Гоголь. Театральный разъезд
Год 1667-й был годом значительным и никак не походил на предыдущий глухой
год. Те два человека, за жизнью которых я слежу, король Франции и директор
труппы Пале-Рояля, в этом году разработали две мысли.
Королевская мысль была величественна, как и следует ожидать, и
заключалась в том, что супруга его, Мария-Терезия, дочь испанского короля
Филиппа IV, скончавшегося два года тому назад, имеет наследственное право на
испанские владения, находящиеся в Нидерландах. К обстоятельной разработке
этой мысли король и приступил.
Мысль же королевского комедианта была, конечно, менее значительна, но
манила его ничуть не меньше, чем короля его замысел о присоединении к
Франции новых земель. Когда под влиянием лечения подозрительные розоватые
пятна на щеках Мольера исчезли, а глаза его утратили нехороший лихорадочный
блеск, он извлек из шкафа рукопись "Тартюфа" и стал исправлять ее. Прежде
всего Тартюфа он переименовал в Панюльфа, затем совлек с Панюльфа духовное
одеяние и превратил его в светского человека. Затем он выбросил многие
цитаты из Священного писания, всячески смягчил острые места и как следует
поработал над финалом.
Финал этот замечателен. Когда мошенник Тартюф, он же Панюльф, уже
торжествовал и разорил честных людей и когда, казалось, от него уже нет
никакого спасения, все-таки спасение явилось, и, конечно, изошло оно от
короля. Добродетельный полицейский офицер, свалившийся как бы с неба, не
только в самый нужный и последний момент схватывает злодея, но еще и
произносит внушительный монолог, из которого видно, что, пока существует
король, честным людям беспокоиться нечего и никакие мошенники не ускользнут
из-под орлиного королевского взгляда. Слава полицейскому офицеру и слава
королю! Без них я решительно не знаю, чем бы господин де Мольер развязал
своего "Тартюфа". Равно как не знаю, чем бы, по прошествии лет ста
семидесяти примерно, в далекой и холодной моей родине другой больной сатирик
развязал бы свою довольно известную пьесу "Ревизор", не прискочи вовремя из
Санкт-Петербурга жандарм с конским хвостом на голове.
Закончив поправки и с удовлетворением просмотрев их, автор стал делать
хитрые круги возле короля. А тот, в свою очередь, поднявшись на большую
высоту, стал плавно кружить в воздухе, не спуская глаз с лежащих под ногами
Нидерландов. В то время, пока испанские юристы тонко и обстоятельно
доказывали, что Мария-Терезия, а следовательно, и Людовик XIV никак не могут
претендовать на испанские владения, король, решив, что дело слишком
затягивается, вывел его из юридической плоскости. Все у него было уже
готово. Его министры обеспечили соглашение с Португалией, Англией и другими
странами, и в воздухе вдруг наступила зловещая тишина, которая обычно бывает
перед большим шумом. В Париже началось оживление. Роскошно разодетые
кавалеры вдруг стали серьезны, начали уклоняться от развлечений и облеклись
в боевые плащи...
Директор труппы Пале-Рояля счел момент удобным. Он предстал,
обольстительно улыбаясь, перед королем, показал ему рукопись, рассказал о
том, как он исправил пьесу... Король благосклонно глянул на комедианта и,
думая о чем-то другом, произнес что-то неопределенное, вроде того, что он,
собственно, ничего не имеет против этой пьесы... Глаза у Мольера вспыхнули,
и тут он исчез из глаз короля.
Кавалера де Мольера мгновенно сменил вызванный королем маршал Тюренн, и
не успели в Испании и Нидерландах осмыслить случившееся, как французская
боевая конница обрушилась на Нидерланды. Началась война.
Далекие от пушечного грохота господин Мольер и его комедианты, находясь в
величайшем волнении, репетировали "Тартюфа" под новым названием "Обманщик".
