810. Революции происходят, поскольку с замедлением циркуляции элиты или по какой-либо другой причине в высших стратах общества накапливаются деградировавшие элементы, которые более не обладают остатками, необходимыми для удержания власти, которые избегают применения силы, в то время как в низших стратах возрастает число эле­ментов высшего качества, обладающих остатками, необходимыми для выполнения функций управления, и склонных к использованию силы.

811. Как правило, в революциях индивиды из низших страт возглав­ляются отдельными представителями высших страт, поскольку эти пос­ледние наделены интеллектуальными качествами, полезными для руко­водства борьбой, и в то же время лишены остатков, которые как раз и несут с собой индивиды из низших страт.

812. Насильственные изменения происходят внезапно, и, следова­тельно, результат не следует немедленно за причиной. В том случае, если правящий класс или нация в течение длительного времени удер­живали власть силой и разбогатели, они могут еще некоторое время просуществовать без помощи силы, купив мир у противников и оплатив его золотом или же принеся в жертву завоеванные до того честь и ува­жение, что, впрочем, также составляет определенный капитал. На пер­вых порах власть удерживается с помощью уступок, и возникает лож­ное представление, что это может продолжаться бесконечно. Так, Рим­ская империя периода упадка достигла мира с варварами при помощи денег и почестей; подобным же образом Людовик XVI Французский, растратив в кратчайший срок унаследованные от предков любовь, ува­жение почтение по отношению к монархии, смог стать, идя на все боль­шие уступки, королем революции; подобным образом английская арис­тократия продлила свою власть во второй половине XIX в., вплоть до первых проявлений своего упадка, обозначенных, в частности, парла­ментским биллем начала XX в. [...]

Печатается по: Парето В. Компендиум по общей социологии //Ан­тология мировой политической мысли: В 5 т. М., 1997. Т. II. С. 59—67.

Г. МОСКА

Правящий класс

1. Среди неизменных явлений и тенденций, проявляющихся во всех политических организмах, одно становится очевидно даже при самом по­верхностном взгляде. Во всех обществах(начиная со слаборазвитых или с трудом достигших основ цивилизации вплоть до наиболее развитых и могущественных) существуют два класса людей — класс правящих и класс управляемых. Первый, всегда менее многочисленный, выполняет нее политические функции, монополизирует власть и наслаждается теми преимуществами, которые дает власть, в то время как второй, более многочисленный класс управляется и контролируется первым в форме, которая в настоящее время более или менее законна, более или менее произвольна и насильственна и обеспечивает первому классу, по крайней мере внешне, материальные средства существования и все не­обходимое для жизнедеятельности политического организма.

В реальной жизни мы все признаем существование этого правящего класса, или политического класса, как уже предпочли ранее определить его. Мы все знаем, что в нашей собственной стране, как бы то ни было, управление общественными делами находится в руках меньшинства влиятельных людей, с управлением которых, осознанно или нет, счита­ется большинство. Мы знаем, что то же самое происходит в соседних странах, и в действительности нам следовало бы попытаться восприни­мать окружающий мир организованным иначе — мир, в котором все люди были бы напрямую подчинены отдельной личности без отношения превосходства или субординации, или мир, в котором все люди в равной степени участвовали бы в политической жизни. Если в теории мы рас­суждаем иначе, это отчасти связано с застарелыми привычками, кото­рым мы следуем при размышлении, и отчасти с преувеличенным значе­нием, которое придаем двум политическим фактам, кажущимся гораздо значительнее, чем есть на самом деле.

Первый факт — достаточно только открыть глаза, чтобы это уви­деть, — заключается в том, что в каждом политическом организме есть один индивид, который является основным среди правящего класса как целого и находится, как мы говорим, у кормила власти. Это не всегда человек, обладающий законной верховной властью. В одних случаях рядом с наследным королем или императором премьер-министр или мажордом обладают реальной властью, гораздо большей, чем власть суверена, в других случаях вместо избранного президента правит вли­ятельный политик, который обеспечил выборы президента. В особых условиях вместо одного могут быть два или три человека, выполняющие функции верховных контролеров.

