Теория познания и методологические задачи социальной науки
Михайловский не занимался подробно философскими вопросами и тем не менее нам надо начать с его теории познания, так как на нее опирается вся система его социологических взглядов, точнее, из нее вытекают методологические задачи и статус "научной" социологии. Вслед за многими позитивистами своего времени, он считал, что "положительная" наука покончила с "абсолютами", строгое методологически выдержанное научное знание' дает нам "истины условные", относительные, что определяется природой человеческих когнитивных способностей и исторически ограниченными в каждое время условиями существования человека. Но все-таки наука постепенно расширяет границы нашего познания в значительно большей степени, чем делали в предшествующие эпохи теология и метафизика, особенно при соблюдении ряда методологических приемов исследования [7].
Эти приемы Н. Михайловский выводил из популярной в те годы классификации наук О. Конта, в которой сочетались идеи уникальности каждой науки и ее объектов с идеей редукционизма. Следуя редукционизму, Михайловский поражал своих читателей удивительной пестротой фактических данных и эмпирических обобщений из антропологии, психиатрии, физиологии, криминалистики, биологии, эстетики; отметим пока (а позднее проанализируем), что некоторым из этих обобщений он придавал откровенно философский характер, в частности принципу "борьба за индивидуальность", фактически перенесенного в социологию из биологии.
Вторым важным приемом он считал установленные уникальности каждой науки, прежде всего социологии, выявление присущих только ей законов и методов, их фиксирующих. По классификации Конта, наиболее сложными в бытии являются именно социальные явления и, соответственно этому, Михайловский занимается важной философской проблемой - соотношением социологии и других гуманитарных наук с естествознанием. Здесь ему удалось обнаружить свободную нишу в классификации Конта и одному из первых дать описание проблем и методов ближайшей союзнице социологии - социальной психологии.
Будучи в состоянии сознательной оппозиции натуралистическому редукционизму, столь модному в 70-80-е годы прошлого столетия, и выступая против неокантианской пропасти между стилями обобщения в естествознании и гуманитарных науках, Михайловский пытался занять более гибкую позицию. Он считал, что предмет и методы всех отраслей научного знания отличны между собой, хотя имеют и частичные совпадения онтологического, гносеологического и методологического характера. Но самые ценные мысли в его изложении невольно дискредитировались его антидиалектичностью. Позитивист Михайловский считал, что наука, в отличие от философии, не имеет дело с сущностями ни онтологически, ни гносеологически. А поэтому он был враждебен и такой методологической сущности как диалектика. В его сочинениях нет ни одного диалектического пассажа, даже в духе идеалистической диалектики, столь популярной в его время. Остановимся теперь на том, как именно он формулировал цели и задача социологии.
Эти страницы его сочинений имеют дело со знаменитым "субъективным методом", несколько раньше предложенным Лавровым. Михайловский им воспользовался, оснастил рядом пояснений, дополнений и аргументов [8]. Суть их такова: в естественных науках, прибегающих к объективным методам изучения стихийных материальных явлений, при строгом соблюдении приемов сбора, описания, классификации и обобщения материала возможно получить общепризнанный истинный результат (он его называет "правда-истина"); в обществоведении в силу специфики изучаемых явлений (наличия в самих объектах сознательного и бессознательного элементов, объединяемого людьми в цели их поведения) требуются другие приемы и методы, и результат получается более сложным ("правда-справедливость").
Эти приемы и дают нам "субъективный метод", который при сознательном и систематическом применении не просто вскрывает причины и необходимость исследуемого процесса, но и оценивает с точки зрения "желательности", "идеала". Михайловский так пояснял эту мысль: "Коренная и ничем неизгладимая разница между отношениями человека к человеку и к остальной природе состоит прежде всего в том, что в первом случае мы имеем дело не просто с явлениями, а с явлениями, тяготеющими к известной цели, тогда как во втором цель эта не существует. Различие это до того важно и существенно, что само по себе намекает на необходимость применения различных методов к двум великим областям человеческого ведения". И далее - "мы не можем общественные явления оценивать иначе, как субъективно", т.е. через идеал справедливости. Таким образом, не отрицая применимость объективных методов в социологии (скажем статистики), он считал, что "высший контроль должен принадлежать тут субъективному методу" [9].
Итак, перед нами своеобразная гальванизация теории "двойственности истин", сам Михайловский, его соратники и критики называли ее теорией "двуединой правды". Отсюда методологическое требование слияния и опоры социологии на публицистику. Михайловский постоянно сознательно применял в своей публицистике общие "социологические теоремы" (его выражение) при оценке и анализе разнообразных фактов текущей жизни. В частности таковыми являются серии очерков - "Письма о правде и неправде", "Записки профана", "Литература и жизнь".
