Любовь, переодетая ненавистью
Откуда взялась эта любовь? Не знаю; она подкралась ко мне, как тать в ночи (…) я уповаю только на одно: что в тени моих чудовищных преступлений эта любовь покажется крохотной, как горчичное зернышко, и жалею, что не натворила еще больше злых дел: ведь тогда разглядеть ее было бы еще труднее… Но горчичное зернышко пустило корни, и выросший из него маленький зеленый побег расколол мое сердце надвое.
Филипп Пулман. Янтарный телескоп[38]
Змееглав потребовал крови фей, целую ванну, чтобы смягчить кожный зуд. Орфей как раз сочинял гнезда фей на голых ветвях яблонь под окном, когда за его спиной раздались легкие шаги. Он так резко отложил перо, что серые ножки Халцедона утонули в чернильной луже. Перепел!
Орфею казалось, что он уже чувствует острие меча между лопатками: не сам ли он разжег в Перепеле жажду крови и допьяна напоил гневом и бессильной яростью? Как же его враг прошел мимо часовых? Ведь перед дверью стояли трое, и Пальчик тоже держался неподалеку. Но, когда Орфей обернулся, перед ним стоял не Мортимер, а Сажерук.
Этот-то как сюда попал? Почему он не у клетки, где сидит его рыдающая дочь и где его сожрет ночной кошмар?
Сажерук.
Всего год назад Орфей опьянел бы от счастья при одной мысли, что увидит его у себя. Он жил тогда в унылой комнате, среди книг, описывавших томление его сердца, но неспособных его утолить. Он страстно томился по миру, который склонялся бы перед ним, мечтал вырваться из монотонной серой жизни, стать наконец тем Орфеем, который дремал в нем и которого не видели насмешники… Томление, наверное, неподходящее слово. В нем звучат кротость и покорность судьбе. Нет, Орфеем двигала страсть, страстное желание добиться всего, чего у него не было.
Да, в те времена один вид Сажерука осчастливил бы его. Но сейчас его сердце забилось сильнее по другой причине. Его ненависть к Огненному Танцору была замешана на любви, но это не делало его добрее. Орфей вдруг увидел в книге возможность мести, такой блистательной, совершенной мести, что он невольно улыбнулся.
– Смотри-ка, друг моих юных дней. Неверный друг! – Орфей сунул книгу Виоланты под пергамент, на котором писал.
Хадцедон испуганно спрятался за чернильницу. Страх. Не самое плохое чувство. Очень бодрит иногда.
– Ты, наверное, явился украсть у меня еще пару книг? Перепелу ты этим не поможешь. Слова уже прочтены, и он сделает то, что там сказано. Такова цена за роль в чужой истории. А ты-то что же? Когда ты в последний раз видел свою дочь?
Смотри-ка, он и правда еще не знает! Ах, любовь! Против нее беззащитно даже бесстрашное сердце, с каким вернулся Сажерук из царства мертвых.
– На твоем месте я пошел бы прежде всего к ней. Она рыдает так, что сердце разрывается, и рвет свои прекрасные волосы.
"Как он на меня смотрит! – думал Орфей. – Ага, попался. Оба вы у меня на крючке – и ты, и Перепел".
– Твою дочь сторожит мой черный пес, – продолжал он, наслаждаясь каждым словом, как пряным вином. – Может быть, она из-за этого так напугана. Но я приказал ему пока воздержаться от ее сладкой плоти.
Есть! Значит, Сажерук все же доступен страху. Как побледнело помолодевшее без шрамов лицо! Он смотрел на тень Орфея, но ночной кошмар не шевелился в ней. Нет-нет, он стоит на страже перед клеткой, где Брианна рыдает и зовет отца.
– Я убью тебя, если он до нее дотронется. Я не умею убивать, но для такого случая выучусь!
Лицо Сажерука без шрамов стало гораздо более уязвимым. Его одежду и волосы покрывали искры.
Орфей не мог отрицать – это по-прежнему его любимый персонаж. Что бы Сажерук ему ни сделал, сколько бы раз его ни предал, это ничего не меняло. Сердце Орфея любило Огненного Танцора с собачьей преданностью. Тем более нужно навсегда убрать его из этой истории, хотя и страшно жалко. Просто не верится, что Сажерук действительно пришел к нему, чтобы уберечь Перепела. Самопожертвование не в его характере! Нет, пора Сажеруку вернуться к более подходящей для него роли.
– Ты можешь выкупить свою дочь! – Слова так и таяли на языке.
О сладкая месть! Куница на плече Сажерука оскалила зубы. Мерзкая тварь.
Сажерук погладил темную шерсть.
– Как?
Орфей поднялся.
– Для начала… погаси, пожалуйста, иллюминацию, которой ты так искусно украсил замок, – причем немедленно!
Искры на стенах вспыхнули ярче, словно желая дотянуться до Орфея, – и погасли. Только волосы и одежда Сажерука по-прежнему светились. Какое все страшное оружие – любовь! Есть ли нож острее? Самое время вонзить его поглубже в сердце изменника.
– Твоя дочь рыдает в той самой клетке, где сидел Перепел. Она, конечно, смотрится там куда красивее со своими огненными волосами. Как тропическая птица…
Искры окутали Сажерука багровым туманом.
– Доставь нам ту птицу, что должна сидеть в этой клетке. Доставь нам Перепела – и твоя красавица-дочь свободна. Если ты этого не сделаешь, я скормлю ее душу и тело своему черному псу. Не смотри на меня так! Насколько я знаю, тебе не впервой играть роль предателя. Я бы написал тебе что-нибудь получше, но ты не пожелал меня слушать! Сажерук молча смотрел на него.
– Ты украл у меня книгу! – Голос Орфея пресекся. Эти слова по-прежнему были горьки, как желчь. – Ты встал на сторону переплетчика, хотя он вырвал тебя из твоего мира, вместо того чтобы присоединиться ко мне – человеку, который вернул тебя домой. Ты поступил со мной жестоко. – На глазах Орфея выступили слезы. – И чего ты ждал? Что я безропотно приму твой обман? Нет. Вообще-то я просто хотел отправить тебя назад к мертвым, без души, пустым, как шкурка выеденной личинки, но такая месть нравится мне больше. Я сделаю из тебя предателя. Это разобьет благородное сердце переплетчика!
На стенах снова вспыхнул огонь, теперь он бежал и по полу, опалив Орфею сапоги. Халцедон застонал от страха и закрыл голову стеклянными руками. Пламя разжег гнев Сажерука, горевший у него на лице и сыпавшийся искрами с потолка.
– Убери от меня огонь! – закричал Орфей. – Я единственный, кому подчиняется ночной кошмар, и твоя дочь будет первой, кого он сожрет, когда проголодается. А это будет скоро. Я хочу, чтобы огненный след показал путь к убежищу Перепела и чтобы Змееглаву этот след показал я. Понятно?
Пламя на стенах снова погасло. Вместе с ним погасли и свечи на столе. В комнате Орфея стало темно. Только Сажерук по-прежнему был окутан облаком искр, как будто огонь жил у него внутри.
Почему под его взглядом Орфею становилось так невыносимо стыдно? Почему в его сердце все еще жила любовь? Орфей закрыл глаза, а когда открыл их снова, Сажерука уже не было.
Орфей распахнул дверь – часовые, охранявшие его комнату, с искаженными страхом лицами возвращались на пост.
– Здесь был Перепел! – в ужасе говорили они. – Он был весь огненный и вдруг превратился в облако дыма. Пальчик пошел доложить Змееглаву.
Идиоты. Он всех их скормит ночному кошмару.
Спокойно, Орфей! Скоро ты доставишь Змееглаву настоящего Перепела. А Огненного Танцора тоже сожрет ночной кошмар.
– Передайте Серебряному князю, чтобы он послал слуг во двор под мое окно! – сердито скомандовал он. – Они найдут там гнезда фей, чтобы он мог наполнить ванну кровью.
Орфей вернулся к себе и вычитал гнезда. Но сквозь буквы на него смотрело лицо Сажерука, как будто он находится по ту сторону строк. И как будто все слова рассказывали только о нем.
Другое имя
Я пишу твое имя. Два слога. Две гласных. Ты растешь от своего имени, оно больше, чем ты. Ты лежишь в углу, спишь. Твое имя тебя будит. Я пишу его. Тебя не могли звать иначе. Твое имя – это ты весь, таков ты на вкус и на запах. Если позвать тебя другим именем, ты исчезнешь. Я пишу его. Твое имя.
