Разочарование и стресс вместо радости: как некоторые отцы переживают дни посещений
Просмотрев части девятой главы, я заметил, что читателю может показаться, будто не хватает систематической взаимосвязи. В одной из частей речь идет о повседневных проблемах матери, в другой — о ее подсознательных желаниях и страхах, потом я перехожу от матери к ребенку, от ребенка к отцу и от него снова к матери. Это происходит оттого, что в этой главе я мысленно нахожусь в разговорах, которые я вел со многими матерями, отцами и детьми в нашей консультации и в моей личной практике. Такое колебание между сознательными мыслями и подсознательными побуждениями, смена перспектив и взаимопроникновение между (педагогическими) объяснениями и собственным опытом, перекрывающим подсознательное, как раз соответствуют бесструктурной драматургии, по которой развивается психологически-педагогический диалог. Может быть, это даже облегчит (психоаналитически неподготовленному) читателю понимание сложных последствий взаимосвязи сознательных и подсознательных, индивидуальных и межчеловеческих душевных побуждений.
Также и сейчас мои ассоциации возвращают меня назад, к поверхности переживаний, а именно — от обид и стратегий обороны, присущих ситуации разведенных отцов, к нагрузкам и раздражениям дней посещений. Они так же, как и повседневные разочарования матери (ср. гл. 9.1 —9.5), находятся в тесной взаимоусиливающей связи с «глубинными» слоями переживаний, и их невозможно переоценить как динамический фактор для дальнейшего поведения отца.
«Каждый раз в пятницу, перед посещением, когда я думаю о том, что надо позвонить моей бывшей жене, у меня возникает неприятное давление в желудке», — рассказывает господин М., отец девятилетнего Руди, разведенный более четырех месяцев назад. Опять будут проблемы? Уже три раза подряд мать нарушала договоренность. Один раз потому, что у Руди был насморк, второй раз потому, что бабушка с дедушкой были в гостях и непременно хотели видеть внука. О причине третьего раза господин М. никак не мог вспомнить. Я поделился моим предположением, что он, вероятно, принимает объяснения матери не всерьез. Он подтвердил это и сказал: «У меня такое чувство, что все это ухищрения, с целью причинить мне боль. Ева (так зовут мать) все время вселяет в меня чувство, что я — нежелательная помеха и, где это только возможно, пытается от меня избавиться». Я спрашиваю его, поделился ли он со своей бывшей женой этими предположениями. Он говорит: «Нет». Инфантилизация отношений разведенного отца с бывшей женой, о которой говорилось выше, позволяет сделать вывод: вместо того чтобы (как минимум) хотя бы попытаться обсудить с матерью проблему, которую представляют посещения ребенком отца также и для нее, отец переживает это как простой отказ, как произвольное «нет». Было еще рано обсуждать эту проблематику, однако его «нет» на мой вопрос заставило его задуматься. Такие «первые шаги» на пути открытия собственной причастности к разочаровывающим ситуациям и возможных альтернатив очень важны. «Особенно плохо чувствую я себя, — продолжает он, — когда Руди снимает трубку. Если он спрашивает, когда я его заберу, я не осмеливаюсь сказать что-то определенное до того, пока не получу подтверждение Евы. Он только говорит спокойно: «Алло», а мне уже плохо, я чувствую, что я для него больше не важен». Особенно мучительны для господина М. ситуации, когда он забирает ребенка. С виду отец и сын довольно дружелюбно приветствуют друг друга, но на него уже давит постыдность ситуации. Родители не обмениваются ни словом, мать деловито готовит к выходу Руди, который раздражен и непредсказуем, а отец молча стоит в стороне, «как шофер, который ждет пассажира, будто его все это не касается». Он рассказывает мне, что в такие минуты перед его мысленным взором воскресают картины когда-то счастливого брака. «Это же наша квартира, и я вижу, как мы вместе заботимся о нашем любимом