Политическая модернизация.
Это скорее некое теоретическое направление, включающее в себя весьма разноплановые концепции, объединенные лишь исходным замыслом. Суть его заключена в восходящей к М. Веберу идее выделения в истории двух типов обществ: «традиционного» и «современного». В первом господствуют отношения личной зависимости, существует масса барьеров социальной мобильности, преобладает ориентация на религиозные и метафизические ценности, поведение людей определяют обычаи и традиции, власть преимущественно авторитарная. В Европе, например, такой тип обществ существовал примерно до XVII в. «Современный» же тип общества характеризуется рациональной организацией, секуляризацией основных институтов, автономгоацией индивидов и их ориентацией на инструментальные ценности (технологии, точные науки, потребительство, прогресс). «Современность» предполагает высокую социальную мобильность и активность людей, подчинение закону, а не лицам, стремление власти к демократическим формам. На марксистском языке — это капитализм, в ныне принятой социологической терминологии — индустриальное и постиндустриальное общество.
Все ныне развитые страны осуществили смену традиционного типа развития на современный примерно с конца XVII до начала XX вв. Этот период в части изменения традиционных политических структур и приобретения ими современного облика и называется политической модернизацией. Данный термин, таким образом, обозначает и определенную стадию в развитии политической системы, и процесс ее преобразования.
При этом обычно выделяются два основных типа модернизации: первичная (Западная Европа, Северная Америка), и вторичная (Россия, Ближний Восток, Латинская Америка), или догоняющая модернизация. Последовательность процессов первичной (европейской) модернизации общеизвестна: религиозная Реформация и Просвещение преобразуют духовную сферу, затем трансформируются экономика и социальная структура, на основе чего возникает гражданское общество, формирующее в свою очередь соответствующую ему новую политическую систему. «Догоняющая» модернизация осложнена тем, что невозможно соблюсти «естественную» логику созревания западных политических институтов. Их приходится вводить искусственно. Но одни элементы общества могут к этому моменту вполне соответствовать необходимым кондициям, другие лишь складываться, а третьи и вовсе отсутствовать. Поэтому главным условием успеха вторичной модернизации рассматривается помощь стран, уже совершивших модернизационный переход.
Авторы теории политической модернизации (среди них наиболее известны Г. Алмонд, Д. Аптер, С. Айзенштадт) первоначально исходили из постулата универсальности основных ценностей западной цивилизации и вытекающей из него необходимости для всех без исключения стран рано или поздно «модернизировать» свою политическую систему на современный (западный) лад. Политическая модернизация «понималась прежде всего как ликвидация в «отставших» странах традиционных институтов власти и замена по западному образцу, включая парламентаризм, партийные системы, разделение властей и т.д. Такая перестройка политической сферы подавалась как непременное условие успешного социально-экономического развития.
Однако на практике все оказалось не так просто. Попытки прямого внедрения западных политических стандартов в 70—80-е годы в странах афро-азиатского и латиноамериканского регионов отнюдь не привели их к процветанию. Да и сами внедряемые политические структуры оказались малоэффективными: произвол бюрократии, коррупция, растущее расслоение общества и повышенная конфликтность стали чуть ли не нормой жизни многих «догоняющих» стран.
В результате теоретикам политической модернизации пришлось ослабить упор на западные образцы и признать необходимость большего внимания своеобразию исторических и национальных условий реформирования политических систем. Было понято также, что традиционные институты и ценности совсем не обязательно препятствуют модернизации и могут быть встроены в новые политические структуры. В связи с этим возникла идея «частичной модернизации». Кроме того, стало ясно, что вторичная модернизация вовсе не «обречена на успех» даже при массированной помощи Запада, и могут быть и «регрессирующие», и даже «тупиковые» виды модернизации.
Но как бы то ни было, основные принципы понимания процесса политической модернизации остались прежними. Ее параметры описываются, как правило, такими характеристиками:
- централизация и усиление государственной власти на общенациональном уровне
- растущая дифференциация и специализация политических институтов,
- постоянное расширение политического участия масс;
- ослабление традиционных политических элит (родовых, клановых; и замена их модернизаторскими;
- формирование зрелой политической культуры и т.д.
В целом же политическая модернизация рассматривается ныне как функция общей социальной модернизации традиционных обществ. Показателями осуществления последней можно назвать использование современных технологий, расширение вторичного (переработка) и третичного (услуги) секторов экономики, растущую социальную автономию и мобильность индивидов, развитие СМИ, идеологический и ценностный плюрализм и пр.
А для стран, которые «вовремя» осуществили первичную модернизацию, уже вырисовываются контуры следующей стадии — политического постмодерна. Известный американский социолог Р. Инглхардт, например, считает, что передовые индустриальные общества сегодня изменяют траектории своего социально-политического развития как в области институциональных структур, так и в сфере базовых ценностей. Составившие фундамент нынешних достижений западной цивилизации такие институты, как мощное бюрократическое государство, массовые дисциплинированные партии и профсоюзы, подошли к некоему поворотному пункту — «во-первых, они приближаются к пределам своей функциональной эффективности, а во-вторых — к пределам их массового приятия».
