НЕЗАБВЕННЫЙ ПАПАША РЫЖЕГО ЛИСА
Вы слышали? Мало того, что незабвенный Лисов папаша, он же иезуит Герциано, одновременно был Адрианом Слимброком, лейденским сукноделом. В эту компанию прибавился ещё Огневик, которого так боялась Эле. И всё это был один человек. По такому случаю я восхищался и поздравлял Лиса с тем, что у него такие способные родственники. Лис кланялся, принимал поздравления и говорил:
– Это ещё чепуха, мон шер. Мой папаша способен на большее. Сколько лиц ты у него засек, четыре? Сущая безделица. Я тебе сейчас прямо дюжину насчитаю, с какими ты ещё не знаком.
И Лис принялся тараторить. Всего тут не перескажешь, но могу вам поклясться, что глаза на лоб полезли, когда я услышал, какими делами занимался незабвенный Лисов папаша. Он и карточным шулером был – выигрывал целые состояния. И проповедником в каком-то французском городишке; там он принимал исповеди, а потом вышибал из глупых горожан деньги. Он, кажется, и в цирке фокусы показывал. И, представьте себе, воевал в армии герцога Гиза, даже чин лейтенанта получил.
От всех этих обликов у меня просто распухла голова, и я спросил Лиса, не слишком ли его папаша разбросался. Займись он чем-то одним, может быть, стал бы кардиналом.
На это Лис ответил, что в ордене иезуитов папаша дороже всякого кардинала. Он вышибает для них такие средства, какие ни один кардинал не видел во сне. Может, целый миллион добыл он уже для ордена.
Вот это да! Значит, и купцом в Лейдене он был только для того, чтобы наскрести чего-то иезуитам?
– Не только, – сказал Рыжий Лис. – Точно тебе не скажу, но у него там и ещё какие-то делишки. Он, может, и сейчас в Лейдене.
– Ты думаешь?
– Почти уверен. Ты помнишь, отец Антонио хотел послать меня в Лейден и сказал, что там ожидает сюрприз? Чую, имелся в виду папаша. Ему там самое время оказаться. Где горячо, там ищи папашу.
– Ой, Лис, – говорю я, – как бы он дел там не натворил… Теперь я опасаюсь за ворота и городские стены.
– Уж будь спокоен, – отвечает Лис и вроде бы даже хвастает: – Если папаша займется, то все ворота откроются и полстены развалится на куски.
За это я хотел дать ему по шее, но сдержался. Привык уже к Лисовым шуточкам.
– Слушай, – говорю, – если папаша твой такая важная птица, то как же иезуиты до сих пор не знают, что ты сбежал и странствуешь инкогнито?
– А в том-то и дело, – отвечает Лис, – что папаша это скрывает. В Люксембургском новициате, откуда я дунул, он, видно, чего-нибудь сочинил, на себя взял это дело. Сказал, например, что я выполняю его поручение. Ведь если узнают, что я один по дорогам брожу и всякие секреты разбалтываю, то и папаше не поздоровится. Вот он и гоняется за мной, хочет потрясти, а может, и вовсе прибить, чтобы дело с концом.
Да! Видно, всем досадил этот человек! Тут мы за Эле взялись, стали её расспрашивать. Ведь мало того, что рассказывал Лис, папаша его ещё и по морям скитался, грабил корабли, а добро продавал в России. Неужто поближе не нашёл покупателей?
– Сам не знаю, почему он туда закатился, – сказал Рыжий Лис. – Может, чего разнюхивал…
Я говорю:
– А чего там разнюхивать? Круглый год зима, а люди в берлогах спят, как медведи.
Тут Эле на меня накинулась. Сказала, что я болтун, пустомеля, трепач и всякое такое, чего успела выучить по-голландски. Что наслушался глупостей от Мудрилы, а правды в этом нет ни на грош. Есть весна в её краях, есть и лето, а берлог она не видела. Остров ее, например, летом покрыт дикими розами, а жара бывает такая, что на сосновых бревнах выступает смола. Тут она за Лиса взялась и стала песочить его насчёт Аренландии.
Сразу раскрылись Лисовы выдумки. Лис только сидел и ушами хлопал, а про себя, видать, радовался, что вовремя отказался от графского титула и принял звание Стрекозиного Маршала. Оказалось, что нет никакой Аренландии, а есть острова недалеко от мест, где жила Эле. Название я, конечно, опять не помню, только вот гора Голгофа там в самом деле имеется. И всё так, примерно, как в свое время расписывал Лис. Поэтому Эле те острова и узнала. А Лису про них, как вы уже знаете, рассказал папаша. Он прежде, чем Эле его увидела, побывал на тех островах.
