Теперь уже, когда иду навещать маму, я даже не прикидываюсь собой. 1 страница
Чак Паланик
Удушье
Перевод -- А. Егоренков
Забитым. На все времена.
Глава 1
Если вы собираетесь читать это -- лучше не надо.
После парочки страниц вам здесь быть не захочется. Так что забудьте. Уходите. Валите отсюда, пока целы.
Спасайтесь.
Там сейчас по ящику точно идет что-нибудь интересное. Или, раз уж у вас так навалом времени, пойдите в вечернюю школу. Выучитесь на врача. Станьте кем-нибудь. Пригласите себя поужинать. Покрасьте волосы.
Жизнь-то проходит.
То, что творится здесь, с самого начала выведет вас из себя. А дальше оно становится все хуже и хуже.
Здесь вы найдете глупую историю про глупого маленького мальчика. Глупую правду жизни такого человека, с которым вам не захочется знакомиться. Представьте себе: малолетняя отморозь под вершок ростом, на голове сноп русых волос, зачесанных с пробором на одну сторону. Представьте: малолетний говняный сопляк улыбается со старых школьных фоток, обнажая отсутствующие местами молочные зубы и первый криво вылезающий взрослый. Представьте себе, он одет в дебильный свитер в желто-голубую полоску, праздничный свитер, который был его любимым. Даже в том возрасте, представьте, он уже грызет свои педерастические ногти. Его любимая обувь -- кеды. Любимая еда -- сраные корн-доги.
Представьте себе, что этот малолетний сопляк едет, не пристегнувшись, после обеда, в украденном школьном автобусе, с мамочкой. Только возле их мотеля припаркована машина полиции, поэтому мамуля молча пролетает мимо на скорости шестьдесят-семьдесят миль в час.
Здесь рассказ про глупого малолетнего проныру, который, это уж точно, был чуть ли не тупейшим мелким хамоватым плаксой и стукачом-ябедой из всех, живших на свете.
Про малолетнего говнюка.
Мамуля говорит:
-- Надо поторопиться, -- и они въезжают на холм по узкой тропе, задние колеса у них виляют туда-сюда на льду. В свете фар снег кажется голубым, заполняет воздух у обочины дороги, идущей сквозь темный лес.
Представьте себе, что все это -- его вина. Малолетнего недоноска.
Мамуля останавливает автобус, чуть не доезжая до подножья скалистого утеса, и свет фар сияет, отражаясь от его белой грани, а она говорит:
-- Вот досюда-то нам и надо, -- и слова испаряются в воздух белым облаком, которое наглядно демонстрирует глубину ее легких.
Мамуля ставит парковочный тормоз и разрешает:
- Можешь выйти, но куртку оставь в автобусе.
Представьте себе, что этот глупый недомерок позволяет мамуле поставить себя во фронт перед школьным автобусом. Что этот подлый мелкий Бенедикт Арнольд стоит, молча глядя в сияние фар, и дает мамуле стянуть с себя через голову свой любимый свитер. Что этот трусливый малолетний нытик торчит молча полуголый под снегом, пока мотор автобуса тарахтит, и эхо отражается от скал, а мамуля исчезает где-то в ночи и холоде позади него. Фары слепят его, а шум мотора перекрывает все звуки деревьев, трущихся друг об друга на ветру. Воздух слишком морозный, чтобы вдыхать больше глотка за раз, поэтому эта малолетняя слизистая мембрана пытается дышать вдвое чаще.
Он не убегает. Он вообще ничего не делает.
Откуда-то позади слышен мамочкин голос:
- Теперь, что бы ты ни творил, не вертись.
Мамуля рассказывает ему, мол, когда-то давно, в Древней Греции, жила-была прекрасная девушка, дочь гончара.
