РЫЖИЙ ЛИС ГРАФ АРЕНЛАНДСКИЙ 4 страница
Не знаю, как Пьер втерся в доверие к Кристофелю, но уже на третий день тот решил его испытать и положил у наших дверей. Как говорится, сел в лужу. А нам повезло. И может, прав был Лис, когда сказал, что боженька нас охраняет?
Вообще, скажу вам прямо, везенья у меня хоть отбавляй, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Это ведь надо, в такие попадать истории – и хоть бы хны! А дальше что будет! Вы просто, может, решите, что привираю? Да нет, тридцать три якоря мне в бок! Хоть чем побожусь, могу землю съесть, только всё это правда.
Вы, может, ещё подумаете: чего, мол, остановился на самом интересном месте? Дальше, что ль, сочиняет? Так я отдыхаю, чудаки гороховые! Рассказчику, думаете, отдыхать не надо? Не всё же про себя да про себя. Надо и про что-нибудь другое. Про птичек, например, про цветочки или букашки.
Кстати, о букашках и цветочках. Рыжий Лис, оказывается, страсть как любит эти вещи. В минуты, когда ничто нас не томило, никто за нами не гнался, Лис начинал вздыхать, хлопать зеленеющими глазами и бормотать:
– Я, адмирал, желаю изучать природу. Я весь этот козявочный мир наизнанку выверну, дьявол его забодай!
При этом он становился на карачки и начинал ползать кругом. То и дело он останавливался и блаженным таким голосом говорил:
– Эле, поди сюда. Посмотри, какие у него усики! Как они шевелятся! А какие крылышки!..
Тут Эле к нему наклонялась, и вместе они рассматривали то, чего кругом полным-полно, что кусается, зудит и мешает жить.
– Стой! – орал Рыжий Лис на меня. – Не раздави своим башмачищем! Это ведь тонкое создание! Это тебе не медведь и не собака, чтоб наступать!
Тьфу ты, мать честная! Они меня просто замучили своим козявочным миром.
– Не понимаю! – возмущался Рыжий Лис. – Почему тебе не нравится наша любовь к природе?
Наша! Вы слышали? Быстро они спелись.
Около какого-нибудь цветка Лис мог просидеть целый час. Он пересчитывал лепестки, листочки, чмокал губами, приговаривал.
Я ему сказал:
– Слушай, любитель природы, у меня дома такой цветок есть, что ты лопнешь от зависти.
Лис стал выяснять, какой такой цветок. Конечно, вы поняли, что я говорил про тюльпан. Он на фургоне у меня нарисован. Лис поморщился и сказал:
– Враньё, адмирал. Нету таких цветов. Я думал, у тебя трезубец намалеван. Какой ещё тюльпан…
Но Караколь и Эле в один голос подтвердили, что красный тюльпан рос у меня во дворе, что этот цветок теперь в гербе нашего братства, а я сам собой Адмирал Тюльпанов, прошу любить и жаловать.
Тут Лис выпучил глаза и говорит:
– Так вот ты какой адмирал? Цветочный? Я пожал плечами.
– Не морской?
– Ну почему же… – начал было я.
– Ура! Цветочный адмирал! Здорово! Ну, брат адмирал, это ты здорово!
Он прыгал на одной ноге, кувыркался. И сначала было даже заявил, что поступает в тюльпаны. Потом стал задумчивым и отозвал меня в сторону.
– Адмирал, – сказал он и выставил ногу. – Я должен сделать признание. Очень, очень важное признание.
– Какое? – спросил я.
– Видишь ли… – Лис почмокал губами. – Я тут кой-чего наколоколил-натраливалил. Назвался графом Аренландским. Но это как бы тебе сказать, не совсем верно. Это я слегка того, присочинил…
– И про Аренландию?
– Ну нет. Аренландия есть по правде. Папаша мне рассказал. Только я там ещё не граф. Буду попозже. Аренландия – это, брат, мечта. Надо ещё выяснить, откуда Эле про неё знает. Но собака не здесь зарыта.
– А где?
Тут Лис меня ещё дальше отпихнул, прижал к самым кустам и зашипел прямо в ухо:
– Поклянись печёнкой и левой пяткой на прокол калёной иголкой и правым ребром поклянись, что будешь молчать.
