РАВНОИМЕННОСТЬ И ЕЕ РАЗНОВИДНОСТИ 3 страница

В некоторых жаргонах, например в воровском, наряду с “ук­рашающими” эвфемизмами типа пришить (вместо убить), купить (вместо украсть) и т. п. встречаются еще и “обратные” эвфемизмы, когда приличные наименования заменяются неприличными; в этих жаргонах эвфемистика служит целям тайноречия (криптологии)[153].

 

§ 19. ЭТИМОЛОГИЯ И “НАРОДНАЯ”

ЭТИМОЛОГИЯ

 

Этимология[154] - учение о происхождении слов. Интерес к этимологии проявляется как у взрослых, так и у детей, и этимологизирование - излюбленное занятие людей, мало понимающих в законах развития языка. Наоборот, лингвисты, по­нимая всю сложность выяснения правильных этимологии, подхо­дят к этому очень осторожно. Для неподготовленного человека лю­бое случайное созвучие может быть поводом для сближения слов и объяснения их происхождения, слова же мало созвучные оставля­ются такими “этимологами” без внимания. Наоборот, лингвист мо­жет опираться только на закономерные звуковые со­ответствия разных языков и разных этапов развития одного языка (для чего надо знать фонетичес­кие законы, грамматическое строение слов и его изменения) и н а закономерное соотношение значений. То, что ка­жется для неспециалиста очевидным, лингвист берет часто под со­мнение, и, наоборот, невероятное сопоставление с точки зрения не­лингвиста представитель языковедной науки умеет убедительно до­казать и объяснить.

Н. Я. Марр пытался объяснить происхождение русского слова сумерки из племенного названия шумер[155] (шумеры - древнейшее население междуречья Тигра и Евфрата), разлагая русское слово насумер- (шумер) и-ки; здесь все невероятно и противоречит действительности: слово сумерки морфологически делится на при­ставкусу- (из древнегоñѫ с носовым гласным [õ], ср. супруг, сугроб, сумятица, супесь и т. п.), корень-мерк- (ср. меркнуть) и флексию-и;выделенная Марром часть–ки- - бессмыслица, невозможная исто­рически, так как к принадлежит корню; русское с никогда из шне происходило (наоборот, ш в известных случаях происходило из с +j, ср. кусать - укушен, носить - ноша и т. п.); кроме того, шумеры никогда не имели никакого отношения к славянам и к их языку, а слово сумерки по значению вполне ясно: “состояние дня, близкое к тому, чтобы померкнуть”(су- означает “положе­ние около, рядом”: суводь - “боковое течение воды в реке”, су­песь - “почва рядом с песком” и т. д.).

Любому говорящему по-русски кажется, что слово зонтик произошло от слова зонт, как столик - от стол, ротик - от рот и т. п. Можно построить такую пропорцию: ротик: рот = зонтик: зонт. Но, тем не менее, слово зонтик не происходит от слова зонт, а, наоборот, зонт происходит от зонтик. Слово зонтик появилось при Петре I, а зонт - позднее, так как зонтик - это усвоенное голландское слово zonnedeck - буквально “солнцепокрышка”, где в русской передаче з, о, н, к совпадают с оригиналом, но слабое егерманских языков (murmel-e[156]) пропало, на месте же d подлин­ника в русском языке т(что вполне понятно, если знать соотно­шение германских и славянских звонких согласных), а е в последнем слоге заменилось на и, что опять-таки понятно, если учесть что безударные е и и в русском литературном языке совпадают, и например, то, что в слове ножичек надо писатье, а в слове мальчик -и, мы определяем по тому, что е в склонении “выпадает” ножичка (беглая гласная), а и сохраняется: мальчика; в новом слове зонтик гласная не выпадала, а тогда, значит, этои, и конец слова переосмыслялся по аналогии со словами столик, ротик и т.п. как суффикс уменьшительной формы-ик. Тогда основа без этого суффикса - неуменьшительная форма, откуда и возникло “фантастическое слово” зонт по пропорции: столик: стол = зонтик:х, ах = зонт.

Незнающему звуковых соответствий родственных языков ка­жется, что русское слово начальник и польское naczelnik - “на­чальник” - то же слово по происхождению, но это неверно. Если бы это были слова от того же корня, то в польском слове после czдолжна бы быть носовая гласная, так как русское начальник того же корня, что и начало, и имело раньше корень÷à - с носовым гласным [ē]; польское же слово происходит от того же корня, что и czoło - “лоб”, ср. древнерусское и церковнославянское чело[157].