Как видите, всё сходится. Эле и Рыжий Лис говорили про одно место, только по-разному говорили.
Если Лис восторгался и кричал, что там жизнь вдвое длиннее, потому что всегда светло, то Эле сказала: летом и вправду светло, но зимой темень непроглядная и холодно. А тем же летом всё равно житья нет, потому как комарье выпивает из тебя каждый день по стакану крови.
Словом, чем дальше Лис слушал про свою Аренландию, тем мрачней становился. Видно, и в самом деле он раскатал нос на эти земли, а теперь Эле хорошенько его оттрепала. Да, вспомнил! Море, где всё это находится, называется Белым. Я спросил, правда ли, море белое, а Эле ответила: когда как, но бывает и синее, а чаще серое.
Эле, в общем-то, чудная девочка. Не успела попортить Лису аренландскую кровь, как сразу давай говорить наоборот. Что и вправду там очень красиво, озера как жемчуг, селёдка получше зеландской. В общем, успокаивала. Но Лис призадумался крепко. Повесил головушку, опечалился. Видно, неразбериха творилась в Лисовой голове. Вот, например, с Аренландией. Была мечта, а теперь что? Какая это мечта, если другой человек про неё больше знает. И даже звание Стрекозиного Маршала, видно, не до конца утешало Лиса. Во-первых, Стрекозиный Маршал – это не мечта. Взял и присвоил себе титул. Во-вторых, об этом никто, кроме меня, толком не знал. А Эле – та просто не поверит.
Но главная заковыка в Лисовой жизни опять же его незабвенный папаша. Так всю жизнь от него и бегать?
Я тут составил примерный список. И не беда, если повторюсь. Как говорится, неприятеля нужно знать в лицо. Итак, незабвенный папаша Рыжего Лиса. Имена: Адриан Слимброк (лейденское), брат Герциано (среди иезуитов), Огневик (в России). А как же его настоящее? – спросил я у Лиса. Но тот ответил, что в жизни не скажет. Да и какая разница. Ладно. Поехали дальше. Занятия: суконщик (в Лейдене), пират (на море), купец (в России), член ордена иезуитов ( а кем там числится, не знаю). Его делишки и планы: хочет прикончить Рыжего Лиса, Эле, меня, а что самое важное – принца Оранского. Шастает между Лейденом и войсками испанцев, – наверное, шпионит, а может, готовит измену в городе.
Как видите, получается яркий портрет. А сколько мы не знаем! Само собой, вытекает, что нужно держаться от этого человека подальше. Примерно так мы и рассудили.
Но Эле сказала, что если найдём в Роттердаме Версту, то плохо придется Слимброку, и показала, какого роста этот Верста, какие у него мускулы. По её словам, великан какой-то.
Взгрустнулось мне. Опять вспомнил отца. Он тоже был на голову выше других.
ДЕНЬ ЧЁРНОЙ СМОРОДИНЫ
Говорили, что в Роттердаме воздух свежей, чем в Дельфте или, допустим, в Лейдене. Даже летом, я слышал, здесь под рубашкой носят фланелевую фуфайку. Вот уж чего не знаю. Такой жарищи, какая встретила нас в Роттердаме, я что-то не помню.
Когда вечером шли на вёслах по масляному, жёлтому от заката морю, я сидел на правом весле вместе с Лисом и думал обо всём. Но больше всего вспоминал свой Лейден. Где ты, Михиелькин, верный приятель, толстяк и проказник? Где соня Боолкин, молчунья и послушница? А ты, Сметсе Смее? Скоро ли вас увижу?
Ещё я думал о письме и встрече с Молчаливым. Всё ли будет как надо? И куда пошлют меня снова?
Всё, что приключилось с того дня, как мы вышли из Лейдена, вертелось в голове наподобие колеса. Не во всем я успел разобраться, и многое казалось непонятным. Вот так живешь где-нибудь спокойно, а потом сорвёт тебя с места, и охнуть не успеешь, как попадёшь в историю, о которой и понятия не имеешь.
С хозяином шлюпки мы договорились, что за перевоз отработаем в Роттердаме. Будем грузить на шлюпку продукты, которые он купит на ярмарке.