Как обычно, когда она выбирается из тюрьмы и приходит его забрать, малыш и мамуля каждую ночь проводят в очередном мотеле. Все их блюда -- это фаст-фуд, и каждый день, целыми днями, они за рулем. Сегодня за ланчем малыш пытался съесть свой корн-дог, а тот был еще очень горячий, и он заглотил почти весь, но тот застрял, и он не мог ни дышать, ни заговорить, пока мамуля обежала стол со своего места.
Потом две руки обхватили его сзади, оторвали от пола, и мамуля зашептала:
-- Дыши! Дыши, черт возьми!
После этого малыш заплакал, а весь ресторан столпился вокруг.
В этот миг казалось, что целому миру небезразлично то, что с ним случилось. Все люди вокруг обнимали его и гладили по голове. Все спрашивали, все ли с ним в порядке.
Казалось, что этот миг мог бы тянуться вечно. Что стоит рисковать жизнью, чтобы заработать любовь. Что нужно подойти к самой черте смерти, чтобы получить хоть какое-то спасение.
-- Хорошо. Вот, -- сказала мамуля, вытирая ему губы. -- Теперь я дала тебе жизнь.
В следующий миг официантка опознала его по фотографии на старом пакете из-под молока, а потом мамуля везла гнусного малолетнего нытика обратно, в номер мотеля, на скорости семьдесят миль в час.
На обратном пути они съехали с шоссе и купили баллон черной краски.
Даже после такой беготни они добрались только в глубину ничто, в глубину ночи.
Теперь этот глупый мальчик слышит, как мамуля гремит позади баллоном краски: когда она трясет его, камешек внутри бьется о разные концы, -- а мамуля рассказывает, что древнегреческая девушка была влюблена в юношу.
-- Но тот юноша был из других краев и должен был туда вернуться.
Доносится шипение, и маленький мальчик чует запах краски. Мотор автобуса меняет тон, глухо ухает, а потом тарахтит быстрее и громче, и автобус немного трясется, покачиваясь на покрышках.
И в ту ночь, когда юноша и девушка в последний раз были вместе, рассказывает мамуля, девушка принесла с собой лампу и поставила ее так, чтобы тень возлюбленного падала на стену.
Краска из баллона замолкает, потом шипит снова. Сначала короткое шипение, потом длинное.
А мамуля говорит, что девушка обвела тень возлюбленного по контуру, чтобы у нее навсегда осталось свидетельство того, как он выглядел, документация этого текущего момента, последнего момента, в котором они будут вместе.
Наш малолетний плакса продолжает молча смотреть, уткнувшись в сияние фар. Глаза у него слезятся, и закрыв их, он видит сияние огней в красном цвете, прямо сквозь веки, сквозь собственную плоть и кровь.
А мамуля говорит, что на следующий день возлюбленный девушки ушел, но его тень по-прежнему была на месте.
На секундочку малыш оглядывается назад, где мамочка обводит по контуру его глупую тень на грани утеса, только мальчик стоит так далеко, что его тень получается на голову выше матери. Его тощие ручонки кажутся широкими в обхвате. Его кряжистые ножки -- длинными и вытянутыми. Узенькие плечи -- широко расправленными.
А мамуля говорит ему:
-- Не смотри. Не шевели ни мышцей, иначе испортишь всю мою работу.
И это придурковатое малолетнее трепло отворачивается смотреть на фары.
Шипит баллон с краской, а мамуля говорит, что до греков никто не знал живописи. Вот так было изобретено рисование картин. Рассказывает историю о том, как отец девушки при помощи контура на стене воссоздал глиняный вариант юноши, и вот так изобрели скульптуру.
На полном серьезе, мамуля сказала ему:
-- Искусство никогда не приходит со счастьем.
Вот так рождаются условности.
И вот малыш стоит и дрожит в сиянии фар, пытаясь не шевелиться, а мамуля продолжает работу, рассказывая здоровенному силуэту, что когда-нибудь тот научит людей всему, чему она его научила. Когда-нибудь он станет врачом и будет спасать людей. Возвращать им счастье. Или даже что-то больше счастья -- покой.
