Громкие слова, тихие слова 13 страница

Умиротворение. Наверное, так это можно назвать.

А хранительницы этой страны тоже пронизаны ее покоем или их снедает тоска по другому миру? По боли, которая им незнакома, по плоти, в которую они никогда не облекались? Может быть. А может быть, и нет. По их лицам он не мог этого понять. На них отражалось все сразу: умиротворенность и томление, радость и боль. Как будто им было ведомо все и в этом мире, и в другом, так же как сами они состояли из всех цветов сразу, сливавшихся в белое свечение. Они рассказывали ему, что в стране смерти есть и другие места, темнее, чем то, куда они его привели, и что никто не задерживается здесь надолго – кроме него. Потому что он умеет призывать огонь…

Белые Женщины любили огонь и боялись его. Они подносили к пламени холодные бледные руки – и смеялись, как дети, когда он жонглировал для них огненными языками. Они были детьми, одновременно юными и старыми, старыми, как мир. Они просили его изобразить огненные деревья и цветы, солнце и луну, а он заставлял огонь рисовать лица – те лица, что виделись ему, когда Белые Женщины брали его с собой к реке где выполаскивали сердца мертвых. "Загляни в воду! – шептали они. – Загляни в воду, и те, кто тебя любит, увидят тебя во сне". И он наклонялся над прозрачной голубой водой и видел юношу, женщину и молодую девушку, чьих имен он не помнил. Он видел, как они улыбаются во сне.

"Почему я не могу вспомнить их имен?" – спрашивал он.

"Потому что мы выполоскали твое сердце, – сказали они. – Потому что мы выполоскали его в голубой реке, отделяющей наш мир от другого. От этого сердце теряет память".

Да, видимо, так оно и было. Сколько он ни пытался вспомнить, вокруг была все та же ласковая, прохладная голубизна. И лишь когда он призывал огонь и все озарялось его багровым светом, к нему приходили образы – те самые, что он видел в речной воде. Но тоска по ним засыпала, не успев до конца пробудиться.

"Как меня звали?" – спрашивал он иногда, а они смеялись. "Огненный Танцор, – шептали они ему. – Так тебя звали и будут звать всегда, потому что ты навечно останешься у нас и не уйдешь, как все остальные, в новую жизнь…"

Иногда они приносили к нему маленькую девочку. Она гладила его по лицу и улыбалась, совсем как та женщина, которую он видел в воде и в огне. "Кто это?" – спрашивал он. "Она была здесь, но уже ушла, – отвечали они. – Она была твоей дочерью".

Дочь… Это было больное слово, но его сердце лишь помнило о боли, но не ощущало ее. Оно чувствовало только любовь, одну лишь любовь. Все остальное исчезло.

Где они? Они ни разу еще не оставляли его одного с тех пор, как он попал сюда… как бы ни называлось это место.

Он так привык к их бледным лицам, к их красоте и тихим голосам.

Но вдруг до него донесся другой голос, совсем не похожий. Он знал его когда-то, знал и имя, которое этот голос произносил.

Сажерук.

Он ненавидел этот голос… Или любил? Он не знал. Знал он лишь одно: этот призыв привел обратно все, что он забыл. Словно резкая боль, заставившая его сердце снова забиться. Кажется, этот голос однажды уже причинил ему боль, такую сильную, что она едва не разбила ему сердце. Да, он вспомнил! Он зажал уши ладонями, но в мире мертвых слышат не одними ушами, и зов проник в самое его существо, словно свежая кровь, вдруг заструившаяся по давно застывшим жилам.

– Просыпайся, Сажерук! – сказал голос. – Возвращайся к живым. Твоя история еще не рассказана до конца!

История… Он почувствовал, как голубизна выталкивает его, как он снова облекается в плоть и как сердце вновь колотится о грудную клетку, слишком узкую для его отчаянного биения.

"Волшебный Язык, – подумал он. – Это голос Волшебного Языка". К нему вдруг вернулись все имена: Роксана, Брианна, Фарид – и он снова ощутил боль, время и тоску по любимым.

