Бедное братство — Христово воинство 26 страница

Разрозненные и противоречивые факты пытаются допол­нить собственными измышлениями. В своей книге, вышед­шей в 1977 году, «Тамплиеры. Рыцари в белых плащах» («Les Templiers. Сеs Grand Seigneurs aux Blancs Manteuaux») фран­цузский писатель Мишель Лами останавливается на судьбе одного из основателей ордена бедных рыцарей Иисуса Хри­ста — цистерцианского аббата, а впоследствии настоятеля монастыря в Клерво Стефана Хардинга, друга и покровителя Бернарда Клервоского. Автор напоминает нам, что отец Сте­фан настойчиво привлекал еврейских раввинов к переводу книг Ветхого Завета с иврита на латынь. «Что послужило при­чиной столь неожиданного интереса аббата к древнееврей­ским текстам?» — вопрошает Лами. По его мнению, с помо­щью древних текстов ему удалось установить, что сокровища сокрыты на Храмовой горе. Вот почему покровитель цистер­цианцев Гуго Шампанский отправился в Иерусалим, а затем побудил своего вассала Гуго де Пейна основать орден бед­ных рыцарей Иисуса Христа со штаб-квартирой именно на Храмовой горе. «Остается полагать, что в документах, кото­рые, вероятнее всего, прихватил в Палестину Гуго Шампан­ский (о них, несомненно, знал и Гуго де Пейн), напрямую указано место, которое впоследствии стало главной резиден­цией ордена Храма на Востоке».

Та же гипотеза присутствует и в произведениях британ­ских авторов — «Святая кровь и Святой Грааль» («Тhе Но1y Вlооd аnd the Holy Graal») Майкла Бейджента, Ричарда Лея и Генри Линкольна (1982), а также «Голова Бога» («Тhе Неаd оf God») Кейта Лейдера (1998): в обеих книгах авторы объяс­няют малую численность ордена в первые годы его суще­ствования необходимостью сохранять в тайне интенсивные поиски сокровищ. Об этом было известно лишь горстке из­бранных. «Довольно незначительная активность тамплиеров в первые годы, — пишет Лейдер, — по-видимому, как-то связана с раскопками, проводившимися в храме Соломона или где-то поблизости от него, — операцией, о которой неполагалось знать никому, кроме нескольких наиболее знат­ных особ».

По мнению этих авторов, нет сомнений, что действи­тельно было найдено нечто экстраординарное. Сначала Ми­шель Лами высказывает весьма интригующие предположе­ния:

«...А что, если это был ковчег Завета? А может быть, ка­кие-то секреты из области архитектуры? Ключ к отгадке раз­личных чудес из жизни Христа и расшифровка его посла­ний? Грааль? А может, бумаги с указанием особых мест, где облегчается общение с небесами и преисподней?»

Но тут же автор решительно заявляет: вовсе нет. А нашли они ни больше ни меньше как забальзамированную голову Хри­ста.

Это та самая голова, которая известна в истории под име­нем Бафомет и которая, вероятно, использовалась тамплие­рами в их тайных обрядах. А если ее нашел не Гуго де Пейн на Храмовой горе, значит, она была доставлена в Европу Марией Магдалиной и затем, попав в руки катаров, спрятана в замке Монсегюр. Когда же замок приготовился капитули­ровать под натиском крестоносцев, три избранных парфата вывезли сокровища из крепости. «Но что у катаров счита­лось сокровищем? Да и сколько золота или серебра могли забрать три человека? Ясно, что это были не деньги... А не­что другое, что хранилось в Монсегюре до самого последне­го момента и без чего не могли обойтись во время важного ритуала, проведенного всего за день до сдачи замка, в день весеннего равноденствия», — другими словами, голова Хри­ста. И бежавшие из замка катары могли спрятать ее «в един­ственном во всей Франции месте, которое было вне досяга­емости короля, и при помощи организации, которая по сво­ему статусу и задачам обладала необходимой автономией, а кроме того, разделяла гностицизм* самих катаров, — то есть в ордене Храма».