Я всем этим поклялся. А Лис огляделся кругом и зашептал:
– Я говорил тебе, что путешествую инкогнито? Что странник высокого происхождения?
– Говорил.
– Так вот, все эти графы и герцоги – мокрота под носом. Я страшную тайну тебе доверю. Как Адмиралу Тюльпанов. Цветочному адмиралу. Другому бы не сказал… – Тут Лис наморщил лоб, выпучил глаза и сказал раздельно: – Я не граф и не герцог. Я… Стрекозиный Маршал!
– Что?
– Я Маршал всех стрекоз, жуков, мошек и букашек! Я повелитель козявочного мира!
При этом лицо у Лиса было какое-то сумасшедшее. Я даже подумал, не спятил ли он.
– Верь мне, адмирал, верь! – забормотал Рыжий Лис. – Я верю, что ты цветочный. Ты верь мне, что я стрекозиный. Будешь мне верить? – А у самого на глазах чуть ли не слёзы и щёки горят.
– Ну ладно, – промямлил я.
– Спасибо! – горячо сказал Лис. – Век не забуду! Ты да я, цветочный да стрекозиный, мы гору свернём! Спасибо! До Аренландии я доберусь тоже, и там уж такое государство козявочное устрою!..
И Лис отошёл с мечтательными, горящими глазами. Нет, того рыжего никогда не поймёшь. Издевался он надо мной или вправду хотел быть Стрекозиным Маршалом?
Но хоть Лис и немного ку-ку, в нужную минуту голова у него варит что надо. Здорово он не растерялся, когда нас поймал Кристофель. И Берендрехту ловко заткнул глотку, а то бы совсем конец. Опять же спасибо Лису, когда выбирались из дома. Он хорошо знал, как поставлено дело у иезуитов, кто чем занимается и где его место. Сказал, что отец Антонио не выйдет из кабинета и многих ещё, наверное, примет за ночь – такая работа у этого комиссара, – а днём он уже будет в другом месте.
Префект – это у них вроде бы распорядитель – от комиссара ни на шаг. Он пропускает людей к отцу Антонио. А Кристофель рыскает по саду и вокруг дома. Наверное, есть ещё парочка телохранителей, но их посты ещё дальше, по улице.
В общем, Лис повел нас прямо через решетку сада в другой сад, соседний, а из него на противоположную улицу. И точно, никто нас не окликнул, никто за нами не погнался. Да и Пьер был с нами. Думаю, он свалил бы любого телохранителя. Так что мы не очень беспокоились.
Ну вот я и передохнул. С того места, как мы выбрались из дома иезуитов, рассказываю дальше.
СНОВА ВМЕСТЕ
На улице полусветло. Дома плавают по слою тумана, как большие коробки. Мы мчимся по пустынной Верверс Дейк и не можем остановиться, потому что Пьер тащит нас дальше и дальше. Вместе с какой-то ранней повозкой проскакиваем мимо сонного стражника, барабаним ногами по мосту и вот уже пылим по дороге.
– Ой, не могу! – кричит Лис. – Не могу я больше! Давай отдохнем…
Я тоже едва бегу. В горле горит. Мне-то лучше, чем Лису. Пьер волочит меня за толстый ремень, привязанный к ошейнику.
– Пьер! – кричу. – Стой, не могу! – и бросаю поводок. Упали мы с Лисом на траву, дышим, как загнанные лошади.
А Пьер бегает рядом, повизгивает, толкает нас мордой.
– Ох, не могу!.. – стонет Лис. – Это он снова туда…
– Куда?
– К той пещере.
– Где наши остались?
– Ну да…
– А они ещё там?
– Откуда я знаю.
– Тогда побежали скорей!
– Чтоб снова в капкан?
– Надо же выручать!
– Себя лучше выручи.
– Лис, надо идти. Пьер ведь не зря нас тянет.
– Мне кажется, там никого уже нет.
– Почему?
– Иезуиты перебрались в город. Ты сам видел. Помнишь, Ансельмо говорил, что надоело в пещере жить, а Эразмус ответил, что дом уже подыскали.