Утраченный вернулся

Дело в том, что я никогда всерьез не верил, что мертвые уходят в никуда.

Сол Беллоу. Хендерсон, король дождя^{^[16]}

Было еще темно, когда Гвин разбудил Роксану. Она по-прежнему не любила куницу, но прогнать Гвина у нее не хватало духу. Слишком часто она видела его на плече у Сажерука. Иногда ей казалось, что пушистый мех еще хранит тепло его рук. С тех пор как не стало хозяина, зверек позволял Роксане себя гладить. Прежде такого не бывало. Раньше он норовил душить у нее кур. А теперь он к ним не прикасался, словно это было частью их молчаливого уговора, благодарностью за то, что она позволяла ему – и никому больше – следовать за ней, когда она шла к его хозяину. Гвин был единственным, кто знал ее тайну, кто был с ней, когда она сидела рядом с мертвецом, – час, порой два, полностью уходя в созерцание неподвижного лица.

Куница прыгнула ей на грудь. "Он вернулся", – говорила поднявшаяся дыбом шерсть Гвина, но Роксана не поняла. Она взглянула на окно, увидела, что на дворе еще ночь, и согнала зверька. Но он не унимался, шипел на нее и скребся в дверь. Роксана, конечно, подумала о патрулях, которые Зяблик любил посылать по ночам в одинокие усадьбы. В страхе она схватила нож, лежавший у нее под подушкой, и быстро натянула платье. Гвин все нетерпеливее скреб дверь когтями. Хорошо еще, что не разбудил Йехана. Мальчик спал глубоко и крепко. Гусыня тоже не подняла тревоги… странно.

Босиком, с ножом в руке, она подбежала к двери и прислушалась. Но снаружи не доносилось ни звука. Роксана осторожно отворила дверь и ступила в темноту. Ей казалось, что ночь дышит глубоко и ровно, как во сне. Звезды свисали сияющими гроздьями с небесных лоз, и усталому сердцу было больно от их красоты.

– Роксана…

Гвин промчался мимо нее.

Этого не может быть. Мертвые не возвращаются, даже если обещали. Но силуэт, выступивший из мрака, был до дрожи знакомым.

Гвин зашипел, увидев на плече хозяина другую куницу.

– Роксана…

Он произносил ее имя, словно пробовал его на языке, как лакомство, которого давно не случалось отведать.

Это был сон, один из тех снов, что снились ей почти каждую ночь, когда она видела его лицо так отчетливо, что рука сама собой тянулась к нему, а наутро пальцы еще помнили ощущение его кожи. И даже когда он обнял ее, так осторожно, словно боялся, что разучился это делать, она не пошевелилась. Ладони не верили, что в самом деле коснутся его, руки не верили, что снова обовьются вокруг него. Но глаза его видели. Уши слышали его дыхание. Кожей она чувствовала его кожу, теплую, словно в нем жил огонь после долгих дней, когда он был холоден, как лед.

Он сдержал свое обещание. И даже если он вернулся лишь во сне – это лучше, чем ничего, намного лучше.

– Роксана! Посмотри на меня. Ну посмотри же на меня!

Он взял ее лицо в ладони, погладил по щекам, вытер слезы, которые она уже привыкла чувствовать на коже при пробуждении. И только тогда она притянула его к себе, позволила себе убедиться, что обнимает не призрака. Этого не может быть. Она плакала, прижимаясь лицом к его лицу. Ей хотелось ударить его за то, что он покинул ее ради мальчишки, за все горе, которое она выстрадала из-за него, но сердце подвело ее, как и при первом его возвращении. Оно ее всегда подводило.

– Что с тобой? – Он снова ее поцеловал.

Шрамы. Они исчезли, словно Белые Женщины стерли их, прежде чем отпустить его обратно в мир живых.

Она взяла ладони Сажерука и приложила к его щекам.