В системе ценностей Р, Инглхардт отмечает «сдвиг от «материалистических» ценностей, с упором на экономическую и физическую безопасность, к ценностям «постматериальным», с упором на проблемы самовыражения и качества жизни...». В политической области наступление эпохи постмодерна сопровождается падением уважения к власти, размыванием массовой приверженности большим политическим партиям и т.д. Причина парадоксально проста: ощущение безопасности снижает потребность в абсолютных правилах! Акцент переносится на возможность свободного самовыражения, множатся формы активного и все более проблемно-специфицированного политического участия, главным стимулирующим фактором становится любая новизна в политической жизни. В целом же, по мнению американского исследователя, ценности постмодерна способствуют в авторитарных обществах — демократизации, а в демократических обществах — большей «партисипативности» (от англ. participation — участие) демократии, ее ориентированности на конкретные проблемы.
Ситуацию в современной России вполне можно рассматривать в свете теории политической модернизации как типичный вариант «модернизации вдогонку». За последние десять лет наша политическая система пережила радикальные структурные преобразования: возникла многопартийность, появились институты парламентаризма, президентства, конституционного суда, поменялись органы власти на региональном и местном уровнях, выборы стали альтернативными и т.д. Однако бесспорные успехи модернизаторского толка сопровождаются и серьезными проблемами. Они также типичны для стран, переживающих вторичную модернизацию, — это и коррупция, и низкая эффективность государственного управления, и слабая легитимность власти, и многое другое. Причину невысокой отдачи новых представительных институтов многие политологи склонны видеть в их неукорененности в структурах рыночной экономики и гражданского общества. Последние только начинают создаваться, в то время как по сценарию «первичной модернизации» они служат фундаментом политической системы. Ну а поскольку фундамента еще нет, постольку вся политическая постройка оказывается шаткой и неустойчивой. В итоге слабая политическая власть, пытаясь осуществить непопулярные меры по либерализации экономики и приведению ее к рыночным стандартам, вынуждена постоянно останавливаться на полпути, цепляться за традиционные, дорыночные механизмы и способы управления.
Но каким бы ни был реальный ход ближайших событий даже в такой большой и влиятельной стране, как Россия, переломить общую тенденцию «переходных» изменений мирового политического процесса в XX в. он не сможет. Направленность таких изменений однозначна: от тоталитаризма и авторитаризма – к демократии. Это эмпирический факт.
В этом плане любопытно наблюдение американскою политолога С. Хантингтона. Рассуждая о глобальной демократической эволюции в XIX—XX вв., он отмечает «волновой» характер этого процесса. Таких «волн демократии» С. Хантингтон насчитывает три. Первая из них растянулась во времени чуть ли не на сто лет — 1828—1926 гг. Пик ее пришелся на период окончания Первой мировой войны 1914—1918 гг., когда рухнули Австро-Венгерская, Российская и Оттоманская империи, и демократический энтузиазм масс вылился в создание ряда по крайней мере претендовавших на демократичность государств.
В 1922 г. 29 стран можно было считать вполне демократическими (в расчет берутся только страны с населением более миллиона человек). Однако затем последовали откат и усиление авторитарных и даже тоталитарных режимов (Германия, Италия, Россия и др.). Окончание Второй мировой войны также породило очередную волну демократизации, пик которой пришелся на 50-е годы. Возникновение третьей демократической волны (самой мощной) С. Хантингтон относит на середину 70-х. В ее рамках до 40 государств (начиная с Португалии, Испании, ряда латиноамериканских стран) переходят к демократическому политическому режиму. Мощный импульс эта волна получила в 1989 г., когда к демократическому берегу прибило восточноевропейские постсоциалистические государства. И хотя «третья волна», по мнению С. Хантингтона, отличается от двух первых тем, что многие страны возвращались к авторитарному правлению, это нельзя считать ее поражением. В конце концов и в 1789 г. ранние ростки французской демократии также погибли под гнетом последующего террора, но через некоторое время они-таки принесли свои плоды.
Последняя демократическая революция (1989 г.) также, наверное, разочаровала большинство энтузиастов, надеявшихся на скорое воцарение свободы и процветания. Не случайно практически во всех бывших социалистических странах начинавшие ее демократы ныне оказались оттесненными от власти. Но революции и не могут принести немедленного благоденствия. Ведь они и начинаются-то только тогда, когда ситуация — хуже некуда. И «верхи», как известно, в этот момент «не могут», и «низы не хотят». И хотя революции всегда порождают не меньше проблем, чем их разрешают, они все же подталкивают общество к реформированию экономических и политических структур. Демократическое же направление реформ стоит предпочесть хотя бы потому, что демократия — это единственный способ организации политической жизни, который делает политические революции ненужными.
Итак, разнообразные политические процессы как бы формируют живую ткань политической жизни общества в целом. Большие и малые, стабильные и изменчивые, эволюционные и революционные, сознательно организуемые и стихийные политические процессы в совокупности порождают некий вектор общественного развития, существенно влияющий на другие сферы общественной жизни — экономическую, социальную, духовную. К тому же характер политических процессов XX в. однозначно указывает на возрастание роли политики как способа регуляции и разрешения многочисленных общественных проблем. Поэтому изучение особенностей протекания политических процессов считается сегодня одним из важных и перспективных направлений политологии.