РАВНОИМЕННОСТЬ И ЕЕ РАЗНОВИДНОСТИ 2 страница

г) Особый вид омонимии представляют собой случаи так на­зываемой конверсии[134], когда данное слово переходит в дру­гую часть речи без изменения своего морфологического и фоне­тического состава, например: зло - краткое прилагательное сред­него рода и зло - наречие. Ср. также существительное зло. Все три слова: зло - существительное, зло - прилагательное и зло - наречие - являются омонимами, так как это разные части речи с разным лексическим значением, хотя вещественное значение корня у них и совпадает.

д) Самый трудный случай - это те омонимы, где нет ни совпа­дения разных слов, ни параллельного образования от того же кор­ня, ни конверсии, ни параллельного или последовательного заимст­вования. Это те случаи, когда полисемия настолько расходится, что становится омонимией. Как правило, в этих случаях различие лек­сического значения подкрепляется и различием грамматических свя­зей. Например, настоять - “добиться исполнения чего-нибудь” (“настоять на. своем” - “настоять на том, чтобы отклонили пред­ложение” и т. п.) и настоять - “приготовить какую-нибудь на­стойку” (“настоять водку на лимонной корочке”), где оба слу­чая - совершенный вид к настаивать, но первое настоять не может иметь прямого дополнения, а второе обязательно его требует; таким образом, это два разных слова. Так же лисичка - уменьши­тельное от лисица и лисичка - “сорт гриба” - разные слова, так как лисичка -“сорт гриба” не соотнесена с лисица, это уже непроизвод­ная основа, и морфологическое строение здесь иное, чем в умень­шительном лисичка от лисица.

Из сказанного ясно, что омонимы - это главным образом ре­зультат совпадений, и вряд ли правы те исследователи, которые утверждают, что образование омонимов - это обогащение словарного состава языка (такое рассуждение может относиться лишь к последнему случаю). Скорее, наоборот, омонимы во всех случа­ях - это досадное неразличение того, что должно различаться. Поэ­тому положительную роль омонимы играют только в каламбурах и анекдотах, где как раз нужна “игра слов”, в прочих же случаях омонимы только помеха пониманию. Количество омонимов тем больше, чем быстрее следуют в этом языке звуковые изменения и чем больше разнообразных заимствований.

На почве быстрых и далеко идущих звуковых изменений бо­гат омонимами французский язык, в основе которого лежит на­родная латынь. Латинские “длинные” и по составу сложные сло­ва благодаря упрощению дифтонгов в монофтонги[135], образованию носовых гласных из сочетаний разных гласных сп ит, а также благодаря отпадению падежных флексий и опрощении² морфо­логического состава слова превратились в короткие несклоняе­мые французские слова, причем произошло много звуковых совпадений ранее фонетически различавшихся слов, например, ла­тинские panis - “хлеб” и pinus - “сосна” совпали в [рɛ] с “э носовым”; такие совпадения разнозвучащих латинских слов в од­ном французском звучании могут доходить до 5-6 омонимов, например: saint - “святой”, sein - “грудь”, sain - “здоров”, - cinq - “пять”, ceint - “опоясанный”, seing - “надпись” = [sɛ].

В английском языке основная масса омонимов возникла после среднеанглийского передвижения гласных, когда различавшиеся глас­ные (а иногда и согласные) стали звучать одинаково, например: deer [diə] - “олень” и dear [diə] - “дорогой”, week [wi:k] - “неделя” и weak [wi:k] - “слабый”, away [əwer] - “прочь” и aweigh [əwei] - “отвесно”; примером омонимов благодаря заимствованию может слу­жить base [beis] - “низкий” (из французского) и base [beis] - “ба­зис” (из греческого)[136].

В немецком, где фонетические изменения шли медленнее и не приводили к таким сильным изменениям слов, как в англий­ском, омонимов гораздо меньше, например: Acht - “внимание” и acht - “восемь”, Saite [záętə] - “струна” и Seite [záętə] - “сторо­на” и т. п.

В русском больше всего омонимов, возникших благодаря заим­ствованиям, например: балка - “овраг” (тюркское) и балка - “брев­но” (немецкое), лама -“монах” (тибетское) и лама -“животное” (испанское) или лук -“оружие” (русское) и лук -“растение” (гер­манское), град - “город” (церковнославянское) и град - “вид осад­ков” (русское) и т. п. Другим путем благодаря фонетическим изме­нениям омонимов в русском появилось значительно меньше, на­пример: жать (жму) и жать (жну), некогда - “нет времени” и некогда - “когда-то в былые времена” (ранее нѣкогда). Зато много омонимов в производных глаголах многократного подвида, где бла­годаря внутренней флексии[137] совпали корневыео иа: засаливать (от засолить и засалить), закапывать (от закопать и закапать), спаивать (от споить и спаять) и т. п.