– Смотри-ка! – Он удивленно провел руками по собственному лицу, как будто оно было чужое. – И правда исчезли. То-то бы Баста разозлился!

Почему они его отпустили? Кто выкупил его, как он сделал это для Фарида?

Какое ей дело? Он вернулся. Все остальное не важно, важно лишь то, что он вернулся оттуда, откуда не возвращаются. Оттуда, где остались все остальные. Ее дочь, отец ее сына, Козимо… Столько умерших. А он вернулся. Пусть даже она видела по его глазам: на этот раз он был так далеко, что часть его еще оставалась там.

– Сколько ты пробудешь на этот раз? – прошептала она.

Он ответил не сразу. Гвин терся о его шею и заглядывал в глаза, словно и он хотел получить ответ.

– Столько, сколько Смерть позволит, – сказал он наконец и положил ее руку себе на сердце.

– Что это значит? – спросила она.

Но он закрыл ей рот поцелуем.

Новая песня

Из тьмы лесов – надежды свет.

Черноволос и строен.

Князьям наделает он бед.

А бедный с ним спокоен.

Фенолио. Песни о Перепеле

Перепел вернулся. Эту весть Черному Принцу принес Дориа. Незадолго до рассвета юноша вбежал к нему в палатку, до того запыхавшись, что поначалу не мог выговорить ни слова.

– Его видела кикимора. Возле Дуплистых Деревьев, там, где целительницы хоронят своих мертвых. Она говорит, что он привел с собой и Огненного Танцора! Можно, я первым расскажу Мегги?

Невероятные вести. Слишком чудесные, чтобы быть правдой. И все же Черный Принц отправился к Дуплистым Деревьям, предварительно взяв с Дориа честное слово, что он никому ничего не скажет: ни Мегги, ни ее матери, ни Хвату, ни еще кому-нибудь из разбойников, даже родному брату, который крепко спал возле костра.

– Но Свистун, говорят, тоже об этом слышал! – сказал юноша.

– Тем хуже, – ответил Принц. – Тогда пожелай мне, чтобы я нашел его раньше, чем Свистун.

Принц скакал быстро, так что медведь, бежавший рядом, вскоре недовольно запыхтел. К чему эта спешка? Ради глупой, безумной надежды? Ну почему его сердце до сих пор не перестало надеяться на просвет в окружающей тьме? Откуда оно снова и снова черпало надежду после стольких разочарований? "У тебя сердце ребенка, Принц". Сажерук всегда ему это говорил. "Он привел с собой и Огненного Танцора". Этого не может быть. Такое бывает в песнях и в сказках, которые матери рассказывают на ночь детям, чтобы тем не страшно было засыпать в темноте…

Надежда делает человека неосторожным, это ему тоже пора было бы знать. Черный Принц заметил солдат лишь тогда, когда они уже показались из-за деревьев. Их было много. Он насчитал десять. С ними была кикимора. Веревка, на которой ее тащили, до крови натерла худую шею. Видимо, они поймали ее, чтобы она показала им дорогу к Дуплистым Деревьям. Почти никто не знал, где целительницы хоронят своих умерших. Говорили, что они нарочно выбрали место, со всех сторон окруженное густым подлеском. Но Черный Принц знал дорогу с тех пор, как помог Роксане отнести туда Сажерука.

Место было священным, но до смерти напуганная кикимора вела латников правильно. Вдали уже виднелись сухие верхушки Дуплистых Деревьев. Их черные ветви выделялись на фоне осеннего золота дубов, как будто утро обгрызло их догола. Принц молился про себя, чтобы Перепела там не было. Лучше у Белых Женщин, чем во власти Свистуна.

Трое латников подошли к нему сзади, на ходу обнажая мечи. Кикимора упала, когда те, что ее тащили, тоже выхватили мечи и повернулись к новой добыче. Медведь поднялся на задние лапы и оскалил зубы. Лошади испугались, двое солдат отшатнулись, но их все равно было слишком много для одного меча и двух медвежьих лап.

