Петр Лаврович Лавров (1823 -1900)
П. Лавров был выходцем из псковского дворянства среднего достатка. Закончил Петербургское артиллерийское училище в 1842 г. Далее, с 1844 по 1862 гг. преподавал в военных учебных заведениях математику и физику. Становится профессором Артиллерийской академии. Одновременно усиленно печатается по проблемам философии и истории науки (прежде всего математики), упорно изучает гуманитарные науки. Когда в конце бО-х годов Лавров приступил к социологии, он уже имел репутацию оригинального мыслителя, особой известностью пользовались его "Очерки вопросов практической философии" (I860 г.), посвященные А. Герцену и П. Прудону.
Первые четыре науки контовской классификации: математика, механика, физика и химия были ему хорошо известны в силу профессионального образования, но его сочинения обнаруживают большую начитанность в сфере биологии, антропологии, этнографии, истории и этики. В середине бО-х годов он редактор "Энциклопедического словаря" (выпуск которого прервала цензура). Этот пост требовал больших и разнообразных знаний. Всеми своими предыдущими занятиями Лавров был хорошо подготовлен к принятию и защите мысли о социологии как положительной науке, открывающей законы общественной жизни и венчающей иерархическую классификацию абстрактных наук О. Конта. Кстати, Лавров стал одним из настойчивых пропагандистов контовского позитивизма, в наследии которого он высоко ценил "Курс позитивной философии", дополняя его субъективным методом, извлеченным им из последнего труда Конта - "Системы положительной политики" [16].
Интенсивную научную и преподавательскую работу Лавров сочетал с участием в подпольной революционной организации "Земля и воля", по делу которой он был в 1867 г. арестован и сослан в Вологодскую губернию. Именно в эти годы у него окончательно созрел замысел вплотную заняться социологией. Первые разработки Лавров сделал в серии журнальных публикаций - "Исторические письма", отдельное издание которых вышло в 1870 г. В том же году он при содействии друзей бежит из ссылки и перебирается в Париж, где по преимуществу и прожил большую часть жизни. Он примкнул к русской народнической эмиграции, сделался вождем ее, редактировал издания "Вперед", "Вестник народной воли".
Одновременно в русские легальные издания он посылал многочисленные работы, печатаясь под псевдонимами - Миртов, Стоик, Арнольди, Доленга, Кедров и др., а иногда вообще анонимно. Между тем издатели сильно рисковали: печатание работ Лаврова было официально запрещено, а ранее опубликованные вещи изымались из общественных библиотек. Лавров наблюдал в 60-80-е годы за тем, что делалось в области социологии за границей, анализируя сочинения Г. Бокля, Д. Милля, К. Маркса, Г. Спенсера. Последнего он представил русской публике в 1867 г., когда это имя еще не знали достаточно широко и в самой Англии [17]. Деятельности парижского Социологического общества Лавров посвятил обстоятельную статью "Социологи-позитивисты", в которой оценил сильные и слабые стороны в первых заседаниях и докладах Общества и отметил выдающуюся роль своего соотечественника и друга Г. Вырубова, без которого "не существовало бы ни позитивистского журнала, ни какого бы то ни было влиятельного позитивистского центра" и самого социологического общества (18. С. 132]. Откликнулся он и на социологические публикации других своих соотечественников - Н. Михайловского, С. Южакова, А. Стронина, Е. Де Роберти [18, 19). Одним из первых в русской науке он выступил против крайностей натурализма в социологии.
Разнообразные труды Лаврова за последние тридцать лет жизни были набросками главного философско-исторического и социологического сочинения - "Опыт истории мысли нового времени", который так и не был завершен. В России вначале появились только две его части - "Задачи понимания истории" (1892 г.) под псевдонимом Арнольди и "Важнейшие моменты в истории мысли" (1903 г.) - Доленга.
После революции 1905 г. произошло ослабление цензуры, редакция "Русского богатства" стала переиздавать старые работы даже под его собственным именем. Под редакцией П. Витязева, А. Гизетти и Н. Русанова предпринимается попытка издать полное собрание сочинений Лаврова в 1918 г., т.е. ровно через полвека после начала его деятельности как социолога. Но над ним висел какой-то рок цензурных преследований. Вмешалась теперь уже советская цензура, и после нескольких выпусков, а всего их предполагалось пятьдесят, издание прекратилось. Была еще одна попытка в 1934 г. и снова неудачная, вышло всего четыре тома, а в 1955 г. вышло два тома (21].
