Перспективы неокорпоративизма

Согласно современным представлениям о природе корпоративизма в передовых индустриальных (капиталистических) обществах, его по­явление обусловлено скорее определенным набором обстоятельств, нежели функциональными качествами. Предполагается, что вероят­ность возникновения подобной формы организации интересов/приня­тия решений зависит от институционального наследия прошлого и по­литических расчетов настоящего. Появление корпоративизма ни в коей мере не является чем-то неизбежным. В современных демократиях имеется множество способов разрешения конфликтов интересов и до­стижения политических компромиссов, и среди них нет такого, который априори и при любой ситуации был бы эффективнее других. То, что в силу специфики классовой самоорганизации в прошлом или опреде­ленного равновесия классовых сил в настоящем будет успешно функ­ционировать в одной стране, может оказаться далеко не столь плодо­творным в соседней. Вдобавок, следует учитывать и тот факт, что в странах, строго либеральных как с точки зрения господствующих там идеологий, так и по форме организации политики, корпоративистские механизмы испытывают острую нехватку легитимности.

Как считают сторонники таких оценок корпоративизма, вероят­ность того, что со временем во всех странах сформируется сходный набор посредничающих институтов и типов деятельности, исчезающе мала. Более того, даже в пределах одной и той же страны значение корпоративистских институтов может существенно меняться, то на­растая, то убывая в зависимости от изменений в относительном со­отношении сил между различными классовыми, отраслевыми и про­фессиональными ассоциациями. Поэтому можно предположить, что в обозримом будущем развитие корпоративизма будет скорее цикли­ческим, а не линейным.

Опыт прошлого, казалось бы, подтверждает данное предположение. «Мода» на корпоративизм, без сомнения, имеет свои приливы и отли­вы, причем весьма регулярные. Его воскрешение как идеологии удоб­нее всего приурочить к папской энциклике Rerum Novarum 1891 г., хотя возрождение и расширение системы ремесленных, промышлен­ных, торговых и сельскохозяйственных палат в некоторых регионах Центральной Европы, началось 20 годами раньше. После Первой ми­ровой войны понятие «корпоративизм» всплыло вновь, причем на этот раз в более светском и этатистском обличьи, и нашло свое самое на­глядное выражение в corporazioni фашистской Италии, за которой последовали Португалия, Испания, Бразилия, вишистская Франция и ряд других стран. Как уже отмечалось, в 1950 — 1960-х гг. нечто по­добное стали практиковать и некоторые малые европейские демокра­тические страны (хотя при этом они тщательно избегали употреблять термин «корпоративизм»). Все это позволяет говорить приблизитель­но о 20—30-годичных циклах развития корпоративизма как идеологи­ческого феномена и политической практики в Западной Европе, хотя в отдельных странах оно шло с запозданием, а в некоторых отраслях хо­зяйства такая цикличность отсутствовала вовсе. К примеру, в течение некоторого времени особую склонность к корпоративизму проявляло сельское хозяйство. В этом секторе производства корпоративистские структуры — вместо того, чтобы появляться и исчезать, — накапли­вались и принимали все более разветвленную форму, а венчала все со­оружение Общая сельскохозяйственная политика Европейского Сооб­щества. Аналогичным образом в большинстве европейских стран со­хранялись устойчивые — пусть и едва заметные — корпоративистские традиции, регулирующие деятельность некоторых профессиональных и ремесленных групп (и защищающие их представителей).