мальчике. Я тоже хотел развода, но до сих пор не могу пережить всего того, что мы потеряли или бездумно сломали». Господин М. признается, что он до сих пор (или вновь?) находит свою бывшую жену привлекательной и эротичной, и чувствует себя ужасно униженным ее холодостью и игнорированием, несмотря на то что вот уже на протяжении двух месяцев он имеет новые, по его мнению, весьма удовлетворительные отношения. Думал ли он когда-нибудь о том, что его бывшая жена, может быть, испытывает такие же чувства и ее холодность не что иное, как оборонительная мера? Об этом, по его словам, он никогда не догадывался. Как он думает, спросил я его, знает ли его бывшая жена о том, что он испытывает в этой ситуации по отношению к ней. Он отрицательно отвечает и продолжает говорить: «Я стараюсь ни в коем случае не показывать раздражения. Я не сделаю ей такого одолжения!» И я спрашиваю себя, понимает ли этот мужчина, как его видимая непричастность может ранить мать, в то время как та до настоящего времени не нашла никаких новых самоутверждающих отношений. Думаю, что нет. Оба партнера склонны побороть свои обиды путем нанесения обиды другому. Из тона его ответа можно было понять, что в настоящий момент для него было очень важно изображать «непричастность» и что интеракциональные проблемы, в которых участвовало также его поведение, невозможно обсуждать, пока он не переработал свои личные проблемы отношений и разрыва. «В конце концов приходит самое ужасное, — продолжал он, — «тревога!», так я это называю: что мне делать, на что обратить внимание, о чем я должен думать и так далее. Я выслушиваю все это молча. Что я должен сказать? Я должен, собственно, закричать ей, что я сам знаю, что мне делать. Мне стыдно перед Руди, и я готов в этот момент сквозь землю провалиться!» Господин М. производит удручающее впечатление. «Потом мы, наконец, остаемся одни, — продолжает он, — и я должен бы теперь, собственно, радоваться прекрасным выходным дням с ребенком...» Но тут возникают трудности, не связанные непосредственно с матерью, но характерные для послеразводных отношений многих отцов с детьми, с которыми они не живут больше под одной крышей. Для господина М. выходные дни с сыном превращаются в задание вместо радости. Как выразить любовь к нему? Что делать, чтобы завоевать ответную любовь сына? Он боялся, что Руди может упрекать его разводом, но не решался спросить об этом. Вместо этого он стремился доставить мальчику как можно больше удовольствия, изобретал различные программы, становился своего рода аниматором, который к тому же постоянно боялся провала. В один из первых погожих весенних дней они посетили Пра-тер, чтобы покататься на автодроме. Но автодром оказался еще закрыт на^зиму. «У меня было такое чувство, словно я потерпел поражение, как будто я что-то пообещал и не выполнил!» Мы выясняем, что господин М. постоянно стыдился одной своей фантазии, а именно, что Руди может в один прекрасный момент собрать свои вещи и сказать: «Папа, что ты можешь мне предложить? Я поеду лучше опять к маме!» или: «Я не буду тебя больше навещать». Из-за этого каждое разочарование ребенка, его скука или раздражение казались ему угрожающими. Я вижу в этом феномен, который встречается иногда у разведенных отцов. В противовес «педагогизированию» отношений матери и ребенка после развода отцы переживают часто инфантилизацию не только по отношению к бывшей жене, но и при определенных обстоятельствах по отношению к детям. Например, господин М. попал в такую зависимость от своего сына, он боялся, что может потерять его любовь, если не будет «хорошим». При таких обстоятельствах, конечно, не удивляет и то, что дни посещений не могли стать днями незапятнанной радости, как он того себе желал. Господин М., очевидно, просто не имел представления о том, что он важен Руди просто как отец, что именно эти отношения нужны ребенку, а совсем не обязательно исключительные развлечения.