Его будут уважать.
Когда-нибудь.
И ведь даже после того, как Пасхальный Кролик оказался враньем. Даже после Санта-Клауса, Зубной Феи, святого Кристофера, ньютоновой физики и атомной модели Нильса Бора, этот глупый-преглупый малыш все еще верил мамочке.
Когда-нибудь, когда станет большим, рассказывала мамуля силуэту, малыш вернется сюда и увидит, что как раз дорос до контура, который она запланировала для него в эту ночь.
Голые руки малыша тряслись от холода.
А мамуля сказала:
-- Совладай с собой, черт возьми. Стой смирно, или все испортишь.
И малыш пытался ощутить тепло, но какими бы яркими не были фары, они ни капли не грели.
-- Мне нужно сделать четкий контур, -- поясняла мамуля. -- Будешь дрожать -- окажешься размытым.
Только по прошествии многих лет, когда этот глупый малолетний бездельник закончил с отличием колледж, и зарабатывал себе горб, чтобы поступить на медицинский факультет Южно-Калифорнийского Университета, -- когда ему стукнуло двадцать четыре, и он был на втором курсе медфака, когда его мать положили в больницу, а его назначили опекуном, -- только тогда на эту безвольную малолетнюю тряпку снизошло озарение, что стать сильным, богатым и внушительным -- дело только половины жизненного пути.
А сейчас уши малыша болят от холода. Он чувствует, что задыхается, и у него кружится голова. Узенькая грудь этого малолетнего стукача вся в мурашках гусиной кожи. Его соски торчат от холода маленькими красными прыщиками, а малолетний эякулянт говорит себе: "На самом деле я это заслужил".
А мамуля просит:
-- Постарайся хотя бы стоять ровно.
Малыш отводит плечи назад, и представляет, что фары -- строй солдат на расстреле. Он заслуживает воспаление легких. Он заслуживает туберкулез.
См. также: Гипотермия.
См. также: Тифозная лихорадка.
А мамочка говорит:
-- Завтра с утра меня уже не будет рядом, и донимать тебя будет некому.
Мотор автобуса крутится вхолостую, извергая длинный смерч синего дыма.
А мамочка говорит:
-- Поэтому стой ровно и не заставляй тебе всыпать.
И ведь ступудово: это малолетнее отребье заслуживало того, чтобы ему всыпали. Он заслуживал все, что бы ни получил. Этот задуренный малолетний баран, который на полном серьезе считал, что будущее может стать лучше. Если просто достаточно поработать. Если достаточно много учиться. Бегать достаточно быстро. Все пойдет на лад, и жизнь к чему-то сложится.
Налетает порыв ветра, и сухая снежная крупа сыплется с деревьев, вонзаясь каждой снежинкой ему в уши и щеки. Снег все тает между шнурков обуви.
-- Увидишь, -- говорит мамуля. -- Это будет стоить того, чтобы чуть потерпеть.
Это станет историей, которую он сможет рассказать собственному сыну. Когда-нибудь.
Древняя девушка, рассказывает мамуля, больше ни разу не видела своего возлюбленного.
А малыш настолько глуп, что может думать, будто какая-то картина, статуя или история могут как-нибудь заменить любимого человека.
А мамуля говорит:
-- У тебя еще столько впереди.
Глотать трудно, но это ведь был глупый, ленивый, позорный маленький мальчик, который стоял и дрожал молча, щурясь на сияние и рычание, и который думал, что будущее окажется прямо светлым-разсветлым. Представьте человека, который взрослеет настолько идиотом, что даже не знает, что надежда -- просто очередная фаза, из которой рано или поздно вырастают. Который считает, будто можно создать что-то, -- что угодно, -- что продлится вечно.
Кажется глупым даже припоминать эти вещи.
Так что повторюсь: если вы собрались читать это -- не надо.