Все это, конечно, лишь поверхностные впечатления. Чтобы приве­денная выше гипотеза обрела статус правдоподобной теории, необхо­димо выявить тот набор переменных и обусловленных обстоятельства­ми условий, которые «побуждают» акторов к смене предпочтений, к от­казу от корпоративистско/консервативных решений в пользу прямо противоположных, т.е. в пользу плюралистической конкуренции и по­литики давления, а затем толкают их в обратном направлении. Наибо­лее подходящая кандидатура на эту роль — цикл деловой активности. Факт, что его периодичность или, точнее, его периодичности не полнос­тью совпадают с периодичностями цикла корпоративизм/плюрализм, может быть опущен на том основании, что институты обладают таким свойством, как «вязкость». Им требуется время, чтобы усвоить новое содержание, отразить новое равновесие сил и преодолеть сопротивле­ние собственных клановых интересов. В то же время имеется немало данных, говорящих о том, что изменения параметров функционирова­ния экономики, в первую очередь — уровня занятости, по-разному влияют на капитал и труд, то усиливая, то понижая их готовность вести «систематический» диалог. Когда рынок труда недостаточен, капита­листы начинают видеть в корпоративистских компромиссах, ограничи­вающих рост заработной платы, прежде скрытые для них достоинства; когда же он избыточен, тред-юнионы обнаруживают, что они могут ис­пользовать названные механизмы для защиты тех уступок, которых удалось добиться ранее. Искушение отказаться от корпоративистских ме­тодов сильнее всего в верхней и нижней точках цикла. И все же подоб­ные экстремальные варианты институционального ответа реализуются весьма редко, что объясняется не только отмеченной выше «вязкос­тью» институтов, но и развитием доверия между ведущими торг клас­совыми ассоциациями. Стороны «недоиспользуют» преимущества мо­мента в обмен на будущие уступки или же руководствуются рациональ­ным расчетом — ведь в противном случае, как только (согласно зако­нам цикла) развитие пойдет в обратном направлении, те, кто в настоя­щее время находится в невыгодном положении, возьмут реванш еще на более разорительных условиях.

В настоящее время в Западной Европе влияние неокорпоративизма на макроэкономическом уровне заметно уменьшилось. И действитель­но, нынешняя фаза развития цикла деловой активности такова, что ка­питалисты не видят особой (или какой-либо вообще) пользы в том, чтобы связывать себя консенсуальными критериями. Даже в Швеции, где корпоративистская практика пережила все прежние спады экономической конъюнктуры и, казалось, прочно укоренилась, переговоры между трудом и капиталом переместились на отраслевой, или мезоуровень. Неокорпоративистскими в изначальном, т.е. макроэкономичес­ком, смысле можно назвать сегодня только Австрию и — в меньшей степени — Норвегию и Финляндию. Но и в этих странах многие вопро­сы, бывшие ранее предметом переговоров между «социальными парт­нерами», решаются теперь на уровне отдельно взятых фирм и предпри­ятий. Конечно, если теория цикла деловой активности верна, можно предположить, что как только будет восстановлена полная занятость, современное наступление капитала на все формы планирования, поли­тику доходов, корпоративистские механизмы и тред-юнионизм как та­ковой (по крайней мере в некоторых странах) ослабнет. [...] Кроме того, в той мере, в какой некие институциональные уловки, извлеченные из опыта одного цикла, переносимы на следующий, можно постепенно преодолеть крайние проявления конфликта интересов — видимо, даже путем асимптотического движения, конечной точкой которого станет формирование совокупности обычаев и порядков, менее чувствитель­ных к циклическим изменениям и более терпимых к потребностям и стремлениям каждой группы.

Этот оптимистический сценарий представляется мне, однако, не­удовлетворительным. Конечно, не исключено, что (нео)корпоративизм включает в себя компонент, реагирующий на изменения в рамках цикла деловой активности, но наличия такого компонента недостаточно даже для того, чтобы объяснить сегодняшнюю жизнеспособность корпора­тивизма, не говоря уже о том, чтобы гарантировать его сохранение в развитых капиталистических демократиях в отдаленном будущем. Мне кажется сомнительным, что эвентуальный возврат к полной занятости (даже в том случае, если он будет сопровождаться возрождением поли­тической значимости социал-демократии) автоматически откроет новую эру макрокорпоративизма. Одна из причин подобного скепти­цизма состоит в том, что под покровом происходящих примерно с 1973 г. количественных сдвигов в темпах роста, уровне занятости, ценах, международной торговле и т.п., похоже, произошли серьезные качественные структурные изменения в производственном процессе, отношения найма и направленности интересов граждан. Здесь не место подробно анализировать литературу, где рассматриваются названные тенденции, но на основе ряда высказываемых там соображений можно прийти к нескольким (умозрительным) заключениям, каждое из которых крайне неблагоприятно с точки зрения перспективы использова­ния корпоративистских решений.

