Глава 28 ЕГИПТЯНИН ПРЕВРАЩАЕТСЯ В НЕПТУНА, НЕПТУН В АПОЛЛОНА, А АПОЛЛОН В ЛЮДОВИКА
Король, признающий только необыкновенные вещи, во всем, что бы он ни
предпринимал...
Такое начало да не пугает читателя: оно принадлежит не мне, а придворному
драматургу Мольеру. Но продолжаю я. Итак, стремясь к необыкновенным вещам,
король приказал в начале 1670 года устроить торжественные праздники в
Сен-Жермен ан Ле и назвать их "Королевский дивертисмент".
Вследствие этого королевская труппа во главе с Мольером 30 января прибыла
в Сен-Жермен, чтобы играть там пятиактную комедию-балет, называющуюся
"Блистательные возлюбленные".
Желая угодить королю наилучшим образом, в пьесе своей, сюжет которой был
предложен самим королем, де Мольер превзошел самого себя. В пышной комедии и
интермедиях действовали не только принцессы, военачальники, жрецы, но также
нимфы, тритоны, вольтижеры на деревянных лошадях и даже какие-то танцующие
статуи.
Сам Мольер играл в "Возлюбленных" придворного шута Клитидаса, а в
балетных номерах участвовали многие придворные кавалеры. Сидя на скалах, они
изображали морских богов и тритонов, и очень большие способности в этом деле
обнаружили граф д'Арманьяк, маркиз де Вильруа, Женганы-старший и младший-и
многие другие.
Под грохот труб и стук жемчужных раковин поднялся из морской пучины бог
Нептун, и все узнали в нем короля Франции, Людовика XIV. Затем, по ходу
дивертисмента, король переоделся, и в последней интермедии, в освещении
бенгальским огнем, явился как бог солнца Аполлон. Бог Аполлон танцевал, под
восторженный шепот придворных.
Все шло необычайно гладко, и казалось, что и в следующие дни увеселений
не умолкнет хор, восхваляющий короля, затем ПОСЫПАЮТСЯ изящные стихотворения
и дамы будут вздыхать, рассказывая о том, как пленителен был король в
греческом одеянии. Но случился совершенно непредвиденный казус, чрезвычайно
огорчивший сьёра де Мольера. На следующий день после первого представления
вдруг стали затихать умиленные отзывы о танцах короля, а потом и совсем
утихли. В придворном журнале ни словом не было упомянуто, что король
участвовал в спектакле. А еще через несколько дней на вопросы наивных людей
о том, как чувствует себя король после выступления в театре, высшие
придворные отвечали сухо:
- Его величество не участвовал в спектакле.
Дело очень быстро разъяснилось. Оказывается, что королю тотчас после
представления попала в руки только что написанная трагедия Расина
"Британник", в которой, между прочим, заключаются следующие строки,
касающиеся римского императора Нерона:
Он выступает в спектаклях перед римлянами,
Расточая свой голос в театре,
И произносит стихи и хочет, чтобы их обожали,
В то время как солдаты исторгают для него аплодисменты!
Вот и все. Император Нерон мог поступать, как ему заблагорассудится. Мог
допускать и насмешки над собой; но король Франции, Людовик XIV, не мог
допустить даже и мысли о том, что кто-нибудь позволит себе язвительно
улыбнуться, глядя, как король танцует в театре. И выступления короля были
тотчас прекращены.
- Чума бы взяла этого Жана Расина!-хрипел, кашляя и плюя, директор
Пале-Рояля.
Когда закончились сен-жерменские торжества, Мольер погрузился в заботы
очередного летнего сезона. В апреле покинул труппу, выйдя в отставку, хромой
Луи Бежар, прозванный Острым. Двадцать пять лет работал с Мольером
хромоногий актер. Он начинал мальчишкой и вместе с Мольером ходил за волами
в жару по южным дорогам и играл молодых комических слуг. К концу своей
деятельности он прославил себя бесподобным исполнением "хромоногой собаки",
как выражался Арпагон, продувного слуги Лафлеша в "Скупом". Луи Острый
устал, и труппа, под председательством Мольера, на торжественном заседании
составила акт, согласно которому обязалась уплачивать Луи Бежару пожизненный
пенсион в размере одной тысячи ливров в год все время, пока труппа будет
существовать. И Острый Луи удалился на покой.