Здесь не про кого-то храброго, доброго и преданного. Не про того, в кого вам захочется влюбиться.
Просто чтоб вы знали: читаете вы полную и безжалостную исповедь человека с зависимостью. Ведь почти во всех программах реабилитации из двенадцати шагов, на четвертом шаге нужно составить опись собственной жизни. Каждый уродский, говеный момент своей жизни нужно взять и записать в блокнот. Полный перечень преступлений. Таким образом, каждый грех окажется у вас точно на кончике пера. А потом надо все их загладить. Это касается алкоголиков, злостных наркоманов и обжор в той же мере, в какой и сексуально озабоченных.
Таким образом, можно в любое желаемое время вернуться назад и пересмотреть все худшее в своей жизни.
Потому что, говорят, кто забывает прошлое, тот обречен повторять его.
Так что если вы это читаете, скажу честно: вас ничего из этого не касается.
Тот глупый маленький мальчик, та холодная ночь, -- все оно со временем станет лишь новым идиотским дерьмом, о котором можно думать во время секса, чтобы не спустить заряд раньше времени. Это если вы парень.
Мамочка говорит нашему слабенькому малолетнему дристуну:
-- Подержись еще немножечко, просто будь чуть упорнее, и все будет хорошо.
Ха!
Мамуля, которая говорила:
-- Когда нибудь это будет стоить всех наших усилий, я обещаю.
И наш малолетний обсос, наш глупый-преглупый маленький сосунок, который стоял все то время на месте и трясся полуголый под снегом, и в самом деле веря, что кто-то способен даже пообещать нечто настолько невероятное.
Так что если вы считаете, что оно пойдет вам на пользу...
Если вы считаете, что вам вообще что-нибудь пойдет на пользу...
Считайте, пожалуйста, что это ваше последнее предупреждение.
Глава 2
Уже успело стемнеть, и начался дождь, пока я добрался до церкви, а Нико тут как тут, ждет, пока откроют боковую дверь, от холода обхватив бока руками.
-- Потаскай это для меня с собой, -- говорит она, вручая мне пригоршню шелка.
-- Всего пару часиков, -- просит она. -- У меня нету карманов.
Она одета в куртку из какой-то искусственной рыжей замши с воротом ярко-рыжего меха. Из-под той торчит подол платья в цветочек. Колготок на ней нет. Она взбирается по сходням ко двери церкви, осторожно переставляя развернутые в стороны ноги в туфлях на черной шпильке.
То, что она дала мне -- теплое и сырое.
Это ее трусики. А она улыбается.
За стеклянными дверьми женщина, которая елозит туда-сюда шваброй. Нико стучится в стекло, потом показывает на свои наручные часы. Женщина окунает швабру в ведро. Поднимает ее и выжимает тряпку. Прислоняет швабру ручкой к двери и выуживает из халата связку ключей. Открывая дверь, женщина кричит через стекло.
-- Ваши сегодня в комнате 234, -- объявляет женщина. -- В классе воскресной школы.
Сейчас на стоянке куда больше народу. Люди взбираются по сходням, говорят "привет", а я заталкиваю трусики Нико в карман. Позади меня люди вприпрыжку пролетают несколько ступеней, чтобы поймать дверь, пока та не захлопнулась. Хотите верьте, хотите нет, но все здесь вам знакомы.
Эти люди -- легенды. О каждом из этих мужчин и женщин вы слушали истории на протяжении многих лет.
В 1950-х ведущий производитель вакуумных пылесосов попробовал немного усовершенствовать дизайн. Они добавили крутящийся пропеллер из острых как бритва лезвий, установленный в шланге на глубине в несколько дюймов. Напор воздуха раскручивает лезвия, а те порубят любую пылинку, нитку или шерстинку домашнего питомца, которая могла бы застрять в шланге.
По крайней мере, так гласил проект.
А случилось то, что куча этих мужчин прискакала в неотложку с изувеченными членами.