– Смотри-ка, похоже, не один Свистун настолько глуп, что верит россказням кикимор! – У предводителя была бледная – почти как у Белых Женщин – кожа, вся усыпанная веснушками. – Черный Принц! Я тут проклинаю судьбу, потому что вынужден гоняться по чертову лесу за призраком, и кто же попадается мне на пути? Его черный брат! Награда за его голову, правда, поменьше, чем за Перепела, и все же ее хватит, чтобы всех нас сделать богачами!

– Ошибаешься. Кто его тронет, станет не богачом, а покойником!

"От его голоса мертвые пробуждаются и волк ложится рядом с агнцем…" Из-за дуба вышел Перепел, словно нарочно дожидался там солдат. "Не называй меня так, это имя для песен!" Он много раз говорил это Принцу. Но как же его тогда называть?

Перепел! Как хрипло они шептали это имя, помертвев от страха. Кто он на самом деле? Сколько раз Принц задавал себе этот вопрос! Правда ли, что он пришел из страны, куда на долгие годы исчезал Сажерук? И что это за страна? Страна, где песни становятся правдой?

Перепел!

Медведь приветствовал его радостным рыком, от которого лошади повскакали на дыбы. А Перепел вытащил из ножен меч – не спеша, как он всегда это делал, – тот самый меч, что принадлежал когда-то Огненному Лису и убил столько людей Черного Принца. Лицо под черными волосами казалось бледнее, чем обычно, но ни малейшего страха Принц на нем не увидел. Наверное, когда побываешь в гостях у смерти, забываешь, что такое страх.

– Да, как видите, я действительно вернулся из царства Смерти. Хотя еще чувствую ее когти. – Он говорил с таким отсутствующим видом, словно часть его еще оставалась там, у Белых Женщин. – Могу показать вам дорогу, если хотите. Мне не трудно. Но если вы хотите еще пожить, – Перепел провел мечом по воздуху, словно писал на нем их имена, – оставьте его в покое. И медведя тоже.

Они молча смотрели на него, а их руки, лежавшие рукоятях мечей, явственно дрожали, словно они прикоснулись к собственной смерти. Ничто не нагоняет такого страха, как бесстрашие. Черный Принц встал рядом с Перепелом и почувствовал, что слова окружают их, как щит, слова, которые пелись тихонько по всей стране: белая и черная рука справедливости.

"Теперь о нас сложат новую песню", – подумал Принц, вынимая меч из ножен, и почувствовал себя вдруг невероятно молодым, способным сразиться с тысячью врагов… Но солдаты Свистуна внезапно повернули коней и обратились в бегство – испугавшись двоих… Испугавшись слов.

Когда латники ускакали, Перепел подошел к кикиморе, которая стояла в траве на коленях, закрыв руками темное, как древесная кора, лицо, и снял веревку с ее шеи.

– Несколько месяцев назад одна кикимора вылечила меня от опасной раны, – сказал он. – Кажется, это была не ты, или я ошибаюсь?

Кикимора не оттолкнула руку, помогшую ей подняться, но взгляд у нее был неприветливый.

– Что ты хочешь этим сказать? Что, на взгляд человека, мы все на одно лицо? – резко спросила она. – Так и вы для нас так же. Откуда же мне знать, видела я тебя раньше или нет?

И заковыляла прочь, даже не обернувшись на своего спасителя, который стоял и смотрел ей вслед, словно забыл, где находится.

– Сколько времени я отсутствовал? – спросил он Черного Принца, когда тот подошел к нему.

– Четвертый день пошел.

– Так долго? – Да, он был далеко, очень далеко. – Конечно, когда встречаешься со смертью, время течет по-другому. Так ведь говорят?

– Об этом ты знаешь больше, чем я, – ответил Принц.

Перепел промолчал.

– Ты слыхал, кого я привел? – спросил он спустя несколько мгновений.

– Мне трудно поверить в такую весть, – хрипло произнес Принц.

Перепел улыбнулся и погладил его по коротким волосам.