Зато кажущееся нелингвисту невозможным сопоставление немецкого слова Elephant [элефант] - “слон” и русского верблюд, где о “созвучии” говорить трудно, лингвист берется свести к одному источнику и доказать, что по происхождению это то же слово.

Немецкое Elephants французского elephant [элефã], восходя­щего к латинскому elephantus [элефантус] с тем же значением, в латинском же - из греческого elephas, в косвенных падежах ос­нова elephant = современное русское верблюд, из более раннего велблюд, и еще раньше âåëáë<äú (ср. польское wielbłąd), в кото­ром второе л возникло под влиянием áë<äèòè - “блуждать”, т. е. когда-то было âåëá<äú, что происходит из готского ulbandus с тем же значением; готское же ulbandus из латинского elephantus, которое восходит к греческому elephantos, в греческом это слово, очевидно, из арабского al ephas, что, может быть, в свою очередь идет из древнеегипетского[158]. Таким образом, позднейшее отсутст­вие “созвучия” сведено в соответствии с законами звуковых из­менений к бывшему не только созвучию, но и звуковому тожест­ву. Остается еще одна трудность - значение; но, зная переходы по функции, можно просто объяснить, что первоначально это слово обозначало “слона”, позднее же в той же функции (“тяже­ловоз”) появился “верблюд”, и старое название перешло на него со значением “слона” это слово сохранилось в поздней латыни и оттуда вошло в западноевропейские языки, а со значением “вер­блюда”, пережив указанные фонетические изменения, через го­тов пришло в славянские языки.

Для понимания этимологии возгласа караул! надо сопоставить его с названием стражи караул[159], что пришло из тюркских языков, где это было сочетанием повелительного наклонения и прямого дополнения с значением “охраняй аул” - кара авыл. Слово трол­лейбус заимствовано из английского языка, где trolley означает “про­вод”, a -bus - конец слова omnibus - “омнибус” из латинского местоимения omnes - “все” в дательном падеже; это -bus “отко­лолось” и стало как бы суффиксом в названиях видов транспорта: омнибус, автобус, троллейбус[160].

Но для правильного этимологизирования часто бывает мало только лингвистических знаний, особенно когда в изменениях участвуют метонимии, основанные не на связи понятий, а на связи вещей. Тогда лингвисту приходит на помощь историк. Лин­гвист может объяснить, что слово затрапезный происходит от слова трапеза - “обед”, “еда”, происходящего от греческого trapedza - “стол”, но почему оно означает “захудалый”, “второсортный”, когда к обеду переодеваются в чистое платье, остается непонятным. Историк разъясняет, что затрапезный происходит не прямо от слова трапеза, а от слова затрапез или затрапеза - “дешевая пестрядинная ткань”, изготовлявшаяся фабрикантом по фамилии Затрапезнов[161].

Или другой пример: лингвист может объяснить, что глаголы объегорить и подкузьмить - синонимы, оба значат “обжулить” и образованы от собственных имен Егор и Кузьма, которые происхо­дят от греческих Geōrgios из нарицательного geōrgos - “земледелец” и Kosma от глагола kosmeō - “украшаю” (того же корня, что и космос, косметика). Однако почему же все-таки объегорить и под­кузьмить означают “обжулить”, остается неясным, и лингвист далее бессилен что-либо объяснить. Приходит на помощь историк и разъ­ясняет, что дело не в самих именах, а в Егоръевом и Кузьмине дне, когда до введения крепостного права на Руси крестьяне могли пере­ходить от барина к барину и рядились весной на Егория, а расчет получали на Кузьму (осенью), староста же норовил их дважды обжу­лить: 23 апреля на Егория объегорить, а 1 ноября на Кузьму и подкузьмить[162].

Этимологизирование по первому попавшемуся созвучию, без учета фонетических законов, способов перехода значений и грам­матического состава и его изменений и переосмысление неиз­вестного или малопонятного слова по случайному сходству с бо­лее известным и понятным (часто связанное и с переделкой зву­кового вида слова) называется в языковедении народной этимологией.

Так, тот, кто думает, что деревня потому так называется, что деревенские дома строятся из дерева (а городские - каменные), производит народную этимологию. На самом деле деревням дереву не имеет никакого отношения. В значении “селение” слово дерев­ня стало употребляться поздно, ранее оно значило “двор”, еще раньше - “пахотное поле” (ср. в “Домострое”, XVI в. “пахать деревню”) и, наконец, в наиболее древних памятниках - “очи­щенное от леса (т. е. как раз от деревьев!) место для нивы”; с этим сопоставляется литовское dirvá - “нива” и санскритское durva - “род проса”, что, очевидно, является самым древним значением этого корня (“нива” - уже метонимия). Русское же слово дерево сопоставляется с литовским dervá - “сосна”, с бретонским deruenn - “дуб” и т. п. (русское дерево - синекдоха: родпо виду).