По крайней мере, так гласит миф.
Старая городская легенда, про вечеринку с сюрпризом для хорошенькой домохозяйки: как все ее друзья и родственники спрятались в одной комнате, а когда ворвались и заорали "С днем рожденья!", то обнаружили ее вытянувшейся на диване, а семейная собака слизывала арахисовое масло у нее между ног...
Ну, это точно правда.
Легендарная женщина, которая отсасывала у парней за рулем, и раз один парень потерял управление машиной и ударил по тормозам так резко, что она откусила ему половину, -- я их знаю.
Эти мужчины и женщины -- все здесь.
Эти люди -- причина того, что в каждой неотложке есть дрель с алмазным сверлом. Чтобы просверлить толстое донышко бутылки из-под шампанского или содовой. Чтобы освободить всасывание.
Эти люди толпами вваливаются среди ночи, рассказывая, что споткнулись и упали на кабачок, лампочку, куклу Барби, бильярдные шары, сопротивляющегося хомячка.
См. также: Бильярдный кий.
См. также: Плюшевая зверушка.
Они поскальзывались в душе и падали, прямо дуплом, на скользкий тюбик шампуня. На них вечно нападают неизвестные личности, вооруженные свечками, мячами для бейсбола, сваренными вкрутую яйцами, фонариками и отвертками, которые теперь нужно извлечь. Здесь ребята, которые застревают в сливном отверстии горячей ванны.
На полпути вглубь по коридору к двери комнаты 234 Нико тянет меня к стене. Ждет, пока мимо нас пройдет несколько человек, и говорит:
-- Я знаю, куда можно зайти.
Все остальные идут в класс воскресной школы в пастельных тонах, а Нико улыбается им вслед. Она крутит пальцем у виска, в международном знаке для обозначения психов, и говорит:
-- Несчастные.
Тянет меня в другую сторону, к табличке, гласящей "Женский".
Среди народа в комнате 234 есть самозванный районный сотрудник охраны здоровья, который звонит и опрашивает четырнадцатилетних девочек на тему наличия у них влагалища.
Здесь есть девушка-массовик, у которой было вздутие живота, и там нашли фунт спермы. Ее зовут Лу-Энн.
Здесь парень из кинотеатра, продевавший член сквозь дно коробки попкорна, -- зовите его Стив, -- и по вечерам его повинная жопа сидит у заляпанного краской стола, втиснувшись в детский пластмассовый школьный стульчик.
Все это люди, которых вы считали большим приколом. Вперед, ржите, пока не надорвете к чертям свой чертов живот.
Это сексуально озабоченные.
Все это люди, которых вы считали городскими байками, -- ну, вот они, всамделишные. С самыми настоящими именами и лицами. Работами и семьями. Учеными степенями и полицейскими досье.
В женском туалете Нико прижимает меня к холодной плитке стены и усаживается мне на пояс, пытаясь извлечь из штанов. Другой рукой Нико обнимает мой затылок и тянет мое лицо, открытый рот, навстречу своему. Ее язык борется с моим, она разогревает мне головку поршня большим пальцем руки. Сталкивает джинсы с моих бедер. Усевшись, приподнимает подол платья, прикрыв глаза и чуть отклонив назад голову, плотно пристраивает свой лобок к моему и бормочет что-то сбоку мне в шею.
Говорю:
-- Боже, как ты прекрасна, -- потому что несколько последующих минут такое позволительно.
А Нико подается назад, смотрит на меня и спрашивает:
-- Это еще что значит?
А я в ответ:
-- Не знаю, -- говорю. -- Да ничего вроде, -- говорю. -- Забудь.
Плитка пахнет дезинфекцией и шероховато трет мне зад. Стены поднимаются кверху, к потолку из звукоизолирующей плитки и отдушинам, покрытым пылью и грязью. Характерный запах крови от ржавой железной коробки для использованных салфеток.