– Можешь отпустить их снова, – сказал он. – Тот, из-за кого ты остриг волосы, вернулся к живым. Только шрамы он оставил в царстве мертвых.

Этого не может быть.

– Где он? – В сердце Принца еще не зажила рана той ночи, когда он бодрствовал рядом с Роксаной у тела Сажерука.

– У Роксаны, наверное. Я не спросил, куда он идет. Нам обоим было не до разговоров. Белые Женщины оставляют за собой молчание, Принц. Слова от встречи с ними исчезают.

– Молчание? – Черный Принц рассмеялся и обнял его. – Что за ерунду ты говоришь! На этот раз они оставили радость, чистую радость! И надежду! Я словно помолодел на много лет! Мне кажется, я могу вырывать с корнем деревья – с тем дубом, наверное, не справлюсь, но те, что чуть потоньше, – запросто. Сегодня же вечером в Омбре будут распевать новую песню – о том, что Перепел не боится смерти и запросто ходит к ней в гости. Свистун со злости швырнет об землю свой серебряный нос…

Перепел улыбнулся, но взгляд у него был нерадостный. Слишком напряженный взгляд для человека, вернувшегося живым из царства смерти. И Черный Принц догадался, что за добрыми вестями есть и дурная, за светом – тень. Но они не стали говорить об этом. Не сейчас.

– А что мои жена и дочь? – спросил Перепел. – Они уже… ушли?

– Ушли? – Черный Принц удивленно посмотрел ца него. – Нет. А куда им уходить?

На лице его собеседника выразились одновременно облегчение и тревога.

– Когда-нибудь я тебе объясню, – сказал он. – В другой раз. Это длинная история.

Гость в подполе Орфея

Столько жизней!

Столько воспоминаний!

Я был камнем в Тибете.

Куском коры

В самом сердце Африки.

И все темнел и темнел…

Дерек Махон. Жизнь

Когда Осс, крепко ущипнув Фарида сзади за шею, передал приказ хозяина немедленно подняться к нему в кабинет, тот прихватил с собой сразу две бутылки вина. Сырная Голова пил, не просыхая, с того момента, как они вернулись с кладбища комедиантов; причем Орфей от вина становился не болтлив, как Фенолио, а злобен и непредсказуем.

Орфей, как это часто бывало, стоял у окна, слегка пошатываясь и уставившись на лист пергамента, который он в последние дни без конца перечитывал, проклинал, комкал и вновь разглаживал.

– Здесь все прописано черным по белому, каждая буква – загляденье, и звучат слова отлично, лучше некуда! – проговорил он заплетающимся языком, барабаня пальцем по листку. – Так почему же, тысяча чертей, переплетчик вернулся?

О чем он говорит? Фарид поставил бутылки на стол и выжидательно повернулся к Орфею.

– Осс сказал, что ты меня звал…

Сланец у кувшина с перьями делал ему отчаянные знаки, но Фарид их не понимал.

– Ах да! Ангел смерти Сажерука. – Орфей положил листок на стол и обернулся к нему со злобной улыбкой.

"И зачем я к нему вернулся?" – подумал Фарид. Но тут ему вспомнился ненавидящий взгляд Мегги на кладбище – и ответ пришел сам собой: потому что тебе больше некуда было пойти, Фарид.

– Да, я велел тебя позвать. – Орфей посмотрел на дверь.

Осс вошел в кабинет вслед за Фаридом, бесшумно чего трудно было ожидать при его размерах. И не успел Фарид понять, почему Сланец опять изо всех сил подает ему знаки, мощные руки уже крепко держали его.

– Ты, значит, еще не слышал новость! – сказал Орфей. – Ну конечно. А то бы ты сразу побежал к нему.

К кому? Фарид попытался высвободиться, но Осс так рванул его за волосы, что у юноши от боли слезы выступили на глазах.

– Он и правда ничего не знает. Как трогательно! – Орфей подошел так близко, что Фариду стало дурно от ударившего в нос перегара.

– Сажерук, – сказал он своим бархатным голосом. – Сажерук вернулся!