Второй факт обнаружить столь же несложно. Каким бы ни был тип политической организации, давление, вызванное неудовлетворенностью, недовольством управляемых масс, их чувствами, оказывает опре­деленное влияние на политику правящего, или политического, класса.

Но человек, стоящий во главе государства, определенно не в состо­янии был бы управлять без поддержки со стороны многочисленного класса, не мог бы заставить уважать его приказы и их выполнять; и, полагая, что он может заставить одного или действительно множество индивидов — представителей правящего класса осознавать авторитет его власти, этот человек определенно не может ссориться с данным классом или вообще покончить с ним. Если бы это было возможно, то ему пришлось бы сразу же создавать другой класс, без поддержки ко­торого его действие было бы полностью парализовано. В то же время, утверждая, что неудовлетворенность масс может привести к сверже­нию правящего класса, неизбежно, как будет показано далее, должно было бы существовать другое организованное меньшинство внутри самих масс для выполнения функций правящего класса. В противном случае вся организация и вся социальная структура будет разрушена.

2. С точки зрения научного исследования реальное преимущество понятия «правящий, или политический, класс» заключается в том, что изменчивая структура правящих классов имеет преимущественное зна­чение в определении политического типа, а также уровня цивилизации различных народов. Согласно принятой классификации форм правле­ния, которая все еще в моде, и Турция, и Россия еще несколько лет назад были монархиями, Англия и Италия — конституционными, или ограниченными, монархиями, а Франция и Соединенные Штаты — республиками. Эта классификация основана на том, что в первых двух упомянутых странах верховенство в государстве носит наследственный характер и глава государства номинально всемогущ; во второй группе стран пребывание во главе государства носит наследственный харак­тер, но власть и прерогативы ограниченны; в двух последних странах верховенство ограниченно.

Данная классификация весьма поверхностна. Хотя и Россия, и Тур­ция были абсолютистскими государствами, тем не менее между поли­тическими системами правления этих стран мало общего, весьма раз­личны и уровни их цивилизованности и организация правящих классов. На этом же основании режим в монархической Италии ближе режиму в республиканской Франции, нежели режиму в Англии, тоже монархии; существуют также серьезные различия между политической организа­цией Соединенных Штатов и Франции, хотя обе страны являются рес­публиками. [...] Власть всякого меньшинства непреодолима для любого предста­вителя большинства, который противостоит тотальности организован­ного меньшинства. В то же время меньшинство организованно именно потому, что оно меньшинство. Сто человек, действуя согласованно, с общим пониманием дела, победят тысячу не согласных друг с другом людей, которые общаются только один на один. Между тем для первых легче будет действовать согласованно и с взаимопониманием просто потому, что их сто, а не тысяча. Отсюда следует, что, чем больше поли­тическое меньшинство, тем пропорционально меньше правящее мень­шинство по сравнению с управляемым большинством и тем труднее будет для большинства организовать отпор меньшинству.

Как бы то ни было, в дополнение к большому преимуществу — вы­павшей на долю правящего меньшинства организованности — оно так обычно сформировано, что составляющие его индивиды отличаются от массы управляемых качествами, которые обеспечивают им материаль­ное, интеллектуальное и даже моральное превосходство; или же они яв­ляются наследниками людей, обладающих этими качествами. Иными словами, представители правящего меньшинства неизменно обладают свойствами, реальными или кажущимися, которые глубоко почитаются в том обществе, где они живут.

