Обзор основных подразделений корабельной команды

Теперь, когда мы точно обозначили место, отведенное Белому Бушлату, остается рассказать, как оно ему досталось.

Общеизвестно, что в торговом флоте команда делится на две вахты — вахту правого и вахту левого борта, кои по очереди несут ночное дежурство. Того же порядка придерживаются и на военных кораблях. Но кроме этого основного деления там существуют еще и другие, ставшие необходимыми из-за многочисленности команды и из-за того, что все на корабле полагается выполнять точно и в соответствии с дисциплиной. Так, матросы не только входят в подразделения, приписанные к одному из трех марсов, но, в момент, когда судно снимается с якоря или когда происходит аврал, определенный матрос в каждом из этих подразделений обязан оказаться на определенном рее, относящемся к данной мачте. Таким образом, при команде отдать грот-бом-брамсель, именно Белый Бушлат, а не кто иной бросается ее выполнять.

Впрочем, расписывают матросов по трем мачтам не только на этот предмет. Некоторым людям в каждом подразделении поручают сверх того известные обязанности и в других случаях. Так, всякий раз, когда кораблю приходится ложиться на другой галс, брать рифы на марселях или становиться на якорь, каждый матрос из пятисот человек команды знает свое место и непременно там оказывается. Ничего другого он не видит, ни на что другое не обращает внимания и на своем посту обязан находиться до тех пор, пока его не сменит сама лютая смерть или начальство. Случается, однако, что по небрежности офицера из правила этого бывают исключения. Достаточно серьезные последствия такого случая будут изложены в одной из последующих глав.

Не будь всех этих расписаний, команда военного корабля представляла бы собой не более как толпу, которою было бы так же трудно управлять, когда в шторм понадобилось бы убрать паруса, как и той толпой, возбужденной речами лорда Джорджа Гордона [10], которая сравняла с землей величественный особняк лорда Мэнсфилда.

Но это еще не все. К отдаче грот-бом-брамселя, когда авралом ставили паруса, обязанности Белого Бушлата не сводились. Кроме особых обязанностей при смене галса, постановке на якорь и т.д., он всегда входил в состав вахты правого борта, или первой вахты, — одного из двух первичных и основных подразделений команды на корабле. В этой вахте он был грот-марсовым, иначе говоря, штатным его местопребыванием был грот-марс, где он находился в обществе других матросов в постоянной готовности выполнить любое приказание, относящееся к грот-мачте выше грота-рея. Ибо грота-рей и все, что расположено ниже, относится уже к другому подразделению.

Теперь, фор-, грот- и крюйс-марсовые каждой вахты — первой и второй — подразделяются в плавании еще на полувахты, или отделения, все время сменяющие друг друга на марсах, к которым они приписаны, в то время как все вместе они сменяют марсовых второй вахты, или левого борта.

Кроме этих марсовых, в число которых попадают самые расторопные матросы, имеются еще матросы, приписанные к запасному становому якорю, — все старые ветераны. Местопребывание их — полубак; в их ведении находится фока-рей и все паруса на бушприте.

Все это обветренные мореходцы, выбранные из самых опытных на корабле. Это те, кто может спеть вам «Бискайский залив», «Уж не матрос теперь Том Баулинг», «Смирись, Борей, насмешник грубый!»; кто на берегу, в трактире, требует, чтобы ему подали чашку смолы [11] и сухарь. Это рассказчики, способные часами травить про Декатура [12], Халла [13] и Бейнбриджа [14], носящие в ладанках кусочки «Конституции», подобно тому как католики носят частицы истинного креста. Этих славных стариков офицеры, как бы они ни обкладывали других, никогда не отваживаются облаять. Это молодцы, на которых душа радуется смотреть, — славные представители доброй старой гвардии, суровые морские гренадеры, с которых в шторм не раз слетал брезентовый дождевик. С ними весьма склонны водить знакомство иные из зеленых кадетов, от них черпают они свои самые ценные морские навыки и на них взирают с почтением, как на ветеранов, если чувство почтительности им вообще не чуждо.

Далее следует упомянуть людей, работающих на корме: местонахождением их являются шканцы. Под руководством рулевых и артиллерийских унтер-офицеров они распоряжаются гротом и бизанью, помогают выбирать грота-брас, а также другие снасти в кормовой части корабля.