– Какая ярмарка? – сказал Караколь. – Война кругом!
– Ярмарка есть ярмарка, – пробурчал хозяин. – Ярмарка важней войны. В этот день я могу поставить шлюпку у причала без пошлины и всё купить подешевле, а селёдку продать. Даром, что ли, я солил селёдку? – Хозяин постучал каблуком по палубе. – Пять бочек везу!
Мудрила с нами не поехал. Сказал, что побудет во Влаардингене. Обдумает новую мысль о пушках. Мудриле и его брату мы оставили фургон. В нём можно неплохо спать, а на шлюпке всё равно не было места.
Пьер сидел на носу и смотрел вперед, как будто он был капитан. Лис пробовал репетировать речь в суде, это в том самом, на котором собирался защищать жуков-короедов, но у него не получалось. Тяжелое весло то и дело толкало его в живот, а грести Лис совсем не умел. Он скоро взмок, глаза выпучил и только мешал мне, потому что всё время опаздывал с гребком или, наоборот, спешил.
Эле наигрывала на своём барабане – туки-туки-перетук… Маленький у неё барабан, а звонкий. Я бы узнал его из тысячи других.
Поближе к Роттердаму, когда сквозь вечернюю дымку проступили шпили соборов, арки мостов и красноватые крыши, хозяин шлюпки забеспокоился:
– Что-то не вижу белых крестов, что-то не вижу! Где же ярмарочные кресты?
– Да плюнь ты, папаша, – успокаивал Лис. – Нет в Роттердаме ярмарки, так поедешь в Берген. Какая разница? Уж где-нибудь купят твою тухлую селёдку.
Хозяин испугался:
– А что, слышен запах?
– Конечно, – сказал Рыжий Лис. – Да ты не суетись. Тухлая сельдь куда благородней. Она нос веселит.
Не было ярмарки в Роттердаме. Промахнулся хозяин селёдки. До этого каждый год в эти дни гнал он свою шлюпку из Брилле на большой праздник Кермис. В Голландии нет праздника веселее. Целую неделю все пьют, гуляют, угощают друг друга. На городских воротах вывешивают белые кресты, объявляют «базарный мир». Нельзя даже драться, не то что убивать друг друга.
Не знаю, как в других городах, а у нас в Лейдене каждый год в летнее время начинался Кермис. И ярмарка была, несмотря на тяжелые времена. Селедочник говорит, что и в Роттердаме в прошлом году всё получилось как надо. Он продал несколько бочек зеландской селёдки и тексельских устриц, а потом прогулял половину всех денег.
Но в этот раз уже по тому, как мало стояло судов в роттердамской гавани, понятно было: селедочник промахнулся. Уж как он ругался! Всех проклинал: католиков, протестантов, испанцев и даже Молчаливого.
Смотрел я на него и вспоминал судовщика, который бросился на испанца у Польдерварта. Судовщик тоже кричал, что товар важнее войны. Чудные встречаются люди. Может, и этот плюнет на свою селёдку, возьмёт нож и пойдёт на солдат Филиппа. Кто знает.
Ярмарки не было, но уже от пристани встречалось много подгулявших людей. Наверное, Кермис брал свое.
Какой-то хмельной горожанин с петушиным пером в берете схватил Караколя за руку и закричал:
– Не знаю, па-анятия не имею, кто такой! Но угощаю! Чёрной смородиной угощаю, как положено!
На поясе у него болтался кузовок, оттуда бил винный запах, и прямо на камзол катился смородинный сок.
– Кто такие? – орал горожанин. – Ни с места! День чёрной смородины, ясно? Стало быть, угощаю! Ян дер Нессе потчует, ни с места!
Мы съели по пригоршне хмельной, вином замоченной смородины. Даже в голову ударило. А Ян дер Нессе пошёл, шатаясь, дальше и горланил песню:
Эх, пропади всё пропадом!
Чёрная смородина, черрная сморродина-а!
Караколь оказал:
– Значит, День чёрной смородины. Лет пять назад я был в Роттердаме на таком же. Что здесь творилось! А сейчас тихо.
Мы стали совещаться, как быть. Отложить дела до утра или попробовать отыскать Молчаливого сегодня?
Ещё не бил пивной колокол, значит, время не позднее. К тому же День чёрной смородины – один из малых праздников Кермиса. Правда, сегодня веселятся простые люди, но и принц вряд ли спит.