В русской социологии Лавров оставил заметный след прежде всего созданием основ знаменитой субъективной школы (Н. Михайловский, Н. Кареев, С. Южаков и многие другие). Но работ о нем долгое время не было, даже имя его в периодической печати не упоминали, о трудах говорили иносказательно, намеками. "Лаврова больше цитируют, чем читают", - грустно подвел итог этому положению его друг позитивист М. Ковалевский, благодаря усилиям которого посмертный труд Лаврова был в итоге издан на родине.
Как социолог, Лавров сформировался в течение конца бО-х и в начале 70-х годов, за это время им были высказаны в разной редакции и контекстах все центральные положения его системы социологии. Она опиралась на трех "китов": философию (в разное время он испытал влияние всевозможных мыслителей - П. Прудона, Л. Фейербаха, Г. Гегеля, К. Маркса и даже неокантианца Ф. Ланге, одного из авторов знаменитого лозунга "Назад к Канту"), историю (которая, по его мнению, при научной постановке исследований обеспечивает обществоведение надежными фактами) и этику (которая формулирует идеал "справедливого общежития"). Свой социологический позитивизм в пику натурализму он строил на путях психологического редукционизма. Только психология, особенно социальная, полагал Лавров, "может составить исходную точку зрения" социологии. Вот почему в его теории обнаруживаются сильные элементы телеологии, которые он сочетает с детерминизмом и популярным в те годы эволюционизмом [22; 23; 24].
Лавров пытался найти истоки общественности в животном мире (то, что позднее стали называть "предсоциологией"), понять специфику именно человеческого общества, проследить разные состояния социо-культурной эволюции, начиная с эмбриональных, первобытных форм (а также их остатки в настоящем в виде народных суеверий, традиций, верований) и кончая цивилизованными формами, обнимавших великие цивилизации древнего мира, культуру античности, средневековья и нового времени. В этом отношении он был одним из пионеров так называемых генетической и исторической социологий, замысел которой вызван к жизни серию набросков: "Что такое жизнь?", "Где начало общества", "До человека", "Научные основы истории цивилизации", "Цивилизация и дикие племена", "Подготовление новой европейской мысли", - которые позже были объединены в общий том [25. Вып. 1] .
Соображения Лаврова, посвященные истории мысли, как специфической черте человеческого общества, рисуют читателю широкую панораму мировой эволюции. Его, как и Конта, волновал процесс "подготовления" мысли - космические, геологические, физико-химические, биологические и, наконец, психологические линии эволюции, вплоть до "сопутствующих" мысли социальных процессов, ибо мысль и культурное неотделимы от социального, как личность неотделима от общества.
Работа над этими трудами продемонстрировала его редкостную эрудицию в разных сферах знания. Вероятно, современному эмпирически ориентированному социологу все это построение покажется чересчур неэкономным и явно метафизическим. Но, как верно отмечал Кареев, это была "философия истории с социологической точки зрения, скорее даже культурология", чем привычная общая социология той поры. И действительно, цивилизация и культура - главные герои его многих сочинений, он занимался их определением, происхождением, типологией и кризисами. В целом он понимал под цивилизацией совокупность форм и результатов человеческой мысли.
В свете этого вся человеческая история есть "единая преемственная история человеческой мысли". Что же касается культуры, то она трактовалась Лавровым несколько противоречиво. Цивилизация включает, полагал он, два главных элемента: культуру (сумма преданий, обычаев, традиций, привычек) и мысль (критическое мышление). Но будучи частью цивилизации она иногда выступала против нового и прогрессивного, она обладает склонностью к застою, штампованному воспроизводству предыдущих ценностей, т.е. "застыванию" динамики и саморазвития общества, что является целью цивилизации.