Иногда языки стараются избавиться от омонимов. Это может быть достигнуто путем замены основы другим ее видом, напри­мер: в белорусском жать (жну) - будет жацъ, а жать (жму) - жмаць; в украинском должны были совпасть бити и быти, однако нашелся выход: бити - “бить” и бути - “быть” (от основы буду); в русском должны были совпасть инфинитивы есть (ем) и есть (еду), однако второй инфинитив мы знаем в виде ехать, или слать (шлю) и с[т]лать (стелю), последнее чаще стелить[138].

Другой путь устранения омонимов - это вытеснение одного из них синонимом или дублетом, например, замена слова бор словом лес, или брак словом супружество, или слова весь словом селение (синонимы); также и дублеты[139]: чарование вместо чары, потухать вместо тухнуть, пятерка вместо пять и т. п.

Однако в ликвидации недоразумений, могущих возникать бла­годаря омонимам, прежде всего помогает контекст[140], и чем отдален­нее тематически омонимы, тем менее они опасны в отношении дву­смысленности и недопонимания речи (например, брага - “сорт пива” и брага - “канат на речных судах”, бур - “инструмент” и бур - “голландец в Южной Африке” или гамма - “греческая буква” и гамма - “последовательность музыкальных тонов” и т. п.).

СИНОНИМЫ

Обычное определение синонимов[141] как слов, по-разному звучащих, но совпадающих по значению или имеющих сходное, близкое значение, страдает неточностью и неясностью. Что об­щего в значении слов-синонимов: понятие или называемая вещь? Основана ли синонимия на семасиологической общности или же на номинативной? Мы думаем, что общность здесь номинатив­ная. Эта мысль была высказана более ста лет назад В. Гумбольд­том: “...слово не является эквивалентом чувственно воспринима­емого предмета, но пониманием его, закрепляемым в языке по­средством найденного для него слова. Здесь находится главный источник многообразия обозначения одного и того же предмета. Если, например, в санскрите слон называется либо дважды пью­щим, либо двузубым, либо снабженным рукой, то в данном случае обозначаются различные понятия, хотя имеется в виду один и тот же предмет. Это происходит потому, что язык обозначает не сами предметы, а понятия...”[142].

Иными словами: два слова называют ту же вещь, но соотносят ее с разными понятиями и тем самым через называние вскрывают разные свойства данной вещи.

Графически это можно показать так (см. рис. 2): где С₁ и С₂ - разные слова, П₁ и П₂, - разные понятия, а В - та же вещь.

Если мы возьмем типичные для русского языка синонимические пары, где одно слово живой разговорной речи, а другое - церковносла­вянское: лоб - чело, глаза - очи, губы - уста, щеки - ланиты, шея - выя, палец - перст и т.д., то, во-первых, внутри каждой пары имеется резкое стилистическое различие: лоб, губы, щеки, шея, палец - слова нейтральные, а чело, уста, ланиты, выя, перст - архаизмы, употребляющиеся в торжественном, поэтическом и ора­торском стиле, т. е. эти слова стилистически особо окрашены. Но дело здесь не только в стилистических различиях. Свои слова соот­ветствуют анатомическим понятиям, церковнославянские же ника­кого отношения к этим понятиям не имеют. Старые риторики это правильно оценивали, разъясняя, что чело - это не часть черепа, а “вместилище мысли”, очи - это не орган зрения, а “зеркало души”, уста - это не орган приема пищи (или, допустим, лабиализации гласных), а “источник речей премудрых” и т. д.

Такое понимание синонимики объясняет, что “стопроцент­ные синонимы”, т. е. те случаи, когда тожественна не только называемая вещь, но и понятие, не уживаются в языке и либо стремятся дифференцироваться по значению, либо один из сино­нимов уступает дорогу другому, а сам уходит в пассивный словарь или становится фактом диалекта, профессиональной речи, жар­гона.