– А где же Эле, Караколь и Мудрила?
– Почём я знаю. Может, их отпустили, а может…
– Что может?
Лис пожал плечами.
– Всё может. Может, с собой увезли, как Пьера с Помпилиусом.
– А может, убили?
Лис снова пожал плечами.
– Слушай, – говорю я как можно ласковее, – Лисик, миленький, пойдём, а,? Не зря же нас Пьер тянет. Может, ждут они нас не дождутся. Никого нет. А они просто сидят под деревом и ждут. Пойдём?
Ласка на Лиса действует, это я давно заметил. Он сразу вскочил, выпятил грудь и говорит:
– Конечно, пойдём! Там, может, Эле по мне скучает!
И мы снова помчались во весь дух. Сначала бежали, потом шли быстрым шагом, потом еле плелись, но всё-таки добрались до ольховой рощи. Я сразу её узнал.
Туман уже растаял, только кое-где ещё цеплялся за деревья, как белые платки из тонкого батиста. Запели птицы, какие голосили, какие чирикали, и никому из них не было до нас дела. У птичек свои заботы.
Здесь мы шли уже с опаской. Не угодить бы в лапы старых приятелей!
– Стой! – сказал Лис. – Отсюда мы удирали.
– Значит, вон там пещера.
– Что-то не вижу, – сказал Лис.
Я тоже смотрел и не видел входа. Правда, кусты мешали, а выйти на поляну мы побаивались. Я отпустил Пьера, и тот кинулся через кусты. Минут пять мы сидели тихо. И на поляне ни звука, только Пьер носился туда-сюда.
– Пойдём, – сказал Лис. – Видно, нет никого.
Мы вышли и снова не увидели входа в пещеру. Кусты, какие-то кучи хвороста. А Пьер прыгал вокруг и одной лапой откидывал сучья. Мы разгребли эту кучу. Обыкновенная трава. Нет никакой пещеры.
– Может, не та поляна? – говорю я.
А Лис задумался. Постоял, поковырял траву ногой и говорит так спокойненько:
– Они их замуровали! Знал я такие случаи.
Я даже подпрыгнул. Потом наклонился и потянул траву руками. Она приподнялась вместе с землей. Так и есть – дёрн! Да так ловко уложенный, от травы кругом не отличишь.
Мы стали хватать и откидывать этот дёрн. Выступили деревянные доски. Пьер бесновался рядом. Потом мы с трудом отвалили тяжелую крышку. Вот он, вход в пещеру. Даже лестница на месте.
– Ты, Лис, оставайся, – сказал я, – чуть что, свисти.
Спустился я вниз. Неужто все наши тут? Просто не верилось! Но посмотреть всё-таки надо. Сразу стало темно. Я шёл и держался рукой за стенку.
Пахнуло холодком, стены раздвинулись. Это большая комната, в которой сидел брат Ансельмо. Направо от неё коридор, а там кладовка. В ней-то и остались Караколь, Мудрила и Эле. Как бы не заблудиться!
Что-то впереди шелохнулось. Я прижался к стене…
– Кто там? – спросил тихий голос.
– Караколь! – Я бросился вперед и сразу наткнулся на решетку.
– Кеес! Где ты, Кеес? – Голос Караколя дрожал.
Через решетку я нашёл его руки.
– Где остальные? – спросил я, задыхаясь.
– Спят. Я им сказал, что такая длинная ночь. Всё время придумывал сказки. Сколько мы здесь?
– Третьи сутки.
– Я думал, что только вторые.
– Они вас замуровали.
– Я понял.
– Как же поднять решетку?
– На левой стене есть деревянное колесо. Я видел, как нас закрывали.
Колесо я нащупал сразу. Решетка со скрипом поднялась.
Вы очень удивитесь, когда я скажу, что мы кое-как добудились Эле и Мудрилу. Третьи сутки они спали, не догадываясь, что могут заснуть здесь навсегда! Уж и не знаю, в чём тут дело. То ли время под землей идет втрое медленнее, то ли сказки Караколя подействовали.
Во всяком случае, Эле и Мудрила не очень-то удивились, когда увидели нас с Лисом. Будто мы их не спасали!