5 августа, в незабвенный день премьеры, публика хлынула в Пале-Рояль. Сбор
дошел до тысячи девятисот ливров, и успех был огромный. Но на другой же день
в Пале-Рояль явился пристав парижского парламента и вручил господину Мольеру
официальное от Гильома де Ламуаньона, первого президента парламента,
предписание немедленно прекратить представления "Обманщика".
Мольер бросился к герцогине Орлеанской, и та отправила одного из своих
приближенных к президенту. Тот ответил, что, к великому сожалению, ничего не
может сделать, так как нет разрешения короля непредставления "Обманщика".
Тогда Мольер, захватив с собою верного друга Буало, который был в хороших
отношениях с Ламуаньоном, отправился к президенту. Тот принял господина
Мольера очаровательно и не только не истязал автора никакими упреками в
безбожии, и не только не называл его пьесу опасной, но, наоборот, отдал
должное таланту господина Мольера, произнеся всевозможные комплименты.
Ламуаньон был совершенно вежлив, но в конце разговора на представления
"Обманщика" выдать разрешение отказался категорически, впредь до решения
этого дела королем.
Ни за одну из своих пьес Мольер не боролся так упорно, как за "Тартюфа".
Он призвал верного товарища, ученика и своего друга Лагранжа, а с ним сьёра
ла
Торилльера, попросил их сейчас же броситься в почтовую карету и лететь во
Фландрию, в королевскую ставку.
Лагранж и ла Торилльер взяли с собою тысячу ливров и уложили в сумку
длинное прошение Мольера, в конце которого тот просил его величество
защитить его, Мольера, от бешеной злобы тех Тартюфов, при существовании
которых нечего и думать о сочинении комедий, хотя бы и самых невинных. В
этом же прошении Мольер уверял короля, что своей пьесой он хотел лишь
развлечь монарха после его славного похода, он хотел одного- заставить
улыбнуться того, при имени которого трепещет вся Европа... Мольер обнял
Лагранжа и ла Торилльера, и 8 августа карета, уносившая их во Фландрию,
скрылась в тучах пыли на дороге.
Слова "Тартюф" и "Обманщик" не сходили с языков в Париже, и 11-го числа
грянула новость. Весь Париж стал читать послание архиепископа. Оно было
составлено очень внушительно и начиналось так:
"Так как нашим фискалом нам было доложено, что в пятницу, пятого числа
сего месяца, в одном из театров города была представлена, под новым
заглавием "Обманщик", опаснейшая комедия, которая тем вреднее для религии,
что под предлогом осуждения лицемерия и мнимого благочестия она дает повод
осуждать всех, кто обнаруживает и истинное благочестие..."
В Париже ахали, читали послание, враги Мольера радовались, театралы, не
успевшие попасть 5-го числа в театр, досадовали, а архиепископ говорил
дальше в своем послании, что он, зная, насколько опасно оскорбление
благочестия, в особенности в то время, когда великий король подвергает свою
жизнь опасности ради государства и когда надлежит возносить пламенные
молитвы о сохранении его священной особы и о даровании ему победы, он,
архиепископ, запрещает не только представлять, но также читать или слушать
эту комедию как публично, так и в каких-либо частных собраниях, под страхом
отлучения от церкви. Архиепископ приказывал настоятелям церквей Святой Марии
Магдалины и Святого Северина следить за выполнением его приказа.
"Дано в Париже за нашею печатью лета тысяча шестьсот шестьдесят седьмого
августа одиннадцатого дня".
Удельный вес этого послания был слишком значителен, это было понятно даже
наивным людям, и парижане поняли, что дело "Обманщика" проиграно. Но Мольер
сделал еще одну попытку отбить свое дорогое творение. Кто-то из его
друзей-быть может, группа их выпустила письмо в защиту "Обманщика". Говорят,
что сам Мольер принимал участие в сочинении его, но это письмо ничему не
помогло.