Поскольку обязанности кормовых матросов относительно легки и нехитры и от них не ожидается большой наторелости в морской практике, в команду эту попадают преимущественно люди, до флота моря не видавшие, не слишком крепкие и закаленные и всего менее похожие на моряков; в силу того что им приходится пребывать на шканцах, назначаются они с оглядкой на их наружность. По большей части это стройные юноши, отличающиеся изяществом и вежливым обхождением. И если они не слишком сильно тянут, выбирая иной конец, зато притягивают взоры всех иноземных дам, которым случается посетить корабль. Бóльшую часть времени они проводят за чтением романов и в воспоминаниях о других романах, которые у них были на берегу, а также в сопоставлении с кем-либо из товарищей тех любовных драм и роковых обстоятельств, кои вынудили этих несчастных молодых людей из приличных семей променять былую сладкую жизнь на суровую флотскую среду. В самом деле, по некоторым признакам можно заключить, что многие из них вращались в весьма достойных кругах. Они неизменно следят за своей внешностью и испытывают отвращение к смоляной кадке, в каковую их почти никогда не заставляют обмакивать персты. За то что они гордятся покроем своих брюк и блеском дождевиков, остальная команда прозвала их морскими хлыщами и аристократами в шелковых носочках.

За ними идут матросы, постоянно работающие на гон-деке. Им вменено в обязанность выбирать фока- и грота-шкоты, а также выполнять ряд унизительных обязанностей, связанных с водоотливной и фановой[4] системами в недрах корабля. Все эти парни — Джимми Даксы [15], жалкие существа, никогда не ступавшие ногой на выбленку и не поднимавшиеся выше фальшборта. Это закоренелые фермерские сынки — деревенщина, не вычесавшая еще сенной трухи из волос; им препоручены занятия, близкие их душе, — они ведают клетками для кур, выгородками для свиней и ящиками для картофеля. Сооружения сии размещаются на фрегате, как правило, на гон-деке между фор- и грот-люками и занимают столь значительную площадь, что начинают смахивать на крытый рынок в каком-нибудь небольшом городке. От мелодических звуков, исходящих оттуда, увлажняются глаза шкафутных, ибо звуки эти напоминают им отцовские свиные загоны и картофельные грядки. Они охвостье команды, и тот, кто ни к чему не пригоден, еще годится в шкафутные.

Пропустим три палубы: спардек, гон-дек, кубрик, и мы столкнемся с кучкой троглодитов — обитателей трюмов, ютящихся, точно кролики в норах, промеж водяных систерн, бочек и якорных тросов. Смойте сажу, покрывающую их лица, и они, точно корнуэльские углекопы, окажутся бледными как привидения. За редкими исключениями, они почти никогда не выходят погреться на солнышке. Они могут полсотни раз обогнуть шар земной, и окружающий мир откроется им не более, чем Ионе [16] во чреве китовом. Это ленивая, неповоротливая, сонная публика, и, когда им случается съезжать на берег после долгого перехода, они выползают на свет божий подобно черепахам из пещер или медведям по весне из-под прогнивших стволов деревьев. Никто не знает их имен, и после трехлетнего плавания они все еще остаются для вас чужими людьми. В момент шторма, когда, чтобы спасти корабль, наверх высвистывают решительно всех, они появляются среди разбушевавшихся стихий, как те таинственные парижские старики [17], всплывшие наружу во время трехдневного сентябрьского побоища; все недоумевают, кто они такие и откуда взялись. Исчезают они столь же таинственно, и никто ничего о них больше не слышит, пока не произойдет очередное вавилонское столпотворение.

Таковы основные подразделения корабельной команды, но более мелкие специальности бесчисленны, и, для того чтобы составить их перечень, потребовался бы немецкий комментатор.

Здесь мы ни словом не обмолвились о боцманматах, старшинах-артиллеристах, старшинах-плотниках, старшинах-парусниках, старшинах-оружейниках, начальнике судовой полиции, судовых капралах, строевых старшинах, рулевых старшинах, старшинах артиллерийских подразделений, баковых старшинах, фор-марсовых, грота-марсовых и крюйс-марсовых старшинах, кормовых старшинах, заведующих главным и носовым трюмами, заведующих гальюнами, купорах, малярах, жестяниках, буфетчике коммодора, буфетчике кают-компании, буфетчике кадетов, коммодорском коке, командирском коке, офицерском коке, камбузных коках, артельных коках, укладчиках коек, рассыльных, вестовых, санитарах и о бесконечном количестве других, у каждого из которых есть свои строго определенные обязанности.