Они долго привыкали к дневному свету. Щурились, хлопали глазами, а Мудрила всё говорил:
– Куда пропал братец Эразмус? Хочу с ним поспорить. А вы, мальчишки, где отсыпались? В соседней пещере? Сколько сейчас времени?
Мы с Лисом нигде не отсыпались. Мы попросту еле стояли на ногах. Поэтому недолго думая завалились под первым кустом.
К вечеру растолкал меня Караколь.
– Кеес, – говорил он, – ночь на носу, а ты всё сопишь. Ну-ка вставай да умойся. Будем думать-гадать, где нам счастье искать.
Я сел и протер глаза. Капал маленький дождик. Но тепло.
– А где Эле? – спросил я. – Где Лис?
– Эле с Мудрилой пошли в деревню за едой. А Лис – вот он спит. Куда Помпилиуса подевали, не знаешь?
Не знал я ничего про медведя. Хорошо ещё, Пьер опять с нами. Из кустов торчали ноги Рыжего Лиса, его оборванные штанины. А вот башмаки на Лисе были вовсе не Лисовы. Когда разбудили Лиса, я говорю:
– Откуда у тебя башмаки такие? Кожаные. Были ведь кломпы, такие, как у меня.
Лис позевал-позевал и говорит:
– Башмаки эти очень хорошие. Не то что твои деревянные колодки. Это, брат, женские башмаки. Смотри, пряжка красивая. У Эглантины, когда переодевался, под лавкой нашёл. Замечательные башмаки.
– Воровать нехорошо, – сказал я Лису.
– Мои шер, это же я на время. Раз в монашенку обрядился, значит, и башмаки надо менять.
Потом он ещё позевал и говорит:
– А на тебе, адмирал, между прочим, мои кломпы. Чего ты на них позарился? Они ведь похуже твоих.
Я на ноги поглядел. И вправду Лисовы башмаки. Когда это я успел перепутать? Лису я говорю:
– Тебе-то что, жалко?..
И тут меня словно обухом по голове! Письмо-то к принцу в свинцовой трубочке! А трубочка в каблуке правого кломпа, моего, не Лиса! И кломпы, стало быть, остались в комнате у Эглантины.
Пока я с открытым ртом обдумывал эту новость, Лис тоже обо всем догадался и стал меня успокаивать:
– Плюнь ты, адмирал, ей-богу! Твоё письмо давно уже опоздало.
Тут и Караколь вмешался. Пришлось ему быстро всё рассказать. Про Эглантину, про дона Рутилио, про наше знакомство с отцом Антонио и Кристофелем.
– Ну и дела! – сказал Караколь. – Много же вы успели, пока мы тут ночевали.
– Стараемся, – сказал Рыжий Лис.
– Давайте обсудим, – сказал Караколь. – Жизнь что-то запуталась… – При этом он сразу стал грустным. Думаю, опять из-за Эглантины.
Лис первый стал тараторить и убеждал, что пора податься к югу, во Фландрию. Места тамошние он хорошо знает, можно бродить по стране и давать представления. А бегать от иезуитов ему надоело.
Я ответил, что всё это болтовня. Пусть Лис подается во Фландрию, а мне нужно выручать башмаки, по крайней мере правый, в котором письмо, а потом искать принца Оранского в Роттердаме, потому что не очень-то я теперь надеюсь на Эглантину.
Караколь сказал, что для начала стоит дождаться Мудрилу и Эле, а уж потом выбирать дорогу на Роттердам или во Фландрию.
С этим я согласился. Лис согласился тоже и снова завалился под куст. Капать с неба перестало, оно посветлело, стало розовым. В соседней деревушке звякнул колокол. Потом и дельфтский пивной колокол пробил три раза – бум-бим-бом! Значит, настал час, когда хозяева закрывают пивные лавки. А Эле с Мудрилой всё не было.
Я вскочил и сказал, что не могу больше ждать. Надо идти к Эглантине. Что, если служанка выбросит мои башмаки в канал? Мы снова начали спорить. Караколь не хотел отпускать меня одного. Я сказал, что возьму Пьера.