При дифференцировании синонимов сначала выступает сти­листический момент, далее обнаруживаются и более существен­ные расхождения. Так было в русском литературном языке с пара­ми “свое” - “церковнославянское”, так часто бывает с парами “свое” - “международное”, где “свое” получает более широкий объем понятия, а “чужое” - более узкий, выражая специализи­рованное понятие; например, вывоз - экспорт: вывоз - не толь­ко экономическое понятие, но и обозначение обыденного дейст­вия: “вывоз мусора со двора” (экспорт сказать нельзя); или испы­тание - экзамен: “курсовые, государственные, кандидатские;” могут быть и экзамены, и испытания, в словосочетаниях же “ис­пытание бумаги на ломкость”, или “полевые испытания подру­жейных собак”, или “испытания верности” слово испытание уженельзя заменить словом экзамен.

“Уход” синонима в пассивный запас можно видеть в борьбе слов аэроплан - самолет, где победил самолет, а аэроплан “отступил” в запас, сохранив свое производное аэродром (аэро|плано|дром) В паре велосипед - самокат победило международное слово, а. само­кат стал <на некоторое время> фактом профессиональной речи военных ротах самокатчиков.

В парах конь - лошадь и пес - собака основными словами стилистически нейтральными и годными для любого стиля речи, стали заимствованные ломать (татарское) и собака (иранское), свой же слова “уступили им дорогу”, перейдя в сферу экспрессивной лексики, их употребляют с целью особой выразительности в поэзии (“Куда ты скачешь, гордый конь, и где опустишь ты копы­та?” - Пушкин; “Позади голодный пес” - А. Блок), в разго­ворной экспрессивной речи (“Пес его знает!”), в специальной тер­минологии (конь в шахматах), тогда как, например, в учебнике зоо­логии может быть только лошадь и собака (“дикая лошадь”, “лошадь Пржевальского”; “Волки принадлежат к семейству собак”, “собака Иностранцева” и т. п.).

Синонимы часто образуют ряды в несколько членов и обычно распределяются по сфере употребления и по другим признакам.

Так, в ряду врач - доктор - лекарь - эскулап слово врач явля­ется основным (“Он работает врачом”, “Вызвать врача на дом” и т. п.), но в обращении нельзя сказать врач, следует употреблять слово доктор (“Скажите, доктор, эта болезнь заразная?”), то же и пои фамилии (“Доктор Соколов”)[143]; слово лекарь приобрело ирони­ческое и презрительное значение (“Это не врач, а лекарь какой-то”) или же употребляется в военной лексике (где также не фельдшер, а лекарский помощник - лекпом); эскулап - чисто литературное слово (“Я ускользнул от Эскулапа, худой, обритый, но живой...” - Пуш­кин, почти мифологическое прозвище) или в ироническом смысле (“Сельские эскулапы” - рассказ Чехова).

Синонимия касается не всех значений данного слова. Путь и дорога могут быть синонимами как в прямом значении (“утоми­тельный путь” - “утомительная дорога”), так и в переносном (“жиз­ненный путь” - “жизненная дорога”), однако в специализирован­ном значении эти два слова перестают быть синонимами: “железная дорога”, а не путь, но: “По путям ходить воспрещается”. Может быть и различение синонимов по роду - виду, например: “Наш путь шел шоссейными и проселочными дорогами”.

У слова худой в значении “нехороший” есть синоним плохой, в значении “нецельный” - синоним дырявый, в значении “нетолс­тый” - синоним тощий и т. п., т. е., синонимируясь в одних своих значениях, слова-синонимы могут расходиться в других и полу­чать иные синонимы. Так, актер и артист применительно к театру синонимы, но артистом можно назвать и любого выдаю­щегося представителя искусства: скрипача, композитора, живо­писца, писателя, - тогда синоним актер отпадает, но зато появ­ляется новый синоним - художник (не как синоним к живопи­сец!); слово же актер в переносном значении получает синонимы притворщик, хитрец.

Все эти случаи показывают, что синонимы могут существовать в языке при соблюдении формулы: “то же, да не то же”, т.е. два слова, совпадая в одном, расходятся в другом. Если бы синонимы были целиком “то же”, то сосуществование их потеряло бы смысл, это было бы не обогащение словарного состава, а, наоборот, его засорение. Наличие же указанного типа синонимов создает в языке богатейшие возможности для стилистики, когда выбор одного из синонимов определяется заданием высказывания, его жанром и стилем.