Тут Париж опротивел Мольеру. Он прекратил спектакли в Пале-Рояле впредь
до возвращения Лагранжа и ла Торилльера, отправился в деревню Отейль под
Парижем и там у сьёра де Бофора нанял за четыреста ливров в год квартиру. Де
Бофор предоставил Мольеру кухню, столовую, спальню, две комнаты в мансарде и
право гулять в парке. Кроме того, Мольер за отдельную плату в двадцать экю
нанял комнату на тот случай, если кто-нибудь из друзей приедет навещать его
в Отейле. Он уговорился с Армандой, что Эспри-Мадлену он возьмет с собою и
отдаст ее в частный пансион в Отейле. Также условились, что кухарка Лафоре
(которой, как болтали в Париже, Мольер будто бы первой читает вслух свои
новые комедии, чтобы узнать, смешные они или нет) будет приезжать в Отейль
готовить в тех случаях, когда у Мольера будут гости, а для повседневных
услуг он нанял служанку Мартину. В отейльскую мансарду он привез с собою
Плутарха, Овидия, Горация, Цезаря и Геродота, а также трактат по физике,
сочиненный его приятелем Роо, с авторской надписью Мольеру.
Так скрылся из Парижа автор "Тартюфа".
Впрочем, комната для приезжих друзей долго не пустовала, и въехал в нее
верный и настоящий друг Клод Шапель. Въехав, он прочно засел в ней, обставив
себя бутылками с вином. Это он утешал своего одноклассника и разгуливал с
ним по парку сьёра Бофора. В сентябре, когда листья в этом парке совсем
пожелтели, в Отейль явились, даже не смыв с себя дорожной пыли, Лагранж и
Торилльер. Обнявшись с директором, гонцы-комедианты сообщили, что король
находится в добром здоровье, что поход победоносен и города падают к ногам
короля. Что же касается "Тартюфа", то прошение король принял благосклонно,
но вопрос о постановке велел отложить впредь до его возвращения с войны.
Король вел войну свою храбро и выиграл ее, господин де Мольер не менее
храбро воевал за своего "Тартюфа", но был побежден. Он воскресил своего
Лазаря, но тот прожил только один вечер 5 августа.
Глава 25 АМФИТРИОН
Мольер не любил деревни и пригороды. Наш комедиант был настоящим
городским человеком, сыном Парижа. Но несчастная семейная жизнь и никогда не
прекращающаяся многолетняя работа истощили его, и отейльское изгнание стало
для него необходимым. Он ограничил свою связь с Парижем, бывая только в
театре и при дворе, а дни, свободные от спектаклей, проводил в отейльской
мансарде, глядя, как меняется в разные времена года бофоровский парк. Шапель
вообще прочно поселился в Отейле, а кроме того, время от времени наезжали
другие друзья: Буало и Лафонтен, к которым иногда присоединялся граф
Гиейерак, дипломат и большой любитель произведений Мольера, и граф де
Жонзак, приятель Шапеля.
Компания приезжала в Отейль, чтобы отрывать Мольера от работы, болтать на
литературные темы, читать вслух чужие дурные стихи и сочинять эпиграммы, в
том числе и на архиепископа Парижского Перефикса. Собрания обычно
заканчивались ужинами в комнате Шапеля, причем эти ужины чрезвычайно
полюбились всем, и в особенности Жонзаку.
Для одного из ужинов Шапель закупил почему-то двойную порцию вина. Мольер
чувствовал себя плохо, он только заглянул на минутку к веселой компании,
пить отказался и ушел к себе. Оставшиеся же ужинали до трех часов ночи, и в
три часа ночи стало ясно, что жизнь отвратительна. Речи держал
преимущественно Шапель. Отейль давно уже уснул, и давно прокричали петухи.
- Все суета сует и всяческая суета!-кричал зловеще Шапель, грозно
указывая куда-то пальцем.
- Мы с тобой совершенно согласны,-ответили ему собутыльники,-продолжай,
Шапель!
Тут Шапель опрокинул на себя стакан красного вина, что еще более его
расстроило, и продолжал:
- Да, бедные мои друзья, все суета! Оглянитесь кругом и ответьте мне, что
вы видите?