– Ещё чего! – закричал Рыжий Лис. – А кто с нами в лесу останется?
Пьер тоже порывался что-то вставить, но у него не получалось. Он перепрыгивал с ноги на ногу и басом говорил: «Ррав!»
В конце концов я и Караколь решили идти за башмаками. Рыжий Лис вместе с Пьером останутся ждать Мудрилу и Эле, а потом доберутся к развилке «капкан» и заночуют в шалаше рядом с торфяной ямой. Часа через три мы с Караколем вернёмся, а утром решим, что делать.
ЭГЛАНТИНА И ДОН РУТИЛИО
Уже в сумерки мы оказались в Дельфте. Чем ближе подходили к дому Бейсов, тем беспокойнее становился Караколь. Да и я размышлял: что делать? Просто позвонить и войти? Конечно, Эглантина обрадуется Караколю. Станет расспрашивать, куда подевались мы с Лисом. Но хорошо, если так. А если у её дома разгуливает какой-нибудь иезуит вроде Кристофеля? Или, чего доброго, сам капитан Рутилио, Рыцарь с Кислой Рожей, сидит на кухне и пьёт бургундское? И можно ли до конца доверять Эглантине? Вдруг она одурачит?
Короче говоря, совсем недалеко от дома мы с Караколем остановились.
– Слушай, – сказал Караколь, – ты лучше один иди. Не стоит мне видеться с Эглантиной. – А сам ёжится.
Ох и въелась эта Эглантина ему в печенки! Ладно, один так один. А если один, то вовсе не обязательно через дверь. Залезу в дом со двора, в то самое окно, откуда мы с Лисом выскочили. Конечно, если будет открыто. Просто возьму башмаки из-под лавки – и до свиданья. Так даже лучше. Не нужно будет объясняться с Эглантиной.
Сказано – сделано. Караколь остался меня ждать у канала, а я обогнул дом Бейсов и подобрался к окну. Залез на фундамент, толкнул раму – закрыто. Толкнул ещё – точно закрыто. Да, дело плохо. Неужто придется звонить с улицы? А вдруг влипну?
Присел я на фундамент и стал размышлять. Вдруг слышу над собой стук. Гляжу в окно, а там уже свеча на подоконнике и чья-то рука отворяет раму. Я прижался к простенку, окно распахнулось.
– Хороший воздух после дождя, – сказал голос. Дон Рутилио.
– А ребят всё нет, – другой голос. Эглантины.
– Зря ты их ждешь, не придут, – сказал дон Рутилио, – мальчишки смышленые.
– Не понимаю всё-таки, как они попали в тот дом?
– Я сам удивился, когда увидел. Ты говоришь, мальчика зовут Кеес? Но думаю, всё просто объясняется. Когда позапрошлой ночью я остался в твоём доме, ко мне приходил человек отца Антонио. Я разговаривал с ним в коридоре рядом с комнатой, где ночевали ребята. Ведь ты мне про них ничего не сказала. Человек передал мне, что паролем служит осколок дельфтской тарелочки и дал несколько обломков. Ребята, видно, подслушали. А утром я забыл ненужные осколки на кухне, забыл выбросить. Они подобрали и с этим паролем прошли в дом. Так что всё просто.
Услышав такое, я подивился. Вовсе я не подслушивал, а спал как убитый. Может, разговор всё-таки дошёл до меня, а показалось, что сон? Бывает же такое.
– Хорошо, что ты не обмолвился про Кееса, – сказала Эглантина.
– Я не доносчик. И с молодцами отца Антонио не хочу иметь ничего общего. Здесь я только потому, что хотел увидеть тебя.
– Наверное, не только потому. Ты выполняешь поручение. Иначе бы не встречался с этим монахом.
– Не стоит говорить о делах, Эглантина. Я солдат. К несчастью, наши армии воюют. Но любовь выше вражды. Стоило бы всем королям и принцам поглядеть нам в глаза. Они бы кое-что поняли.
– Ты любишь меня? – прошептала Эглантина. – Правда?