Фарид забыл о стальных пальцах Осса и злой улыбке Орфея. Его охватило счастье, подобное острой боли, – счастье, разрывавшее сердце.

– Да, он вернулся, – продолжал Орфей, – благодаря моим словам. Но уличный сброд, – он презрительно махнул на окно, – говорит, что его вывел из царства мертвых Перепел! Будь они прокляты! Пусть Свистун всех их сделает добычей червей!

Фарид не слушал. У него шумело в ушах. Сажерук вернулся! Вернулся!

– Отпусти меня, Дуботряс! – Фарид ударил Осса локтями в живот и попытался разжать его хватку. – Сажерук напустит огонь на вас обоих! – закричал он. – Как только услышит, что вы не отпустили меня сразу к нему!

– Вот как? – Орфей снова дохнул ему в лицо перегаром. – Я думаю, он скорее поблагодарит меня за это. Вряд ли ему хочется, чтобы ты снова накликал на него смерть, приблудыш несчастный. Я ведь его уже однажды предостерегал от тебя. Тогда он не захотел меня слушать, но теперь-то, надо думать, поумнел. Если бы у меня была здесь книга, из которой ты родом, я бы давно отправил тебя назад в твою историю, но, к сожалению, в этом мире ее временно нет в продаже.

Орфей рассмеялся. Он часто смеялся собственным шуткам.

– Запри его в подпол! – приказал он Дуботрясу. – А когда стемнеет, отведи на Мрачный холм и сверни ему там шею. Скелетом больше, скелетом меньше – никто не заметит.

Сланец закрыл лицо руками, увидев, как Осс схватил Фарида и перебросил через плечо, как набитый куль. Фарид кричал и пинался, но Дуботряс ударил его кулаком в лицо так, что юноша почти потерял сознание.

– "Перепел! Перепел!" Без меня этот Перепел и не додумался бы пойти к Белым Женщинам! Я послал его туда! – смутно доносился до него голос Орфея, пока Осс нес его по лестнице. – Почему, хвост дьявола ему в глотку, Смерть не оставила его у себя? Разве я не натравил ее на этого благородного дурака благозвучнейшими, отборнейшими словами?

На последних ступенях лестницы Фарид снова попытался вырваться, но Осс опять ударил его, так сильно, что у Фарида хлынула кровь из носу, и перебросил на другое плечо. Когда Дуботряс нес его мимо кухни, оттуда высунулась испуганная служанка – маленькая брюнетка, которая вечно нашептывала ему любовные признания, – но вступиться за него не вступилась. Да и что она могла бы сделать?

– Сгинь отсюда! – прикрикнул на нее Осс на ходу.

В подполе он привязал Фарида к подпиравшему потолок столбу, засунул ему в рот грязную тряпку, ещё раз пнул на прощанье и пошел к двери.

– Увидимся, когда стемнеет! – пообещал он, закр вая за собой дверь.

На лестнице раздались его тяжелые шаги. А Фарид остался в темном подполе, прижатый спиной к холодному камню, со вкусом крови и слез на языке.

Как больно было знать, что Сажерук вернулся и что они так и не увидятся! "Ничего не поделаешь, Фарид! – сказал он себе. Кто знает, может быть, Сырная Голова и прав – вдруг ты снова накличешь на него смерть?"

Слезы жгли ему лицо, избитое кулаками Осса. Ах, если бы он мог позвать огонь, чтобы тот пожрал Орфея и его дом, и Дуботряса заодно, пусть даже он сам сгорит вместе с ними! Но руки у него были связаны, рот заткнут, и он стоял у столба и беспомощно всхлипывал, как в ночь смерти Сажерука. Оставалось лишь ждать, когда настанет вечер и Осс придет за ним и свернет ему шею под виселицами на том холме, где он выкапывал для Орфея клады.