Сьюзан Зонтаг. Сцена письма
Озерный замок был выстроен, чтобы оградить от мира трех несчастных детей. Но чем дольше Мо бродил по его коридорам, тем больше ему казалось, что расписные стены только и ждали возможности утопить его во мраке. Огненный волк Сажерука бежал впереди, как будто зная дорогу, и Мо следовал за ним. Он убил еще четверых солдат. Замок принадлежал теперь Перепелу и Огненному Танцору, он читал это в их глазах, а ярость, которую разжег в нем Орфей, заставляла его наносить удары так часто, что его черная одежда пропиталась чужой кровью. Черное. Сердце у него тоже стало черным от слов Орфея.
"Ты бы лучше спросил у них дорогу, чем убивать!" – горько думал он, пригибаясь под очередной аркой. Из-под ног вспорхнула стая голубей. А ласточек нет. Ни одной. Где же Реза? А где ей быть? В покоях Змееглава, ищет книгу, которую он когда-то переплел, чтобы ее спасти. Ласточка летает быстро, а у него ноги будто свинцом налились от слов Орфея.
Сюда. Вот она, башня, куда заполз Змей. Так описывал ему Сажерук. Еще двое солдат… Они в ужасе отшатнулись, увидев его. Убей их скорее, Мо, пока они не подняли крик. Кровь. Кровь, красная, как огонь. Красный был его любимым цветом. Теперь он вызывал тошноту. Мо перешагнул через мертвых, снял с одного серебристый плащ, с другого шлем. Может быть, так ему не придется убивать следующих.
Он уже видел этот коридор. Часовых здесь не было. Волк бежал дальше, но Мо остановился перед одной из дверей и распахнул ее.
Мертвые книги. Погибшая библиотека.
Он опустил меч и вошел. Здесь тоже горели искры Сажерука. Они выжгли запах гниения и плесени.
Книги. Он прислонил к стене окровавленный меч, погладил изъеденные корешки и почувствовал, что слова уже не так тяжко давят ему на плечи. Не Перепел, не Волшебный Язык, а только Мортимер. О нем Орфей ничего не писал. Мортимер Фолхарт. Переплетчик.
Мо взял в руки книгу. Бедняжка. Ее уже не спасти. Он взял другую, потом еще одну – и вдруг услышал шорох. Рука сама рванулась к мечу. Слова Орфея снова овладели сердцем.
Книжные стопки в углу обрушились. Из-под пергаментных завалов высунулась рука. Потом вторая – без кисти. Бальбулус.
– Ах вот что, это тебя они ищут! – Он выпрямился. Левая рука у него была в чернилах. – С тех пор как я забился сюда, спасаясь от Свистуна, ни один солдат не заходил в эту дверь. Наверное, их отпугивал запах. Но сегодня здесь побывали уже двое. Как ты вырвался от них? Тебя они наверняка охраняли лучше, чем меня!
– Благодаря огню и перьям, – ответил Мо, прислоняя меч к стене. Ему не хотелось вспоминать. Ему хотелось забыть о Перепеле, хоть ненадолго, и обрести под кожаными переплетами немного радости вместо бесконечного горя.
Бальбулус проследил за его взглядом и, видимо, понял, в чем дело.
– Я нашел тут несколько книг, которые еще годятся в дело. Хочешь взглянуть?
Мо прислушался. Волк не трогался с места, но издали доносились голоса. Нет, смолкли.
Всего несколько минут.
Бальбулус протянул ему томик размером чуть больше ладони, слегка поеденный жучками, но не тронутый плесенью. Отличный переплет! Как соскучились его пальцы по перелистыванию страниц! Как жадно его глаза впивали слова, уносившие прочь, а не управлявшие им, как марионеткой! И как стосковались его руки по ножу, который режет бумагу, а не человеческую плоть!
– Что это? – прошептал Бальбулус.
Стало темно. Огонь на стенах погас, и Мо уже не видел букв.
– Волшебный Язык!
Он обернулся.
В дверях стоял Сажерук – силуэт, обведенный огнем.
– Я был у Орфея. – Его голос звучал непривычно. Спокойствие, дарованное смертью, исчезло. Вернулось прежнее отчаяние, о котором оба они уже почти забыли. Сажерук неприкаянный…
– Что случилось?
Сажерук подвесил в воздухе огненную клетку с рыдающей девушкой.
Брианна. Мо увидел на лице Сажерука хорошо знакомый страх. Плоть от твоей плоти. Твой ребенок. Какую власть имеет это слово! Как ни одно другое.
Сажерук просто поднял на него глаза – и Мо прочел там весть о ночном кошмаре, сторожившем Брианну, и о цене, за которую отец мог ее выкупить.
– И что? – Мо прислушался. – Солдаты уже за дверью?
– Я еще не проложил след.
Мо чувствовал страх Сажерука, словно это Мегги сидела в клетке, словно ее рыдания доносились из пламени.
– Так чего же ты ждешь? Прокладывай! – сказал он. – Пора моим рукам снова взяться за переплетное дело, хотя нельзя допустить, чтобы эта работа была доведена до конца. Пусть поймают переплетчика, а не Перепела. Они не заметят разницы. А я отошлю Перепела прочь, пусть спит в подземной яме со словами Орфея.
Сажерук тихонько подул в темноту, и на месте клетки огонь нарисовал знак, которым Мо помечал свои переплеты: голову единорога.
– Что ж, так и сделаем, – сказал он. – Но если ты снова станешь переплетчиком, какова же моя роль?
– Ты спасешь свою дочь, – ответил Мо, – и не дашь в обиду мою жену. Реза улетела на поиски Пустой Книги. Помоги ей и доставь книгу мне.
"Чтобы я мог дописать конец, – думал он. – Всего три слова". И вдруг Мо пришла в голову мысль, от которой он невольно улыбнулся в темноте. О Резе Орфей не написал ни единого слова. Кого еще он забыл?
Назад
Кто бы ты ни был, как бы ты ни был одинок.
Мир раскрывается твоей фантазии
И зовет тебя криком дикого гуся – Тревожным, пронзительным.
Снова и снова заявляющим о твоем месте
В семье сущего.
Мэри Оливер. Дикие гуси
Роксана снова пела. Для детей, которые не могли заснуть от страха перед Зябликом. Все, что Мегги прежде слышала о пении Роксаны, оказалось чистой правдой. Ее заслушивались даже деревья, птицы на самых дальних ветвях, звери, жившие среди корней, и звезды на темном небе. Голос Роксаны нес утешение, хотя песни ее часто бывали печальны и Мегги слышала в каждом слове тоску по Сажеруку.
Утешительно слушать о тоске, когда сердце полно ею до краев. Тоска по сну без страха, по дням без забот, по твердой земле под ногами, по сытому желудку, улицам Омбры, матерям… и отцам.
Мегги посмотрела на верхнее гнездо, где раньше работал Фенолио. Не знаешь, о ком и тревожиться в первую очередь: о Фенолио, Черном Принце, Фариде, отправившемся вместе с Баптистой по следам великана, или о Дориа, который ушел разведать, не возвращается ли Зяблик. О родителях Мегги старалась даже не думать, но тут Роксана запела песню, которую Мегги любила больше всех: там рассказывалось, как Перепел вместе с дочерью побывал в плену во Дворце Ночи.
О Перепеле ходили и более героические легенды, но только в этой говорилось об ее отце, а Мегги тосковала именно по отцу. Ей хотелось положить голову ему на плечо и спросить: "Как ты думаешь, великан отнесет Фенолио своим детям? Как ты думаешь, растопчет он Фарида и Баптисту, если они попытаются освободить Черного Принца? Как ты думаешь, может одно сердце любить двоих? Встретился ты с Резой? Как ты, Мо? Где ты сейчас?"
– А Перепел уже убил Змееглава? – спросил вчера у Элинор кто-то из детей. – Скоро он придет спасти нас от Зяблика?
– Конечно! – ответила Элинор, бросив быстрый взгляд на Мегги.
Конечно…
– Мальчишка до сих пор не вернулся, – донесся до Мегги голос Эльфогона. – Пойти, что ли, посмотреть, куда он запропастился?
– Зачем? – тихо ответил Деревяга. – Он вернется, если сможет. А если нет, значит, его поймали. Я уверен, они прячутся где-то внизу. Лишь бы Баптиста от них поберегся, когда пойдет обратно.
– А как он побережется? – возразил Эльфогон с мрачной улыбкой. – Позади – великан, впереди – Зяблик, а Принц, скорее всего, погиб. Наша последняя песенка скоро будет спета и прозвучит не так красиво, как колыбельные Роксаны.