– О да, – сказал дон Рутилио, – такая ужасная правда, и прекрасная…
До чего взрослые любят кривляться! Просто хочется сунуть в рот пальцы и свистнуть. Стоит им понравиться друг другу, как они просто теряют голову и начинают молоть всякую чушь. Неужели, например, Эглантина, голландка, не понимает, что ей не положено влюбляться в испанца? И дон Рутилио должен соображать. Но, как я уже говорил, у влюбленных взрослых мозги набекрень.
– Сегодня уходишь? – спросила Эглантина.
– Сегодня. Я задержался на целых два дня.
– Тебе не достанется от командира?
– Командир у меня один – полковник Вальдес. Он смотрит на мое отсутствие сквозь пальцы. А всё потому, что сам подолгу не бывает в лагере. Кстати, по той же причине.
– По той же причине? По какой причине?
– Полковник Вальдес мой товарищ по несчастью. Или по счастью, это уж как смотреть. У него в Гааге есть дама сердца. Тоже голландка, Магдалена Моонс. Он часто её навещает. Об этом знаю только я, точно так же как полковник знает о нас с тобой.
– Это не опасно?
– О нет. Полковник порядочный человек. Другой на его месте давно бы взял город штурмом и всех перерезал. Полковник не хочет крови. Возможно, его возлюбленная просит о том же: в Лейдене живут её родственники. Ну и я, как ты знаешь, противодействую штурму.
– О, я тебе очень благодарна за это! – горячо сказала Эглантина.
В этом месте я сделал маленькую зарубочку на своих мозгах: дон Рутилио врет!
Отцу Антонио говорил, что штурм дорого обойдется: нет осадной артиллерии. Это я и сам видел. У испанцев только легкие пушки, ворота и стены не разобьют.
Нет, это ведь надо! Пудрит мозги насчёт своей доброты, а сам только что выпрашивал у отца Антонио помощи, чтобы предательски открыть ворота и тогда штурмовать город! Хорош нежный влюбленный!
Тёмный человек дон Рутилио. Ведь ни слова не говорит Эглантине, что собирался повесить меня на лейденской дороге. А если и не собирался, то, во всяком случае, не хотел отпускать. И в то же время не выдал иезуитам. Вот и поди разберись в таких людях…
– Полковник очень увлёкся, – сказал капитан. – Ездит в Гаагу чуть ли не каждую неделю, а письма получает через день. Меня уже спрашивали офицеры, что за почта идёт к полковнику. Он распорядился пропускать всех, кто скажет, что спешит к нему из Гааги.
Здесь я сделал ещё одну зарубочку в памяти.
– Когда же увидимся? – спросила Эглантина.
– Теперь уж тебе придётся ко мне приехать.
– Ох, это неприятно… Представь себе, дядя узнает.
– Зато не так опасно. Я встречу тебя, а в лагере нас никто не увидит. Можно не в лагере. В какой-нибудь деревушке – скажем, Бентейзен.
– Ты всегда носишь с собой этот пистолет? – спросила Эглантина. – Очень красивый, трехствольный…
Тут я насторожился.
– Голландской работы, – сказал дон Рутилио. – С хорошим кремнёвым замком. Таких ещё мало.
Похоже, речь шла о таком же пистолете, какой потерял Караколь, – моём пистолете. Быть может, о нём самом. Неужто дон Рутилио нашёл его в кустах?
– Из этого пистолета в меня дважды стреляли, – сказал дон Рутилио. – Одна пуля ударила в панцирь, другая задела голову. Но осталась ещё третья. У нас в роду есть поверье: если враг бросает оружие и бежит, это оружие найдёт хозяина. Третий выстрел я оставил тому, кто хотел меня убить.
– Кто это был?
– Не знаю. Стреляли из кустов под Лейденом. Я презираю тех, кто стреляет из кустов… – И опять ни слова не говорит, что в это время гнался за мной.
– Ужин готов, – печально сказала Эглантина. – Пойдём… Они ушли; оставили открытым окно. Я быстро забрался в комнату, сразу нашёл свои кломпы, переобулся и выпрыгнул. Мне не терпелось сказать Караколю, что в то время, как он молился за здоровье дона Рутилио, тот подобрал наш пистолет и теперь грозится прихлопнуть Караколя.