Куница, к счастью, сбежала. Осс бы и ее убил. Но Пролаза, наверное, давно уже у Сажерука. Зверек почуял, что хозяин вернулся. Почему ты ничего не почуял, Фарид? Какая разница! Хорошо хоть Пролаза уцелеет. Но что будет со Сланцем? Он останется теперь без всякой защиты. Орфей уже не раз запирал стеклянного человечка в ящик стола без еды и света только за то, что тот неровно разрезал пергамент или брызнул ему на рукав чернилами.

Сажерук! Как хорошо было шептать про себя его имя и знать, что он жив. Сколько раз Фарид представлял себе встречу с ним! От желания его увидеть юношу трясло, как в лихорадке. Интересно, кто первым вскочил ему на плечо и лизнул покрытое шрамами лицо – Гвин или Пролаза?

Время шло, и Фариду удалось наконец выплюнуть кляп. Он попытался перегрызть веревку, которой связал его Осс, но даже у самой маленькой мышки это получилось бы лучше. Дуботряс закопает его на Мрачном холме. Будут они его искать? Сажерук, Волшебный Язык, Мегги… Ах, Мегги! Никогда ему больше ее не целовать. Правда, в последнее время он и так делал это не часто. И все же… Сырноголовый, подлая тварь! Фарид клял его всеми проклятиями, какие мог вспомнить, – из старого своего мира, из этого и из того, в котором он впервые встретил Сажерука. Он произносил их вслух, потому что иначе проклятие не подействует, – и испуганно смолк, услышав, как открывается дверь наверху.

Уже вечер? Так скоро? Все может быть. Разве он может следить за временем в этой темной заплесневелой дыре? Интересно, Осс действительно переломит ему шейный позвонок, как кролику, или просто задушит своими мощными руками? Не надо об этом думать, Фарид, скоро узнаешь! Он посильнее уперся спиной в столб. Может, удастся еще пнуть Дуботряса. Хорошенько прицелиться и попасть пяткой прямо в нос, когда он наклонится его развязать. Нос переломится, как сухая ветка.

Фарид из последних сил напряг мускулы, пытаясь разорвать веревку, но Осс, к сожалению, связывал мастерски. Мегги! Не могла бы ты прочесть обо мне несколько спасительных слов, как ты делала для своего отца? Ах, как ослабели у него от страха руки и ноги! Фарид прислушался к шагам на лестнице. Для Дуботряса они были удивительно легкими. И вдруг к нему метнулись две куницы.

– Клянусь феями, наш Луноликий и впрямь разбогател! – раздался тихий голос из темноты. – Ничего себе дом!

В воздухе заплясали огоньки – один, другой, третий… Пяти оказалось достаточно, чтобы выхватить из мрака лицо Сажерука – и смущенно улыбавшегося Сланца у него на плече.

Сажерук.

Фарид почувствовал, как сердце становится легким до того легким, что, того гляди, вылетит из груди вместе с дыханием. Но что у Сажерука с лицом? Оно стало другим. Как будто с него смыли все эти годы, дурные одинокие годы и…

– Шрамы! У тебя исчезли шрамы!

Фарид говорил чуть слышно. Счастье приглушало его голос, как вата. Пролаза прыгнул на него и лизал ему связанные руки.

– Да, и, представь себе, Роксана, кажется, по ним скучает.

Сажерук ступил с лестницы в подпол и опустился на колени рядом с Фаридом. Сверху до них донеслись возбужденные голоса. Сажерук достал из-за пояса нож и разрезал путы Фарида.

– Слышишь? Боюсь, Орфей скоро узнает, что у него гости.

Фарид растирал занемевшие руки. Он не мог отвести глаз от Сажерука. Что, если это всего лишь призрак или, хуже того, сон? Но ведь он чувствует тепло его тела и слышит биение сердца! В Сажеруке не было ни следа той пугающей тишины, что окружала его в шахте. И от него пахло огнем.

Перепел привел его обратно. Да, конечно, Перепел, и никто другой. Что бы там ни рассказывал Орфей.