В синонимической номинации следует различать те случаи, когда синонимы не зависят от контекста, т. е. в любом контексте могут друг друга заменять, без стилистического различия, например: ог­ромный - громадный, бегемот - гиппопотам, аэроплан - самолет языковедение (дублет: языкознание) - лингвистика, миг - мгнове­ние, доклад - сообщение и т. п., или же с наличием стилистического различия, когда выбор синонима зависит не от предметной или тематической стороны контекста, а от жанра и стиля, например: вкушать - кушать - есть - жрать - трескать - лопать - шамать[144]; голова - башка; лицо - морда - харя; ребенок - младенец - дитя; если - ежели и т. п.

Иного рода синонимика рождается контекстом, и именно его номинативной, тематической стороной, когда, например, одно и то же лицо названо: 1) собственным именем, 2) по происхожде­нию, 3) по занимаемой должности, 4) по положению и т. п. Например, в 1921-1927 гг. в шахматных отчетах тогдашний чем­пион мира Хосе-Рауль Капабланка-и-Граупера именовался: 1) Капабланка (фамилия), 2) Капа (прозвище), 3) кубинец (происхож­дение), 4) чемпион мира (“занимаемая должность”), 5) победитель Ласкера (“положение”), а с 1927 гг. его можно было назвать и 6) побежденный Алехиным, что не отменяло 5-го, хотя побежден­ный и победителе - антонимы, т. е. слова противоположного значения[145].

Особо следует учитывать фразеологическую сино­нимику, когда взаимно замещаются слова, которые сами по себе никак не синонимы, но могут синонимироваться лишь в опреде­ленных фразеологических оборотах, например: “дело - факт - об­стоятельство такого рода”, но “от слов надо перейти к делу”, “нау­ка любит точные факты”, “особые обстоятельства побудили его к этому” (замена невозможна).

Источники синонимии в языках бывают разные:

1) Иноязычное и свое, например: лингвистика - языковедение (или языкознание), экспорт - вывоз, дефект - недостаток, тубер­кулез - чахотка, эксперимент - опыт и т. п. В этих случаях бывает максимальное совпадение понятий, выраженных данными словами, но чаще всего свое слово шире по значению, чем иноязычное (ср. эксперимент и опыт).

2) Диалектное и общелитературное, например: вéкша - бéлка, рóньжа - сóйка, зеленя’ - óзимь и т. п.

3) Синонимика может идти и от жаргона, например: жулик - мазурик или упомянутые выше: лопать - шаматъ как синонимы есть.

АНТОНИМЫ

Антонимы[146] - это слова противоположного значения. Здесь соотношение чисто семасиологическое: оно основано на проти­вопоставлении понятий; это отношение не номинативное. Поэ­тому самыми “примитивными” антонимами являются слова с “от­рицательной частицей” типа: хороший - нехороший, трудно - не­трудно; близки к этим и случаи антонимирования приставок или суффиксов, например, в русском: спокойный - беспокойный, под­земный - надземный, или в английском: useful “полезный” - useless “бесполезный”. Однако для лексикологии интереснее разнокорневые антонимы.

Конечно, не всякое слово может иметь антоним; трудно себе представить, что может быть “противоположным” словам стол, дос­ка, лошадь, семь и т. п. и тем более Петя, Рязань.

Для появления антонимики необходимо наличие качествен­ного признака в значении слова, который может градировать и до­ходить до противоположного. Поэтому, естественно, больше всего антонимов у качественных прилагательных и соответственных на­речий: хороший - плохой, близкий - далекий, длинный - короткий, горячий - холодный, добрый - злой, светлый - темный, бедный - богатый и т. п.

В существительных, взятых в прямых значениях, антонимика проявляется реже; она возникает, прежде всего, у существительных, соотнесенных с антонимированными прилагательными: свет - тьма, жар - холод, добро - зло, бедность - богатство, широта - узость, любовь - ненависть, начало - конец. То же и в глаголах: беднеть - богатеть, любить - ненавидеть, начинать - кончать, удаляться - приближаться и т. п.

Так же, как и при синонимах, данное слово в одном значении может иметь антоним, а в другом нет или же может иметь разные антонимы для различных значений.

Так, слова жар - холод - антонимы, но жар в специальном значении “раскаленные уголья” теряет свой антоним; счетное при­лагательное первый (в ряду: нулевой, первый, второй...) не имеет ан­тонима, но в значении “начальный” получает антоним последний. Легкий в одном значении имеет антоним тяжелый (вес), в другом - трудный (урок); белый в физическом значении имеет антоним чер­ный, а в политическом - красный; при этом, как легко заметить”; разные антонимы не синонимированы.

Иное дело такие случаи, как наличие двух антонимов у слова мягкий - жесткий vi твердый, которые могут синонимироваться.