Мегги закрыла лицо руками. Только не думать. Просто ни о чем не думай, Мегги! Слушай, как поет Роксана. Мечтай о том, как все уладится. Как все вернутся живыми: Мо, Реза, Фенолио, Черный Принц, Фарид… и Дориа. Как поступает Зяблик с пленными? Не думай, Мегги, не спрашивай.
Снизу послышались голоса. Она наклонилась, всматриваясь в темноту. Баптиста? Огонь, небольшой, но яркий, рассеял мрак. Фенолио! А рядом с ним – черный Принц на носилках.
– Фарид! – крикнула она.
– Тихо! – шикнул на нее Эльфогон.
Мегги зажала себе рот. Разбойники спускали канаты и сеть для Принца.
– Скорее! Баптиста! – Голос Роксаны звучал совсем иначе, когда она не пела. – Они идут!
Объяснять ей не пришлось. В лесу раздалось конское ржание. Ветки хрустели под солдатскими сапогами. Разбойники спустили еще канаты, кое-кто слезал по стволу. Из тьмы полетели стрелы. Из-за деревьев вышло целое войско, словно рой серебряных жуков.
"Вот увидите, они дожидаются, пока Баптиста вернется с Принцем!" Дориа много раз это говорил. Поэтому и отправился на разведку. И не вернулся.
Фарид выпустил сноп пламени. Они с Баптистой заслонили собой Черного Принца. Медведь стоял рядом с ними.
– Ну что опять случилось? – рядом с Мегги присела Элинор. Волосы у нее были в таком беспорядке, словно их спутал страх. – Я как раз заснула. Ничего не понимаю.
Мегги не ответила. Что она может сделать? Она поднялась и пошла на ветку, где сидела Роксана с другими женщинами. Из разбойников с ними было только двое. Все остальные уже спускались по стволу, но до земли было далеко, а снизу градом сыпались стрелы. Двое разбойников с криком сорвались вниз. Женщины закрывали детям глаза и уши.
– Где он? – Элинор так перегнулась вниз, что Роксана резко рванула ее назад. – Где он? – крикнула она снова. – Да скажите же! Жив этот старый болван?
Фенолио посмотрел вверх, словно услышал ее голос. На морщинистом лице выражался страх, вокруг кипела битва. Мертвец упал к его ногам, и Фенолио схватился за меч.
– Нет, вы только посмотрите! – закричала Элинор. – Что он себе воображает? Что ему пора сыграть героя в его собственной треклятой повести?
"Мне нужно вниз, – подумала Мегги. – На помощь Фариду и на поиски Дориа". Где он? Лежит мертвым где-то в лесу? Нет, Мегги! Фенолио ведь написал его будущее! Он не мог погибнуть. И все же… Она побежала к канату. Эльфогон удержал ее.
– Наверх! – скомандовал он. – Женщины и дети наверх, как можно выше!
– И что нам там делать, наверху? – рявкнула на него Элинор. – Ждать, пока нас стряхнут вниз?
На этот вопрос ни у кого не было ответа.
– Они добрались до Принца! – В голосе Минервы звучало такое отчаяние, что все вздрогнули. Женщины заголосили. Да, они добрались до Принца и стаскивали его с носилок. Медведь неподвижно лежал рядом, из бурого меха торчала стрела. Баптисту тоже схватили. А где же Фарид?
Там, где огонь.
Фарид разжег жаркое, кусачее пламя, но Коптемаз тоже был здесь. Его неестественно блестящее лицо казалось светлым пятном над черно-красной одеждой. Один огонь пожирал другой, пламя побежало вверх по стволу. Мегги послышалось, что дерево стонет. Несколько деревьев поменьше уже загорелись. Дети рыдали во весь голос. Их плач надрывал сердце.
"Ах, Фенолио, – подумала Мегги, – не везет нам с помощниками. Сперва Козимо, а теперь великан".
Великан.
Он показался из-за деревьев так внезапно, словно ее мысль вызвала его сюда. Кожа у него была сейчас темная как ночь, а на лбу отражались звезды. Одна нога затоптала огонь, занявшийся между корнями дерева. Другая едва не раздавила Фарида и Коптемаза, так что Мегги услышала свой собственный отчаянный вопль.
– Он вернулся! Вернулся! – донесся до нее крик Фенолио. Он подбежал к огромным ногам и взобрался на палец великана, как на спасательный плот.
А великан смотрел вверх, на плачущих детей, словно не находил того, за чем пришел.
Люди Зяблика побросали своих пленных и бросились наутек, как зайцы. Впереди всех драпал сам наместник на снежно-белом коне. Только Коптемаз с горсткой солдат остался на месте и запустил в великана огнем. Тот растерянно уставился на пламя и отступил на шаг, когда оно вцепилось ему в ногу.
– Не уходи, пожалуйста! – крикнула Мегги сверху. – Не уходи, спаси нас!
И вдруг на плече великана оказался Фарид. Из мрака повалил огненный снег. Пылающие снежинки опускались на одежду Коптемаза и его людей, пока они не бросились наземь, катаясь по опавшим листьям. Великан с удивлением посмотрел на Фарида, снял его с плеча, словно бабочку, и посадил на ладонь. Какие огромные у него пальцы! Ужас! Фарид казался между ними совсем крошечным.
Коптемаз и его солдаты все еще тушили на себе горящую одежду. Великан с раздражением посмотрел вниз, потер ухо, как будто у него там звенит от их криков, зажал Фарида в одной руке, как ценную добычу, а другой смахнул кричащих людей подальше в лес, как ребенок стряхивает паука с одежды. Потом снова схватился за ухо и внимательно посмотрел наверх, как будто вспомнил наконец, зачем пришел.
– Роксана! – Голос Дариуса разнесся по всему дереву, смущенный, но решительный. – Роксана! Он вернулся ради тебя! Пой!
В покоях Змееглава
А нужно сообщить так много, слишком много историй, уйму жизней, событий, чудес, мест, слухов, такую густую смесь невероятного и приземленного!
Салман Рушди. Дети полуночи[39]
Реза летела вслед за слугами, тащившими в покои Змееглава ведра с кровью. Он сидел в серебряной ванне, по горло в красной жидкости, пыхтя и сыпля проклятиями, и вид его был так страшен, что Реза еще сильнее испугалась за Мо. Какую месть назначит ему Серебряный князь за такие страдания?
Пальчик обернулся, когда она порхнула на шкаф, но Реза вовремя спряталась. Иногда удобно быть маленькой. На стенах пылали искры Сажерука. Трое солдат били по ним мокрыми тряпками, а Змееглав прикрывал глаза окровавленной рукой. Возле ванны стоял его внук, скрестив руки на груди, словно защищаясь от дурного настроения деда. Какой же он маленький и худой, красивый, как отец, и хрупкий, как мать. Но, в отличие от Виоланты, Якопо был нисколько не похож на деда, хотя подражал ему во всем.
– Не делала она этого. – Он выпятил подбородок. Этот жест он подсмотрел у матери, хотя, наверное, сам того не сознавал.
– Вот как? А кто же тогда помог Перепелу, если не твоя мать?
Слуга полил Змееглаву спину из ведра. Резу замутило при виде крови, стекающей по бледным плечам. Якопо тоже смотрел на деда со смесью ужаса и отвращения – и быстро отвел глаза, когда Змееглав перехватил его взгляд.
– Да, смотри на меня! – сердито сказал он внуку. – Твоя мать помогла человеку, который довел меня до такого состояния.
– Нет. Она ни при чем. Перепел улетел! Все говорят, что он умеет летать. И что он неуязвим.
Змееглав расхохотался, мучительно задыхаясь.
– Неуязвим? Я покажу тебе, как он неуязвим, когда его поймаю. Я дам тебе ножик, чтобы ты сам проверил.
– Ты его не поймаешь.
Змееглав ударил рукой по жидкости, наполнявшей ванну, и светлая курточка Якопо стала красной.
– Думай, что говоришь. Ты становишься все больше похож на мать.
Якопо, казалось, размышлял, хорошо это или плохо.
Где Пустая Книга? Реза осмотрелась. Сундуки, сброшенная одежда на кресле, смятая постель. Куда он мог ее спрятать? От этой книги зависела его жизнь, его бессмертие. Реза искала глазами шкатулку или драгоценную ткань, в которую могло быть завернуто такое сокровище, даже если оно прогнило и воняло… Но тут в комнате вдруг стало темно, так темно, что остались лишь звуки: плеск крови в ванне, тяжелое дыхание солдат, испуганный голосок Якопо:
– Что это?