Прошёл отряд аркебузиров, и Караколь остановил сержанта. Спросил, где найти принца Оранского.
Сержант поднял фонарь и осветил наши лица. Подошли солдаты, блеснули шлемы с острыми гребешками, выпуклые нагрудники. Солдаты оперлись на аркебузы и заговорили между собой. На нас они не смотрели.
– Зачем вам принц? – спросил сержант и пожевал губами, от этого усы его зашевелились.
– Донесение из осажденного Лейдена, – сказал Караколь. Сержант вынул большой красный платок и отёр потный лоб.
– А где донесение?
– Приказано передать лично принцу или Паулюсу Бейсу, – невозмутимо сказал Караколь.
– В таком случае поспешите. Лейденцев принимают в любое время дня и ночи. От Гогестраат повернёте налево… – Сержант объяснил дорогу. – Обратитесь к Флоренту Нейнхему, это помощник принца. А что там в Лейдене? Говорят, нет никакой мочи держаться.
– Держится, – сказал Караколь.
– Ну и жарища, – пробормотал сержант. – Жарища нас доконает. Даже ночью нету житья. Пошли, ребята.
Брякнуло оружие. Аркебузиры затопали по мостовой. Пошли и мы. Сердце у меня заколотилось. Неужели увижу сейчас Молчаливого? Письмо в свинцовой трубочке лежит у меня в каблуке кломпа.
В переулке, совсем недалеко от нужного дома, дорогу нам преградила вереница пляшущих горожан. Схватившись за руки, они прыгали, топали каблуками и в такт кричали:
– Хоссен! Хоссен! Хи-ха! Хоссен! Хоссен! Хи-ха!..
Нас тоже схватили под локти и потащили за собой, совсем не туда. Мы вырвались с трудом, нырнули в переулок и пошли к дому с другой стороны. Но здесь снова нас перехватили. Неровной цепочкой люди прыгали поперек улицы, дышали винным перегаром и цепко хватали каждого, кто попадался навстречу.
– Хоссен! Хоссен! Хи-ха!..
Мы свернули ещё раз, но и тут лавина топочущих, орущих горожан ударила нас и поволокла за собой.
– Нам к принцу надо! – крикнул я и даже попробовал свистнуть жаворонком, как делают гёзы.
Никто не ответил криком петуха, меня даже больно ударили в бок и выругались.
– К какому принцу, крровь господня! День чёрной смородины! Нет теперь принцев!
Как мы не растеряли друг друга в этой толкучке, непонятно. Очутились снова где-то у гавани, помятые, разгоряченные. У Эле рукав платья порвали.
– Просто не пускают, и всё, – сказал, отдуваясь, Караколь.
– Конечно, – сказал Рыжий Лис. – Зачем мы сдались этому принцу. Говорил вам, нечего к нему рваться…
Я закричал:
– Но сержант сказал, что лейденцев принимают в любое время!
– Всем нечего там делать, – сказал Караколь. – Пойдём я и Кеес.
– Вот и хорошо, – обрадовался Рыжий Лис. – А мы туточки подождём. Только быстрей возвращайтесь.
И мы пошли. Теперь уже не серединой улицы, а осторожно, всё рядом с забором да стенкой домов. Совсем потемнело, но жара не спадала.
Чувствовал я себя неспокойно. Не так представлял себе Роттердам. После того как нас обмяли в толпе пьяных горожан и чуть не волоком оттащили от дома принца, мне стало казаться, что это неспроста. Вспоминал даже лицо Железного Зуба. Уж не его ли я видел в одной кучке?..
Караколь знал Роттердам. Окольным путем мы пошли к дому Молчаливого. Улиц ещё не перекрыли ночными цепями. Может, и не перекроют, потому что какой-никакой, а праздник. День чёрной смородины. Но фонарей горело очень мало, и я раза два больно споткнулся. А один раз испугался, потому что какое-то чудище надвинулось из темноты. Но Караколь успокоил: это сгоревший дом с разобранной крышей. Их в Роттердаме осталось немало с тех пор, как большой пожар выжег треть города. А мне почудился скелет мертвеца с чёрными ребрами.
На этот раз обошлось без встреч. Вдали кто-то кричал и пел, слышался перестук кломпендаса, башмачного пляса, по мостовой. Пробегали какие-то люди, некоторые снова кричали: «Хоссен! Хоссен! Хи-ха, чёрная смородина!» Но мы сразу прятались за угол дома, куст или дерево. Ночных дозоров уже не встречали.