-- Свою справку об освобождении, -- вспоминаю. Щелкаю пальцами. -- Принесла?
Нико чуть поднимает бедра, потом роняет их, подтягивается и усаживается. Голова ее по-прежнему откинута назад, глаза все еще закрыты, -- она роется в корсаже платья, выуживает сложенный из голубой бумаги квадратик и бросает мне его на грудь.
Говорю:
-- Умница, -- и отцепляю авторучку от кармана рубашки.
Нико поднимает бедра чуть выше с каждым разом, потом крепко усаживается. Немного трется взад и вперед. Пристроив по руке на каждое бедро, подталкивается вверх, после падает вниз.
-- "Вокруг света", -- прошу. -- "Вокруг света", Нико.
Она приоткрывает глаза где-то наполовину и смотрит на меня сверху, а я болтаю в воздухе авторучкой, как помешивают чашку кофе. Даже через одежду на моей спине отпечатывается узор канавок между плиткой.
-- Давай, "вокруг света", -- прошу. -- Сделай это мне, крошка.
И Нико закрывает глаза, задирая юбку у талии обеими руками. Пристраивает весь вес на мои бедра и переносит одну ногу мне через живот. Потом переносит вторую, оставаясь сидеть на мне, но уже лицом к моим ногам.
-- Хорошо, -- говорю, разворачивая голубой листок бумаги. Разглаживаю его на ее выгнутой дугой спине и вписываю свое имя внизу, в графе, гласящей "поручитель". Сквозь платье прощупывается широкий ремешок ее лифчика: резинка с пятью или шестью проволочными крючками. Прощупываются ее ребра под толстым слоем мышц.
Прямо в этот миг, вглубь по коридору, в комнате 234, сидит девушка кузена вашего лучшего друга, та девчонка, которая чуть не до смерти долбила себя на ручке коробки передач в "Форте Пинто" после того, как поела "шпанской мушки". Ее зовут Мэнди.
Там парень, который раз пробрался в клинику в белом халате и сдавал экзамен по тазобедренной области.
Там парень, который вечно валяется голым на покрывалах в номере отеля с утренним стояком, и ждет, когда войдет горничная.
Все эти известные по слухам знакомые знакомых знакомых знакомых... все они здесь.
Мужчина, искалеченный автоматической электродоилкой, -- его зовут Говард.
Девушка, висевшая в душевой на штанге для занавески, полумертвая от аутоэротического удушения, -- это Пола, и она сексоголичка.
Поздоровайтесь с Полой.
Давайте сюда любителей тереться в метро. Давайте любителей распахивать плащи.
Мужчина, который устанавливает камеры под ободком унитаза в женских туалетах.
Парень, который щекочет хозяйство об откидные листы депозитных графиков в автоматических справочных.
Все любители подглядывать. Нимфоманки. Грязные старикашки. Туалетные партизаны. Кулачные бойцы.
Все те сексуальные страшилища и страшилки, о которых вас предупреждала мамочка. Все те ужасные поучительные истории.
Все мы здесь. Живем и бедствуем.
Это двенадцатишаговый мир сексуальной зависимости. Сексуально-озабоченного поведения. Вечером каждого дня недели они встречаются в задней комнате какой-нибудь церкви. В разных конференц-залах общественных центров. Каждую ночь, в каждом городе. Есть даже виртуальные собрания в Интернете.
Моего лучшего друга, Дэнни, я встретил на собрании сексоголиков. Дэнни дошел до того, что ему приходилось мастурбировать раз по пятнадцать на день, чтобы хоть остановиться. Кроме того, у него уже еле сжимались пальцы, и он переживал, что с ним может приключиться от вазелина за такой долгий срок.
Он пытался перейти на какую-нибудь мазь, но все, сделанное для смягчения кожи, работало будто бы строго наоборот.