Искры Сажерука погасли так же внезапно, как появились, когда он вывел ее и Мо из подземной ямы. Реза почувствовала, как сердце в птичьей груди заколотилось еще чаще. Что это значит? Очевидно, что-то случилось – и явно недоброе.
Один из солдат зажег факел, заслоняя пламя рукой, чтобы оно не слепило Змееглава.
– Наконец-то! – В голосе Серебряного князя звучали разом облегчение и недоумение. Он жестом подозвал слугу, и тот снова полил из ведра его зудящую спину. Где они наловили столько фей? Они же сейчас спят.
Дверь распахнулась, как будто повесть решила сама дать ответ. Вошел Орфей.
– И как? – спросил он с поклоном. – Достаточно ли оказалось фей, ваше величество? Или добыть вам еще?
– Пока хватит. – Змееглав набрал в горсть красной жидкости и обмакнул туда лицо. – А к тому, что огонь погас, ты как-то причастен?
– Причастен ли я к этому? – Орфей улыбался так самодовольно, что Резе хотелось спорхнуть вниз и расклевать в кровь бледное лицо. – Конечно. Я убедил Огненного Танцора перейти на нашу сторону.
Нет. Этого не может быть. Он лжет.
Птица в ней клюнула пролетавшую муху, и Якопо посмотрел вверх. Втяни голову, Реза, хоть тут и темно. Ах, эти белые пятна на груди и на горле!
– Отлично. Но ты, надеюсь, не обещал ему за это награды? – Змееглав глубже окунулся в ванну. – Он сделал меня посмешищем подданных. Я хочу отправить его в царство мертвых, на этот раз без возврата. А с Перепелом что?
– Огненный Танцор проведет нас к нему. Без всякой награды. – Слова были сами по себе чудовищны, но бархатный голос Орфея делал их еще ужаснее. – Он проложит огненный след. Твоим солдатам останется только пройти по нему.
Нет. Нет. Реза задрожала всем телом. Не может быть, что он опять его предал. Нет.
Из птичьей груди вырвался сдавленный крик, и Якопо снова поднял глаза. Но даже если он разглядел ее в полумраке, он видел лишь дрожащую ласточку, случайно залетевшую в страшный человеческий мир.
– Все ли готово, чтобы Перепел мог сразу приступить к работе? – спросил Орфей. – Ведь чем раньше он начнет, тем скорее вы сможете его убить.
"Ах, Мегги, кого ты вычитала!" – в отчаянии подумала Реза. Орфей, в поблескивающих очках, с вкрадчивым голосом и коварными речами, казался ей сейчас злым демоном.
Змееглав со стоном поднялся из ванны – весь в крови, как только что родившийся младенец. Якопо невольно отпрянул, но дед поманил его к себе.
– Хозяин, ванну нужно принимать подольше, чтобы кровь подействовала! – сказал слуга.
– Потом! – раздраженно отозвался Змееглав. – Что ж я, буду сидеть в ванне, когда ко мне приведут моего злейшего врага? Подай мне полотенце! – прикрикнул он на Якопо. – Живее, а то я брошу тебя к ней в яму. Я, кажется, сказал, что ты становишься на нее похож? Неправда, ты похож на отца.
Якопо с мрачным видом протянул ему полотенце.
– Одеваться!
Слуги бросились к сундукам. Реза забилась еще глубже в темноту, но голос Орфея тянулся за ней, как удушающий запах.
– Ваша милость, я… – Он откашлялся. – Я сдержал свое обещание. Перепел скоро снова будет у вас в руках и переплетет новую книгу. Мне кажется, я заслужил вознаграждение.
– Вот как? – Слуги натягивали черную одежду на красную от крови кожу Змееглава. – И какие у тебя пожелания?
– Вы ведь помните о книге, про которую я вам рассказывал. Мне по-прежнему очень хотелось бы получить ее обратно. Я уверен, что вы сумеете мне в этом помочь. Но если это окажется невозможным, – он самовлюбленным жестом пригладил светлые волосы, – я принял бы как награду руку вашей дочери.
Орфей.
Реза вспомнила тот день, когда впервые увидела его в саду у Элинор – с Мортолой и Бастой. Тогда она заметила только, что он отличается от обычного окружения Сороки. До странности безобидный, с невинным детским лицом. Какой она была дурой! Он хуже всех поджигателей, вместе взятых, – намного хуже.
– Ваше величество! – Это был голос Свистуна. Реза и не слышала, как он вошел. – Мы поймали Перепела. И миниатюриста вдобавок. Вести Перепела прямо сюда?
– Не хочешь ли рассказать, как ты его поймал? – промурлыкал Орфей. – Учуял своим серебряным носом?
Свистун запинался так, словно каждое слово впивается ему в язык:
– Его выдал Огненный Танцор. Он проложил пылающий след.
Резе хотелось выплюнуть зерна, чтобы глаза могли плакать.
А Орфей рассмеялся, довольный как ребенок.
– А кто рассказал тебе про след? Говори-говори!
Свистун медлил с ответом.
– Ты, кто же еще, – хрипло сказал он наконец. – Когда-нибудь я узнаю, какой чертовщиной ты этого добился.
– Как бы то ни было, у него получилось, – сказал Змееглав. – В то время как ты Перепела дважды упустил. Пусть пленника отведут в Зал тысячи окон. Вели приковать его к столу, за которым он будет работать, и пусть охрана неусыпно следит за каждым его движением. Если и вторая книга причинит мне те же страдания, я собственноручно вырежу тебе, Свистун, сердце из груди. Поверь, его не так легко будет заменить как нос.
Птичьи мысли туманили Резе рассудок. Это пугало ее, но без крыльев ей не попасть к Мо. А когда ты прилетишь к нему, Реза, что дальше? Ты что, надеешься выклевать Свистуну глаза и увести Перепела из-под серебряного носа? Улетай, Реза, все пропало! Спасай свое нерожденное дитя, раз уж не можешь спасти его отца. Возвращайся к Мегги. Ее переполнял птичий страх – и человеческая боль. Или наоборот. Может, она сходит с ума, как Мортола?
Дрожа, сидела она в дальнем углу, ожидая, чтобы Змееглав отправился на встречу со своим узником и покои опустели. "Почему он его предал? – думала она. – Почему?" Что пообещал ему Орфей? Что может быть ценнее жизни, которую возвратил ему Мо?
Змееглав, Орфей, Свистун, солдаты, двое слуг с подушками, на которых Серебряному князю было не так больно сидеть, – все вышли из комнаты, но когда Реза глянула с бортика шкафа, думая, что она одна, внизу стоял Якопо и смотрел на нее.
Слуга вернулся, чтобы захватить плащ Змееглава.
– Видишь птицу там, наверху? – спросил Якопо. – Поймай ее мне!
Но слуга грубо потащил его к двери.
– Не командуй тут! Пойди навести мамочку! Ей там, наверное, скучно!
Якопо кусался и отбрыкивался, но слуга вытолкал его вон, закрыл дверь – и подошел ближе. Реза отпрянула. Она слышала, как он подвигает что-то к шкафу. Метнись ему в лицо, Реза! А потом куда? Дверь закрыта, окна тоже. Слуга попытался набросить на нее черный плащ. Она порхнула к двери, забилась о стены, услышала его ругань. Куда теперь? Она взлетела на люстру под самым потолком, но тут что-то ударило ее в плечо. Ботинок. Боль пронзила ласточку, и она упала.
– Ну погоди, я сверну тебе шею! Ты, наверное, вкусная, если зажарить. Уж наверное лучше, чем то, чем вас тут кормят.
Грубые руки схватили ее. Она пыталась упорхнуть, но крыло болело, а сильные пальцы держали крепко. В отчаянии она замолотила по ним клювом.
– Отпусти ее!
Слуга испуганно оглянулся. Сажерук оглушил его точным ударом. За его спиной горел огонь. Огонь предателя. Гвин голодными глазами уставился на ласточку, но Сажерук прогнал его. Реза попыталась клеваться, когда он протянул к ней руку, но силы оставили ее, и он осторожно поднял птицу с пола и пригладил взъерошенные перья.
– Что у тебя с крылом? Шевелить им можешь?
Птица в ней доверяла ему, как все дикие твари, но человеческое сердце помнило слова Свистуна.
– Почему ты предал Мо?
– Потому что он так захотел. Выплюни зерна, Реза! Или ты уже забыла, что ты – человек?