А вот и дом Молчаливого. Перед ним жёлтое пятно света от единственного масляного фонаря. Мы подошли и постучали в дверь. Никто не ответил. А в темноте, на противоположной стороне улицы, что-то зашевелилось.
Караколь стукнул погромче, и дверь открылась сама собой. Мы вошли в переднюю. Тут перед большой, ведущей наверх лестницей горела свеча. Мы стали ждать, но никто не появлялся.
– Господин Флорент Нейнхем! – громко сказал Караколь. Никто не ответил.
– Господин Флорент Нейнхем! – снова повторил Караколь. – Из Лейдена письмо его светлости принцу Оранскому!
Нет никакого ответа! Караколь пожал плечами.
– Может, где-нибудь дальше этот Нейнхем? – спросил я.
– Посмотрим, – сказал Караколь.
Мы осторожно пошли вверх по лестнице.
– Господин Флорент Нейнхем! – всё время говорил Караколь, но в ответ не раздавалось ни звука.
Большой коридор с ковром посередине освещала всего одна свеча. Мы постояли, снова пошли.
Прямо перед нами скрипнула тяжелая дубовая дверь с бронзовой ручкой. Приоткрылась щёлка, и по коридору наискосок легла полоска света поярче.
– Господин Флорент Нейнхем! – снова тихо сказал Караколь.
– Наверное, он там, – прошептал я.
Мы постояли ещё перед дверью, потом приоткрыли её и вошли.
Прямо у входа в тяжелом подсвечнике длинным красноватым пламенем полыхала большая свеча. Две другие уже догорели. На нас пахнуло спертым, сладковатым запахом. В глубине комнаты на широкой кровати полулежал человек, рядом стояли сапоги с широкими раструбами. Человек тяжело дышал. Мы остановились. Человек повернул к нам лицо и спросил еле слышно:
– Кто… – Рука его стала шарить под меховым одеялом и вытащила оттуда рукоять пистолета.
– Нам господина Флорента Нейнхема, – сказал Караколь.
– Кто? – снова спросил человек, словно не слышал.
– Мы из осажденного Лейдена, – сказал Караколь и попятился к двери. – У нас письмо к его светлости принцу Оранскому…
Человек откинулся на подушки. Свеча метнула в его сторону красноватый блик. На лбу человека блеснули капли пота.
– Я принц, – глухо сказал он.
ДЫХАНИЕ «ИСПАНСКОЙ НОЧИ»
Вот как довелось встретиться с Молчаливым! В доме ни души, кругом пьяные горожане, а среди них, может быть, Железный Зуб! И принц Оранский, по прозвищу Молчаливый, тот самый, который поднял нас на борьбу с испанцами, лежит здесь больной, с пистолетом в руке, но даже курок взвести у него нет сил.
Очень мы подивились. Даже испугались. Но всё это задним числом. А пока во все глаза смотрели на принца.
– Из Лейдена? – сказал он, тяжело дыша. – Давайте. Письмо давайте…
Оно у меня наготове. Из трубочки свинцовой я достал его ещё в коридоре. Я подошёл и отдал принцу письмо.
– Свечу, – сказал принц. – Нет, не ту. Новую зажгите. Там в ящике…
На столике рядом с подсвечником красивый ларец, в нём толстые белые свечи с золотым ободком. Караколь зажёг вторую свечу от первой и укрепил в подсвечнике рядом с кроватью. Принц развернул узкий пергамент.
Теперь я мог разглядеть Молчаливого. Бледное, исхудавшее лицо, чёрная борода. Под глазами глубокие тени. Высокий лоб, влажный от пота. Веки полуприкрыты. И непонятно было, читает принц или дремлет.
Внезапно я поглядел на свечу. Толстая белая свеча с золотым ободком. Странное у неё пламя – с переливом от розового к багровому. Я сразу вспомнил картинку: отец Антонио рассматривает точно такую свечу и говорит: «Хорошая свеча для тех, кто не спит. Отправляйте».
Я зашептал на ухо Караколю. Тот слушал меня, слушал, потом потянул носом, повертел головой и говорит принцу, не очень-то стесняясь:
– Ваша светлость, позвольте открыть окно. В комнате очень душно, нужно проветрить.