Таким образом, когда в 1307 году Жерар де Вильер бежал из парижского Тампля, он захватил с собой и эту «святыню всех святынь». Тамплиерская эскадра, отплывшая из Ла-Ро-шели, разделилась на две части — половина направилась на юг, в Португалию, где храмовники были радушно приняты королем Дионисием, а другие устремились в Шотландию; их корабли бросили якорь в одном из ее портов. К югу от Эдин­бурга находится замок Росслин, в то время принадлежавший семье Сен-Клер, у которой были давние связи с тамплиера­ми. Часовня в этом замке являлась уменьшенной копией иерусалимского храма Соломона. Именно здесь, под одной из колонн, спасшиеся храмовники якобы и закопали «голову Бога».

Но сколь бы заманчиво и интригующе ни выглядели по­добные истории, они не выдерживают серьезного анализа, и это особенно очевидно, если обратить внимание на частое использование авторами таких неопределенных выражений: «ответ, казалось бы, лежит...»; «представляется весьма веро­ятным, что...»; «известно, что...»; «не могло ли это быть...»; «выглядит весьма правдоподобным, что...» и т.п. Как верно пишет Эндрю Синклер в книге «Открытие Грааля» («Тhе Discovery of the Graal»), «после проведения достаточно по­верхностного анализа подобные фантазии часто выдаются за научные гипотезы. Действительно ли голова Христа или чаша Грааля долго хранились на юге Франции? Был ли Иисус же­нат на Марии Магдалине и положил начало династии Меровингов? И всего на нескольких страничках сбивчивого тек­ста такие горе-историки превращают сомнительное предпо­ложение в установленный факт...» Еще более определенно выразился по этому поводу Питер Партнер: «Так называе­мый тамплиеризм... выдуман шарлатанами, чтобы дурачить простофиль».

 

Однако загадка ордена Храма, к счастью, интересует не только шарлатанов — она является предметом серьезного и вдумчивого изучения профессиональных историков. Фран­цузская революция 1789 года, до основания разрушившая сразу две организации, повинные в уничтожении ордена там­плиеров, — самодержавную королевскую власть и римско-католическую церковь, — позволила начать новые, более широкие исследования этой проблемы. Тот факт, что членов королевской фамилии поместили в тюремную камеру париж­ского Тампля, откуда потом и вывели на казнь, защитники тамплиеров считают символическим и воспринимают как месть за смерть Жака де Моле. В марте 1808 года, в день очередной годовщины гибели Великого магистра на костре, на этом месте, напротив собора Парижской Богоматери, была отслужена торжественная траурная месса. В том же году зна­менитая башня Тампля была снесена, поскольку стала мес­том паломничества роялистов, верных памяти казненного Людовика XVI.

За три года до этого, в 1805 году, в парижском театре «Комеди Франсез» была поставлена пьеса «Тамплиеры», на­писанная молодым адвокатом из Прованса Франсуа Ренуа­ром. В спектакле утверждалась невиновность братьев-рыца­рей. Он вызвал интерес Наполеона Бонапарта, который в рамках кампании по выбору главы французской полиции даже написал рецензию на спектакль. И когда в 1810 году в Па­риж доставили папские архивы из занятого французами Рима, Ренуару разрешили ознакомиться с документами, которые могли пролить новый свет на процесс над тамплиерами. В материалах дела, однако, не нашлось каких-либо убедитель­ных фактов, но в целом большинство аргументов было в пользу ордена. Не было обнаружено и никаких сведений, позволявших заподозрить тамплиеров в черной магии, кол­довстве или проповеди гностицизма.

Тем не менее позднее, уже в XIX веке, немецкий историк Ганс Пруц, скрупулезно изучив все документы, имевшие от­ношение к тамплиерам, доказал, что многие из них были заражены катарскими идеями и занимались колдовством. С другой стороны, американский специалист по истории инк­визиции Генри Чарлз Ли, опубликовавший свой труд через десять лет после Пруца, заключил, что тамплиеры были аб­солютно невиновны. Он пишет, что никаких конкретных

фактов сатанизма не существует, а все их «признания» выби­ты под пытками. Его выводы подтверждаются словами Пье­ра Булонского: «Полная беспомощность жертв, хотя бы раз обвиненных в ереси, независимо от высоты их положения не позволяла им выдержать жесткое давление папской инкви­зиции».

