Асинхронное развитие объектоотношений при неполном триангулировании

Как мы установили, существование доступного отца во многих отношениях облегчает тяжелый и богатый конфликтами процесс индивидуализации ребенка на втором и третьем году жизни. Он открывает ребенку возможность альтернативного опыта отношений; благодаря этому и своим отношениям с матерью ребенок может (и должен) начать воспринимать себя отдельно от матери; отношения родителей в то же время преподносят ему модель, утешающее в какой-то степени доказательство фундаментальной возможности существования независимо от матери и тем не менее сохранения с нею тесных отношений; наконец, отец помогает ребенку быть более гибким в его автономно-регрессивных конфликтах в отношении близости и отдаленности от матери, помогает ему так выражать свои сиюминутные желания и потребности, чтобы оставаться способным двигаться в пространстве между матерью и «также, однако, не только материнским» отцом и таким образом легко принимаются решения, и отношение к матери освобождается от ненужных дополнительных нагрузок. Если процесс индивидуализации состоялся, ребенок освободился от симбиозного единства с матерью и константа объекта построена, это означает, что приобретена способность построения и сохранения в одно и то же время многих зрелых и потому особенных объектоотношений.

Психическое отсутствие отца из-за смерти, развода, одиночества матери или, как в случае Симоны, из-за отхода отца от семьи или же из-за отсутствия отца по причине его профессиональной занятости представляет собой одну, но экстремальную вероятность того, как сильно может пострадать этот процесс взаимовнедрения индивидуализации и триангулирования. Но иногда все же бывает так, что этот, так называемый третий объект существует — и это не обязательно отец, — который так или иначе, если и не полностью, но все же исполняет функции триангулирования. Большое значение в проблемах детей развода имеет столь часто встречающаяся форма подобного «неполного триангулирования» семейной констелляции, в которой отец живет дома, поддерживает интенсивные отношения со своим двух-трехлетним ребенком, но живые либи-динозные отношения с матерью отсутствуют. Это означает, что в треугольнике тройственности детского отношения к объекту:

Ребенок

Мать-----------Отец

отсутствует нижнее соединение. Такой отец остается тем не менее очень важным для развития объектоотношения у ребенка. Ребенок может отличать материнский объект от отцовского, находит в отце также защиту, в которой он так нуждается для освобождения от матери и в случае угрожающе-агрессивных конфликтов с матерью отец остается в его распоряжении. Что отсутствует, так это, во-первых, прогрессивно воздействующий опыт собственного исключения, когда мать и отец заняты друг другом. Во-вторых, отсутствует утешающая и дающая уверенность модель несимбиозного любовного отношения к матери и, наоборот, освобождение от симбиоза, который репрезентует отец, становится синонимом освобождения от отношений. Поскольку ребенок в основном общается или с отцом, или с матерью, то одновременные отношения с двумя объектами не только трудны для него, но два отношения становятся взаимоисключающими. Отсутствующее соединение между родителями заставляет-ребенка постоянно опасаться за отношения с одним из них и приводит к тяжелопереносимым конфликтам лояльности. Такие дети, если и способны построить зрелые несимбиозные отношения с отцом, но не в состоянии, однако, довести до конца процесс индивидуализизации в объектоотношении к матери. Итак, развитие объектоот-ношений протекает асинхронно. Эти дети в определенной степени постоянно колеблются между неодинаково зрелыми формами объектоотношении к отцу и к матери со всеми относящимися к этому различными запросами, ожиданиями и аффектами. Остается отец физически и эмоционально досягаемым, ребенок способен при условии других благоприятных обстоятельств обрести определенное душевное равновесие. Прежде всего колебание между отцом и матерью помогает ему все же регулировать расстояние между собой и матерью так, чтобы связанные с недостаточно индивидуализированным отношением к объекту страхи и агрессии по силе, частоте и протяженности не переходили определенных границ. Если же родители все-таки расходятся и ребенок остается с матерью, выпадает освобождающая и удерживающая ребенка на зрелом уровне объектоотно-шений функция «третьего объекта». Ребенок чувствует себя предоставленным в полное распоряжение во власть матери и пытается всеми силами обороняться или, вернее, бороться с опасностью оказаться ею поглощенным, чтобы не потерять своей индивидуальности и (завоеванной при помощи отца) автономии.

Эта асинхронность развития отношений является одной из чаще всего встречающихся причин того, почему после-разводный кризис у многих детей протекает столь драматично. Она выдает себя тем, что за кризисом особенно быстро следует показательная регрессия. У Александра (с. 105) после ухода отца едва ли прошло две недели, а агрессивно-растерянные ссоры с матерью приняли уже полную силу. Наоборот, у Стефании послеразводный кризис нарастал очень постепенно и растянулся на несколько месяцев. Объяснение этих различий не является для нас более загадкой. Собственно, в случае Александра речь идет не о регрессии его объектоотношения к матери, а о внезапном исчезновении отца, которое вызвало к жизни глубокие, удерживаемые латентно конфликты, застрявшие в определенной степени в «фазе нового приближения» и манифестирующие сейчас объектоотношение к матери.