Далее Лавров утверждал, что культура в жизнедеятельности общества и человека выражает бессознательное, инстинктивное, являясь "зоологическим элементом" цивилизации. Правда, иногда он считал возможным говорить и об "инстинктивной культуре животных", что явно удивит современного культуролога. Начальные, первобытно-родовые и последующие цивилизованные формы социокультурного, вплоть до современных, Лавров призывал изучать, сочетая их объективное рассмотрение с оценкой со стороны идеала, что и составляло суть столь нашумевшего позднее в России субъективного метода. В методологическом отношении это была ранняя заявка, сходная с поздними и широко известными попытками в лице "возрождения естественного права" в философии права и риккертовско-веберской программы "отнесения к ценности", как отличительной черты наук о культуре, сравнительно с науками о природе.
Впрочем, сам Лавров считал, что социологическая истина охватывает необходимое (детерминизм), возможное (основа для типологии) и желательное (должное). Это позволяло ему создавать крайне своеобразную типологию патологических, регрессивных и здоровых, прогрессивных аспектов человеческой цивилизации, всевозможных социальных групп в лице "исторических и неисторических народов", "деятелей" и "участников", также лиц только "присутствующих" в ней.
"Деятели" (их всегда меньшинство) - это лица, чьи взгляды более или менее соответствуют общественным задачам своего времени; "участники" это простые ученики, имитаторы "деятелей"; "присутствующие" (их огромное большинство) - лица только потребляющие блага цивилизации, но не участвующие в их обновлении и движении. Среди последних он выделял разновидности лиц - "пасынков истории", целиком поглощенных борьбой за существование, удовлетворение элементарных потребностей и "дикарей культуры", главные потребности которых - гастрономические радости, азартные игры, утонченный разврат, вечная погоня за наслаждениями.
Среди "деятелей цивилизации" Лавров также выделял подвид - "работников критической мысли" или интеллигенцию, социальных критиков рутины, создателей новых социально значимых идей, социальной кооперации и солидарности. Главная действующая сила человеческой истории - мысль, точнее ее особая разновидность - "критическая мысль", разрушающая культурную рутину - старые, закостеневшие обычаи, предания, привычки и учреждения, в которых они воплощены. Каждая "критическая" мысль со временем сама превращается в рутину, которая разрушается новой мыслью. Таков "вечный двигатель" истории [24; 25; 26).
Говоря современным языком, Лавров полагал, что он открыл универсальный стратификационный профиль любой организационной группы - рода, племени, класса, нации. С незначительными вариациями его типология якобы обнаруживается от древнейших времен до сегодняшнего дня и будет существовать, пока живо человечество. Его интерпретация интеллигенции, имевшая талантливых продолжателей в лице Н. Михайловского и Иванова-Разумника, вызвала в русской социологии несколько противоположных концепций интеллигенции.
Для Лаврова социальная динамика не была саморазвитием общественных форм в духе "спонтанной эволюции" Конта или органического развития Спенсера, она им не мыслилась вне-личностно. За некоторые формулировки его даже упрекали в социологическом номинализме, но в сущности это было несправедливо. В противовес контовскому пренебрежению к биографиям конкретных лиц, Лавров настаивал на дополнении "идеально-обобщающего направления" социологии "реально-биографическим". Как и Э. Ватсон, он выступил в защиту биографий в качестве предмета науки. Поэтому личность и ее положение - ключ к пониманию его системы. Изучение любой социальной проблемы он всегда связывал с вопросом - как данное явление сказывается на положении личности, мешает или способствует ее творческому развитию? Личность при этом он не рассматривал в качестве автономной, самодовлеющей величины, он прекрасно понимал ее производность от общества и культуры своего времени, объективных потребностей (экономических, политических и идеологических), создающих особые структурные сферы общественной жизни. Да и не любая личность для него была абсолютной ценностью, были и патологические, дегенеративные личности, "дикари" культуры и т. п.
Лавров отрицал эгоизм, анархию личности и диктат общества и группы над нею в равной степени. И то, и другое были для него патологией, "социальным заболеванием", к сожалению, часто встречающимся в истории. Ему были близки те исторические личности, которые участвуют в прогрессе, воплощение идеала "справедливого общества", т.е. способствуют росту солидарности наибольшего количества лиц и росту их личностного развития. Темпы так понимаемого прогресса, его ритмов и фаз направленности и ускорения, его "цены" он считал главнейшими проблемами. Социологию, не указывающую пути прогресса, он называл "болтовней", а не наукой [27].