Сталинские процессы над «врагами народа» уже в 30-е годы XX века наглядно показали, что применение даже не самых жестоких средств воздействия, например лишение сна, заставляет человека оговаривать себя, своих друзей и близких. Костоломы Филиппа Красивого отличались та­кой же жестокостью, как и следователи НКВД или геста­по, а его ближайшие приспешники, Гильом Ногаре и Ги-льом де Плезан во лжи и клевете не уступали Геббельсу. Намеренное преувеличение или искажение реальных со­бытий способно заставить допрашиваемого — особенно такого, который неспособен увидеть разницу между без­обидным проступком и преступлением (из-за отсутствия необходимых знаний и опыта), — изменить оценку собы­тий. Так, почитание образов Христа или Иоанна Крести­теля можно намеренно ассоциировать с идолопоклонством; верёвку, обернутую вокруг пояса — традиционный обычай среди тамплиеров и привычный паломнический талисман, — объявить дьявольским орудием; а невинный поцелуй, ко­торый в человеческой жизни — как светской, так и духов­ной — просто завершает ряд привычных ритуалов обще­ния, вдруг однозначно связать с гомосексуальными отно­шениями.

 

Кстати, остановимся на проблеме гомосексуальных на­клонностей тамплиеров. Насколько она в действительности была актуальна? Для сравнения отметим, что в последние годы общественное мнение в отношении гомосексуализма в Европе и Америке изменилось — от категорического отри­цания до устойчивой толерантности. На этом фоне утверж­дение, будто среди тамплиеров не было геев, теперь пред­ставляется даже некоторой «гомофобией». Так, французский историк Жан Фавьер оправдывает подобные отношения между братьями «отсутствием женщин и влиянием Востока». С ним соглашается и его американский коллега Джозеф Стрейер, считающий, что гомосексуализм неизбежно сопутствует лю­бой чисто мужской организации, и приводит в качестве при­мера британские закрытые частные привилегированные сред­ние учебные заведения для мальчиков.

Но можно ли подходить с современной меркой к оценке этого греха среди братьев-рыцарей? Разумеется, наивно ду­мать, будто средневековое общество не имело представления об этом явлении: гомосексуализм был весьма распространен среди дворянской знати. Наверное, о Ричарде Львиное Серд­це—в силу его «заряженности» на женский пол — такое вряд ли скажешь, а вот беспорядочный образ жизни и нераз­борчивость Фридриха II подтверждаются многочисленными связями не только с девочками, но и с мальчиками. Его се­нешаля в Святой земле Ричарда Филангьери тоже обвиняли в любовной связи с бальи Акры Филиппом Могастелем — правда, стоит заметить, что сведения эти распространяли его недоброжелатели из семьи д'Ибелен.

То, что грех содомии среди братьев-тамплиеров дей­ствительно имел место, подтверждается упоминанием в Своде орденских правил о конкретном таком случае в па­раграфе «Подробности наказаний». Но надо подчеркнуть, что «само по себе действие было настолько оскорбитель­ным», что магистр и старшие рыцари Дома постановили не выносить этот проступок на капитул. О том, с каким неприятием относились к подобным прегрешениям сами братья, говорит и такой факт: под пыткой тамплиеры, и среди них Жак де Моле, сознались во всех предъявленных им — куда более тяжких — обвинениях, кроме содомии. Поэтому, если оставить в стороне присущие нам, людям XXI века, предубеждения, можно смело сказать, что содо­мию тамплиеры осуждали. И конечно, следует рассматри­вать все обвинения в ереси, идолопоклонстве и святотат­стве как недоказанные. Как недавно написал Малкольм Барбер в работе «Повторный суд над тамплиерами» («Тhе Тrial of the Templars Revisited»), «в целом все современные историки сходятся во мнении, что тамплиеры невиновны в тех преступлениях, за которые пострадали».