Чтобы пополнить труппу, Мольер пригласил двух провинциальных актеров,
мужа и жену. Жан Питель, он же Боваль, начал свою карьеру с должности
гасильщика свечей, а затем уже перешел на актерское положение. Жена, Жанна
де Боваль, специализировалась на исполнении ролей королев в трагедиях и
субреток-в комедиях. Мольеру пришлось потратить много сил, чтобы обучить
супругов своей системе и избавить их от провинциальных манер на сцене.
Тысяча шестьсот семидесятый год должен был весь пройти под знаком
непрерывных увеселений и празднеств у короля в различных его резиденциях.
Цепь этих увеселений ненадолго была прервана печальным событием: умерла в
руках неудачливого доктора Вало жена Орлеанского, Генриэтта. Двор облекся в
траур. Проповедник Боссюэ произнес над гробом покойницы полноводную речь,
исполненную красот, которые исторгли слезы из глаз придворных. Печаль
прекратилась в тот самый день, как полагается по этикету, и вновь начались
празднества. В Шамборских лесах затрубили рога, и двор поехал на охоту.
Мольер и Люлли, композитор, входивший все больше в славу и силу при дворе,
получили приказ сочинить смешную комедию с музыкой для шамборских
празднеств, но с непременным условием, чтобы в пьесе были выведены турки.
Дело в том, что в прошлом году осенью королем было принято в Версале
турецкое посольство, во главе коего был некий Солиман-Ага. Прием был
организован очень тонко. Во-первых, турок заставили очень долго ждать, а
во-вторых, приняли их в галерее Нового дворца, убранной со
сверхъестественной пышностью. Король сидел на троне, и на королевском
одеянии бриллиантов было на четырнадцать миллионов ливров.
Но опытный дипломат Солиман-Ага удивил французский двор гораздо более,
чем рассчитывали удивить его самого. У Солимана было такое выражение лица,
будто в Турции все носят костюмы, на которых бриллиантов на четырнадцать
миллионов ливров. Вообще хитрые турки нисколько не растерялись.
Поведение турецкой делегации не понравилось королю, и придворные,
привыкшие отмечать малейшее изменение в его лице, год высмеивали турок как
могли. Поэтому и композитору и драматургу было приказано непременно ввести в
пьесу шутовскую турецкую сцену. В качестве консультанта к авторам приставили
побывавшего на Востоке кавалера Лорана д'Арвье, который должен был снабдить
их сведениями относительно обычаев и нравов Турции. Мольер, Люлли и д'Арвье
уединились в Отейле и разработали план пьесы. Нужно сказать, что Мольер
работал с не совсем ясным, пожалуй, даже тяжелым чувством. Он начинал
понимать, что главным в будущем спектакле будет признана музыкальная и
балетная часть, а его драматургическая отойдет на второй план. Он начинал
опасаться силы и влияния Люлли, зная, какое громадное впечатление на короля
оказывает музыка Джиованни Баптиста.
Таким образом был сочинен "Мещанин во дворянстве". В этой пьесе был
выведен буржуа Журден, помешавшийся на сладкой мысли стать аристократом и
органически войти в высший свет. Замысел Мольера был значителен и остроумен.
Наряду с Журденом был изображен маркиз Дорант, причем заранее можно было
сказать, что неприязнь аристократов в отношении к Мольеру усилится в
предельной степени, так как этот До-рант был изображен уже в виде совершенно
бесчестного проходимца, а возлюбленная его, маркиза Доримена, в лучшем
случае представлялась личностью сомнительною.
А что же заказанные турки? Турки были. Одураченного Журдена посвящали в
несуществующий сан мамамуши. Журдена выводили с бритой головой, под музыку
выходили турки, в том числе и муфтий, к шляпе которого были прикреплены
горящие свечи. Турки в церемонии кривлялись порядочно, они то опускались на
колени, то поднимались и восклицали почему-то "гу-гу-гу". И Журдена ставили
на колени и клали ему на спину Коран, и прочее в этом же роде. Вообще должен
заметить, что лично во мне турецкая часть "Мещанина" не вызывает решительно
никакого восторга. Предоставляю, впрочем, другим судить, есть ли что-нибудь
остроумное хотя бы в том восьмистишии, с которым муфтий обращается к
Журдену. В этом восьмистишии смешаны слова португальские, испанские и
итальянские, причем все глаголы почему-то (надо полагать, смеху ради)
поставлены в неопределенном наклонении.
Если ты знать,
Ты отвечать.
Если не знать,
Молчать, молчать,
Я - муфтий.
А ты кто быть такой?
Не понимать?
Молчать, молчать.