Экскурс

ИНФАНТИЛЬНАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ

В предыдущих выкладках речь шла о детских «потребностях», о преимущественно хорошем первом объекто-отношении, об изначальном доверии как наследии «удовлетворительного» опыта с объектом, о неотклонности «влечений» и «стремлений», из-за чего стеснение их может вести к устрашающим психическим конфликтам. Это означает необходимость поближе рассмотреть психологическую натуру этих побуждений.

Уже в 1874 году детский врач Линднер обратил внимание на бросающуюся в глаза похожесть аффектов между сосанием младенца и определенным сексуальным актом. Фрейд (напр., 1905d) ставил феномен «наслаждения сосанием» в один ряд с другими действиями или ситуациями, которые характеризуются возбуждениями в определенных регионах тела, так называемых эрогенных зонах, и направлены на получение физических наслаждений. Вскоре после рождения сосание утоляет не только голод младенца, но также обеспечивает ему получение наслаждения в области слизистой оболочки рта, в котором он вскоре развивает самостоятельную потребность. Это заходит так далеко, что удовлетворение данной потребности становится необходимым условием для его расслабления, позволяющего малышу после кормления сладко заснуть. В этом удовольствии принимают участие и другие ощущения: тепло материнского тела, аромат, исходящий от ее кожи, ощущение ее пульса, знакомый младенцу еще из предродового состояния и внушающий ему чувство: «все в порядке». К этому прибавляются чувства, связанные с положением тела или с его изменениями, которые могут вести как к большим страхам, так и к высшему наслаждению.

Если не обращать внимания на данное измерение «эротических» переживаний, то это может привести к непониманию и «воспитательным ошибкам». Родители, которые обращают внимание только на физические потребности (голод, тепло, сон) и не признают значения сенсаций удовольствия-неудовольствия, как правило, при каждом проявлении неудовольствия кормят ребенка, вместо того чтобы «прислушаться» к тому, чего он хочет в настоящий момент; они продолжают кормить грудью даже тогда, когда речь уже идет только о наслаждении сосанием и пустышки было бы вполне достаточно; они оставляют младенца лежать, когда тому хочется, чтобы его поносили на руках и т.д. В итоге дети не успокаиваются, а обильное кормление становится причиной коликов у трехмесячных, они в таких случаях отказываются от еды и многое другое. Некоторые матери после того, как ребенок выплюнул пустышку, говорят, что он «отказался от соски». Это также результат непонимания, что при сосании речь идет не просто о том — «нравится» или «не нравится», а о чувственном акте, который — как и при наших чувственных потребностях — имеет свое время, младенец, который только что выплюнул соску, через минуту снова будет с наслаждением ее сосать. О чем надо заботиться в эти первые недели и месяцы, это о понимании «языка» младенца и учиться чувствовать, на что именно направлены его желания в настоящий момент.

В последующие месяцы возрастает значение оральных сенсаций. Прежде всего соска по причине непосредственно плотских возбуждений (а также палец или пеленка...) превращается в символ всего позитивного, что исходит от матери. Поэтому пустышка или ее суррогаты, вплоть до позднего детства, становятся непременным провожатым при засыпании, которое, собственно, является разлукой с любимой персоной или вообще принимает на себя — скажем, как замена матери — функцию утешения или так называемого переходного объекта (Winnicott, 1979) (СНОСКА: В качестве «переходных объектов» рассматриваются ни в коем случае не только оральные объекты). Особенная чувствительность зоны рта делает в конце концов рот важным органом, при помощи которого ребенок старается «постигнуть» мир. «Оральные» свойства это — первые свойства, посредством которых младенец знакомится с предметами своего окружения. Исходящие из этого (приятные) возбуждения являются важным двигателем его радости открытий. Итак, радость открытия мира ребенком, проявляющаяся прежде всего в «фазе упражнений», имеет сильный чувственный или «сексуальный» компонент. Можно также сказать, что любопытство ребенка представляет собой своего рода перенос либи-динозной энергии с матери, или материнского партиаль-ного объекта, и с собственного тела на вещи окружающего мира. Но при условии, что эротические потребности в узком смысле этого слова будут в достаточной степени удовлетворены и душевная энергия — также и агрессивная — не будет ввязана в борьбу за удовлетворение, в котором было отказано (СНОСКА: Во всяком случае этот перенос так же, как механизм обороны, может быть применен для преодоления страха перед массивными разочарованиями (ср. сноску 59)). При удовлетворении оральных и приграничных стремлений на втором году жизни они теряют свое психическое значение и таким образом процесс освобождения значительно облегчается.

Во всяком случае на втором году жизни другая, в большой степени чувствительная зона тела делается источником сенсаций наслаждения: слизистая анальной области. Приятное возбуждение из-за тепла стула и подмывания, задерживания и выталкивания стула обеспечивает детям (начиная со второго года жизни) ощущения, непременно доставляющие удовольствия. К тому же возникает интерес и к собственным испражнениям, которые в некоторой степени воспринимаются как часть собственного тела и, с другой стороны, представляют собой первую «продукцию» ребенка. Если принимать во внимание эротический аспект (удовольствия) освобождения от стула, то совершенно очевидно, что воспитание чистоплотности означает значительное вмешательство в до сих пор — как мы надеемся — достаточно удовлетворяющую жизнь влечений ребенка:

* Вместо того чтобы согласовать свои действия с его потребностями, от него требуется освобождаться от стула по внешним правилам.