И все-таки как можно сформулировать приговор исто­рии рыцарям ордена Храма? Питер Партнер в своих «Убитых волшебниках» так страстно и умело защищает репутацию храмовников, пострадавших из-за подлинно сатанинских за­мыслов Филиппа Красивого и Климента V, а также «мисти­фикаторов и путаников» из масонских рядов, что в результа­те мы по-прежнему имеем довольно неясную картину. А меж­ду тем самой верной характеристикой средневековых тамп­лиеров, по его же словам, -можно назвать их заурядность: «Они являлись обычными людьми и не обладали какими-то сверхъ­естественными способностями». Падение же ордена произош­ло именно в результате «их посредственности и даже пассив­ности... когда большинство, включая их руководителей, в са­мый ответственный момент судебного расследования просто не знали, что сказать».

В некоторой степени подобный диагноз столь же нели­цеприятен, как и мнение масонов или того же Филиппа Кра­сивого. Так ли уж они были заурядны? Действительно, если сравнить типичного рыцаря-тамплиера, какого-нибудь гра­фа де О. из свиты Людовика IX, с мусульманским рыцарем вроде Усамы ибн-Мункыза, то по нынешним меркам сара­цин будет выглядеть более развитым человеком. Усама не только набожен и храбр — он умелый охотник, а кроме того, поэт. А вот граф де О., по описанию Жана де Жуанвиля, предпочитал не поэзию, а другие развлечения, попроще: «он брал небольшую баллисту и обстреливал из нее мою палатку камнями. Заметив, что мы обедаем, он направлял свою ма­шину на стол с едой и, прицелившись, разбивал вдребезги все тарелки и бокалы». А однажды шутки ради перебил у Жуанвиля всю домашнюю птицу — кстати, до сих пор это одна из любимых забав британских офицеров.

Насколько братья-тамплиеры отличались от рыцарей вро­де графа де О.? В какой степени религиозность возвышала их над светским рыцарством? И если в бою братья-рыцари отличались не меньшей смелостью, чем миряне, то и в неве­жестве они были равны. В сатирическом памфлете, который в XIII веке написал фламандский трубадур Жакмар Жиле, дается выразительный портрет храмовника, намного менее образованного, чем его коллега-госпитальер: он «не слиш­ком умелый оратор, его доводы просты и коряво изложены, поэтому он талдычит одно и то же — «мы защитники Святой Церкви», а еще пугает опасностью, которая грозит нам с Востока...» Не правда ли, этот образ имеет немалое сходство с образом простодушного Жака де Моле, какой сложился за много столетий?

Но недостаток утонченности вовсе не исключает достой­ного и надлежащего исполнения своего долга, в том числе церковного. Огромное уважение к тамплиерам со стороны архиепископа Кентерберийского Джона Пекхэма — он жил примерно в то же время, когда была написана упомянутая сатира, и отличался величайшей честностью, прямотой и ас­кетизмом в личной жизни — свидетельствует о высоких нрав­ственных правилах в ордене Храма.

Таким образом, окончательная оценка деятельности там­плиеров должна определяться анализом жизни всего католи­ческого христианства, особенно в период его длительных войн с исламом. В целом крестовые походы — как и инквизиция — в наши дни воспринимаются негативно. Дидро в статье, по­священной крестовым походам и помещенной в знамени­той «Энциклопедии», называет Святую Гробницу «куском скалы, не стоящим и капли человеческой крови». По его мнению, крестоносцами двигали обычная жадность, «глупость и фальшивое рвение». Шотландский философ Дэвид Юм считал, что они поставили «самый выразительный и гранди­озный памятник человеческому безрассудству, которое про­являлось во все времена и у всех наций».