У ПОЛЬДЕРВАРТА
Если вам приходилось после разлуки найти друзей, а после длинной дороги и опасных приключений спокойно лежать на спине и смотреть в небо, то вы поймёте, как это здорово.
Подо мной чуть-чуть качается палуба, а кажется, что качается небо. Все мы тут, на барке «Улитка». И Караколь, и Мудрила, и Эле, и Рыжий Лис. «Улитка» тащится вверх по реке Схи прямо к Роттердаму. Судовщик, правда, сказал, что остановится в местечке Оверсхи, но до города оттуда совсем недалеко.
По берегу барку тащит упряжка приземистых лошадей, подкованных треножниками. Так легче упираться в мягкую землю.
Конечно, и Пьер с нами. Сразу скажу, что нам удалось отыскать фургон. Монахи загнали его в кусты недалеко от пещеры. Голубей в фургоне уже не было, валялся только барабан. Эле обрадовалась, она и сейчас тихонько постукивает палочками и напевает песню.
Вчера мы с Караколем благополучно вернулись к шалашу, наши были уже там.
Мы хорошенько выспались, а утром двинулись в дельфтскую гавань и там попросились на барку.
Судовщик не берёт с нас ничего.
Мы только сказали, что спешим в Роттердам по важному делу. А он ответил, что ему всё равно, потому что барка пустая, и только в Оверсхи он нагрузит товар, чтобы продать его во Фрисландии.
День сегодня опять ясный. Много солнечных дней в июле. И жарковато становится. Мимо нас проплывают большие деревья, поля и мельницы. Но людей встречается мало. Видели сгоревшую деревеньку. Обугленные стропила вспыхивали на солнце фиолетовыми искрами.
– Испанцы сожгли, – сказал судовщик.
– Разве здесь испанцы? – спросил Караколь.
– Нет, они там, подальше. – Судовщик махнул рукой в сторону моря. – Только могут и здесь оказаться. Сейчас не поймёшь, кто где.
– Где нет испанцев, так это в моем государстве, – сказал Рыжий Лис важно. – В царстве козявок и мошек.
Теперь у Лиса новая причуда, я вам уже говорил. Он Маршал всех стрекоз, жуков, мошек, букашек и прочей твари. Короче сказать, Стрекозиный Маршал. Пока эту тайну он открыл только мне, но раза два уже проговорился, как только что. Правда, никто не заметил. Все привыкли к тому, что Лис болтает без умолку.
Что такое Стрекозиный Маршал, я вам толком не объясню. Наверное, и Лис не совсем разобрался, потому что иногда замолкает и начинает раздумывать с важным видом.
Правда, кое-что он уже придумал. Например, сказал, что скоро ему предстоит явиться в суд какого-то немецкого города. Местные жители вроде бы подали жалобу на жуков-короедов. Жуки, вместо того чтобы работать в лесу, пришли в город и занялись необструганными подпорками сараев, заборов и мостов.
Если суд решит дело в пользу людей, то жукам придется уйти или вовсе заплатить жизнью. В суде Рыжий Лис собирается представлять короедов и защищать их изо всех сил.
Про такие суды я что-то не слышал и посмеялся над рыжим. Но Караколь и Мудрила подтвердили, что в некоторых городах жители и вправду подают в суд на животных и насекомых.
Я сильно тому подивился, а ещё больше позавидовал хитрющему Лису. Всё-то он знает. Но меня ему не провести.
А Лис тем временем совсем распалился. Он затащил меня на корму и вслух репетировал речь на суде:
– Господа! – кричал Лис. – Протрите хреном свои заплывшие очи! Посыпьте перцем лысые черепа и смажьте горчицей глотки! Может, это пробудит вас от спячки в вашем протухшем городке! Господа судьи, господа горожане! С вами толкует Маршал такого войска, которое сожрёт ваш городишко вместе с его подвалами в полчаса! И вы ещё печётесь о каких-то необструганных столбах, дьявол вас забодай! Господа, дамы! Подберите ваши животы, юбки, а заодно утрите нос своим дочкам! И чтоб духу вашего не было в этом затрёпанном селенье! Здесь будут жить одни жуки-короеды!