"Может быть, я хочу об этом забыть", – подумала она, но послушно выплюнула зерна ему в ладонь. На этот раз все были на месте, и все же она чувствовала в себе птицу. Маленькая – большая, большая – маленькая, кожа и перья, кожа без перьев… Она провела рукой по плечам, почувствовала свои пальцы без когтей, ощутила слезы на глазах – человеческие слезы.
– Ты видела, куда он прячет Пустую Книгу?
Реза покачала головой. Как радо ее сердце, что может любить его, как прежде!
– Реза, мы должны ее найти, – прошептал Сажерук. – Твой муж начнет переплетать книгу для Змея, чтобы забыть о Перепеле и вырваться из-под власти слов Орфея. Но нельзя допустить, чтобы он довел дело до конца. Понимаешь?
Да, она понимала. Они искали повсюду при свете огня, ощупывали влажные полотенца, одежду, сапоги, рылись среди мечей, кувшинов, серебряной посуды и расшитых подушек. Они пошарили даже в наполненной кровью ванне. Когда снаружи послышались шаги, Сажерук схватил слугу, все еще лежавшего без сознания, и утянул за шкаф, на котором раньше сидела Реза. Птице эти покои казались огромными, как целый мир, а теперь здесь тесно было дышать. Сажерук стоял впереди, заслоняя Резу, но вошедшие в комнату слуги были заняты опорожнением кровавой ванны. С отчаянной бранью они собирали влажные полотенца, отгоняя насмешками отвращение к разлагающейся плоти хозяина. Потом подхватили ванну и ушли с ней.
Искать… в каждом углу, в каждом сундуке, в смятой постели, под кроватью. Искать.
Пылающие слова
Эти картины и были миром, и мир похлебкой кипел в ней, а она сидела среди прекрасных книг с ухоженными названиями. Все это варилось в ней, а она водила глазами по страницам, до краев своих животиков заполненным абзацами и словами.
Вы гады, думала она.
Прекрасные гады.
Не хочу вашего счастья. Прошу вас, не смейте наполнять меня и внушать, будто это даст что-то доброе.
Маркус Зузак. Книжный вор[40]
Фарид нашел Дориа. Когда его втащили на дерево, Мегги сперва подумала, что великан растоптал его, как людей Зяблика, лежавших в мерзлой траве, словно сломанные куклы.
– Нет, это не великан, – сказала Роксана, когда Дориа положили к другим раненым – Деревяге, Шелкомоту и Ежу. – Это дело человеческих рук.
Роксана превратила одно из нижних гнезд в больничную палату. К счастью, разбойники потеряли убитыми только двоих. Зато войско Зяблика понесло большие потери. Надо думать, теперь даже страх перед Змееглавом не заставит наместника сюда вернуться.
Среди погибших был и Коптемаз. Он лежал в траве со сломанной шеей и смотрел в небо пустыми глазами. Среди деревьев появились волки, привлеченные запахом крови. Но подойти ближе они не решались потому что под деревом спал великан, по-детски свернувшись клубком. Он уснул так крепко, словно колыбельные Роксаны навсегда отправили его в царство грез.
Дориа не очнулся, когда Минерва перевязала ему кровоточащую рану на голове. Мегги присела рядом пока Роксана занималась другими ранеными. Еж был в тяжелом состоянии, остальным всерьез ничего не грозило. Принц, к счастью, всего лишь переломал несколько ребер. Он хотел спуститься к своему медведю, но Роксана решительно воспротивилась. Баптисте пришлось без конца уверять Принца, что медведь уже снова гоняет зайцев, после того как Роксана вынула стрелу, пропоровшую мохнатое плечо. Но Дориа не шевелился. Он лежал без признаков жизни, со слипшимися от крови волосами.
– Как ты думаешь, он очнется? – спросила Мегги, когда Роксана наклонилась к нему.
– Не знаю, – ответила Роксана. – Говори с ним! Иногда это вызывает их обратно.
Говори с ним. Что бы такого рассказать Дориа? "Фарид говорит, что там есть кареты, которые ездят без лошадей, и музыка, звучащая из крошечной черной коробочки". Он все время расспрашивал ее о другом мире, поэтому Мегги начала тихонько рассказывать о каретах без лошадей, летающих машинах, кораблях без парусов и приспособлениях, переносящих голос с одного континента на другой. Элинор пришла ее проведать, Фенолио немного посидел рядом, даже Фарид подошел и взял ее за руку – а она держала руку Дориа, – и впервые они снова были так близки друг другу, как в те времена, когда вместе шли за Сажеруком в поисках ее попавших в плен родителей. Может ли сердце любить сразу двоих?
– Фарид, – сказал Фенолио, – давай посмотрим, что расскажет нам огонь о Перепеле. Пора довести эту повесть до конца, до хорошего конца.
– А может быть, послать к Перепелу великана? – спросил Шелкомот.
Роксана вырезала у него из плеча наконечник стрелы, и теперь язык у разбойника заплетался от вина, которым она его напоила, чтобы смягчить боль. Спасаясь бегством, войско Зяблика бросило мехи с вином, запасы продовольствия, одеяла, оружие и лошадей.
– Ты что, забыл, где сейчас Перепел? – отозвался Принц. (Мегги была так рада, что он жив!) – Великан не сможет перейти Черное Озеро. Хотя прежде они любили смотреться в его гладь, как в зеркало.
Да, эта история не любит простых решений.
– Пойдем, Мегги, посмотрим в огонь, – сказал Фарид, но Мегги не решалась выпустить руку Дориа.
– Иди-иди. Я с ним посижу, – сказала Минерва.
А Фенолио прошептал:
– Гляди веселей! Юноша очнется, можешь не сомневаться! Ты что, забыла, что я тебе рассказывал? Его история только начинается!
Но, глядя на бледное лицо Дориа, Мегги в это не очень верила.
Сук, на котором расположился Фарид, был шириной с подъездную дорогу к дому Элинор. Мегги присела рядом, а Фенолио подозрительно глядел на детей над ними, разглядывавших спящего великана.
– Только попробуйте! – крикнул он, показывая на шишки в детских ручонках. – Первый, кто кинет в него шишкой, полетит вслед за ней. Я вам обещаю!
– Рано или поздно они все-таки кинут шишку, и что тогда? – спросил Фарид, осторожно высыпая пепел на кору. Пепла оставалось совсем немного, как ни тщательно он всякий раз собирал его обратно. – Что будет делать великан, когда проснется?
– Откуда я знаю? – буркнул Фенолио, с тревогой поглядывая вниз. – Надеюсь, бедняжке Роксане не придется убаюкивать его пением до конца своих дней.
Черный Принц подошел к ним, опираясь на Баптисту. Оба молча сели рядом с Мегги. Огонь в этот день казался сонным. Как ни манил его Фарид, как ни льстил и ни уговаривал, прошло бесконечно много времени, пока из пепла наконец пробились язычки пламени. Великан тихонько запел во сне. Пролаза прыгнул к Фариду на колени с мертвой птицей в зубах. И вдруг возникли картины: Сажерук во дворе среди огромных клеток. В одной из них рыдала девушка. Брианна. Между ней и ее отцом стояла черная фигура.
– Ночной кошмар! – прошептал Баптиста.
Мегги испуганно посмотрела на него. Картина растворилась в сером дыму, а в сердцевине пламени возникла другая. Фарид взял руку Мегги. Баптиста негромко чертыхнулся. Мо. Прикованный цепью к столу. Рядом стоял Свистун. И Змееглав. Воспаленное лицо Серебряного князя выглядело ужаснее, чем представляла Мегги в самых страшных снах. На столе были разложены кожа, чистая бумага, инструменты.
– Он снова переплетает ему Пустую Книгу! – прошептала Мегги. – Что это значит? – Она испуганно взглянула на Фенолио.
– Мегги! – Фарид показал на огонь.
Из пламени поднимались буквы – огненные буквы – и складывались в слова.
– Это что за чертовщина? – проговорил Фенолио. – Кто это написал?
Слова рассеялись в воздухе, прежде чем кто-нибудь успел их прочесть. Но огонь ответил на вопрос Фенолио. В пламени показалось круглое бледное лицо в очках, похожих на вторую пару глаз.
– Орфей! – прошептал Фарид.
Пламя погасло. Оно уползло обратно в пепел, как в родное гнездо, но в воздухе еще светилось несколько огненных слов. "Перепел… Страх… сломался… умереть…"
– Что это значит? – спросил Черный Принц.
– Это долгая история, Принц! – устало ответил Фенолио. – И, боюсь, ее конец написал не тот человек.