4. В примитивных обществах, находящихся еще на ранней стадии развития, военная доблесть — это качество, которое быстро обеспе­чивает доступ в правящий или политический класс. В высокоцивилизо­ванных обществах война —исключительное явление. А в обществах, находящихся на ранних стадиях развития, ее можно по существу счи­тать нормальным явлением, и индивиды, проявляющие большие спо­собности в войне, легко добиваются превосходства над своими товари­щами, а наиболее смелые становятся вождями. Это непреложный факт, однако формы, которые он может принимать в зависимости от набора условий, весьма многообразны. Превосходство военного сословия над мирным большинством обусловлено перемещением рас и народов, свя­зано с захватом со стороны агрессивной группы относительно мирной части общества. Иногда это действительно так: в качестве примера можно привести Индию после ее захвата ариями, Римскую империю после вторжения в нее германцев и Мексику после захвата ацтеками. Однако гораздо чаще при определенных социальных условиях воз­вышение воинственного правящего класса наблюдается там, где нет никаких признаков иностранного вторжения. До тех пор пока [перво­бытная] орда живет исключительно охотой, все индивиды без труда могут стать воинами. В ней, конечно, будут свои лидеры, руководящие племенем, но невозможно обнаружить класс военных, начинающих эксплуатировать и в то же время защищать другой класс, занимающий­ся мирным трудом. По мере того как племя переходит от занятия охотой к земледелию и пастушеству, наряду со значительным ростом населе­ния и обретением большей устойчивости средств социального воздей­ствия происходит более или менее четкое деление на два класса, один из которых занимается преимущественно сельским хозяйством, а дру­гой — военным делом. В таком случае неизбежно, что класс военных будет шаг за шагом добиваться такого доминирования над другим клас­сом, чтобы иметь возможность довлеть над ним безнаказанно.

В этой связи два предварительных замечания по рассматриваемому вопросу. Во-первых, все правящие классы стремятся стать наследст­венными если не по закону, то фактически. Все политические силы об­ладают, видимо, качеством, которое в физике называют силой инерции. Они имеют тенденцию оставаться на том же месте в том же состоянии. Богатство и военная доблесть без труда поддерживаются в определен­ных семьях моральной традицией и наследованием. Годность для полу­чения важного поста — привычка к нему, в определенной степени спо­собность занимать его вместе с вытекающими последствиями — все это гораздо проще достигается тем, кто привычен к этому с детства. Даже когда академические степени, научная подготовка, особые спо­собности, выявленные в ходе проверки и конкурса, открывают доступ в государственные учреждения, тем самым отнюдь не устраняется то особое преимущество для определенных индивидов, которое французы называют преимуществом positions deja prises1. Хотя экзамен и конкурс теоретически доступны для всех, на деле большинство не имеет ни средств для продолжительной подготовки, ни связей и титулов, которые быстро ставят индивида на правильную дорогу, помогают не двигаться на ощупь и избежать грубых ошибок, неизбежных в том случае, если человек оказывается в неизвестном для него Окружении без всякого ру­ководства и поддержки.

Демократический принцип выборов, основанных на широких изби­рательных правах, может на первый взгляд находиться в противоречии с тенденцией к стабильности, которую, согласно нашей теории, прояв­ляют правящие классы. Однако необходимо отметить, что кандидаты, добивающиеся успеха в демократических выборах, почти всегда те, кто обладает указанной выше политической силой, чаще всего наследственной. В английском, французском и итальянском парламентах часто можно видеть сыновей, внуков, братьев, племянников и зятьев насто­ящих и бывших членов парламента и депутатов.

Во-вторых, когда мы анализируем наследственную знать, утвердив­шуюся в стране и монополизировавшую политическую власть, можно быть уверенным, что такому статусу de jure предшествует статус de facto. До провозглашения их исключительного наследственного права на власть семьи или касты, о которых идет речь, должны твердой рукой взять руль управления, полностью монополизируя все политические силы своей страны в данный период. В противном случае такая претен­зия с их стороны вызвала бы только сильный протест и спровоцировала острую борьбу.

[...] Мы уже наблюдаем, что с изменением баланса политических сил, когда назревает необходимость проявления в государственном уп­равлении новых черт, а старые способности отчасти утрачивают свою значимость или же происходят изменения в их распределении, меняется и способ формирования правящего класса. Если в обществе существу­ет новый источник богатства, если возрастает практическая значимость знания, если находится в упадке старая или появилась новая религия, если распространяется новое идейное течение, тогда одновременно и в правящем классе происходят далеко идущие перемены. Кто-то дейст­вительно может сказать, что вся история цивилизованного человечест­ва низводится до конфликта между стремлением доминирующих эле­ментов монополизировать политическую власть и передать ее по на­следству и стремлением расщепить старые силы и возвысить новые; и этот конфликт порождает бесконечные процессы эндосмоса1 и экзос­моса2 между высшими классами и определенной частью низших. Пра­вящие классы неизбежно приходят в упадок, если перестают совершен­ствовать те способности, с помощью которых пришли к власти, когда не могут более выполнять привычные для них социальные функции, а их таланты и служба утрачивают в обществе свою значимость. Так, римская аристократия сошла на нет; когда перестала быть единствен­ным источником пополнения числа офицеров высокого ранга, высших должностных лиц. Именно так пришла в упадок и венецианская знать, когда ее представители перестали командовать галерами и проводить в море большую часть жизни торгуя и воюя.

