Успевшим остыть воспоминанием о тех двадцати четырех часах, которые он
Только что провел в Верьере. Он клялся себе, что никогда не покинет детей
Своей возлюбленной и бросит все, чтобы защитить и спасти их, если наглые
Происки попов снова приведут страну к республике и к преследованиям знати.
А что бы случилось тогда, когда он ночью явился в Верьер, если бы в ту
Минуту, когда он прислонил лестницу к окну спальни г-жи де Реналь, там бы
оказался кто-нибудь чужой или сам г-н де Реналь?
А какое блаженство - вспоминать эти первые два часа, когда его
Возлюбленная так хотела прогнать его, а он уговаривал ее, сидя около нее в
темноте! В такой душе, как душа Жюльена, такие воспоминания остаются на всю
Жизнь. А конец свидания уже переплетался у него с первыми днями их любви,
Больше года тому назад.
Но вот карета остановилась, и Жюльен очнулся от своих упоительных грез.
Они въехали во двор почтовой станции на улице Жан-Жака Руссо.
- Я хочу поехать в Мальмезон, - сказал он, увидя подъезжавший
Кабриолет.
- В такой час, сударь! Зачем?
- А вам что до этого? Поезжайте.
Истинная страсть думает только о себе - И вот потому-то" как мне
Кажется, страсти так и нелепы в Париже, где каждый ваш сосед воображает, что
Им очень интересуются Не стану описывать вам восторги Жюльена в Мальмезоне.
Он плакал. Как? Плакал? Несмотря на эти гнусные белые стены, что понастроили
там в нынешнем году, искромсав весь парк на кусочки? Представьте себе,
Сударь, да; для Жюльена, как и для потомства, не существовало никакой
Разницы между Аркольским мостом, Святой Еленой и Мальмезоном.
Вечером Жюльен долго колебался, прежде чем решился пойти в театр: у
Него были престранные идеи по поводу этого богопротивного места.
Глубочайшее недоверие не позволяло ему любоваться живым Парижем; его
Трогали только памятники, оставленные его героем.
"Итак, значит, я теперь в самом центре всяких интриг и лицемерия! Вот
тут-то и царят покровители аббата де Фрилера".
На третий день к вечеру любопытство одержало верх над его намерением
Посмотреть все и только потом уж отправиться к аббату Пирару. Холодным,
Сухим тоном аббат разъяснил ему, какая жизнь ждет его у г-на де Ла-Моля.
- Если к концу нескольких месяцев вы не окажетесь полезным, вы
Вернетесь в семинарию, но у вас будет добрая зарука. Вы будете жить в доме
Маркиза; это один из первых вельмож во Франции. Вы будете носить черный
Костюм, но такой, какой носят люди в трауре, а не такой, какой носит
Духовенство. Я требую, чтобы вы три раза в неделю продолжали занятия по
Богословию в семинарии, куда я вас рекомендую. Ежедневно к полудню вы будете
Являться в библиотеку маркиза, который предполагает поручить вам вести
Переписку по его тяжбам и другим делам. Маркиз пишет на полях каждого
Письма, которое приходит на его имя, кратко, в двух словах, что надлежит
Ответить. Я полагаю - и так я сказал ему, - что по истечении трех месяцев вы
приобретете умение составлять ответы эти так, что, если вы принесете на
Подпись маркизу двенадцать писем, он сможет подписать восемь или девять.
Вечером, в восемь часов, вы все складываете, приводите в порядок его
Письменный стол, и в десять вы свободны.
- Может случиться, - продолжал аббат Пирар, - что какая-нибудь
Престарелая дама или какой-нибудь господин с вкрадчивым языком посулят вам
Некие необозримые блага или просто-напросто предложат вам деньги, чтобы вы
Показали им письма, которые пишут маркизу...
- О сударь! - весь вспыхнув, воскликнул Жюльен.
- Странно, - сказал аббат с горькой усмешкой, - что у вас, при вашей
Бедности, да еще после целого года семинарии, все еще сохранились эти порывы
благородного негодования. Должно быть, вы были совсем уж слепцом!
- Уж не сила ли крови это? - промолвил аббат вполголоса, как бы
Рассуждая сам с собой. - А всего страннее, - добавил он, поглядывая на
Жюльена, - то, что маркиз вас знает... Не представляю себе, откуда. Он