Переплетчик
Ни одна из нас не есть подлинный автор: кулак больше суммы пальцев.
Маргарет Этвуд. Слепой убийца[41]
Фальцуем. Режем. Бумага хорошая, лучше, чем в прошлый раз. Мо кончиками пальцев нащупывал волокна в матовой белизне, гладил края, вызывая воспоминания. И они пришли, наполнили его сердце и мозг мириадами образов, тысячами забытых дней. Запах клейстера перенес его во все те места, где он лечил больные книги, а привычные движения напомнили радость, которую он всегда испытывал, дав книге новую жизнь, вырвав ее, пусть на короткий срок, из острых зубов времени. Он уже и забыл, каким покоем исполняется душа, когда руки делают свое дело. Фальцуем, режем, протягиваем нить сквозь бумагу. Мортимер. Да, он снова Мортимер, переплетчик, которому острый нож нужен не для того, чтобы убивать, и которому слова ничем не грозят, потому что он всего лишь мастерит им новые платья для книг.
– Что-то ты не торопишься, Перепел!
Голос Свистуна вернул его в Зал тысячи окон.
Не допускай этого, Мортимер. Представь себе, что Среброносый по-прежнему лишь персонаж в книге, голос, доносящийся из букв. Перепела здесь нет. Словам Орфея придется поискать его в другом месте.
– Ты знаешь, что тебя казнят, как закончишь, поэтому и возишься так долго. – Свистун так грубо хлопнул его по спине, что Мо едва не порезался.
И тут же Перепел вернулся и представил себе, как хорошо было бы вонзить лезвие, разрезавшее бумагу, в грудь Свистуна. Мо заставил себя отложить нож и взялся за следующий лист, пытаясь обрести покой в бумажной белизне.
Свистун был прав. Он не торопился, но не потому, что боялся смерти, а потому, что эта работа должна была остаться незаконченной, и каждое движение имело лишь одну цель – вернуть того, над кем не властны слова Орфея. Мо уже почти стряхнул их с себя. Отчаяние, просочившееся в его сердце в темной яме, ярость, безнадежность… Все это побледнело, словно руки переплетчика отмыли его сердце.
Но что будет, если Реза и Сажерук не найдут Пустую Книгу? Что, если ночной кошмар сожрет Брианну и ее отца? Он так и будет вечно стоять в этом зале, переплетая чистые страницы? Не вечно, Мо. Ты ведь не бессмертен. К счастью.
Свистун убьет его. Среброносый дожидается этой возможности с тех пор, как они впервые встретились во Дворце Ночи. И комедианты запоют о гибели Перепела, а не переплетчика Мортимера Фолхарта. Но что будет с Резой и нерожденным ребенком? А с Мегги? Не думай об этом, Мортимер! Режь, фальцуй, пытайся выиграть время, даже если не знаешь, на что оно пригодится. Когда ты умрешь, Реза сможет улететь и найти Мегги. Мегги…
"Пожалуйста, не забирайте мою дочь! – взмолилось его сердце Белым Женщинам. – Я пойду с вами, но Мегги оставьте здесь! Ее жизнь только начинается, она даже еще не знает, в каком мире хочет ее прожить".
Режем, фальцуем, сшиваем – ему казалось, что на бумаге проступает лицо Мегги. Он чувствовал присутствие, как тогда во Дворце Ночи, в комнате, где жила когда-то мать Виоланты. Виоланта… Ее бросили в яму. Мо знал, чего она больше всего боится в подземелье: как бы темнота не отняла у нее остатка зрения. Дочь Змееглава по-прежнему трогала его сердце, он очень хотел бы ей помочь, но Перепел должен уснуть.
Ему зажгли четыре факела. Все равно темновато, но лучше, чем ничего. Оковы тоже не облегчали работу. Их звяканье все время напоминало о том, что он не в своей мастерской в саду у Элинор.
Дверь отворилась.
– Ну вот, – разнесся по высокому залу голос Орфея, – в этой роли ты смотришься куда лучше. Как только этот болван Фенолио додумался сделать из переплетчика разбойника?
Он подошел с торжествующей улыбкой и встал на таком расстоянии, чтобы Мо не смог дотянуться до него ножом. Да, Орфей всегда учитывал такие вещи. От него, по обыкновению, пахло сладостями.
– Ты мог бы догадаться, что Сажерук предаст тебя в один прекрасный день. Он всех предает. Поверь, уж я-то знаю, о чем говорю. Его коронная роль – предательство. Но у тебя, конечно, не было выбора.
Мо потянулся за кожей, приготовленной для переплета. Она была красноватого оттенка, как и в первый раз.
– Ты, похоже, со мной не разговариваешь! Что ж, это можно понять. – Орфей был, кажется, совершенно счастлив.
– Не мешай ему работать, Четвероглазый! Или пойти сказать Змееглаву, пусть наберется терпения со своими болячками, потому что тебе захотелось поболтать с переплетчиком? – Голос Свистуна звучал еще гнусавее, чем обычно: Орфей не внушал людям расположения.
– Не забудь. Свистун, что твой хозяин своим скорым исцелением обязан мне! – сквозь зубы процедил Орфей. – Ты, насколько я помню, не мог убедить нашего друга-переплетчика сделать то, что нужно.
Ага, они соперничают за первое место у трона Змееглава. Сейчас у Орфея карты лучше, но ведь это можно изменить.
– Что ты такое говоришь, Орфей? – сказал Мо, не подымая глаз от работы. Приятно чувствовать месть на языке. – Змееглав обязан этим только Свистуну. Меня поймали его люди. Я допустил неосторожность и сам попался им в руки. Ты к этому не имеешь никакого отношения.
– Что?! – Орфей нервно потрогал оправу очков.
– Да, и я расскажу об этом Змееглаву, когда он вернется сюда после отдыха. – Мо резал кожу и представлял себе, что разрезает сеть, которой опутал его Орфей.
Свистун прищурился, словно пытаясь рассмотреть, что за игру ведет Перепел. "Перепела здесь нет, Свистун, – думал Мо. – Но тебе этого, конечно, не понять".
– Берегись, переплетчик! – Орфей неуклюже шагнул к нему. Его голос срывался и дрожал. – Если ты попробуешь меня оболгать своим волшебным языком, я тут же велю его тебе вырезать!
– Вот как? И кто же выполнит твой приказ?
Мо посмотрел на Свистуна.
– Я хочу, чтобы мою дочь не привозили в Озерный замок, – тихо сказал он. – И чтобы ее не искали после смерти Перепела.
Свистун встретил его взгляд – и улыбнулся:
– Обещаю. Нет у Перепела никакой дочери. А язык он сохранит, пока говорит им то, что нужно.
Орфей закусил побелевшие губы и шагнул еще ближе к Мо.
– Я напишу новые слова! – зашипел он ему в ухо. – Слова, от которых ты будешь корчиться, как червь на крючке!
– Пиши что хочешь! – ответил Мо, продолжая нарезать кожу.
Переплетчик не почувствует этих слов.
Столько слез
(…) Сколько себя помню, Я думала в детстве, что боль – Это значит, что меня не любят.
Боль значила, что я любила.
Луиза Глик. Память детства
Она плакала! Якопо никогда еще не видел мать плачущей. Даже когда его отца принесли из Непроходимой Чащи мертвым. Сам Якопо тоже тогда не плакал, но это другое дело.
Позвать ее? Он опустился на колени на краю ямы и посмотрел вниз, в темноту. Ничего не видно, только слышно. Страшные звуки. Якопо пробирала дрожь. Его мать не плакала. Его мать всегда была сильной и гордой. Она не брала его на руки, как Брианна. Брианна иногда обнимала его, даже когда он ее обижал.
"Потому что ты похож на отца! – говорили служанки на кухне. – Брианна была влюблена в твоего отца".
Она до сих пор в него влюблена. Она носит монету с его портретом в кошельке у пояса и иногда вынимает ее и тайком целует. А еще она пишет его имя на стенах, на воздухе и на песке. Глупая Брианна!
Рыдания в яме усилились, и Якопо зажал уши. Казалось, мать там разбивается на мелкие куски, крошечные осколки, которые уже никогда не сложить обратно. Но он не хотел ее терять!
"Твой дед возьмет тебя с собой, – говорили слуги. – К себе во Дворец Ночи. Ты там будешь играть с его сыном".
Якопо не хотел во Дворец Ночи. Он хотел назад в Омбру. Там его замок. И потом, он боялся деда. Змееглав вонял, задыхался, а кожа у него была такая дряблая что, казалось, в ней можно пальцем проделать дырку.