В эту минуту глаза у принца совсем закрылись. Он выронил письмо и прошептал:
– От… откройте окно. Да, окно…
С улицы хлынул свежий воздух, солоноватый запах канала. Сразу стало легче дышать, а то и у меня голова загудела. Одна свеча трепыхнулась и погасла. Караколь схватил её и стал обнюхивать, как Пьер аппетитную кость.
– Ей-богу, запах жженого мышьяка, – бормотал Караколь. – Ваша светлость, откуда у вас эти свечи?
– Свечи? Не знаю… Подарили… Не помню.
– Ваша светлость! Эти свечи горят нездоровым пламенем и запах у них, как от жженого мышьяка. Кроме того, эти свечи видели у нехороших людей…
– Каких людей?
– Иезуитов! – сказал я. И тут же скороговоркой рассказал про отца Антонио.
– В канал, – слабо, но твердо сказал принц. Мы не поняли.
– Свечи в канал, – повторил принц. – Весь ящик. Возьмите другие. Там есть. Простые свечи…
Через полчаса Молчаливый просто преобразился. Воздух с улицы выветрил сладковатый запах. Теперь Молчаливый сидел на кровати и разглядывал нас.
Караколь хлопотал вокруг принца, и казалось, всю жизнь этим занимался.
– Что же это, ваша светлость, – тараторил он, – куда все слуги подевались? Никого в доме, просто беда. Вы прихворнули, а они из дому. Как же так?
– Лихорадка меня бьёт, – сказал принц. – Пятый день. А люди, должно быть, где-то здесь. Или вышли. Кажется, я кого-то посылал. Только зачем? Не помню…
– А свечи который день у вас горят?
– Свечи? Пожалуй, второй… И вправду воздух всё время тяжелый. Прикажу разобраться со свечами… Так что в Лейдене? Ах да, письмо…
Принц поднял пергамент, принялся читать, но, как видно, с трудом.
Потом сказал:
– Здесь шифр, шифром написано…
Он пытливо посмотрел на меня, потом на Караколя.
– Подойдите ближе.
Мы подошли. Принц поднял свечу. На мгновение я встретился со взглядом его чёрных, лихорадочно блестящих глаз. Так же пристально он посмотрел на Караколя.
– Грамоту знаете? Тогда один из вас займется расшифровкой. Вот список букв, которыми следует заменять цифры.
Караколь уселся за работу, а принц сунул ноги в сапоги и медленно подошёл к окну. Он постоял там, а потом подозвал меня и много спрашивал. Как меня зовут, сколько мне лет и кто мои родители. Как я отношусь к испанцам, почему взялся нести письмо, сколько дней был в дороге, что видел, кого встречал.
Он сказал, что про заговор на его жизнь хорошо знает – были уже попытки, – но давно на это махнул рукой: не уследишь, и на всё божья воля.
– Мне даже стихи присылали с угрозой, – сказал принц, – один ретивый монах сочинил. Была там строчка, что тело мое и душа рассыплются в прах под дыханием испанской ночи.
«Испанская ночь»! Сразу я вспомнил, что говорил мне Лис. «Испанская ночь» – это заговор против Молчаливого. Как видно, на то и намекал нахальный монах. И я уже сам убедился, что дело это совсем не шуточное.
Караколь кончил писать, и принц взял письмо. Всего он не прочёл, сказал, что в глазах разбегаются круги. Попросил читать Караколя.
Караколь начал:
– «…Сообщаю вашей светлости ещё одну неприятную сторону дела, которая заставила меня посылать письмо не почтовым голубем, а гонцом, что не так быстро, но, пожалуй, вернее.
Суть в том, что кое-кто из городских советников старается побудить к неповиновению голодное население города. Эти люди действуют с помощью пустых обещаний, заимствованных из капитуляционных посланий неприятеля. Больше того…»
Здесь Караколь посмотрел на принца.
– Продолжайте, – сказал принц.
– «…Больше того, эти советники, как мне стало известно, затеяли прямые переговоры о сдаче города. С испанской стороны действует офицер в чине капитана. Имена лейденских изменников я пока не сообщаю, но жду от вашей светлости совета, как поступить. И прошу вас посылать сообщение не голубем, а так же, как и я, скороходом, ибо голубиная почта почти целиком контролируется людьми, не заслуживающими доверия. Кроме того, прошу адресовать инструкции не мне лично, а бургомистру Бронкхорсту. Верность губернатора присяге и вашей светлости хорошо известна, со мной же у бургомистра налажена ежедневная связь».