Из-за этого бесконечного количества специальностей на военном корабле новичку, попавшему туда впервые, особенно полезно обладать хорошей памятью, и чем больше он преуспел в арифметике, тем лучше для него.

Что до Белого Бушлата, то он долгое время перебирал в голове различные номера, определенные ему старшим офицером, известным в обиходе под кличкой старшого. Первым долгом Белый Бушлат получил номер своего бачка, затем судовой номер, иначе говоря, тот номер, на который он должен был откликаться на перекличке, далее номер койки, потом номер орудия, к которому он был приписан, не говоря уже о других номерах, кои потребовали бы некоторого времени даже от Джедедии Бакстона [18], чтобы привести их в стройные столбцы, прежде чем сложить их. Хуже всего, что все эти номера надо было знать назубок, иначе это грозило крупной неприятностью.

Теперь представьте себе матроса, совершенно непривычного к сутолоке военного корабля, впервые ступившего на его палубу, которому с бухты-барахты предлагают все эти номера запомнить. Еще до того, как он их услышит, голова его раскалывается от необычных звуков, поражающих его слух; уши его представляются ему звонницами, где непрерывно бьют в набат. Ему кажется, будто по батарейной палубе проносится тысяча боевых колесниц; он слышит тяжелую поступь морской пехоты, лязг абордажных сабель и ругань. Боцманматы свистят со всех сторон наподобие хищных поморников [19] в шторме, а странные звуки под палубами напоминают вулканические громыхания огнедышащей горы. Он съеживается от некоторых звуков, словно новобранец под градом падающих бомб.

Почти бесполезным оказывается весь опыт, приобретенный во время кругосветных странствий по этому земноводному шару; не к чему знакомство с арктической, антарктической и экваториальной зонами, шквалы под Бичи-Хедом [20] или мачты, поломанные на траверзе мыса Гаттерас [21]. Все ему приходится начинать сначала, ничего он не знает; греческий и древнееврейский тут не помогут, ибо язык, который ему надлежит усваивать, не имеет ни грамматики, ни словаря.

Проводим его взглядом, пока он проходит меж рядами старых океанских воителей. Обратите внимание на его униженный вид, умоляющие жесты, его растерянный взгляд. Он загнан в тупик, голова его идет кругом. И когда в довершение всего старший офицер, в обязанности которого входит принимать всех вновь прибывающих и указывать, где им помещаться, когда этот офицер — не слишком ласковый и любезный — предлагает ему запомнить одну цифру за другой: 246–139–478–351 — у несчастного появляется острое желание сбежать.

 

IV

Джек Чейс [22]

Первая ночь по выходе из гавани выдалась ясная и лунная. Фрегат, выставив напоказ все свои пушки, неслышно скользил по воде.

Полувахта моя дежурила на марсе. Там я и устроился, поддерживая самую приятную беседу со своими товарищами. Каковы бы ни были остальные матросы, эти были отличнейшие ребята, вполне заслуживающие того, чтобы их представили читателю.

Первым и главным из них был Джек Чейс, наш благородный первый старшина марсовой. Это был истый англичанин, человек, на которого можно было совершенно положиться; высокий, ладно скроенный, с ясным открытым взглядом, прекрасным широким лбом и густой каштановой бородой, он являл собою образец необычайной смелости и душевной доброты. Его любили матросы, им восхищались офицеры, и даже в тоне командира, когда тот обращался к нему, чувствовалась нотка уважения. Джек был прямодушен и очарователен.

Лучшего собеседника на баке или в баре нельзя было придумать. Никто не умел так интересно рассказывать, никто не пел таких песен, не бросался так молниеносно выполнять свои обязанности. Единственное, чего ему недоставало, это одного пальца на левой руке, каковой он потерял в великой битве под Наварином [23]. Он был очень высокого мнения о своей профессии и, будучи досконально знаком со всем, что имеет отношение к военному кораблю, слыл в этой области непререкаемым авторитетом. Грот-марс, где он верховодил, почитался своего рода Дельфийским оракулом [24], и к нему стекались многие, жаждавшие получить ответ на недоуменный вопрос или уладить спор с товарищем.

Человек этот был так преисполнен здравого смысла и доброжелательства, что не полюбить его значило расписаться в собственной низости. Я возблагодарил свою счастливую звезду за то, что благосклонная фортуна свела нас на этом фрегате, хотя и поставила меня под его начало; с первой же встречи мы стали закадычными друзьями.

Где бы ни носился ты теперь по синим волнам, милый Джек, пусть сопутствует тебе повсюду моя любовь, и да благословит тебя господь во всех своих начинаниях!

Джек был истинный джентльмен. Неважно, что рука у него огрубела, главное — не огрубело сердце, ведь это так часто случается с теми, у кого нежные ладони. Держал он себя непринужденно, но в нем не было развязной шумливости, столь часто отличающей матроса. Кроме того, у него была приятная учтивая манера отдавать вам честь, даже когда он обращался к вам с такой пустяковой просьбой, как одолжить ему нож. Джек прочел все произведения Байрона и все романы Вальтера Скотта. Он мог говорить о Роб Рое, Дон Жуане и Пеламе [25], Макбете и Одиссее, но больше всех он любил Камоэнса [26]. Отдельные отрывки из «Лузиадов» он мог процитировать даже в оригинале. Где он приобрел все эти удивительные знания, не мне, скромному его подчиненному, было судить. Достаточно сказать, что сведения у него были из самых разнообразных областей, что изъясняться он мог на многих языках и представлял яркую иллюстрацию к высказыванию Карла V [27]: «Тот, кто говорит на пяти языках, стоит пяти человек». Но Джек был лучше сотни дюжинных людей; Джек был целой фалангой, целой армией; Джек один был равен тысяче; он бы украсил гостиную самой королевы Англии: он, вероятно, был незаконным отпрыском какого-нибудь английского адмирала. Более совершенного представителя островных англосаксов нельзя было бы отыскать в Уэстминстерском аббатстве в день коронации [28].

Все его поведение являло собой разительный контраст с поведением одного из фор-марсовых старшин. Человек этот, хоть и был хорошим моряком, принадлежал к тем невыносимым англичанам, которые, предпочитая жить в чужих краях, никак не могут удержаться от самого надутого национального и личного тщеславия. «Когда я плавал на „Одешесе“» — так в течение долгого времени обычно начиналось любое, даже самое незначительное замечание старшины. У моряков военного флота вошло в обычай: когда, по их мнению, что-либо на их корабле делается не так, как следует, вспоминать о последнем плавании, когда все, разумеется, делалось по всем правилам. Вспоминая об «Одешесе»[5] — название, кстати сказать, не лишенное выразительности, фор-марсовой старшина разумел английский военный корабль, на котором имел честь служить. Столь неизменны были его упоминания судна с любезным ему названием, что «Одешес» этот превратился в некую притчу во языцех, и с надоедливой привычкой старшины решено было покончить. В один жаркий полдень во время штиля, когда старшина вместе с другими стоял на верхней палубе и позевывал, Джек Чейс, его земляк, подошел к нему и, указав на его открытый рот, вежливо осведомился, не этим ли способом ловили мух на корабле ее величества «Одешес». После этого мы об «Одешесе» больше не слышали.

Должен вам сказать, что марсы на фрегатах представляют собою нечто весьма просторное и уютное. Сзади они окружены поручнями и образуют что-то вроде балкона, очень приятного в тропическую ночь. От двадцати до тридцати свободных от работы матросов могут прилечь там, используя вместо матрасов и подушек старые паруса и бушлаты. Удивительно хорошо мы проводили время на этом марсе! Себя мы считали лучшими на всем корабле моряками и из нашего в самом буквальном смысле вороньего гнезда смотрели сверху вниз на букашек, копошившихся между пушек внизу на палубе. Объединяло нас чувство esprit de corps[6], в большей или меньшей степени наблюдающееся во всех подразделениях команды военного корабля. Мы, грот-марсовые, были братья; чувство это было свойственно каждому из нас, и преданы мы были друг другу со всей душевной щедростью.

Однако довольно скоро после моего вступления в это братство славных ребят я обнаружил, что старшина наш Джек Чейс обладает — как это впрочем свойственно всем любимцам и непререкаемым авторитетам — и некоторыми диктаторскими наклонностями. Не без оглядки на собственные интересы, поскольку он желал, чтобы ученики его делали ему честь, он старался как мог — о, отнюдь не безапелляционно и не надоедливо, нет, а как-то мило и шутливо — улучшить наши манеры и развить у нас вкус.

Шляпы он заставлял нас носить под определенным углом; учил, как надобно завязывать узел шейных платков, и протестовал, если мы надевали безобразные брюки из грубой бумажной материи. Кроме того, он просвещал нас по части морской практики и торжественно заклинал неукоснительно избегать общества моряков, подозреваемых в том, что они служили на китобойный судах. Ко всем китобоям он питал непреодолимое отвращение настоящего военного моряка. Бедный Таббз мог бы кое-что об этом рассказать.

Таббз состоял в кормовой команде. Это был длинный сухой виньярдец [29], вечно толкующий о кадках для линей, Нантакете [30], спермацете [31], шлюпках, разбитых китами, и Японии. Заставить его замолчать не было возможности, а параллели, которые он проводил между китобойными и военными судами, неизменно были не в пользу последних.

Так вот, Таббза этого Джек ненавидел всей душой. Он уверял, что тот вульгарен, что он выскочка — черт его побери! Ведь он пришел с китобоя. Но, подобно многим людям, побывавшим там, где вы не были, и видевшим то, что вам не пришлось видеть, Таббз этот, гордый своим китобойным опытом, делал вид, будто смотрит на Джека свысока, точно так же, как Джек смотрел сверху вниз на него. И это приводило в бешенство нашего благородного старшину.

Как-то вечером, бросив мне многозначительный взгляд, он послал меня вниз за Таббзом — пригласить его поболтать. Польщенный оказанной ему честью — ибо в своих знакомствах мы были достаточно разборчивы и приглашений таких первому встречному не посылали — Таббз быстро поднялся по вантам и несколько смутился, когда оказался в высоком присутствии всей полувахты грот-марсовых в полном составе. Однако робость его быстро улетучилась под влиянием учтивого обхождения Джека. Но с некоторыми людьми вежливостью ничего не добьешься, а Таббз принадлежал именно к этому разряду. Не успел этот неотесанный мужик почувствовать себя словно дома, как пустился по своему обычаю в неумеренные восхваления китобоев, заявляя, что они одни заслуживают название моряков. Джек некоторое время сдерживался, но, когда Таббз принялся поносить военных моряков, и в частности грот-марсовых, он почувствовал себя настолько оскорбленным, что в свою очередь выпалил в него словно из сорокадвухфунтового орудия:

— Ах ты, нантакетское отродье, ворвань ходячая, думаешь, если ты морское сало процеживаешь, да всякую падаль вылавливаешь [32], это дает тебе право военный флот поносить? Да понимаешь ли ты, моща [так], что китобой против военного корабля все равно что провинциальный городишко и глухая деревня против столицы? Вот где действительно жизнь бьет ключом, вот где можно провести время, как подобает порядочному человеку, и повеселиться! А что ты на своем веку видел, прежде чем сюда попал, темнота? Разве слышал ты когда-нибудь о гон-деке, об орлоп-деке, о построении вокруг шпиля, о боевой тревоге, о дудке на обед? Выстраивался ли в очередь за грогом на своей хваленой плавучей салотопке? Зимовал когда-либо в Махоне [33]? Мог ли за несколько минут связать и вынести койку? Гроша медного не стоит все, что торговый моряк может натравить про свои славные походы в Китай за чайными цибиками, в Вест-Индию за бочками сахара или на Шетландские острова за тюленьими шкурами. Нет, ты мне скажи, можно ли эти твои хваленые походы сравнить с аристократической жизнью на военном корабле? Эх ты, рыбий глаз, да знаешь ли ты, что я хаживал в плаванье под начальством лордов и маркизов и сам король Обеих Сицилий [34] прошел мимо меня, когда я стоял у своей пушки? У тебя с языка не сходит форпик и полубак. Одно только ты и знаешь: хват-тали да фиш-тали. Никогда ты о большем не мечтал, как свиней колоть, ведь иначе китобойный промысел не назовешь. Братцы марсовые! Взгляните на этого Таббза. Какое право он имеет топтать славные дубовые доски палуб, после того как подло осквернял своими речами трижды священное море? Превращать свое судно в котел для сала, а океан в свиной загон? Убирайся, бесстыжий, низкий кощун! Вышвырни его за поручни, Белый Бушлат!

Но прилагать какие-либо усилия мне не пришлось. Несчастный Таббз, ошеломленный этой речью, быстро скатывался по вантам.

Эта вспышка гнева у столь спокойного человека, как мой друг Джек, заставила меня содрогнуться всем существом и вознести к небу благодарственную молитву за то, что оно не допустило, чтобы в недобрый для себя час я признался в своей принадлежности к китобоям. Ибо, заметив почти у всех военных моряков предубеждение против этого жестоко оклеветанного разряда мореходцев, я благоразумно воздержался от рассказов о пробитых у берегов Японии шлюпках.

 

V