Внизу все уже промокло от слез, наверное. Судя по звуку, она скоро в них утонет. Неудивительно, что она так убивается. Там, в темноте, нельзя читать, а его мать не могла жить без книг. Она их любила больше всего на свете. Гораздо больше, чем своего сына, но дело не в этом. Все равно Четвероглазый не должен на ней жениться. Якопо ненавидел Четвероглазого. Его голос лип к коже, как расплавленный сахар.
Ему нравился Перепел. И Огненный Танцор. Но обоих скоро убьют. Огненного Танцора Орфей скормит ночному кошмару, а с Перепела сдерут кожу, как только он закончит новую книгу. Дед однажды позвал его посмотреть, как сдирают кожу с живого человека. Якопо спрятался от этих воплей в самом дальнем углу своего сердца, но даже там он все еще слышал их.
Все стихло. Мать больше не плакала. А вдруг она умерла от горя?
Часовые не обращали на него внимания. Он ниже нагнулся над ямой.
– Мама!
Ему нелегко далось это слово. Вообще-то он никогда не называл ее так. Он звал ее Уродина. Но теперь она плакала.
– Якопо?
Жива.
– Перепела уже убили?
– Нет еще. Он переплетает книгу.
– Где Брианна?
– В клетке.
Он ревновал к Брианне. Мать любила ее больше, чем его. Брианне разрешалось спать с ней в одной комнате, да и разговаривала с ней Виоланта куда чаще. Зато Брианна утешала его, когда он ушибался или когда солдаты Зяблика дразнили его погибшим отцом. А еще она была очень красивая.
– Не знаешь, что они собираются со мной делать? Голос матери звучал непривычно. Ей было страшно! Никогда еще он не слышал страха в ее голосе.
Если бы он мог вытащить ее оттуда, как Огненный Танцор вытащил Перепела.
– Орфей… – начал он, но тут часовой схватил его за шкирку и оттащил от ямы.
– Кончай болтать! – сказал он. – Пошел отсюда.
Якопо пытался вырваться, но ничего не получалось.
– Выпустите ее! – закричал он, колотя кулачками по блестящим латам. – Выпустите! Сию минуту!
Солдат рассмеялся.
– Ты только послушай! – сказал он напарнику. – Смотри, как бы тебя самого к ней не посадили, карапуз! У твоего деда теперь есть сын, так что внук ему не особенно нужен, а уж тем более, отродье Козимо и дочки, которая спуталась с Перепелом.
Он оттолкнул Якопо, и тот упал. Ах, уметь бы зажигать пламя на кончиках пальцев, как Огненный Танцор, или орудовать мечом, как Перепел, перебивший столько латников!
– Якопо! – услышал он из ямы голос матери.
Он рванулся обратно к краю, но солдаты загородили ему дорогу.
– Брысь отсюда, говорю! – крикнул один из них. – А то скажу Четвероглазому, чтобы скормил тебя ночному кошмару. Ты хоть не такой жесткий, как миниатюрист, которым его собираются потчевать в следующий раз.
Якопо изо всех сил пнул его в колено, вырвался и убежал.
Он брел по темным переходам. В каждом углу ему мерещились сотни чудовищ. Как же хорошо было, когда по стенам пылал огонь! Куда? Куда ему идти? В комнату, где они с матерью были раньше? Нет, там жуки заползавшие в нос и уши. Их послал Орфей. Он сам сказал об этом Якопо и смеялся при этом. Якопо три раза менял одежду, чтобы от них избавиться, но все равно чувствовал их по всему телу.
А может, пойти к клетке, где сидела Брианна? Но ее сторожил ночной кошмар. Якопо сел на каменный пол и закрыл лицо руками.
Чтоб им всем провалиться – Орфею, Свистуну и деду вместе с ними! Он хотел стать таким, как Перепел и Черный Принц, и убить их всех. Всех. Чтоб не смеялись больше. А сам он займет трон Омбры и пойдет войной на Дворец Ночи, как отец. Но уж он-то одержит победу и отправит все серебро в Омбру, а комедианты будут сочинять о нем песни. Он будет каждый день приглашать их в замок, чтобы они устраивали представления для него одного, и Огненный Танцор напишет его имя пылающими буквами на небе, и мать поклонится ему, а он выберет себе невесту, красивую, как Брианна.
Он ясно видел все это в темноте, оберегавшей больные глаза его деда, – отчетливо, как миниатюры, которые рисовал для него Бальбулус.
Книга о нем – о Якопо. Такая же чудесная, как иллюминованные песни о Перепеле. А не пустая и гниющая, как…
…Пустая Книга!
Почему бы и нет? Тут уж они точно смеяться перестанут.
Якопо поднял голову. Это же совсем просто. Нужно только, чтобы дед не сразу заметил, что книги нет. Для этого ее надо подменить. Но чем?
Якопо приложил руки к дрожащим коленям.
Его книги отобрал Орфей, и книги матери он тоже похитил. Но в этом замке было полно других книг, таких же больных, как Пустая, – в той комнате, где схватили Перепела.
Идти туда было далеко, несколько раз Якопо сбивался с пути, но в конце концов ему помог запах плесени – тот самый, что окружал и его деда, – и еще видневшийся огненный след, которым Сажерук выдал Перепела. Зачем он это сделал? За деньги, как Коптемаз? Что он хотел купить себе за них? Дворец? Женщину? Коня?
"Доверяй друзьям еще меньше, чем врагам, Якопо! – наставлял его дед. – Настоящих друзей не бывает. У князей, во всяком случае".
Раньше дед много с ним разговаривал, но это было давно. "Теперь у него есть сын, Якопо".
Он выбрал небольшой томик – Пустая Книга тоже была невелика – и сунул под куртку.
Перед покоями деда стояло двое часовых. Значит, он уже вернулся от Перепела. Может, он его уже казнил? Нет. Новая книга наверняка еще не готова. Это долгое дело, Бальбулус ему рассказывал. Но потом дед сдерет с Перепела кожу, а мать заставит выйти замуж за Четвероглазого или бросит рыдать в яме, пока она не развалится на кусочки. А его заберут во Дворец Ночи.
Якопо оправил одежду и утер слезы с глаз. Он и не заметил, что плачет. Все расплывалось: часовые и пламя их факелов. Глупость. Слезы – это глупость.
– Мне нужно к дедушке!
Как они ухмыляются! Перепел убьет их всех. Всех!
– Он спит. Пошел отсюда!
– Он не может спать, болван! – Голос Якопо сорвался на крик. Еще месяц-другой назад он затопал бы ногами, но теперь уже понимал, что это не особенно действует. – Меня послал Пальчик. Я несу ему снотворное.
Часовые неуверенно переглянулись. Он, к счастью намного умнее их, несравненно умнее.
– Ладно, проходи! – буркнул один. – Но только не вздумай там разводить нытье про бедную мамочку! А то я тебя своими руками столкну к ней в яму. Понял?
"Ты покойник, – думал Якопо, проходя мимо него. – Покойник. Сам-то еще об этом не догадываешься? Ничего, скоро узнаешь!" Да, эта мысль придавала сил.
– Чего тебе? – Дед сидел на кровати, двое слуг обтирали ему ноги от крови фей. Глаза у Змееглава слипались от макового отвара, который он принимал, когда хотел уснуть. Почему бы ему теперь не поспать? Перепел пойман и переплетает его смерть в новую книгу.
– Что ты сделаешь с Перепелом, когда он закончит? – Якопо знал, на какие вопросы дед любит отвечать.
Змееглав улыбнулся и нетерпеливым движением отослал слуг. Непрерывно кланяясь, те направились к двери.
– Может быть, ты все же пошел в меня, хоть и похож на отца? – Змееглав со стоном завалился на бок. – А ты бы что с ним сделал для начала? – Язык у него уже отяжелел, как и веки.
– Не знаю. Может, ногти ему вырвать?
Якопо подошел поближе к кровати. Вот она, подушка, которую повсюду носили за Змееглавом. Говорили, что ему больно сидеть без мягкой опоры. Но Якопо-то знал, в чем дело. Он не раз видел, как дед просовывает пальцы под плотную ткань и нащупывает кожаный переплет. Как-то раз перед ним даже мелькнул на мгновение кроваво-красный уголок. Никто не обращает внимания на то, что видит ребенок. Даже Змееглав, не доверявший никому, кроме себя.