Следует отметить, что прилагательное "субъективный" (давшее позднее название всей школе) в приложении к методу, да и в приложении к школе, было крайне неудачным, вызывало возражения. В печати шли долгие споры и по содержательной части "субъективного метода", спорили и сами субъективисты, уточняя часть положений, отказываясь от некоторых крайностей. Спорили с ними и представители других направлений - марксисты, неокантианцы, неопозитивисты и др. [10]. Не входя в детали этой многолетней полемики, обратим внимание лишь на несколько моментов в связи с социологией Михайловского и его ролью в эволюции социологической мысли в России в целом.
В "субъективном методе" Лаврова и Михайловского было кое-что действительно от метода, но, разумеется, его нельзя было толковать столь расширительно, психологизируя все общественное бытие, как делали это родоначальники русской социологии. Речь идет о методе "понимания" чувств, идей, ценностей, как важнейшей составной части социального мира, о роли "сочувственного опыта", как его называл сам Михайловский. Без интроспекции, сопереживания, субъективного подключения к нему, этот мир становится в известной мере "невидимым". Но сколько-нибудь подробно и, главное, доказательно эти соображения Михайловский развивал не в социологии (Н. Бердяев иронически это отметил в словах: Михайловский скверно чувствует себя "на большой дороге истории"), а в художественной критике, в анализе произведений русских писателей XIX в. - Достоевского, Толстого, Лермонтова и др. Поэтому русские неокантианцы (Б. Кистяковский и другие) справедливо упрекали Михайловского за то, что он остановился как раз там, считая, что все проблемы уже решены, где для неокантианцев проблема еще только начинается. Но дело все в том, что "понимание" - как оно стало трактоваться в социологии конца XIX в. и особенно в последующее время - составляет только срез более общего толкования социологического метода у Михайловского и имеет несколько другие основы.
Михайловский стоял на позиции социальной обусловленности познания и многократно подчеркивал это обстоятельство на примерах социальной заданности искусства своего времени. Но это абстрактно верное положение он доводил до агностицизма. Получалось, что люди, в познании социального мира - всегда остаются невольными рабами своей групповой принадлежности, оценивают мир только через эту принадлежность, с учетом ее интересов. А потому то, что безусловно обязательно, истинно для членов одной и той же группы, психологически неприемлемо для другой. Следовательно - истина всегда субъективна. Этот момент, обозначенный Н. Чернышевским на вариациях эстетических вкусов разных сословий, Михайловский положил в основу своего требования принципиального "субъективизма" общественных наук, - отмечал его ученик и последователь Е. Колосов [II. С. 61-621. На первый взгляд может показаться, что Михайловский просто провозглашает плоский социологический релятивизм. Однако суть его подхода сложнее.
Если люди (исследователи их жизни) не критически отдаются во власть своей групповой стихии, то их познание и поведение подчиняются относительным установкам - "идолам" (такова, на его взгляд, природа многих религиозных систем, формул типа "искусство для искусства", "богатство для богатства", "наука для науки" и т. п.). Подобные подчинения - путь имитации объективности, благодаря чему социология переполнена псевдоистинами ("неправдой"), человек только сам себя обманывает этими мистифицированными, извращенными обобщениями, социальными миражами.
Но есть и другой путь - корреляции групповых установок общечеловеческим "идеалом", который характеризуется признанием (оценкой) желательности и нежелательности ряда явлений, путь изучения условий для осуществления желательного и устранения нежелательного, т.е. соотнесение с идеалом "общей справедливости", с которым должен согласиться каждый, вне зависимости от своей групповой принадлежности. Таким сверхгрупповым, "конечным" идеалом он считал "равномерное развитие всех сил и способностей человека", достигаемым, по его глубочайшему убеждению, только при особом однородном общественном устройстве "простой кооперации" человеческой деятельности (позднее мы рассмотрим это понятие подробнее)[12].
Любая реальность, по Михайловскому, есть клубок необходимости и разного рода возможностей ее развития; в социальной же реальности есть счастливый шанс выбрать ту или иную возможность и этим ускорить, направить, трансформировать необходимость, но только с помощью идеала, так как каждая из возможностей, материализуемая в конкретной ситуации, определяется комплексной комбинацией обстоятельств, которую трудно познать полностью и объективно. Социология - наука, исследующая желательное в общественной жизни и то, насколько оно возможно, т.е. исследующая общественные отношения с позиции сознательно выбранного, "конечного" идеала [13).