- Мы не видим ничего хорошего,-согласился с ним Буало и горько поглядел
вокруг.
- Наука, литература, искусство-все это суетные, пустые вещи!-кричал
Шапель.-А любовь! Что такое любовь, несчастные мои друзья?
- Это обман!-сказал Жонзак.
- Совершенно верно!-отозвался Шапель и продолжал:-Вся жизнь-это печаль,
несправедливости и несчастья, которые окружают нас со всех сторон,-и тут
Шапель заплакал.
Когда расстроенные друзья несколько утешили его, он закончил горячим
призывом:
- Что же делать нам, друзья? Если жизнь такая черная яма, то надлежит, не
медля, ее покинуть! Друзья мои, идемте топиться! Гляньте, там за окном река,
которая манит нас к себе!
- Мы последуем за тобой,-сказали друзья, и вся компания стала
пристегивать шпаги и надевать плащи, чтобы идти к реке.
Шум усилился. Тогда раскрылась дверь, и на пороге показался закутанный в
плащ, в ночном колпаке, с огарком в руке Мольер. Он увидел залитую красным
вином скатерть, оплывшее сало в свечах.
- Что у вас делается?-спросил он.
- Невыносима наша жизнь,-плача, сказал ему Шапель,-прощай, Мольер,
навсегда, мы идем топиться.
- Это хорошая мысль,-ответил Мольер печально,- но нехорошо с вашей
стороны, что вы забыли меня. Ведь я же ваш друг.
- Он прав! Это было свинством с нашей стороны!- закричал расстроенный
Жонзак.-Идем вместе с нами, Мольер!
Тут друзья расцеловали Мольера и вскричали:
- Идем!
- Ну что ж, идти так идти,-сказал Мольер, -но вот в чем дело, друзья.
Нехорошо топиться ночью после ужина, потому что люди скажут, что мы сделали
это с пьяных глаз. Не так делаются эти дела. Мы ляжем сейчас, поспим до
утра, а в десять часов, умывшись и приведя себя в приличный вид, с гордо
поднятой головой пройдем к реке, чтобы все увидели, что мы утопились как
настоящие мыслители.
- Это гениальная мысль!-вскричал Шапель и вновь расцеловал Мольера.
- Я разделяю твое мнение,-отозвался Жонзак и совершенно неожиданно
заснул, положив голову между стаканами.
Около часу потратил Мольер, чтобы с помощью Мартины и двух слуг
освободить будущих утопленников от шпаг, париков и кафтанов и каждому
устроить ложе. И когда все пришло в порядок, он ушел к себе, но, так как сон
был уже нарушен, сидел и читал до солнца.
На следующее утро массовое самоубийство было почему-то отменено, но
почему-это истории неизвестно.
Говорят, что в индийской литературе существует интересный, но очень
непристойный рассказ о том, как один из богов, приняв облик человека,
соблазнил его жену в его отсутствие. Когда муж вернулся, то для того, чтобы
разобраться, кто настоящий муж, суд устроил любовное состязание между двумя
претендентами, причем победил, конечно, бог.
Бродячий сюжет о боге, принимающем облик мужа, был разработан греческим
автором Еврипидом и римским - Плавтом. Занимались этим сюжетом и французы, и
драматург Ротру сочинил пьесу под названием "Созий", которая была сыграна в
1636 году. Произведя заимствования у этих перечисленных писателей, Мольер
написал, хорошими стихами с оригинальными рифмами, комедию, под названием
"Амфитрион", и сыграл ее впервые 13 января 1668 года. Она прошла двадцать
девять раз в текущем сезоне и дала наивысшие сборы. Следующие места по
количеству спектаклей заняли пьесы "Модная вдова" привившегося в театре де
Визе, мольеровский "Сицилиец" и "Аттила" старика Корнеля. Но в смысле сборов
они значительно отстали от "Амфитриона".