Во-первых, переговоры, направленные на введение стандартных общенациональных макроэкономических параметров, постепенно ут­рачивают свою релевантность, а иногда даже оказываются контрпро­дуктивными, прежде всего в тех случаях, когда требуется выработать политику, которая была бы в силах увеличить производительность и по­высить конкурентоспособность на мировых рынках конкретных секто­ров экономики, особых отраслей производства и даже отдельных пред­приятий.

Во-вторых, и члены, и контрагенты посреднических институтов на­чали по-иному, чем раньше, оценивать роль такого рода структур (в особенности профсоюзов и предпринимательских объединений): как одни, так и другие ищут новые, более дифференцированные формы представительства интересов.

В-третьих, сущностное содержание конфликта интересов (а следо­вательно, и основное внимание субъектов политики) определяется уже не столько классовыми расколами, сколько широкой палитрой дис­кретных интересов, как-то: защита прав потребителя, качество жизни, экология, отношения между полами, этические и иные проблемы, при­чем каждый из этих интересов представляет особое движение.

Трудности, с которыми столкнулся макрокорпоративизм, первона­чально казались не более чем следствием устойчивого падения темпов роста и вялых рынков труда, равно как и усиливающегося финансового кризиса государства. Просто не было излишка для того взаимного взно­са сторон, который облегчал достижение классовых компромиссов в прошлом, и посредники с явной неохотой шли на то, чтобы делить от­ветственность за управление сокращающимися ресурсами. Постепен­но, однако, возникли новые сложности, и их появление говорило о том, что изменение описанных выше обстоятельств не обязательно приве­дет к возврату к прежнему положению дел (status quo ante). Переме­щение занятости из традиционного «ядра» производства в сферу услуг и, в некоторых случаях, в общественный сектор оказало серьезное воз­действие на процесс рекрутирования членов профсоюзов. В тех стра­нах, где уж сложилось относительно много корпоративистских струк­тур, представительность профсоюзов не упала, однако начали происхо­дить существенные изменения в ее «характере»: крупнейшими в наци­ональных конфедерациях стали профсоюзы работников сферы обслу­живания и государственных служащих. Деиндустриализация нанесла

серьезный удар по крупным стандартизированным группам квалифици­рованных и полуквалифицированных рабочих (в частности, в металлур­гии), которые ранее играли ведущую роль в коллективных переговорах, а те, кто пришел им на смену (если они вообще вступают в профсоюзы), более рассредоточены территориально и выполняют более индивидуа­лизированные задачи в рамках более неопределенных иерархий власти и вознаграждения. Иными словами, подверглись эрозии, а затем и вовсе рассеялись те самые социальные категории, которые ранее слу­жили основой макроэкономических компромиссов. Сложились крайне неблагоприятные условия для централизованных переговоров относи­тельно заработной платы, пособий и условий труда. В некоторых стра­нах (например, в Швеции) корпоративистская система сохранилась только благодаря переходу на отраслевой уровень.

Более того, новые производственные технологии, основанные на микроэлектронике, перечеркивают традиционные формы разделения труда и привычные профессиональные квалификации, создавая воз­можность организации гибкого производства в рамках относительно небольших производственных единиц. В каком-то смысле все эти про­цессы усиливают потребность в «активном согласии» рабочих — и, со­ответственно, увеличивают заинтересованность предпринимателей в переговорах по качеству, а также количеству трудового вклада. Однако обстановка, в которой осуществляется трудовой процесс, настолько различна, что достигнутые соглашения нелегко свести к стандартному договору и контролировать через посредников. Вот почему профсоюзы и предпринимательские объединения все чаще исключаются из подоб­ных переговоров.