Таким образом получалось, по Михайловскому, что истина в социологии методологически обеспечивается и проверяется "конечным идеалом", реализуемым в ходе исторической деятельности; выбор желательного (предмет исследования) тогда дает гарантию истинного, когда оно еще и справедливо, писал он, настаивая на этизации общественной науки. Теперь совершенно очевидно, что Михайловский в своеобразных терминах поставил важные проблемы: сочетания объективности и социальной детерминированности в социологии: сочетания стихийного и сознательного в историческом процессе; проблему "должного" при изучении этих процессов. Но абстрактность этой постановки, отрыв схем от живой реальности делали его "идеалы", если воспользоваться его терминологией - "идолами". Что же касается "должного", взятого абстрактно, то с этой позиции нет никакой существенной разницы между, скажем, религиозными идеалами ("идолами", по Михайловскому) и любыми другими нерелигиозными идеалами, как личными, так и групповыми, если в своем содержании все они постулируются нравственным сознанием как должное [14]. Но в чем тогда преимущество и реальность "конечного идеала" Михайловского? Может быть в словосочетании "развитие каждого" (т.е. развитие личности вне сословных, классовых, национальных и т. п. ограничений), но как же тогда быть с его позитивистским утверждением о том, что гносеологическая природа каждого человека - сама по себе относительна? И далее - а не является ли его общечеловеческий, "конечный" идеал, сам по себе групповым и, соответственно, - относительным, ограниченным, предвзятым, как и остальные групповые идеалы? И критика (В. Ленин, Г. Плеханов, С. Райский, Н. Бердяев и другие) показала, что его идеал носит не надгрупповой характер, а групповой, отражая мелкобуржуазные чаяния и стремления отдельных групп в России, только скрывая свою сущность под обилием абстрактных терминов. Идеал Михайловского отражал общественную жизнь через призму жизненных условий и интересов "мелкого производителя".
С учетом сказанного, рассмотрим последний философский принцип его социологии - "учение об индивидуальности", представляющий одну из разновидностей позитивистского эволюционизма, в которой теория Ч. Дарвина сочеталась и уточнялась с теориями К. Бэра и Э- Геккеля о разных степенях индивидуальности. На неизбежность этого уточнения Михайловскому указал русский биолог Н. Ножин, которого Михайловский часто называл "другом-учителем" 15].
"Индивидуальностью" Михайловский обозначает любое онтологическое целое, "вступающее в отношения внешнему миру, как обособленная единица" на любых фазах эволюции материи, но особенно интересуется "живой" и общественной формами движения материи [16]. Он считал, что здесь особенно ярко проявляются две тенденции: первая - усложнение организмов и систем их деятельности, рост различия, дифференциации и взаимной "борьбы за существование", и вторая - увеличение относительной самостоятельности индивидуальностей от других более комплексных, сложных организаций, эволюционной и функциональной частью которых они являются, процессы "борьбы за индивидуальность" и в итоге рост их однородности и солидарности. Дарвин и его последователи натуралисты-социологи имеют дело только с первой тенденцией. В общественной жизни вторая тенденция лишается многих затемняющих ее действие обстоятельств, столь свойственных другим сферам бытия [17]. Здесь сказывается и близость исследователя к изучаемым общественным фактам (субъективный метод). Михайловский признавался, что только этой последней тенденцией - "борьбой за индивидуальность" - "охватываются и объясняются... все когда-либо интересовавшие меня социологические факты и вопросы" (18. С. 227].
Но сразу же отметим, что этот философский принцип, не совсем применимый и к биологии (из которой он его выводил), был еще в большей степени сомнителен в применении к социологии. В своей "социальной монадологии" он не столько изучает исторические факты, сколько дедуцирует на них априорные схемы, подгоняя данные под них. Критики неоднократно подчеркивали этот методологический просчет субъективистов. Однако, последуем вновь за Михайловским; каковы основные части его "монадологии"?
Главная форма, типом "общественной индивидуальности", по Михайловскому, - личность (в виде ее "неделимости", более мелких "социальных атомов" уже нет в обществе), а борьба за нее является борьбой с групповым диктатом, калечащим разделением труда, групповыми стандартами в познании, предрассудками и т. п. Наряду с неделимой "человеческой индивидуальностью" в социуме есть и другие более сложные, делимые "общественные индивидуальности" (разные социальные группы: классы, семья, профессиональные группы, партии и институты: государство и церковь). Когда социологи, писал Михайловский, используют термины "классовое сознание", "классовый интерес", "классовая точка зрения" и "классовая борьба" - они смотрят на эту социальную группу именно как на "индивидуальность" (19. С. 39]. Все эти виды "общественной индивидуальности" ведут между собою борьбу с попеременным успехом и постоянную борьбу с личностью, направленную на унификацию последней, превращение ее в винтик, орган более комплексных организаций. За долгую историю человечества сложилось два четких состояния этой борьбы ("простая и сложная кооперация") и масса переходных конкретных вариаций между ними. Для Михайловского социологическая методология ("субъективный метод" - "борьба за индивидуальность") должна не только объяснить объективный ход исторического процесса (возникновение и смену разных форм кооперации), но и дать ("истина" - "справедливость") определенные правила поведения, нормы для субъективной корректировки этого объективного процесса - с помощью идеала. Но выяснение уже этого обстоятельства требует знакомства с его толкованием "статики".
Социальная статика: