Глава 24. Невероятная новость пришла по телеграфу

 

Невероятная новость пришла по телеграфу.

Национальный институт литературы и искусства с превеликим удовольствием присудил мне специальную премию по литературе и денежную сумму в размере пяти тысяч долларов. Не буду ли я так любезен прибыть в Нью‑Йорк 26 мая для получения премии, аплодисментов и чека?

Не буду ли я так любезен?

Господи Боже, думал я. Наконец‑то! Боже! Годами люди обращались ко мне по прозвищу Бак Роджерс или Флэш Гордон. Уверяли, что никто никогда не будет строить ракет. Заявляли, что мы не полетим ни на Марс, ни на Луну. Ну а теперь, может, кто‑то все же назовет меня моим настоящим именем.

Я захватил весть с собой на поздний завтрак в «Кортаун». Поздний завтрак, черт, все завтраки были поздние. К тому времени, когда я туда добрался со сложенной телеграммой в кармане, было уже пол‑одиннадцатого. Я зашел и увидел Рики, Джона и Джейка Викерса, поглощавших яйца, бекон и печенье. Джек гостил у Хьюстонов, помогая Джону разобраться с повестью Киплинга «Человек, который мог стать царем» для будущего фильма. Судя по тому, как Джон изучал мое лицо, пока я раскладывал омлет на своей тарелке в виде рожицы и расписывал все это кетчупом, он, должно быть, унюхал телеграмму в кармане моей рубашки.

— Ты похож на питона, заглотившего пуму с головы до хвоста. Выкладывай, что у тебя, малыш.

— Не‑а, — сказал я, довольный собой.

— Ладно, сынок, валяй рассказывай!

Я достал телеграмму из кармана и протянул через стол.

Джон задумчиво прочитал ее и передал Джейку.

— Черт меня побери, у нас под крышей, оказывается, завелся гений.

— Ну, я бы так не сказал.

— Я бы тоже, малыш. Фигура речи. Прочитал, Джейк?

— Конечно. — Джейк в изумлении передал телеграмму Рики. — Ты, оказывается, пишешь беллетристику!

— Для журналов «Грошовый детектив» и «Странные рассказы», — сказал я, чтобы притупить их внимание.

— Рики, прочитай вслух, — сказал Джон.

— Ты ведь уже читал это, — засмеялась Рики и обежала вокруг стола, чтобы меня обнять. — Поздравляю!

Она стояла рядом со мной и вслух читала телеграмму. Это было ошибкой. На самом деле Джону не очень‑то хотелось, чтобы она это делала. Он опять занялся разрезанием бекона и намазыванием масла на тосты.

— Так как, сынок, — сказал он, разглядывая свою еду, — ты решил, что будешь делать с этими деньгами?

— Делать?

— Ну да. Делать. Тратить. Решил, как избавиться от этой сумасшедшей суммы, о, жюль‑вернов ты сын?

— Не знаю, — сказал я, зардевшись от счастья оттого, что удостоился его внимания. — Я получил телеграмму часа три назад. Я поговорю с Мэгги. Мы живем в нашем новом доме уже третий год. В некоторых комнатах все еще нет мебели. А рабочий кабинет у меня в гараже, где вместо машины стоит старый письменный стол за шестьдесят долларов. Может, я куплю побольше книжных шкафов. Может, куплю отцу набор клюшек для гольфа, у него в жизни не было нормальных клюшек…

— Черт меня побери, ну и списочек! — вскричал Хьюстон.

Я взглянул на него, думая, что он меня хвалит. Вместо этого я увидел, что он откинулся на спинку стула, глубоко озабоченный моим будущим.

— Джейк, ты слышал?

— Угу, — сказал Джейк.

Подожди, думал я, продержись…

— Ты никогда в жизни не слышал ничего более вздорного, правда? Боже праведный, — восклицал Джон, — ты же выдающийся писатель‑фантаст. И первоклассный автор фантастических сказок.

— Я стараюсь, — сказал я.

— Стараюсь! Бог ты мой, — сказал Джон. — Пораскинь мозгами! На тебя, откуда ни возьмись, свалилась деньга, деньги, деньжищи! Ты же не положишь их в банк, чтоб они там гнили!

— Я думал…

— К чертям, не думал ты ни о чем!

Все это время Рики стояла рядом со мной. Теперь я почувствовал, как ее пальцы сдавили мне затылок, требуя от меня силы воли и мужества. Затем, уверенная, что этого никто не видел, она вернулась на свое место во главе стола поливать бекон кетчупом.

— Похоже, ты собираешься передать свой Гран‑при в руки тех, кто умеет жить, то есть Джейку и мне. Ты не возражаешь, Викерс? — спросил Джон.

Джейк закивал и многозначительно мне подмигнул.

— Сынок, мы поразмыслим над этим, — сказал Джон. — Как следует. Ну как, Джейк? Сегодня к вечеру мы найдем на что употребить… сколько там было?

— Пять тысяч долларов, — вяло сказал я.

