Прощание с родительским домом
Пэт была красивой, миниатюрной и грациозной девушкой. При росте в сто пятьдесят семь сантиметров ее вес не превышал сорока восьми килограммов, и даже пасмурный день не мог погасить блеска ее светлых волос. Шофер такси, который привез ее на кладбище, вышел из машины и с любопытством следил, как она решительно шагает среди надгробий с маленьким свертком в руке. Ему было нтересно узнать, что она задумала.
Девушка остановилась у свежей могилы. На памятнике было выгравировано:
«Мэриан Холт
Любимая жена Джеймса
Мать Пэтрис
Покойся с миром»
Букеты цветов скрывали оставшуюся часть надписи. Девушка глубоко вздохнула.
— Здравствуй, мама. Я не знаю, зачем я сюда пришла, но уверена, что поступаю правильно. Есть вещи, которые я никогда тебе не говорила, когда ты была жива. Так вот, я скажу их сейчас. — Она пожала плечами и едва заметно улыбнулась. — Лучше поздно, чем никогда, правда, мама?
Повеяло влажным ветром, и лепестки маков, лежащих на могиле, зашевелились.
— Во-первых, я никогда не говорила тебе, как нужна мне была твоя любовь. Всю жизнь ты заботилась о папе и обо мне. Ты жила только для нас. Спасибо тебе за все твои жертвы.
Но только... Не все так просто, мама. Вспомни, как ты приучала меня к опрятности. Когда я была маленькой, ты купала меня два или три раза в день. Сначала я плакала и отбивалась, а потом привыкла. В средней школе ты заставляла меня принимать душ утром и вечером, и я уже не возражала.
С восьми лет ты отбеливала мне волосы — говорила, что они от природы грязного мышиного цвета. Мама, сейчас я хочу, чтобы они отросли и стали натурального цвета; ты бы впала в истерику, если бы могла. И знаешь, я сейчас подумала: мне двадцать шесть лет, а я впервые в жизни собираюсь сделать что-то, что тебе не понравилось бы.
Я выкинула щетку для ногтей — я тебе не говорила, как я ненавидела чистить ногти щеткой перед каждой едой. Я всю жизнь ненавидела твою чистоту и аккуратность: когда я была маленькой, всем моим друзьям разрешали играть в песочнице и гулять под дождем, а мне никогда.
А клизмы, которые ты мне ставила? Мне было уже четырнадцать лет, а ты все еще каждое утро проверяла, как я «сходила» в туалет. Конечно, ты делала это любя, но мне было очень плохо! — Ее голос стал громче. — Я всегда была несчастной, запутавшейся, но не сознавала, насколько несчастна, потому что ты контролировала даже мои мысли. Я понимала только, что у меня болит голова и болит живот, что ты постоянно ругаешь меня за грязь. Мама, я... — голос сорвался, и некоторое время был слышен только шорох, поднимаемый ветром. Наконец девушка взяла себя в руки и снова заговорила: — Я люблю тебя, мама, но ненавижу то, что ты сделала со мной. Я пришла сюда, чтобы сказать тебе об этом. Еще я хочу сообщить, что моя жизнь наконец стала налаживаться. Я пытаюсь справиться с анорексией — я уже могу заставить себя есть. Я бросила кокаин и прохожу групповую терапию. Мой шеф сказал, что теперь он меня не уволит — по крайней мере пока. Так что все приходит в порядок.
Я пришла попрощаться с тобой. Ты не дала мне поговорить с тобой, когда у тебя нашли рак, — ты запрещала нам говорить о своей болезни. Может быть, ты надеялась победить ее? Или ты вела себя так же, как в мои школьные годы? Помнишь, когда я влюблялась в кого-нибудь из одноклассников и страдала от неразделенной любви, мне приходилось держать свои чувства при себе, потому что ты называла их ерундой? Я думаю, для тебя вообще все чувства были ерундой. Мне жалко, мама, что твоя жизнь была такой пустой и стерильной. Но теперь я хотя бы позволила себе иметь чувства.
Ну вот и все. Прощай, мама. Я люблю тебя — правда, люблю. И еще одно. Это вроде символа, знаешь? Мою анорексию ты тоже называла ерундой, но я чуть не умерла от недоедания через несколько недель после твоих похорон. Оставляя здесь это, я прощаюсь с прежней жизнью.
Девушка тихо поплакала несколько минут, еще раз прошептала: «Прощай!» и положила на надгробие маленький пакетик. Потом она вернулась к ожидавшему ее такси, села на заднее сиденье и, когда такси тронулось с места, разрыдалась.
В пакетике были конфеты.