* Что у ребенка вызывает радость и интерес, взрослыми характеризуется как «фу», что означает не больше не меньше, что ребенок в своей радости переживает себя как «фу».

* Впервые родители решительно требуют, чтобы ребенок отказался от чего-то, что для него особенно важно и незаменимо, а также и чувственно радостно.

* И не только это: он должен даже отдать что-то очень дорогое, относящееся к нему или «сделанное» им. Значение анальной эротики или ее «цивилизации» имеет для развития двойной смысл. Во-первых, родители, приучая к «чистоплотности», не дожидаются, чтобы анальные интересы детей утратили свое значение, а (физический) контроль над закрыванием мышцы беспроблемно функционировал (с середины третьего года жизни), и тем самым добавляют к и без того трудной «фазе нового приближения» еще один источник разочарования. Но прежде всего может возникнуть опасность, что ребенок перенесет на область чистоплотности (агрессивные) конфликты «фазы нового приближения» с матерью, поскольку здесь его власть почти безгранична. В таком случае анальная область приобретает чрезвычайно повышенную психическую ценность в борьбе за автономию, удовлетворение и за «добрую» мать. Если развиваются массивные страхи и анальные стремления преждевременно вытесняются, то добрая часть анальных влечений и фантазий остается исключенной из дальнейшего душевного развития и эта душевная область может — путем различных механизмов обороны — оказать отрицательное влияние на всю будущую жизнь. Прежде всего принудительно-невротические симптомы имеют тесную подсознательную связь с инфантильной анальной эротикой.

Самое позднее на третьем году жизни большинство детей начинает интересоваться тайной рождения и различия полов и искать ответы на вопросы, касающиеся собственного появления и собственного тела. В этих попытках дети ведут себя вполне логично, но результаты, естественно, страдают оттого, что они не имеют понятия о некоторых вещах:

* Почти все дети сегодня достаточно рано узнают, что они вначале растут в животе у мамы, но не о том, как они туда «попали», или, когда они становятся большими, как они оттуда выходят.

* Отсутствие информации об отцовской функции зачатия и о (невидимом) отверстии женского тела отвечает незнанию того, что пенис мужчины (мальчика) соответствует (внутреннему) половому органу женщины (девочки) и что соотношение мужчина — женщина заключается не только в имении или неимении (пениса). Такой общий для трех-четырехлетних детей дефицит знаний при некоторых обстоятельствах ведет к гротескным теориям, что дети вырастают в материнском животе от определенной еды или от обильной пищи, что их потом вырезают, наконец, что они рождаются через (единственно известный) задний проход и т.п. «Магический» способ мышления детей (ср. Fraiberg, 1959; Zulliger, 1952), т.е. происходящее из незнания природы представление, что все существующее «сделано», предполагает, что девочкам пенис не достался или вообще был отнят, за что возлагается ответственность на родителей и прежде всего на ответственную за создание детей мать. И тем более что автоматически дети ни в коем случае не переносят разницу между девочкой и мальчиком на отца и мать и многие маленькие дети фантазируют мать с пенисом.

Эти инфантильные «сексуальные теории» должны получить свое щадящее, соответственное детскому пониманию, но реалистическое объяснение. Касается это прежде всего оплодотворения, процесса рождения, эквивалентного мужскому видимому женского невидимого полового органа и, таким образом, «равенства» девочки (напр.: «У девочки вместо пениса гнездышко, где позднее, когда она будет взрослой, будут расти детки...» или что-то в этом роде).

Если такое объяснение не состоится, то из детских теорий может вырасти ряд проблем: нарушения питания (помеха или возникновение беременности), задержка стула (помеха «аборта») (СНОСКА: Конечно, здесь надо заметить, что не все нарушения в процессе питания или пищеварения происходят от фантазий по поводу появления детей!), но прежде всего так называемый комплекс кастрации, заключающийся в том, что девочки завидуют мальчикам, что у тех «больше», и хотя мальчики очень гордятся своим членом, но ужасно боятся его потерять. Комплекс кастрации у девочек может привести к чувству неполноценности, к сознательным или подсознательным упрекам в адрес (ответственной) матери. Мальчики, напротив, настолько горды тем, что они имеют, что не упускают момента показать девочкам свое превосходство, но одновременно одержимы страхом в результате каких бы то ни было обстоятельств потерять свою столь высоко ценимую мужественность. Фантазии, вращающиеся вокруг различия полов, получают дополнительное значение таким образом, что дети в это время открывают гениталии как первичные плотские зоны наслаждения.

Заключение процесса индивидуализации (ср. экскурс с. 119 и далее), триангулирование объектоотношений (ср. гл. 5) и развитие генитального примата в инфантильном сексуальном развитии (со всеми имеющими место интересами и фантазиями) создают условия для последующего этапа развития, который психоанализ характеризует как эдипову фазу (с. 168 и далее).