Он напишет его имя огненными буквами на городских стенах Омбры! Волшебный Язык, Перепел – любое! Фарид протянул руку и робко потрогал такое родное и в то же время незнакомое лицо.

Сажерук тихо рассмеялся и поднял его на ноги.

– Что с тобой? Хочешь убедиться, что я не призрак? Ты ведь их по-прежнему боишься, правда? А вдруг я все-таки дух?

В ответ Фарид так бурно обнял его, что Сланец с пронзительным воплем скатился с плеча Сажерука. Хорошо что тот успел подхватить его раньше, чем Гвин.

– Тише, тише! – прошептал Сажерук, сажая Сланца на плечо Фариду. – Ты по-прежнему буйный, как жеребенок! Скажи спасибо своему стеклянному другу, что я здесь. Он рассказал Брианне, что Орфей собирается с тобой сделать, и она поскакала к Роксане.

– Брианна?

Стеклянный человечек покраснел, когда Фарид посадил его себе на ладонь.

– Спасибо, Сланец!

Он вздрогнул. На лестнице в подпол раздался голос Орфея.

– Незнакомец? Что ты такое говоришь? Как же ты его пропустил?

– Служанка виновата! – оправдывался Осс. – Эта рыжая впустила его с заднего хода!

Сажерук прислушивался к голосам на лестнице, и губы его кривила насмешливая улыбка, по которой так долго скучал Фарид. На его плечах и волосах плясали искры. Казалось, они светятся у него и под кожей, а Фарида словно обожгло, когда он прикоснулся к Сажеруку.

– Огонь! – прошептал он. – Ты носишь его в себе?

– Может быть! – прошептал в ответ Сажерук. – Я, наверное, уже немного потерял сноровку, зато выучился кое-чему новому.

– Новому?

Фарид уставился на него во все глаза, но сверху снова донесся голос Орфея:

– От него пахнет огнем? Да пропусти же мена, носорог двуногий! А лицо у него в шрамах?

– Нет! Какие еще шрамы? – Осс, похоже, обиделся.

На лестнице снова раздались шаги, на этот раз тяжелые и неуверенные. Орфей терпеть не мог ходить по ступенькам, ни вверх, ни вниз. Фарид услышал, как он чертыхается.

– Мегги вычитала сюда Орфея! – прошептал он, прижимаясь к Сажеруку. – Я попросил ее об этом, потому что надеялся, что он сможет тебя вернуть.

– Орфей? – Сажерук снова рассмеялся. – Нет. Я слышал только голос Волшебного Языка.

– Голос, может, был и его, но слова – мои! – Орфей, весь красный от вина, преодолел последние ступеньки и стоял теперь прямо перед ними. – Сажерук! Это и правда ты!

В его голосе звучало настоящее счастье.

За спиной Орфея появился Осс. На его грубом лице мешались страх и ярость.

– Вы только посмотрите на него, хозяин! – с трудом выговорил он. – Это не человек! Это демон или ночной призрак! Когда я пытался его удержать, он мне чуть пальцы не сжег, как будто дьявол вложил мне в руки горящие уголья!

– Да-да, – рассеянно сказал Орфей. – Он пришел издалека, из самой дальней дали. Такое путешествие кого хочешь может изменить.

Он не сводил глаз с Сажерука, словно опасаясь, что тот сейчас растворится в воздухе или превратится в безжизненные слова на исписанном листе.

– Как же я рад, что ты вернулся, – бормотал Орфей, захлебываясь от восторга. – И шрамы у тебя исчезли! Как странно! Об этом я ничего не писал. Как бы то ни было… Ты вернулся! Без тебя этот мир и вполовину не так хорош, но теперь-то все снова будет чудесно, как тогда, когда я впервые прочел о тебе. Это и прежде была лучшая из всех историй, но теперь ее героем будешь ты, только ты – благодаря моему искусству, вернувшему тебя в твой мир, а теперь вызволившему и из царства Смерти.

– Твое искусство? По-моему, это сделало мужество Волшебного Языка. – По ладони Сажерука затанцевал язычок пламени.