— Пять тысяч! Джейк, сколько ты смог бы заработать здесь для незаконнорожденного братца Флэша Гордона?

— Может, тысяч двадцать… — сказал Джейк с набитым ртом.

— Пусть будет пятнадцать, не будем жадничать. — Джон откинулся на спинку стула. — Главное, чтобы деньги не залеживались. От этого они портятся. Сразу после завтрака, малыш, мы трое первым делом подумаем, как разбогатеть по‑настоящему на этой неделе, без промедлений и проволочек!

— Я…

— Заткнись и пережевывай свою пищу, — улыбнулся Джон.

Мы некоторое время ели молча, каждый бросал взгляды на остальных. Джон — на меня. Джейк — на Джона. Я — на них обоих, а Рики, улучив момент, решительно кивнула мне, чтобы я стойко держался и боролся в гуще нечестной игры.

Джон смотрел, как я перелопачиваю свой омлет, превращая его в кашу, и отодвигаю тарелку. Потом совершенно переменил тему.

— Малыш, что ты читаешь?

— Шоу, Шекспира, По, Готорна. Песнь Песней, то есть Песни царя Соломона из Ветхого Завета, Фолкнера, Стейнбека…

— Угу, — сказал Джон, прикуривая сигару. Он отпил кофе. — Понятно.

Наконец он спросил прямо:

— Хевлок Эллис?

— Секс?

— Ну не только секс, — небрежно бросил Джон, — есть у тебя еще мнения на этот счет?

— Какое это имеет отношение к моей премии?

— Терпение, сынок. Никакого. Просто мы с Джейком тут кое‑что читали. Доклад Кинси, несколько лет назад. Читал?

— Моя жена продавала экземпляры этого доклада в книжном магазине, где мы с ней познакомились.

— Вот те на! Что скажешь про все гомосексуальные моменты? Мне представляется все это весьма интересным, а тебе?

— Ну, — сказал я.

— Что я хочу сказать, — продолжал Джон, жестом требуя еще кофе и дожидаясь, пока Рики разольет его по чашкам, — на свете нет такого мужчины, или мальчишки, или старика, который хотя бы раз в жизни не возжелал бы другого мужчину. Так, Джейк?

— Общеизвестно, — сказал Джейк.

Рики уставилась на нас и все кривила рот, стреляла глазами, подавая мне знаки — «уходи, беги».

— Ну разве это не естественно для человека, при той любви, что заложена в нас, — сказал Джон Хьюстон, — что мы влюбляемся в футбольного тренера, или легкоатлетическую звезду, или в лучшего спорщика в классе? Девочки влюбляются в своих инструкторш по бадминтону или в учительниц танцев. Правильно, Рики?

Рики отказалась отвечать и готова была вскочить и выбежать из комнаты.

— Иногда душе полезно исповедаться. Я не постесняюсь сказать вам, — говорил Джон, помешивая свои кофе и вглядываясь в глубины чашки, — что в шестнадцать у нас был один бегун в школе… Боже, все умел делать — прыгать в высоту с шестом, бегать на сто ярдов, кросс, что угодно. Прекрасный мальчишка. Как я мог удержаться, чтобы не подумать, что лучше его на свете и быть не может? Джейк, теперь твоя очередь, разве то же самое не случалось с тобой?

— Не со мной, — сказал Джейк, — но с друзьями — да. Лыжный инструктор повел моего приятеля кататься, и, если бы он сказал ему «поженимся», тот согласился бы. Может, не навсегда, но… наверняка.

— Вот видишь? — кивнул Джон, переводя взгляд с Джейка и Рики на меня. — Все вполне в норме. Теперь твоя очередь, малыш.

— Моя очередь?

— А что такого? — Он выглядел немного удивленным. — Признайся. Если Джейк мужественно поделился с нами лыжным инструктором своего друга…

— Да, в самом деле, — сказал Джейк.

— А я великодушно рассказал про всеамериканского бегуна, поглощателя бифштексов, этого сукина сына, то, — он затянулся сигарой, — пора, — отпил кофе, — и тебе…

Я сделал глубокий вдох и выдох.

— Мне не в чем сознаваться.

— Нет, так не пойдет! — сказал Джон.

— Нет же, — сказал я, — я бы рассказал, но ни в пятнадцать, ни в шестнадцать, ни в семнадцать со мной ничего подобного не приключалось. С восемнадцати и после — ничего. В девятнадцать? Двадцать? Ноль. С двадцати одного до двадцати шести — только мои сочинения. Несколько девушек, но больше как приятельницы. Pэй Харрихаузен все свое либидо вкладывал в динозавров, а я свое либидо — в ракеты, Марс, пришельцев и одну‑двух несчастных девушек, которые после чтения моих рассказов удрали от скуки через час…

— Ты не хочешь сказать? — спросил Джейк.

— Ровным счетом ничего? — обвинил меня Джон.