– Ногти? Да, это болезненная процедура. Надеюсь, мой сын будет в твоем возрасте таким же сообразительным. Хотя зачем мне сын, если я бессмертен? Я все чаще спрашиваю себя об этом. И жена зачем? И дочери…
Последние слова он произнес совсем невнятно. Из раскрытого рта Змееглава раздался храп. Тяжелые веки сомкнулись, левая рука вцепилась в подушку, где хранилась его смерть. Но у Якопо руки были маленькие и ловкие, совсем не такие, как у деда. Мальчик осторожно расшнуровал наволочку и вытащил книгу – Пустую Книгу, – хотя вернее было бы назвать ее Красной. Его дед повернул голову и захрипел во сне. Якопо вынул из-под куртки томик, захваченный из больной библиотеки, и подменил им Пустую Книгу.
– Дедушка спит, – заявил он часовым, выходя. – Не вздумайте его разбудить, а то он велит вырвать вам ногти.
Ночной кошмар
Чего бояться тому, кто не боится смерти?
Фридрих Шиллер. Разбойники[42]
Реза полетела в Зал тысячи окон, к Волшебному Языку.
– Реза! Так ты никогда уже не избавишься от птицы! – предостерег ее Сажерук, но она все равно положила зернышки под язык.
Он с трудом утащил ее из покоев Змееглава. Ее отчаяние разрывало ему сердце. Они не нашли Пустую Книгу, и оба знали, что это значит: погибнет не Змееглав, а Перепел – либо от меча Свистуна, либо от пыток Пальчика, либо от Белых Женщин, раз он не смог заплатить выкуп, который Смерть потребовала за его жизнь.
Реза полетела к нему, чтобы не оставлять одного в смертный час. Или она все еще надеялась на чудо? Может быть. Сажерук не сказал ей, что Смерть теперь заберет и его самого, и Мегги.
– Если ты не найдешь Книгу, – шепнул Волшебный Язык, отсылая его прокладывать огненный след, – попытайся хотя бы спасти наших дочерей.
Наших дочерей… Где искать Брианну, он знал, но как уберечь Мегги от Свистуна и уж тем более от Белых Женщин?
Люди Свистуна, конечно, пытались его задержать, после того как он выдал им Перепела, но уйти от них было легче легкого. Они до сих пор его ищут, но непроглядная тьма в замке не только оберегала глаза Змееглава, но и скрывала его врагов.
Орфей, видимо, не сомневался, что его черный пес – достаточная стража для Брианны. Возле клетки, где она сжалась в комок, как подбитая птица, горели два факела. Часовых не было. Черный страж скрывался где-то рядом, в стороне от огня.
Как Орфею удалось приручить его?
– Не забудь, что он вычитал его из книги, – сказал Волшебный Язык, – причем из детской, хотя я не уверен, что Фенолио сделал его по такому случаю менее страшным. Но он создан из слов, и я уверен, что Орфей укротил его тоже с помощью слов. Чуть изменить фразу, переставить одно – два слова – и вот ночное чудовище превращается в покорного пса!
"Разве ты забыл, Волшебный Язык, – подумал про себя Сажерук, – что в этом мире все, говорят, состоит из слов?" Он точно знал лишь одно: этот ночной кошмар будет не менее, а более страшным, чем те, что встречались в Непроходимой Чаще. Его не отпугнешь огнем и пыльцой фей. Пес Орфея создан из материи потемнее. "Как жаль, Сажерук, что ты не спросил Белых Женщин, как его зовут!" – думал он, медленно подкрадываясь к клетке. Ведь в песнях говорится, что это единственный способ умертвить ночной кошмар. А ведь сделать предстоит именно это: пса Орфея нужно уничтожить, чтобы хозяин не мог позвать его обратно. "Забудь про песни, Сажерук, – думал он, оглядываясь по сторонам. – Пиши свою повесть сам. Перепелу теперь тоже ничего другого не остается".
Факелы ярко вспыхнули от его шепота. Огонь приветствовал друга, словно устав от окружавшей тьмы. Брианна подняла голову.
До чего же она красива – совсем как мать.
Сажерук снова огляделся, ожидая, чтобы темнота зашевелилась. Где он?
Раздалось фырканье, повеяло холодом, послышалось тяжелое пыхтение, будто дышит большая собака. Мрак слева от Сажерука сгустился и стал чернее черного. Сердце болезненно сжалось. Ага, значит, страх не покинул его совсем, просто редко заходит в гости.
Брианна медленно отступала назад, пока не уперлась спиной в стальные прутья. На стене за клеткой распускал хвост нарисованный павлин.
– Уходи! – прошептала она. – Пожалуйста! Он тебя сожрет!
Уходи. Соблазнительная мысль. Но у него было две дочери, а теперь осталась лишь одна. И ее он хотел сохранить – не навсегда, но хоть на несколько лет. Драгоценное время. Время – что это такое? Не важно.
Сзади повеяло чудовищным холодом. Сажерук вызвал огонь и укутался в его жар, но пламя съежилось, погасло и оставило его одного во мраке.
– Уходи! Пожалуйста, уходи! – умолял голос Брианны. Любовь, которую она обычно так тщательно скрывала, согревала лучше, чем любое пламя. Он снова позвал огонь, строже, чем обычно, напоминая, что они братья, что им нельзя бросать друг друга в беде. Язычки пламени робко пробились из земли, дрожа, словно задуваемые холодным ветром, – и все же они горели, и ночной кошмар отшатнулся и уставился на них.
Да, песни говорили правду об этих чудищах. Они состоят из одной душевной черноты, из зла, для которого нет забвения и прощения до тех пор, пока они не исчезнут, унося с собой все, чем были раньше.
В Сажерука впились глаза, красные точки во мраке, горящие тупой злобой, без мысли, без вчера и завтра, без света и тепла, узники собственного холода, вечной знобящей злобы.
Огонь теплой шубой окружал Сажерука – единственная его защита против неживых глаз и голодной пасти, разверзшейся с таким жутким воплем, что Брианна упала на колени и зажала уши.
Ночной кошмар протянул к огню черную руку, погрузил ее туда, так что пламя зашипело, – и Сажерук вдруг узнал в беспросветном мраке лицо. Незабываемое лицо.
Как это вышло? То ли Орфей тоже его увидел и приручил мрачного пса, позвав его забытым именем? Или, наоборот, он дал ему это имя, вернул на землю врага, которого Волшебный Язык в свое время отправил в царство мертвых?
Брианна тихо плакала за его спиной. Сажерук чувствовал ее дрожь через прутья клетки, но сам он больше не боялся. Он испытывал одну благодарность. Благодарность за этот миг, за эту новую встречу. Будем надеяться, она станет последней.
– Смотри-ка, кого я вижу! – сказал он тихо. Брианна перестала плакать. – Есть у тебя память в твоем мраке? Помнишь нож и спину мальчишки, худую, беззащитную? Помнишь, с каким звуком разбилось мое сердце?
Ночной кошмар уставился на него. Сажерук шагнул вперед, окутанный пламенем, разгоравшимся все жарче от боли и отчаяния, которые вернула его память.
– Убирайся, Баста! – сказал он так громко, что это имя проникло в самое сердце мрака. – Прочь из этого мира – во веки веков!
Лицо проступило отчетливее – острые лисьи черты, когда-то внушавшие ему такой страх, – и Сажерук натравил огонь на холод. Пламя вонзалось в тьму, как сотни мечей, выписывавших имя "Баста", и ночной кошмар снова завопил, а в его глазах пробудилось воспоминание. Он выл долго и протяжно, а его очертания растекались, как пролитые чернила.
И вот он растворился в темноте, рассеялся, как дым. Остался лишь холод, но и его сожрал огонь, а Сажерук упал на колени и почувствовал, как уходит боль, пережившая даже смерть. Ему хотелось, чтобы Фарид был сейчас рядом, хотелось так, что на мгновение он забыл где находится.
– Отец? – донесся сквозь огонь голос Брианны. Называла ли она его так когда-нибудь? Да, когда-то давно. Но был ли он тогда тот же, что теперь?
Горячими руками он раздвинул прутья решетки. Огонь полыхал в нем так жарко, что он боялся дотронуться до Брианны. Послышались шаги, тяжелые, торопливые шаги, спешащие на вопли ночного кошмара. Но темнота поглотила Сажерука и Брианну раньше, чем солдаты добрались до клетки и стали озираться в напрасных поисках черного стража.
Другая сторона
Она вырвала из книги страницу и разодрала ее надвое.
Потом целую главу.
И скоро не осталось ничего, кроме обрывков слов, разбросанных у нее между ног и вокруг. (…)
Что хорошего в словах?
Это она сказала уже вслух – освещенной оранжевым комнате.