Современники описывали Лаврова как подлинного альтруиста, рыцаря духа. Это был типичный кабинетный, в хорошем смысле этого слова, работник, рожденный для профессорской кафедры и учеников. Революционная практика отвлекала его от научной работы, по свидетельству близких ему лиц, он это мучительно переживал. Русские эмигранты часто обращались к нему за научными книгами, он читал лекции по разным отраслям знания тем, кто хотел пополнить свое образование. Знакомство с ним завораживало людей, стоящих на разных мировоззренческих позициях - П. Кропоткина, Л. Мечникова, П. Милюкова, В. Чернова, Н. Кареева, К. Тахтарева, Е. Де Роберти и других. М. Ковалевский, по его словам, просто питал к Лаврову "сыновий пиетет".
Лавров умер в самом начале XX в., 7 февраля 1900 г. и похоронен в Париже на Монпарнаском кладбище.
В начале 20-х годов в нашей стране вышли два прекрасных сборника, посвященных памяти Лаврова. Их авторами были известные отечественные философы и социологи - Г. Шлет, П Сорокин, Н. Кареев, А. Гизетти, Иванов-Разумник и другие [28]
Пожалуй, рельефнее общее мнение выразил известный социолог нашего века Питирим Сорокин: Лавров как социолог, несмотря на известные просчеты и ошибки его теории, был и остается одним из наиболее выдающихся фигур в истории русской социологии. И, вероятно, он с полным правом может претендовать на "выдающееся место в мировой социологии" [29. С. 291] Это верная оценка, и можно только гордиться тем, что уже пионеры русской социологической науки заслуженно оценивались) именно так.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СУБЪЕКТИВНАЯ ШКОЛА
Наиболее влиятельной в русской социологической традиции была субъективная школа. Это положение определялось рядом моментов:
1. Школа просуществовала продолжительное время, с конца 60-х гг. XIX в. до конца 20-х г. XX в. За это время неокантианство, органицизм и другие школы ушли с исторической арены. В количественном отношении субъективная школа была представлена большим рядом персоналий и множеством публикаций. Наряду с "отцами-основателями" (П. Лавров, Н. Михайловский, С. Южаков, Н. Кареев) в ней обнаруживаются несколько поколений последователей (Н. Рейнгардт, В. Чернов, Н. Русаков, Е. Колосов, М. Менский, М. Энгельгардт, П. Мокиевский, А. Красносельский и многие другие).
2. Школу часто называли у нас и за границей - "русской" и это не было случайным. А. Вусинич отмечает в этой связи: "хотя внимание представителей школы было сфокусировано на таких универсальных социологических проблемах как взаимодействие личности и общества, природе кооперации и солидарности как механизмов социальной интеграции и отношениях "социальной эволюции" и "социальной революции", они были подлинно русскими социологами, их глаза и уши были нацелены на русские социальные реальности" [1. С. 62].
3. Школа появилась в жизни как продолжательница западных позитивистских идей, считая науку инструментом социальных изменений и умственного прогресса. Но к западным идеям она относилась не догматично, а критично. Сочинения О. Конта, Г. Спенсера, Э. Дюркгейма, К. Маркса и многих других ведущих социологов постоянно подвергались критическому анализу. Кареев как-то заметил, что собранные в один том эти отклики составили бы блестящее исследование по истории социологии. А. Вусинич подхватывает эту же мысль: "один из основных вкладов субъективных социологов состоял в том, что они первыми на русском языке осуществили систематический и критический обзор современной им западной социологии" [1. С. 44). Ироническое словечко Михайловского "Спенсеровы дети" о русских поклонниках английского социолога испортило не один авторитет.
4. Нет другой школы (кроме марксистской), которая выполняла бы роль умственного катализатора, постоянного оппонента с другими направлениями. Ее влияние на русскую интеллигенцию было гигантским. Поэтому литература на темы субъективной школы огромна. Чаще всего ее оценивали как архитектора народнического движения, но это верно лишь отчасти, ибо в рядах школы были представители других движений - либералы, кадеты и люди партийно индифферентные.