Дэнни и все эти мужчины с женщинами, которых вы считаете такими жуткими, смешными или жалкими людьми, -- все они здесь ослабляют пояса. Сюда мы все приходим открыться.
Сюда приходят на время трехчасовой отлучки проститутки и сексуальные преступники из тюрем минимально строгого режима, -- и они сидят рука об руку с любительницами групповух и мужиками, берущими в рот по магазинам эротической литературы. Шлюха здесь объединяется с клиентом. Растлитель предстает перед растленным.
Нико подтягивает гладкий белый зад почти к основанию моего поршня, потом срывается вниз. Вверх -- и вниз. Катается, туго обхватив меня внутренностями по всей длине. Выстреливая вверх, потом швыряя себя вниз. Мышцы ее рук, которыми она отталкивается от моих бедер, все набухают. Бедра у меня немеют и белеют в ее руках.
-- Теперь, когда мы друг друга знаем, -- говорю. -- Нико? Что скажешь, нравлюсь я тебе?
Она оборачивается и смотрит на меня через плечо:
-- Когда будешь врачом, ты сможешь выписывать любые рецепты, так?
Это если я когда-нибудь решу вернуться к учебе. Не стоит недооценивать то, как медицинская степень может помочь уложить кого-нибудь в койку. Поднимаю руки, пристраивая каждую ладонь поверх натянутой гладкой кожи на боках ее бедер. Вроде как, чтобы помогать ей подтягиваться, -- а она пропускает прохладные мягкие пальцы сквозь мои.
Туго напялившись на мой поршень, не оглядываясь, сообщает:
-- Друзья поспорили со мной на деньги, что ты уже давно женат.
Держу ее гладкую белую задницу в руках.
-- Сколько денег? -- спрашиваю.
Объясняю Нико, что ее друзья могут оказаться правы.
Ведь, по правде, любой сын, воспитанный матерью-одиночкой, в каком-то смысле родился женатым. Я не уверен, но похоже, пока мама твоя не умрет, любая другая женщина в твоей жизни может стать только сторонней любовницей.
В современном мифе про Эдипа -- именно мать убивает отца и забирает сына.
И никак не выйдет развестись с матерью.
Или убить ее.
А Нико спрашивает:
-- Что еще значит -- любая другая женщина? Боже, это сколько же их? -- говорит. -- Рада, что мы с резинкой.
На предмет полного списка сексуальных партнеров мне пришлось бы свериться с четвертым шагом. Заглянуть в блокнот с полной моральной описью. С полной и беспощадной историей моей зависимости.
Это если я когда-нибудь решу вернуться, чтобы завершить тот чертов шаг.
Для людей, которые торчат в комнате 234, работа по двенадцати шагам на собраниях сексоголиков -- есть ценный важный инструмент в понимании и излечении от... ну, вы поняли.
А для меня -- это потряснейший практический семинар. Тут подсказки. Технические тонкости. Стратегии, позволяющие трахнуться так, как и не мечталось. Ведь эти зависимые, когда рассказывают свои истории, -- они же, черт возьми, великолепны. Плюс тут девочки-заключенные, выпущенные из тюрем на три часа сексоманской терапии общения.
Нико в том числе.
· Вечера по средам означают Нико. Вечера пятницы значат Таня. По воскресеньям -- Лиза. Лиза потеет желтым от никотина. Ее талию можно почти обхватить руками, когда пресс у нее каменеет в кашле. Таня вечно протаскивает какую-нибудь резиновую игрушку для секса: обычно самотык или нитку резиновых бус. Вроде сексуального эквивалента сюрприза в коробке с сухарями.
Есть старый принцип, мол, красота -- радость навеки: а вот по моему личному опыту даже самая раскрасивая красавица -- радость только на три часа, это предел. Потом ведь она захочет рассказать обо всех своих травмах детства. Один из приятных моментов во встречах с девчонкой из тюрьмы -- кайф от мысли, что смотришь на часы, и знаешь: через полчаса она уже будет за решеткой.