Входя в составные термины, слова, как правило, теряют свои антонимы, например: белые грибы, белые медведи, белый билет, блед­ная спирохета, черная оспа и т. п.

И, наоборот, слова, взятые в словаре, могут быть не антонимичными, но, будучи употреблены не в прямых значениях, в том или ином контексте получают антонимы. Так, в общем словаре волна и камень, лед и пламя, стихии проза никак не антонимы, но, синекдохически сузив свое значение, они начинают антонимироваться. Ср. у Пушкина:

Они сошлись: волна и камень,

Стихи и проза, лед и пламень

Не столь различны меж собой...

(“Евгений Онегин”)

Здесь волна - “нечто подвижное”, а камень - “нечто неподвиж­ное”, стихи - “нечто пламенное”, а проза - “нечто сухое”, лед - “нечто холодное”, а пламень - “нечто горячее”, и поэтому эти пары антонимированы.

Антонимы могут появляться в результате поляризации значе­ний, т. е. расщепления прежнего нейтрального значения на два про­тивоположных.

Чаще всего это бывает при параллельном развитии тех же слов или корней в родственных языках, например латинское hostis - “враг”, а русское гость и немецкое Gast - “дружеский посетитель”. Здесь дело в том, что первоначально в индоевропейских языках это слово означало “чужеземец”; у римлян в связи с их военной экс­пансией оно получило значение “враг”, а у русских и немцев, имевших торговые связи, “чужеземный купец” и далее “дружеский посетитель” (ср. “торговые гости”, “заморские гости” в былине о Садко). Этим разъясняется, каким образом в русском могло по­явиться “противоречивое слово”, как благовоние; дело в том, что первоначально корень [uon-] означал в славянских языках про­сто “запах”, что сохранилось в южнославянских языках и в ста­рославянском языке, откуда перешло в русский, как благовоние, так и зловоние; в русском же корень [-вон'-] получил значение “дурной запах”, тогда как в западнославянских, например в чеш­ском, voněti значит “благоухать”; или: в польском zapamiętać зна­чит “запомнить”, а в русском слово запамятовать значит “за­быть”.

Иногда такая поляризация проявляется и в пределах одного языка; так, антонимы начало и конец происходят от одного корня *ken - *kon[147] (где чередование е - о было такое же, как в словах заберу - забор, теку - ток и т. п.).

Антонимы - очень сильное стилистическое средство языка. Они нужны для передачи контрастов, для осуществления приема антитезы в ораторской и поэтической речи. Очень интересным примером использования антонимики может служить клятва Де­мона в одноименной поэме Лермонтова, в связи с замыслом весь этот текст пронизан антонимами:

Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством.

Клянусь паденья горькой мукой,

Победы краткою мечтой;

Клянусь свиданием с тобой

И вновь грозящею разлукой.

Клянуся сонмищем духов,

Судьбою братии мне подвластных,

Мечами ангелов бесстрастных,

Моих недремлющих врагов;

Клянуся небом я и адом,

Земной святыней и тобой,

Клянусь твоим последним взглядом,

Твоею первою слезой,

Незлобных уст твоих дыханьем,

Волною шелковых кудрей,

Клянусь блаженством и страданьем,

Клянусь любовию моей...

Для определения разных значений слова очень большую пользу приносит сопоставление синонимики и антонимики данного слова. Так, например, возьмем слово худой:

В свою очередь полный может иметь:

А целый:

ТАБУ И ЭВФЕМИЗМЫ

Табу[148] - этнографическое понятие, касающееся и языка Табу означает запрет, возникающий в сфере общественной жизни на разных ступенях развития общества. Исходя из различных предпо­сылок, такой запрет может распространяться и на факты языка.

Так, у народов, находящихся на ранней стадии общественно­го развития (полинезийцы, австралийцы, зулусы, эскимосы и др.), табу слов возникает на почве мифологических верований.

В случае смерти вождя нельзя дотрагиваться до его тела трогать его вещи, входить в его дом, говорить с его женой и произносить его имя, так как факт смерти - это проявление деятельности духов и вступать с ними в противоречие нельзя, иначе вызовешь их гнев.

Подлежат запрету (табуированию) обозначение смерти, назва­ние болезней, имена богов и духов; часто табуируется название того животного, которое служит основным объектом охоты данного племени. Все это основано на наивном отожествлении этих “ве­щей” и слов, их называющих, что часто ведет к табуированию дру­гих созвучных слов или тех же слов в других значениях.