Тут принц прервал Караколя и сказал, что дальше не надо, нешифрованную часть письма он прочёл сам. Теперь уже принц стал расспрашивать Караколя. Про Лейден, про настроение горожан, про буров из окрестных деревень. Спрашивал, долго ли продержится город.
– Вы рисковали жизнью, – сказал принц, – в Голландии этого не забывают. Я думаю, нет смысла возвращаться в Лейден. Распоряжусь подыскать вам жильё в Роттердаме…
– А письмо? – чуть не крикнул я и покраснел оттого, что оборвал принца. – Ответ бургомистру то есть… в общем, которое не голубем… Честное слово, я донесу…
Принц улыбнулся, мне даже показалось, что подмигнул Караколю.
– Я ведь ещё не написал ответа. Там поглядим. Впрочем, нет… Письмо поручим другим. А вам, друзья, найдется дело посерьезней. Вы знаете, какое важное решение принято здесь в Роттердаме несколько дней назад? Возможно, вы догадаетесь, если я напомню старую голландскую поговорку: «Лучше потопить землю, чем потерять землю!»
Ещё бы не догадаться! Да какой голландец не догадается, если он всю жизнь только и делает, что отвоевывает землю у воды! А уж пустить эту воду обратно ему ничего не стоит, сломай только пару дамб! Да, ну и дела! Неужели будем рушить плотины, чтобы хлынуло море на землю, дошло до самого Лейдена и прогнало испанцев?
Пока я с открытым ртом обдумывал эту новость, принц заговорил снова:
– Мы приняли решение прорыть плотины по Исселю и Маасу в шестнадцати местах. Море пойдёт в сторону Дельфта до самого Лейдена. Сейчас у нас нет другого пути спасти город. Мы снарядим суда, поставим на них пушки, посадим храбрецов гёзов и атакуем испанцев с моря! Целый отряд зеландских моряков идёт сейчас на подмогу. Мы освободим Лейден!
– Вот это да! – выдохнул я.
– Но трудное это дело, – сказал Молчаливый, – затопить страну. Пойдут под воду поля, коровники, дома, целые деревни. Жителям надо уходить. Не всякий поймёт. Уже рассылаем гонцов в разные стороны. Они предупреждают крестьян, объясняют, что иначе нельзя. Возьмётесь и вы за такое дело?
– Да, – сказали мы с Караколем.
– Дождётесь Флорента, моего помощника, или секретаря Брунинка, они подробней объяснят поручение и составят паспорта. Они же позаботятся о вашем ночлеге.
Тут мы сказали принцу про Эле и Рыжего Лиса. Попросили разрешения сбегать за ними и привести сюда. Принц согласился. Он подошёл к окну; в это время пахнуло прохладой, и целая горсть крупных капель влетела в комнату. Пошёл дождь.
– Возьмите мой плащ, – сказал Молчаливый. Он кинул нам тёмно-зелёную плотную накидку с меховой оторочкой по краю. – Этот плащ хорошо держит воду. Я беру его на охоту.
Мы стали отказываться, но принц нас вроде бы и не слушал, он смотрел в окно.
Короче, мы выскользнули из комнаты и, довольные, покатили по коридору. Караколь завернулся в зелёный плащ, скрестил руки на груди, закатил глаза и сказал:
– Похож я на принца?
А меня тут какой-то червячок стал заедать. Вспомнил я, как принц Караколю подмигивал, как долго с ним разговаривал, а меня всё поглаживал, как маленького. Уж не принял ли он Караколя за главного? Не посчитал ли меня за простого хвастунишку, который, может, и в Лейдене-то никогда не был? Это меня, Адмирала Тюльпанов! Который принёс письмо, пять раз еле уцелел и всякое такое!
Кровь бросилась мне в лицо. Запрыгали чёртики в голове. А в этот момент мы уже хлопнули дверью и вышли на улицу. И вот когда я уже собирался сказать Караколю что-нибудь похлеще, отчего бы тот подпрыгнул на месте и сразу отдал мне зелёный плащ, в этот самый миг я получил такой удар по затылку, что носом полетел в землю.
Но, даже падая, успел заметить, как чья-то рука по самую рукоятку всадила нож в спину Караколя. В зелёный плащ принца Оранского.