Та же история про Золушку, только в полночь она снова превращается в преступницу.
Я не говорю, что не люблю этих женщин. Я люблю их так же, как вы любите фото на развороте журнала, видео где трахаются, веб-сайт для взрослых, -- и, конечно, для сексоголика такое может показаться полным вагоном любви. Опять же, не скажу, что меня любит Нико.
Это не столько роман, сколько случай. Рассаживаешь двадцать сексоголиков вокруг стола вечер за вечером -- и не надо удивляться.
Плюс тут продают лечебные пособия для сексоголиков, где куча способов затащить кого-то в койку, о которых вы и понятия не имеете. Ну конечно, на самом деле оно должно помочь осознать, что ты подсел на секс. Все передается в списках вопросов типа -- "если делаете что-то из нижеприведенного, вы можете оказаться сексоголиком". Среди этих полезных подсказок есть такие:
"Вы подрезаете подкладку купального халата, чтобы были заметны ваши гениталии?"
"Вы оставляете расстегнутой ширинку или блузку, и притворяетесь, что ведете переговоры в телефонной будке, стоя в распахнутой одежде без нижнего белья?"
"Вы бегаете без лифчика или атлетической подвязки в целях привлечения сексуальных партнеров?"
Мой ответ на все вышеперечисленное -- "Ну что же, теперь -- да!"
Плюс то, что здесь быть извращенцем -- не твоя вина. Сексуально-озабоченное поведение не заключается в постоянном желании, чтобы тебе отсосали член. Это болезнь. Это физическая зависимость, которая только и ждет персонального кодового номера от "Справочника статистической диагностики" и включения стоимости лечения в медицинскую страховку.
Речь о том, что даже Билл Вильсон, основатель "Анонимных алкоголиков" не смог перебороть в себе похотливую обезьяну, и всю свою трезвую жизнь провел, обманывая жену и исполнившись чувством вины.
Речь о том, что сексоманы приобретают зависимость от химических веществ, которые вырабатываются телом при постоянном занятии сексом. Оргазмы наполняют тело эндорфинами, которые оказывают обезболивающее и транквилизирующее действие. На самом деле сексоманы сидят на эндорфинах, а не на сексе. У сексоманов снижен естественный уровень оксидазы моноамина. В действительности сексоманы жаждут пептида фенилэтиламина, прилив которого может вызвать страсть, опасность, риск и страх.
Для сексомана собственные сиськи, собственный член, собственный язык, клитор или дупло -- это героиновый укол, который всегда под рукой, всегда готов к применению. Мы с Нико любим друг друга так же, как любой наркет -- свою дозу.
Нико крепко подается назад и трет мой поршень о переднюю стенку своего нутра, работая над собой двумя влажными пальцами.
Спрашиваю:
-- А что если войдет та уборщица?
А Нико вертит меня в себе туда-сюда и отзывается:
-- О да. Это был бы такой кайф.
А я вот даже представить себе боюсь, какой большой блестящий отпечаток задницы мы натерли на полированной воском плитке. Ряд раковин, вон, покосился. Лампы дневного света мерцают, и в отражении на хромированных поверхностях патрубков под каждой из раковин можно разглядеть глотку Нико в виде длинной прямой трубы; голова у нее откинута, глаза закрыты, ее дыхание пыхтит о поверхность пола. Грудь обтянута материей с рисунком цветочков. Язык свисает набок. Сок, который из нее проступает, обжигающе горяч.
Чтобы не кончить, я спрашиваю:
-- А предкам своим ты что про нас рассказывала?
А Нико отвечает:
-- Они хотят с тобой познакомиться.
Придумываю, что бы такое помощнее сказать дальше, но на самом деле это не важно. Здесь можно рассказывать о чем угодно. Про клизмы, про оргии, про животных, признаться в любом непотребстве, -- и никогда никого не удивишь.