Такую же оценку встречаем у многих авторов — от Эду­арда Гиббона и других историков до самого знаменитого ныне специалиста по крестовым походам сэра Стивена Рансаймена. Заканчивая свой монументальный труд, он выносит вердикт, что священная война католической церкви с мусуль­манами «была не более чем длительным актом нетерпимости во имя Бога, что является грехом против Святого Духа». Наи­более отвратительным фактом Рансаймен считал разграбле­ние латинянами Константинополя. Он пишет, что «больше­го преступления против человечности, чем во время 4-го Крестового похода, трудно вообразить». Однако его коллега Кристофер Тайерман не без иронии замечает, что эти строки были написаны всего через десять лет после окончания Вто­рой мировой войны... Но Рансаймен не одинок в своих оцен­ках. По мнению израильского историка Иешуа Провера, ко­ролевство Иерусалимское представляло собой один из пер­вых образцов европейской колонизации, а теолог Майкл Прайор считает крестовые походы ярким примером «ис­пользования Библии в качестве орудия агрессии».

И только совсем недавно среди историков укрепился иной подход к побудительным причинам крестовых походов, зас­тавивший их смягчить свои выводы. Как пишет Джонатан Райли-Смит, преподаватель истории церкви в Кембридж­ском университете, «недавно выявилась... очевидная слабость доводов в пользу исключительно материалистической моти­вации, и удалось прояснить многие факты, на которых стро­илась эта версия. Жаждущие приключений юные отпрыски благородных семей наконец ушли со сцены. И вряд ли кто-нибудь из историков теперь поверит в эту гипотезу».

Правда, открывшаяся в ходе недавних изысканий, состо­ит в том, что крестоносцы, отправляясь в поход, часто про­давали или закладывали свое имущество в надежде на ис­ключительно духовное вознаграждение — они просто хотели спасти свои души. В отличие от мусульманского джихада крестовый поход всегда был делом добровольным. Если для светских рыцарей главными побудительными мотивами при­нятия креста служили ожидаемые приключения, подвиги и возможная слава, то для членов духовно-рыцарских орденов аскетическая жизнь в братских казармах чаще всего закан­чивалась длительным пребыванием в плену или ранней — и часто мучительной — смертью.

С самого начала деятельности ордена Храма потери сре­ди рыцарей были очень Велики. Достаточно сказать, что ше­стеро из двадцати трех Великих магистров погибли в сраже­ниях или плену. Полагавшийся первоначально годичный ис­пытательный срок для кандидатов на вступление в орден практически не соблюдался — из-за постоянной потребнос­ти в рекрутах для службы на Востоке. Во время процесса над тамплиерами было названо число «двадцать тысяч» — при­мерно столько братьев умерли в Палестине. Одни погибли в боях, другие скончались в плену, предпочтя смерть приня­тию ислама. Джонатан Райли-Смит пишет:

«Чтобы понять, как они отваживались на такие страш­ные муки, надо вспомнить мученичество добровольцев, при­нимавших смерть во имя веры, и жестокие страдания самого Христа — как высший акт любви, на который только спосо­бен христианин. Этот мученический дар в виде собственной жизни как бесконечно возвышенный акт сразу оправдывает его в глазах Всевышнего».

Тут уместно вспомнить слова Иоанна Евангелиста из его Откровений: «...Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца» (Откр., 7:14).

Разумеется, рыцари Храма тоже убивали людей; и тут мы снова сталкиваемся с принципиальным непониманием их мотивации противниками крестовых походов, И все из-за тех же антикатолических предубеждений, которые укоренились в эпоху Просвещения, а также потому, что многие начинают исторический анализ лишь с 1-го Крестового похода. Поче­му-то принято считать его первой волной, накатившейся из христианской Европы на исламский Восток. Однако необхо­димо помнить, что не христианство, а именно ислам с пер­вых лет своего возникновения стал насаждать новую веру с помощью меча. И даже если в определенных местах и в оп­ределенные времена христиане тоже насильно крестили по­коренные народы, то в первые три столетия христианскую веру во всей Римской империи принимали добровольно. Поэтому со времени первых набегов сарацин во главе с пророком Мухаммедом враждебность христиан к исламу была вызвана реальными жизненными обстоятельствами — необ­ходимостью защищать христианский мир и освобождать за­хваченные мусульманами земли, которые по праву принадле­жали христианам. Именно отсюда берет свое начало испан­ская Реконкиста, призыв Урбана II к европейским католикам помочь православным братьям-христианам после поражения византийцев в битве под Манцикертом, а также воззвание Умбера Романского в следующем веке. Этот доминиканский священник четко сформулировал идейно-политическую ос­нову крестовых походов: «...Агрессивный ислам распростра­нился по владениям христианских государей, а посему хрис­тианское воинство не только имеет право, но обязано оста­новить исламскую экспансию и вернуть земли, захваченные мусульманами». Идея, что человек, подвергшийся насилию, становится мучеником, сама по себе не нова, однако с конца VIII века именно этот постулат стал главным во всем запад­ном христианстве.