Для замены табу слов нужны другие слова - эвфемизмы[149]. Эвфемизмы - это заменные, разрешенные слова, которые упот­ребляют вместо запрещенных (табуированных).

Такими эвфемизмами были у многих индоевропейских наро­дов, в том числе и у славян, названия змей, медведя. Русское слово змея того же корня, что и земля, и змий буквально значило “земной”; в латинском языке наряду с исконным названием змеи anguis появился эвфемизм serpens - буквально “пресмыкающий­ся”, в древнегерманском slango - “ползучий”, в сербском - “ук­рашающий” эвфемизм - краса; русское медведь - искусственно составленное сложное слово со значением “тот, кто ест мед” (как и в других славянских языках), в германских Bär - “бурый”, в литовском lokys - “лизун”, в вымершем прусском - clokis - “вор­чун”; тогда как исконное наименование этого животного, сохра­нившееся в латинском ursus, во французском ours, в итальянском orso, в испанском oso, в греческом árktos[150], в древнеиндийском ŗkşah, в древнеперсидском аršа, в авестийском arəšo, в армян­ском аrǰ, в албанском ari, в ирландском art (но и meth - “доб­ряк”), - утрачено славянскими, балтийскими и германскими на­родами.

На более высокой ступени развития, например в эпоху форми­рования народностей в крестьянской среде, источником табуирования служат суеверие и предрассудки. Отсюда потребность в эв­фемизмах для наименования смерти: вместо умер говорят отпра­вился к праотцам, отдал богу душу, приказал долго жить, преставил­ся, лег на стол, протянул ноги, скончался (последний эвфемизм упот­ребляется и в городской среде более поздней эпохи). В отношении членов “царствующего дома” и высших церковников существо-кал эвфемизм в Базе почил (т. е. “в боге”); в “низовых” жаргонах для этого же Употребляются такие “эвфемизмы”, как дал дуба, загнулся, сыграл в ящик[151].

То же и в отношении названий болезней, например в украин­ских диалектах лихорадка заменяется словом mimka (“тетка”), в серб­ском осnа - словом богине (множественное число)[152].

У промысловых охотников на медведя слово медведь (бывший эвфемизм) подвергается из суеверий вторичному табуированию: звиръ (“зверь”, севернорусские говоры), хозяин, ломака, мохнач, лес­ник, потапыч или даже просто он.

В жеманной мещанской среде возникают особые эвфемизмы, о которых так метко писал Н. С. Лесков в “Воительнице”: “К тому же обращение у Домны Платоновны было тонкое. Ни за что, бывало, она в гостиной не скажет, что “была, дескать, я во всенародной бане”, а выразится, что “имела я, сударь, счастие вчера быть в бес­телесном маскараде”, о беременной женщине ни за что не брякнет, как другие, что “она, дескать, беременна”, а скажет “она в своем марьяжном интересе” и тому подобное” (ср. выражение “в интерес­ном положении”).

В цивилизованном обществе причиной табуирования может служить цензурный запрет (военная или дипломатическая тайна), поэтому собственные имена стран, городов, предприятий, военных частей и лиц заменяются буквами или их названиями: N (эн), NN(эн-эн), N-ский (энский), г. X,Y, Z (r. Икс, Игрек, Зет); или описа­тельным выражением: одна соседняя держава; один дипломатичес­кий представитель, завод, где директором (имярек) и т. п.

Когда в 1916г. был убит Григорий Распутин и цензура запрети­ла упоминать его имя и фамилию и даже прозвище (“Старец”), то журналисты стали употреблять эвфемизм: одно значительное лицо, и все понимали, что это Распутин.

Другим источником табуирования слов в цивилизованной среде служит этикет, боязнь грубых или неприличных выражений; так, вместо вы врете говорят вы ошибаетесь, вы не вполне правы; вместо его вырвало говорят он поехал в Ригу (по каламбурному созвучию) или с ним случился Фридрих-хераус (по одному анекдоту о русском и немецком солдатах, пивших за императоров); вместо вошь говорят насекомое, инсект; врачи часто прибегают к латинским названиям болезней (заменяют русские слова латинскими синонимами) или употребляют особые медицинские термины (“Нет, у вас не рак, а cancer” (т. е. “рак”), “Это не чахотка, a tbc” (т. е. “туберкулез”, “чахотка”), “Здесь необходимо хирургическое вмешательство” (т. е. “операция”), “Конечно, возможен летальный исход” (т. е. “смерть”) и т. п.

• ⇐ Назад
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 789
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• Далее ⇒