Я сказал, что такая речь больше похожа на угрозу, и Лиса, как пить дать, побьют. Но тот не слушал и репетировал дальше.
Тут впереди что-то бухнуло – бу-бух! Потом ещё и ещё раз!
– Пушки! – крикнул судовщик.
Все вскочили, загомонили. Только Мудрила не двинулся с места. Задумчиво потер подбородок и сказал:
– Пушки… Н-да… Пушки-хлопушки… Надо подумать о пушках. Пушках-пеструшках…
Речка впереди делала поворот, а излучину прикрывали деревья. Но прямо за ними поднялась пальба: ба-бах! ба-бах! бух! К небу кинулись клубы белого дыма.
– Салют? – задумчиво сказал Мудрила. – Может быть, это салют?
– Какой салют? – закричал судовщик. – Должно быть, испанцы напали на Польдерварт! Куда теперь деться?..
– Можно назад, – сказал Караколь.
– Ещё чего! – кричал судовщик. – Мне товар нужно брать в Оверсхи! Что же теперь, с голоду помирать из-за этих испанцев!
Самое интересное, что лошади вовсе не испугались. Они всё так же тянули «Улитку», и пока судовщик махал руками и проклинал короля Филиппа, мы обогнули излучину, и перед нами открылась картина сражения.
Над приземистой крепостью лопались и отрывались кверху белые шары дыма. Похоже было, что вырос букет огромных одуванчиков. К стенам бежали цепи солдат. Блестели клинки и шлемы. Взмахивая руками, проносились всадники. Рядом с одним бастионом бой шёл уже на стене. Там просто перекатывалась то в одну, то в другую сторону толпа схватившихся. Прыгали и падали вниз люди. В одном месте полыхнуло на солнце красно-жёлтое испанское знамя, но тут же спорхнуло в ров, как птичье перо.
– Матерь божья, – пробормотал судовщик, – что делается… Наших бьют! – вдруг завопил он и бросился в трюм. Оттуда он выкарабкался с какой-то железной штукой – то ли с молотом, то ли с палицей.
– Чего смотрите! – орал судовщик. Глаза его выкатились, на лбу вздулись вены. – Хотите, чтоб взяли Польдерварт?! Чтоб горло нам перерезали?!
Но тут же бросил свой молот и стал разводить руками.
– А чего я один могу? Всё я да я. Хоть бы пушка была…
– Да чего ты, в самом деле, папаша? Отдыхай, – сказал Лис.
– Смотрите! – крикнула Эле. – Смотрите!
Атака откатывалась от стен Польдерварта. Схватка шла уже за рвом.
Конница с яркими перьями, видно испанская, кинулась на выручку, но тут же из-за крепости выметнулась другая и врезалась в испанскую.
– Наши! – крикнул судовщик.
В том месте, где ошиблись всадники, прямо-таки пыль столбом стояла. Потом вырвалась группа и понеслась в нашу сторону.
– Испанцы удирают! – крикнул судовщик.
Сбившись тесной кучкой, группа ехала всё медленней и медленней.
Потом снова помчалась. Теперь мы увидели, что их человек десять, а в середине один всадник держал поперек седла другого.
– Матерь божья… – пробормотал судовщик. – Прямо к нам чешут, разбойники!
И точно, минут через пять лошади танцевали и храпели на берегу перед нашей «Улиткой». Лица у всадников оскаленные, перемазанные. Один с окровавленным лбом, в зелёном камзоле и без шляпы, крикнул разъярённо на ломаном голландском:
– Пронто! Пронто! Собаки! Пускай трап!
Пришлось бросить на берег деревянные сходни. Всадники спешились и внесли на борт раненого испанца. На его бледных щеках, подбородке и синеватой стали нагрудника запеклась кровь. Наверное, офицер. Расшитая серебром портупея держала пустые ножны. За чёрным поясом заткнуты большие пистолеты.
Испанцы загомонили по своему, посмотрели в сторону Польдерварта, где по прежнему шёл бой, трещали выстрелы, звенели клинки. Потом тот, что в зелёном камзоле, показал на раненого и сказал:
– Лейтенант де Орельяна. Ранен сабля. Будем везти Влаардинген.