Словом, не поблагодарил бы я ни кавалера Лорана д'Арвье за его советы, ни
двор-за заказ, ни беспредельно утомленного и встревоженного Мольера-за
сочинение интермедии, которая портит хорошую пьесу! Вообще, я того мнения,
что хорошо было бы, если бы драматургам не приходилось ни от кого принимать
заказы!
"Мещанин" был сыгран в Шамборе первый раз 14 октября 1670 года, и темный
ужас охватил Мольера после представления: король не произнес ни одного слова
по поводу пьесы. Прислуживая королю за торжественным ужином после спектакля
в качестве камердинера, Мольер был полумертв. Молчание короля немедленно
дало пышные результаты. Тут уж не осталось ни одного человека, который не
изругал бы пьесу Мольера (не при короле, конечно).
- Объясните мне, ради бога, господа,-восклицал один из придворных,-что
означает вся эта галиматья, все эти "галаба, габалалу и балаба", которые
выкрикивают турки? Что это такое?
- Это белиберда,-отвечали ему,-ваш Мольер исписался совершенно, у него
пора отнять театр.
Увы! Приходится признать, что действительно эти "балаба" ничего не
обозначают и в них нет ничего веселого.
Шестнадцатого октября состоялось второе представление, и опять на нем был
король. По окончании спектакля он подозвал к себе Мольера.
- Я хотел вам сказать о вашей пьесе, Мольер,-начал король.
"Ну, убей меня!"-прочитали все в глазах у Мольера.
- Я ничего не сказал вам после премьеры, оттого что еще не мог составить
о ней суждение. Ваши актеры слишком хорошо играют. Но теперь я вижу, что вы
написали превосходную пьесу, и ни одна из ваших пьес не доставила мне такого
удовольствия, как эта.
Лишь только король отпустил Мольера, как его окружили все придворные и
стали осыпать пьесу похвалами. Замечено было, что больше всех его хвалил
тот, кто накануне говорил, что Мольер исписался. Вот буквальные его слова:
- Мольер неподражаем,-сказал он.-Ей-богу, необыкновенная комическая сила
есть во всем,, что бы он ни написал! Он, господа, гораздо сильнее древних
авторов!
Интересен, однако, в данном случае не этот неустойчивый в своих суждениях
человек, а, главным образом, король. Почему-то я не уверен в том, что
"Мещанин" ему понравился и что он не дал своего отзыва сразу, потому что не
разобрался в пьесе. Мне кажется, благоприятный отзыв о пьесе он дал лишь
потому, что узнал о том, как начали травить Мольера, и пожелал это сейчас же
прекратить. Впрочем, это мое подозрение, и свою мысль я никому не навязываю.
Комедию повторяли в Шамборе, затем в Сен-Жермене, а в конце ноября Мольер
стал играть ее в Пале-Рояле, где она пользовалась большим успехом. В то
время, как при дворе обсуждали роль Доранта и искали людей, с которых Мольер
мог бы списать этот тип, посетители Пале-Рояля рассказывали о том, что в
Журдене они узнали одного парижанина.
"Мещанин" принес Пале-Роялю более двадцати четырех тысяч ливров в сезон и
шел первой пьесой. Из всех пьес, в смысле сборов, на последнем месте
оказался "Лекарь поневоле", давший в кассу смехотворную цифру в сто
девяносто ливров.
Тысяча шестьсот семидесятый год принес в числе других событий следующие:
скончалась вдова Бежар на восьмидесятом году жизни, та самая урожденная
Эрве, мать Мадлены, сочинявшая такие странные акты. Она была одной из
немногих, которые знали тайну рождения Арманды, и унесла ее с собой в
могилу.
Произошла еще одна смерть и вырвала из рядов Бургонского Отеля великую
Дезейе.
В этом же году появился в печати знаменитый пасквиль на Мольера под
названием "Эломир-ипохондрик". Автором этого произведения был ле Буланже де
Шалюссе. В "Эломире" была разобрана и оплевана вся жизнь и деятельность
Мольера. Самое слово "ипохондрик" в заглавии показывает, насколько автор
ненавидел Мольера, а содержание свидетельствует, что многие факты из жизни
Мольера ему известны точно. Мольер, конечно, ознакомился с этим
произведением, но ничего и нигде не отвечал его автору.
Радостное этого года я нарочно оставляю на конец: на Пасхе перед
Мольером, после четырехлетних скитаний в провинции, предстал возмужавший и
блистающий красотой семнадцатилетний Барон. Мольер немедленно принял его в
труппу, назначил ему полный актерский пай и дал роль Домициана в "Тите и
Беренике" Пьера Корнеля. Эта пьеса по количеству спектаклей и по сборам
заняла второе место после "Мещанина".