Почему же тогда при наличии немалого числа канонизи­рованных католической церковью госпитальеров нет ни од­ного святого среди тамплиеров? Отчасти это можно объяс­нить стремлением самих рыцарей оставаться в тени, но в большей степени тем, что сама церковь была одним из глав­ных инициаторов расформирования их ордена. Окончатель­ная ликвидация ордена и мученическая смерть многих его членов были делом рук не мусульман, а папской инквизи­ции, выполнявшей политический заказ «христианнейшего» короля Филиппа Красивого. Более чем двухвековая жизнь ордена Храма почти полностью совпадает с тем историче­ским периодом, когда папство провозгласило своей целью господство над миром. К чести ордена, надо сказать, что там­плиеры, имея многонациональный состав, никогда не уча­ствовали в папских баталиях за мировое господство с его глав­ными противниками — германскими императорами.

Но римские понтифики, охваченные вселенскими амби­циями, пропустили важный момент, когда на политическую арену вышли мощные национальные государства со своими интересами. Опасность со стороны того же Фридриха II Го-генштауфена была достаточно очевидна. Но кто мог предви­деть, что внук самого Людовика Святого направит свои уси­лия против Папской курии?! Человек, чье религиозное рве­ние подчас шло во вред его интересам как монарха! Бонифа­ций VIII, восседая в юбилейном 1300 году на троне императора Константина, открыто продемонстрировал грандиозность папских амбиций. А всего через несколько лет сменивший его Климент V (под давлением того же Филиппа) обличал Бонифация как бездарно растратившего «моральный и ду­ховный авторитет церковной власти, который его предше­ственники в Европе собирали на протяжении долгих веков — по крупицам, неустанно, энергично и с перспективой на бу­дущее».

Два столетия спустя английский король Генрих VIII ре­шительно взялся за ликвидацию монастырей — так до него во Франции Филипп IV расправился с тамплиерами. За ним тоже стояли политические интересы новых сословий, появив­шихся на общественной арене, но в отличие от французско­го коллеги Генрих не сумел подчинить папу своей воле, и тогда он отказался признавать авторитет Святого престола. Подобно деятелям эпохи Просвещения, английские либераль­ные историки усматривают в этом факте признаки становле­ния национального английского государства. В результате Реформации, охватившей Англию, Шотландию и континен­тальную Европу, единый христианский мир, который так долго и упорно пытались сохранить римские наследники свя­того Петра, был раздроблен на части. Французская револю­ция 1789 года нанесла еще более мощный удар по католиче­ской церкви и практически разрушила ее, в буквальном смыс­ле оставив после себя руины таких монастырей, как Цито и Молесмо, и превратив монастырь Клерво в тюрьму. То, что не удалось когда-то Гильому Ногаре, сумел исполнить На­полеон. Захватив в плен римского папу, он приволок его в Париж и заставил присутствовать на торжественной корона­ции в соборе Нотр-Дам, где предприимчивый корсиканец сам возложил себе на голову императорскую корону. Эта процедура положила символический конец власти викария Христа — он был вынужден подчиниться грубой силе.

Европейская история давно вышла за рамки христиан­ства и развивается по современным законам. А вот какая из чаш страданий, перенесенных человечеством, перетянет — Средние века, с их крестовыми походами, инквизицией и религиозными войнами, или времена более поздние, с кро­вопролитными войнами, ГУЛАГом и концентрационными лагерями, — пусть каждый решает сам.

 

 

Приложения