— Хотелось бы, чтобы был какой‑нибудь тренер по гимнастике, лыжный инструктор, — признал я, — хотел бы, чтобы мне повезло, как вам обоим, и меня сразила бы небольшая лихорадка. Но никаких странностей, отклонений, аномалий. Скучновато, правда?

Я посмотрел на Рики. Она сгорала от восхищения, но промолчала.

— Нет, серьезно? — сказал Джон.

— Чего уж там, — сказал Джейк. — Все мы прошли через эти грязные страстишки.

— А я — нет, — моргнул я. — Никаких мальчиков Давидов. Только Афродита и Венера Милосская. Девичьи попки, а не мальчишечьи задницы. Я понимаю, что это делает меня необычным. Я пытался. Я очень старался. Но не смог влюбиться в Хьюго Динвиди, моего школьного тренера по гигиене в Лос‑Анджелесе.

— Не верю! — сказал Хьюстон.

— Я тоже, — сказал Викерс.

— Джон, теперь о тебе, — сказал я. — Я влюблен в тебя. Но это совсем другое, понимаешь?

Он отпрянул:

— Ну конечно понимаю.

— А ты, Джейк, — сказал я, — не запирай сегодня на ночь дверь. Я к тебе постучусь.

Я увидел, как сдувается его монгольфьер.

— Разумеется, — сказал он.

— Ура‑а! — Рики вскочила из‑за стола, поцеловала меня в щеку и выбежала из комнаты. — Браво!

«Кровавую Мэри» пили в молчании.

В этой тишине я сказал себе: «Будь начеку». Я положил еще кусок омлета и сел, ожидая, что Джон вновь перейдет в наступление.

— Насчет твоих денег, — промолвил наконец Джон.

— Нет у меня никаких денег.

— Ну, тех, которые ты получишь, малыш, в мае от этих милых людей в Нью‑Йорке.

— А, ты об этом, — сказал я, нарезая полоски из своего тоста, не обращая внимания на взгляды.

— Ты слушаешь? Джейк, ты не согласен? Мы идем завтра в Феникс‑парк, выбираем лучшую лошадь в восьми заездах и ты ставишь всю сумму на одну лошадь. Или пан, или пропал! Ну как тебе?

— Не‑а, — сказал я наконец.

— Это что за ответ? Это даже вопреки принятым правилам грамматики.

— «Не‑а»? А по мне, так нормально. Не‑а.

— Черт бы тебя побрал! — вскричал Джон. — С кем я связался? С трусишкой? С дрестуном? С мокрицей?

— Все в точку, — признался я. — Чем и горжусь.

— Моби Дик плюнул бы тебе в рожу.

— Вполне возможно.

— Мелвилла стошнило бы от тебя.

— Не сомневаюсь.

— Хемингуэй не сел бы рядом с тобой в двухместном нужнике из‑за несоответствия мужского опыта.

— Это я не стал бы делить с ним свой нужник.

— Ты полюбуйся на него, Джейк.

— Любуюсь.

— Он отказывается!

— Обделался.

— Именно, — сказал я и встал.

К тому времени у меня разболелся живот. Я достал телеграмму из кармана. Это был чистый лист бумаги. Без единого слова. Всего за один этот жуткий час им удалось выжечь, вытравить, стереть и уничтожить слова, новость, радость.

Мне понадобится уединиться в тихой комнате в Дублине с чистым клочком бумаги, поднести к нему зажженные спички, чтобы проступили слова: «Тебе присудили премию. Ты что‑то значишь. Ты в порядке» — или что там еще было написано сегодня утром в девять часов. Что бы там ни было, теперь я не мог этого прочесть.

Я мог бы бросить бумажку на пол, но увидел, как Джон дожидается, когда ему доставят это удовольствие. Я скомкал телеграмму и запихнул в карман.

— К твоему сведению, — сказал я, — я все обдумал. Взвесил. И на ближайших скачках в Примроз‑парке я поставлю все свои шальные деньги… на… Оскара Уайльда!!!

Потом я взял «кровавую Мэри» и, медленно прогуливаясь — не резкой походкой, а именно прогуливаясь, — прошел мимо Джона и Джейка и поднял стакан.

Вышел за дверь.

Рики нашла меня на заднем каменном крыльце «Кортаун‑хауса» спустя десять минут. С кончика моего носа капали слезы.

— Черт, какой же ты восхитительный сукин сын.

— Хотел бы я это ощущать, — пробормотал я.

Я протянул ей скомканную телеграмму:

— Текст еще не появился?

— Что?

— Слова. Премия. Извещение.

Он посмотрела на листок при тусклом свете:

— Да, — а потом тихо, увидев мое лицо, сказала: — Да!

Слова вернулись, потому что она прочитала их мне.

И я поверил.

Я телеграфировал в Нью‑Йорк, что прибуду туда 24 мая получать премию из рук Джона Херси, Роберта Шервуда, Нормана Казинса, Лилиан Хелман и прочих. Больше про телеграмму я не заикался.

Как, впрочем, и Джон с Джейком.