В неорганической природе есть пример такого же рода, когда стрем­ление к неподвижности, порожденное силой инерции, постоянно нахо­дится в конфликте со стремлением к перемене, и все это — результат неравномерного распределения тепла. Каждая из этих тенденций время от времени превалирует в разных регионах нашей планеты, вызывая одна — затишье, другая — ветер и шторм. Подобно этому в человечес­ких обществах преобладает то тенденция формирования закрытых, ус­тойчивых кристаллизованных правящих классов, то тенденция, веду­щая к более или менее быстрому их обновлению.

Восточные общества, которые мы считаем устойчивыми, в действи­тельности не всегда являются таковыми, иначе, как уже отмечалось, они не могли бы достичь вершин цивилизации, чему есть неопровержи­мые свидетельства. Точнее будет сказать, что мы узнали о них в то время, когда их политические силы и политические классы находились в состоянии кристаллизации. То же самое происходит в обществах, ко­торые мы обычно называем стареющими, где религиозные убеждения, научные знания, способы производства и распределения благ столетия­ми не претерпевали радикальных изменений и в ходе их повседневного развития не испытывали проникновения инородных элементов, мате­риальных или интеллектуальных. [...]

...Самый известный и, возможно, наиболее впечатляющий пример общества, склонного к кристаллизации, — это общество того периода римской истории, который принято называть ранней империей. Тогда после нескольких столетий почти полной социальной неподвижности все отчетливее стало просматриваться выделение двух классов — класса крупных землевладельцев и чиновников высокого ранга и класса рабов, земледельцев и городского плебса. Особенно впечатляет то, что государственная служба и социальное положение стали наследствен­ными по обычаю раньше, чем по закону, эта тенденция в указанный период распространилась очень быстро.

В истории народа может случиться и так, что торговые отношения с иноземцами, вынужденная эмиграция, открытия, войны порождают новую бедность и новое богатство, способствуют распространению преимущественно неизвестного ранее знания и проникновению новых моральных, интеллектуальных и религиозных идей. И опять в резуль­тате такого проникновения, или вследствие процесса постепенного внутреннего развития, или же в силу обеих причин может появиться Новое знание, или в чести вновь окажутся определенные элементы ста­рого, давно забытого знания, так что новые идеи и убеждения выдви­нутся вперед и опрокинут укоренившиеся, с помощью которых поддер­живалась покорность масс. Правящий класс также может быть пол­ностью или частично побежден и уничтожен иностранным вторжением или, когда возникают упомянутые выше обстоятельства, может быть лишен власти с приходом новых социальных элементов, сильных поли­тических сил. Тогда, естественно, наступает период обновления либо, если кому-то больше нравится, революции, в ходе которой проявляется свобода действий индивидов, часть которых, наиболее пассионарных, энергичных, бесстрашных или просто самых практичных, прокладывает себе дорогу с нижних ступеней социальной лестницы наверх.

Если началось такое движение, сразу остановить его невозможно. Пример индивидов, которые начинали с нуля и достигли заметного по­ложения, вызывает честолюбивые замыслы, алчность, новые усилия, и это молекулярное обновление правящего класса продолжается до тех нор, пока не сменится продолжительным периодом социальной ста­бильности. Вряд ли есть необходимость приводить примеры наций, ис­пытавших такие периоды обновления. В наши дни их множество. Быстрое пополнение правящих классов —поразительное и частое явле­ние не только в колониальных странах. Когда общественная жизнь на­чинается в таких условиях, а правящий класс находится только в про­цессе формирования, доступ в него прост. Овладение землей и другими средствами производства не совсем невозможно, но во всяком случае груднее, чем где бы то ни было. Именно поэтому греческие колонии, по крайней мере в определенный период, были большим полигоном реа­лизации устремлений и предприимчивости греков. Именно поэтому в Соединенных Штатах, где освоение новых земель продолжалось на протяжении всего XIX в. и постоянно создавались новые отрасли про­мышленности, немало примеров, когда люди, начиная с нуля, добива­лись известности и состояния, и все это питает в жителях данной стра­ны иллюзию, что демократия реально существует.

Предположим теперь, что общество переходит постепенно от лихо­радочного состояния к покою. Поскольку у человеческого существа всегда одни и те же психологические устремления, те, кто принадлежит к правящему классу, начнут обретать чувство солидарности с ним. Они нее более становятся недоступными, все лучше овладевают искусством использовать к своей выгоде необходимые для достижения и удержания власти качества и способности. Далее, появляется и носящая консер­вативный характер сила — сила привычки. Многие люди смиряются со своим низким положением, в то время как члены определенных приви­легированных семей или классов все более убеждаются в том, что об­ладают почти абсолютным правом на высокое положение и правление.

Несомненно, филантроп впадет в искушение выяснить, в какие же периоды человечество счастливее или несчастнее — в периоды соци­альной стабильности и кристаллизации, когда практически каждому предопределено остаться в том социальном положении, к которому он принадлежал по рождению, или в периоды обновления и революции, позволяющие всем жаждать более высокого положения, а кому-то и добиваться его. Такое исследование было бы нелегким. Потребовалось бы учесть множество оговорок, исключений, да и сам исследователь, вероятно, был бы не свободен от личных пристрастий. Поэтому не рискнем дать собственный ответ. [...]

Печатается по: Моска Г. Правящий класс // Социс. 1994. № 10. С. 187—198.

Ф. ШМИТТЕР

Неокорпоративизм

Из более чем сорока стран мира, пытавшихся, начиная с 1974 г., «перейти» от какой-либо формы авторитаризма к какой-либо форме демократии, многие, возможно даже большинство, в тот или иной мо­мент пытались также добиться заключения «общественного договора» между трудом, капиталом и государством как средства снижения при­сущей переходным процессам неопределенности. Мало кому из них удалялось достичь успеха на этом поприще — даже в выработке фор­мального соглашения, не говоря уже о его претворении в жизнь. Но несмотря на столь обескураживающий опыт, перспектива такого рода неокорпоративистских соглашений остается настолько заманчивой, что ключевые акторы неодемократий продолжают видеть в них свою ос­новную цель.

Не составляют исключения и молодые демократии, возникшие в Восточной Европе и на территории бывшего Советского Союза. В про­цессе перехода от авторитарного правления едва ли не в каждой из них — по крайней мере на уровне риторики, а иногда и на практике — поднимался вопрос о неокорпоративизме или его аналогах: согласовании­ [интересов], социальном партнерстве и т.п. Что же такое неокорпоративизм, почему он возникает и каковы его последствия? В предла­гаемой статье я постараюсь дать ответ на эти вопросы.

Определение понятия

У корпоративизма — как явления политической жизни, равно как и концепта политической теории — довольно странная судьба. Ему пели осанну как новому и многообещающему пути достижения гармонии [интересов] между противоборствующими социальными классами; его осуждали как реакционную антидемократическую доктрину, направ­ленную на подавление требований самостоятельных ассоциаций и дви­жений. Практика корпоративизма и само понятие получали самые раз­ные интерпретации и всегда вызывали политическую полемику.

В 1974 г. представители нескольких академических дисциплин из разных стран мира практически одновременно обратились к понятию «корпоративизм» для описания ряда особенностей политической дей­ствительности развитых демократий, которые, по мнению исследовате­лей, далеко не в полной мере объяснялись господствующей моделью, применяемой для характеристики взаимоотношений между государст­вом и обществом, т.е. моделью плюрализма. К неокорпоративистским государствам, социальная ткань которых глубоко пронизана соответст­вующими отношениями, были отнесены прежде всего Австрия, Фин­ляндия, Норвегия и Швеция. Важные элементы неокорпоративизма при выработке макроэкономической политики были отмечены в Ав­стралии, Бельгии, ФРГ, Дании, Нидерландах, а также в таких неодемо­кратиях, как Португалия и Испания. В 1960 — 1970-х гг. попытки (правда, безуспешные) ввести подобную практику делались в Великоб­ритании и Италии. В других странах, к примеру, во Франции, Канаде и Соединенных Штатах, распространение неокорпоративизма, похоже, ограничилось отдельными отраслями или регионами.

И хотя корпоративизм определяли и как идеологию, и как разновид­ность политической культуры или государственного устройства, и как форму организации экономики, и даже как особый тип общества, наи­более продуктивным оказался подход, в рамках которого корпорати­визм рассматривается в качестве одного из возможных механизмов, по­зволяющих ассоциациям интересов посредничать между своими члена­ми (индивидами, семьями, фирмами, локальными сообществами, груп­пами) и различными контрагентами (в первую очередь, государствен­ными и правительственными органами). Главную роль в этом процессе играют прочно укоренившиеся ассоциации с постоянным штатом, ко­торые специализируются на выражении интересов и стремятся выяв­лять, продвигать и защищать их посредством влияния на публичную по­литику. В отличие от политических партий — другого важнейшего по­средника — эти организации не выставляют своих кандидатов на вы­борах и не берут на себя прямую ответственность за формирование правительства. Когда ассоциации интересов (и в особенности вся сеть таких ассоциаций) определенным образом организованы и /или когда они определенным образом участвуют в процессе принятия решений на различных уровнях государственной власти, мы можем говорить о кор­поративизме.

В 1974 г. я предложил свою дефиницию современного корпорати­визма, которая во многом дала толчок последующей полемике. Соглас­но этому определению, неокорпоративизм есть «система представи­тельства интересов, составные части которой организованы в несколь­ко особых, принудительных, неконкурентных, иерархически упорядо­ченных, функционально различных разрядов, официально признанных или разрешенных (а то и просто созданных) государством, наделяющим их монополией на представительство в своей области в обмен на из­вестный контроль за подбором лидеров и артикуляцией требований и приверженностей». При таком подходе упор делался практически ис­ключительно на «входные» параметры явления, т.е. на организацион­ную структуру ассоциаций интересов. По-иному подошел к проблеме Г. Лембрух, определивший то, что он назвал «либеральным» корпора­тивизмом как «особый тип участия больших организованных групп в выработке государственной политики, по преимуществу в области эко­номики, [отличающийся] высоким уровнем межгрупповой коопера­ции». В последующих дефинициях, как правило, предпринимались по­пытки учесть основные параметры рассматриваемого феномена как на «входе», так и на «выходе».

Стоило корпоративизму авторитарио-этатистско-фашистского толка фактически исчезнуть с лица земли (первый удар по нему нанесла послевоенная волна демократизации, а довершила дело новая волна, нахлынувшая после 1974 г.), как стало понятно, кто же действительно добился наибольших успехов в реализации неокорпоративистской мо­дели, правда, в ее более «социальном» (т.е. идущем «снизу») варианте. Это были малые европейские страны, с хорошо организованными ассоциациями интересов и крайне у язвимыми интернационализи­рованными экономиками. Корпоративистские тенденции просматривались­ особенно отчетливо, если в таких странах име­лись мощные социал-демократические партии, сохранялись ус­тойчивые электоральные предпочтения, если они обладали от­носительным культурным и языковым единством и соблюдали нейтралитет во внешней политике. И напротив, с наивысшими трудностями в поддержании подобных «общественных договоров» столкнулись страны с более слабой социал-демократией, менее посто­янным в своих предпочтениях электоратом и глубокими расхождениями в подходах к решению военных вопросов и проблем безопасности, на­пример Нидерланды и Дания. (Относительный неуспех Бельгии на этом поприще можно объяснить расколом бельгийского общества на сопер­ничающие языковые группы.)