Об этом мы еще поговорим. Однако один фактор играет почти у всех этих неуверенных в своих отношениях с ребенком отцов известную роль. Собственно, было бы неверно говорить о «продолжении отношений ребенка с обоими родителями», потому что после разрыва родителей отношения ребенка с матерью и с отцом не могут быть прежними. Об изменениях отношений матери и ребенка мы уже неоднократно говорили. Что же касается отношений отца с ребенком (СНОСКА: Я говорю здесь о внешних приметах отношений, а не о внутренних изменениях, т.е. объектоотношенаях), то развод в большинстве случаев ставит обоих в совершенно необычную ситуацию: на протяжении долгого времени им приходится общаться исключительно друг с другом. В этом случае выпадение «третьего» в отношениях отца и ребенка становится еще более заметным, чем в отношениях матери и ребенка, для которых уже задолго до развода исключительно двойственные отношения не были чем-то особенным. Непривычность этой ситуации оказалась трудной для отца еще и потому, что ему не хватает социальной компетентности, чтобы компенсировать отсутствие матери. Многие отцы никогда не учились подолгу играть с детьми, развлекаться с ними, они не очень хорошо понимают мир ребенка. Они привыкли к соединяющей роли присутствующей матери. Им приходилось оставаться один на один с ребенком в основном только в тех случаях, когда предполагалось «что-то предпринять». И именно к этому образцу отношений совершенно автоматически обратился господин М. Страх отцов, что они не выдержат парных отношений с ребенком, ведет к тому, что разведенные отцы очень скоро начинают искать «третий объект». Они едут в гости к бабушке с дедушкой, предлагают пригласить друзей, отсылают ребенка к соседским детям или же пытаются восстановить обычную тройственную констелляцию с новой подругой. И снова они недооценивают того значения, которое они персонально имеют для сына или дочки, и рассчитывают на то, что развлечение с другими будет им засчитано как отцовская заслуга. Но это не так. Эти отцы не видят, что их периферического присутствия в дни посещений недостаточно, чтобы компенсировать повседневное отсутствие и из-за недооценки своей персоны лишают себя и ребенка большого шанса. Также и господину М. приходилось бороться с этой проблемой. «Я просто не знаю, как (!) играют с человечками из конструктора «лего». Мне ничего не приходит в голову!» «Ачто делает Руди в таких случаях?» — спрашиваю я. «Он говорит мне, как я должен играть». Господин М. заметно почувствовал облегчение, когда я ему сообщил, что достаточно и того, что он предлагает себя ребенку как товарища по игре и что дети таким положением вполне удовлетворяются и получают импульс к фантазированию.
Но тут обнаружилась еще одна сложная проблема: господину М. такого рода игра не приносила удовольствия. Недостаточно стресса, слишком мало идей; взаимное времяпрепровождение с Руди становилось для него еще и педагогическим долгом. Одной из задач консультации была также задача научить господина М. такому построению его отношений с сыном, чтобы они соответствовали его собственным желаниям и потребностям (конечно, учитывая интересы ребенка).
Воскресенье до обеда было для него всегда лучшим временем. Отец и сын долго спали, завтракали в постели, возились, устраивали бои с подушками, беседовали о школе, футболе и о многом другом. «После обеда обычно создается критическая ситуация. Руди становится капризным, ему ничего не нравится, он начинает меня ругать, я тоже раздражаюсь, и мы ссоримся». Очевидно, предстоящая разлука трудна для мальчика. Всегда легче покинуть того, на кого ты зол. Господин М. хотя и чувствовал, что эти сцены связаны с расставанием, «о из чувства вины избегал говорить об этом с Руди. Возвращение к матери происходило обычно в подавленном настроении для обоих. Когда приезжали домой, Руди очень быстро прощался и тут же уходил в свою комнату. «Еве говорю я тогда: «Итак, через четырнадцать дней. Когда я еду в лифте, мне хочется выть!» — говорит он в заключение, и я замечаю, что он борется со слезами. На мой вопрос, что приходит ему в голову по поводу этой сцены, господин М. отвечает спонтанно: «Развод, четыре месяца назад, когда я ушел с моим чемоданом. Каждое прощание — это как вновь переживаемый тот ужасный день!» Потом он подождал: «Когда Ева отказала мне три недели назад, я раздраженно отреагировал по телефону. Но, к своему ужасу, заметил, что мне стало легче». И после короткой паузы: «Я думаю, что же было причиной, что я в свое время выбрал именно ее!»