По своей манере посвящать пьесы высокопоставленным лицам, "Амфитриона"
Мольер посвятил светлейшему принцу Конде, введя в это посвящение остроумное
замечание о том, что имя Великого Конде, конечно, правильнее было бы
поставить во главе армии, нежели во главе книги.
Май 1668 года стал одним из великих месяцев царствования Людовика XIV.
Король присоединил к Франции часть Фландрии и заключил мир в Эла-Шапель.
Чтобы ознаменовать великие успехи, были устроены празднества во вновь
разбитых садах Версаля. И придворный драматург Мольер для этих праздников
написал трехактную комедию в прозе, под названием "Жорж Данден, или
Одураченный муж". В пьесе действовал буржуа, который, мечтая о родстве с
аристократами, женился на аристократке и стал несчастным человеком, потому
что жена его нагло обманывала.
Когда пьеса была уже готова и о содержании ее узнали, друзья предупредили
Мольера, что в Париже есть человек, который, несомненно, узнает себя в Жорже
Дандене, произведет страшнейший шум и предпримет какие-нибудь вражеские
действия. Мольер поблагодарил за предупреждение и сказал, что он найдет
способ примирить этого человека с пьесой. В тот же вечер многоопытный
директор, встретив на спектакле того буржуа, который мог узнать себя в
Дандене, подошел к нему и, осведомившись о том, когда у буржуа есть
свободное время, сказал любезно, что ему хотелось бы прочитать у него свою
новую пьесу. Потрясенный буржуа заявил, что он свободен в любую минуту,
например завтра вечером, и немедленно после спектакля поехал сзывать к себе
гостей.
- Не навестите ли вы меня завтра?-говорил он, разъезжая из конца в конец
по Парижу.-Проведем вечер. Да, кстати,-добавлял он сурово,-Мольер просил
позволения прочитать у меня свою новую пьесу.
На следующий день Мольер еле протиснулся к столику в гостиной у буржуа,
столько было народу, а хозяин со времени этого чтения стал задушевным
поклонником Мольера.
Сведущие люди очень интересовались вопросом о том, откуда Мольер взял
материал для "Жоржа Дандена". Одни говорили, что он взял его у Боккаччио,
другие добавляли, что Боккаччио заимствовал тему из одного стихотворного
рассказа XII века.
- Но автор этого сборника XII века заимствовал свой рассказ у индусов,
взяв для этого произведение, написанное за сто лет до Рождества
Христова,-так говорили третьи.
Четвертые, самые ученые, добавляли ко всему этому, что, написанное
по-индийски первоначально, это произведение было переведено на персидский
язык, с персидского на арабский, с арабского на древнееврейский, с
древнееврейского на сирийский, с сирийского на греческий, а уже с греческого
на латинский в XII веке.
Но если уж дело дошло до сирийского языка, скажем мы, будучи пятыми, - то
вопрос о мольеровском плагиате, по-нашему, надлежит считать законченным.
Следует полагать просто, что Мольер написал хорошую комедию
"Жорж Данден".
За "Данденом" в скором времени последовала другая, очень значительная
комедия под названием "Скупой". Чтобы сразу покончить с вопросом о плагиате,
говорю, что заимствована она Мольером у Плавта, римского автора. Чья лучше?
Мольеровская, по общим отзывам, гораздо сильнее. "Скупой" был принят
публикой холодно и больших сборов не сделал. Говорят: причина этого в том,
что публика мольеровского времени не привыкла еще к прозаическим вещам и
предпочитала пьесы, написанные стихами.
Так что можно смело сказать, что отейльский воздух хорошо действовал на
больного Мольера: 1668 год был годом плодотворным.
В последние дни этого года, именно 11 декабря, ушла из жизни
Тереза-Маркиза Дюпарк, прославив себя перед смертью исполнением расиновской
Андромахи в Бургонском Отеле. Покинула мир обольстительная танцовщица,
сделавшаяся ко времени зрелости большой трагической актрисой. И де Мольер
простил коварной комедиантке все ее измены и пожелал мира ее праху.