Обострившаяся международная конкуренция и резко возросшая транснациональная мобильность капитала не только дали толчок раз­витию многих описанных выше процессов, но и играют в них самую не­посредственную (и весьма опасную) роль. Неприкрытая угроза того, что производство будет перенесено в другое место или же полностью остановлено, оказывает сильное воздействие на рабочих и вынуждает их к уступкам на уровне предприятий, которые подрывают договорен­ности, достигнутые ранее на общенациональном или отраслевом уров­не. Аналогичным образом жесткая конкуренция между фирмами за­трудняет выработку предпринимательскими объединениями общей по­зиции и единых обязательств. Правительство и государственные орга­ны, чутко реагирующие на эти тенденции в международной обстановке вследствие их влияния на платежные балансы, под давлением со стороны­

 

определенных групп интересов увеличивают субсидии и налого­вые льготы некоторым отраслям, а иногда и отдельным фирмам.

Результатом развития названных тенденций, с точки зрения их вли­яния на корпоратизм, стало перемещение корпоративистских структур С макро— на мезоуровень. Основной вопрос заключается в том, оста­новится ли данный процесс на этом уровне или будет развиваться и дальше, пока «систематический диалог» между трудом и капиталом не будет перенесен полностью на уровень фирм или отдельных населен­ных пунктов. Вопреки ожиданиям как либералов, так и марксистов, ка­питалистическая экономика не движется неумолимо ко все более ин­тегрированным национальным рынкам со сходными коэффициентами стоимости по отдельным отраслям производства и отдельным террито­риальным единицам. В ответ на международную конкуренцию и техни­ческие новшества разнообразные политические вмешательства из многочисленных источников «секторизируют» и «регионализируют» эту стоимость. Во имя чего бы такие вмешательства ни осуществля­лись — будь то «промышленная политика» или «региональное разви­тие», — их следствием может оказаться значительная согласованность позиций различных групп интересов относительно финансовых и фис­кальных стимулов, не говоря уже о таких вопросах, как прямое обеспе­чение инфраструктуры, обучение и т.п. Неясно, правда, на каком уров­не будет осуществляться торг: будет ли он направлен на выработку со­глашений между фирмами в рамках целой отрасли производства или же он будет вестись в рамках промежуточных административных единиц, таких как регион или провинция. Профсоюзы и предпринимательские объединения (в особенности последние) уже начали приспосабливать свои внутренние структуры к новым реалиям, но когда уровень, на ко­тором проходит взаимодействие, опускается ниже определенной черты, их посреднические навыки и способность добиваться общего согласия теряют свою релевантность. Межорганизационное корпоративистское согласие становится ненужным; его место занимают динамика межлич­ностных отношений и переговоры между малыми группами.

Твердолобым макрокорпоративистам, убежденным, что корпорати-вистские структуры великолепно приспособлены для регулирования классовых, отраслевых и профессиональных конфликтов капиталисти­ческой экономики и демократической политии, будущее представляет­ся весьма мрачным. Небольшая часть из них — и, прежде всего, Ж. Делор — видит новые и многообещающие возможности для разви­тия корпоративизма в создании сети соответствующих механизмов ведения торга на уровне Европейского Сообщества/Союза. Однако пока что все попытки подобного рода кончились ничем, и система посредни­чества в выражении интересов, которая складывается вокруг ЕС, осо­бенно после принятия Единого Европейского акта 1985 ¾ 86 гг., напо­минает скорее некое подобие неуравновешенного плюрализма и поли­тики давления, характерных для Соединенных Штатов, нежели более упорядоченные, монополистические и иерархические структуры, кото­рые еще присущи большинству входящих в Союз государств.

Печатается по: Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Полис. 1997. №2. С. 14—22.


Р а з д е л III