Народные этимологии чаще всего получаются при заимствова­нии иноязычных слов. Так, ростбиф из английского roast beef - “жареное мясо” в просторечии переосмысляется как розбив от раз­бить; верстак из немецкого Werkstatt (по созвучию с верстать, разверстать); немецкое Schraubzwinge - “винтовой зажим” превра­щается в струбцинку (по созвучию с раструб); Schaumlöffel (бук­вально: “ложка для пены”; ср. французское écumier от éсите - “пена”) - в шумовку (по созвучию с шум, шуметь, так как суп шумит, когда кипит[163]); французское sale - “грязный” послужило источником для образования прилагательного сальный (переос­мысленного через созвучие со словом сало); исконно русское моровей (ср. неполногласное церковнославянское мравий) по созвучию с мурава превратилось в муравей; слова кооператив и капитал раньше в деревне переосмыслялись как купиратив (где купить можно) и капитал (копить деньги)[164].

Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в про­сторечии рейсовую карточку называли рельсовая (“ее дают, когда по рельсам едешь”); в то же время одна молочница рассказывала, что муж у нее солист, и на вопрос “В каком же он ансамбле?” недоумен­но отвечала: “Нет, он у меня по капусте, а раньше был по огурцам” (по созвучию солист из итальянского solista, в свою очередь от лат. solus - “один” и русского глагола солить). Но могут быть переосмысления слов и от своих корней, если значение их затемнено; например, мы теперь понимаем слова свидетель, смирение как обра­зованные от корней вид(еть) и мир(ный), но это то же переосмысле­ние по созвучию безударныхе ии, так как этимологически эти слова восходят к корням вед(ать) и мер(а).

Последний пример показывает, что в тех случаях, когда та или иная народная этимология побеждает и становится общепри­нятой, слово порывает с прежней “законной” этимологией и на­чинает жить новой жизнью в кругу “новых родственников”, и тогда истинная этимология может интересовать только исследо­вателя, так как практически она противоречит современному по­ниманию. На этой почве иногда одно слово может расколоться на два параллельных, например, слово ординарный (от лат. ordinarius - “обыкновенный”, “рядовой” изогс1о, ordinis -“ряд”) применительно к материи превратилось в одинарный (по созву­чию с один): “одинарная материя” (в противоположность двой­ной), а слово ординарный осталось в значении “обыкновенный”: ординарный случаи, ординарный профессор (до революции) в противоположаостъ экстраординарному.

Так как явление народной этимологии особенно часто встреча­ется у людей, недостаточно овладевших литературной речью, то та­кие переосмысленные по случайному созвучию и смысловому сбли­жению слова могут быть яркой приметой просторечия; ср. у Н. С. Лескова: гувернянька {гувернантка и нянька), гулъвар (бульвар и гу­лять), верояции (вариации и вероятный), мелкоскоп (микроскоп и мелкий); иногда такие народные этимологии приобретают большую сатирическую выразительность, например: тугамент (документ и туга, тужить), клеветой (фельетон и клевета), а также мимоноска, долбица умножения и т. п.

КОНТЕКСТ И ЭЛЛИПСИСЫ

 

Слова в языке, как уже было сказано выше, большей частью многозначны, но в речи люди достигают однозначного понима­ния. Это получается потому, что люди в речевом общении имеют дело не с изолированными словами, как в словаре, а с целым, где слова выступают в связи с другими словами и об­становкой речи. Это окружение слова называется контекстом[165]. Контекст может быть словесным (речевым) или бы­товым.

Словесный контекст- это те слова, которые окружа­ют или сопровождают данное слово и придают ему необходимую однозначность. Так, в высказывании “Перейди с носа на корму” нос узнается как “передняя часть лодки (корабля)”, а в высказыва­нии “высморкай нос” нос - “обонятельный орган человека”. Много­значное слово операция (хирургическая, военная, финансовая) в раз­ных окружениях получает нужную однозначность: “операция под наркозом” - хирургическая, “операция при поддержке танков” - военная, “двухпроцентная операция” - финансовая. Наличие под­черкнутого (наркоз, танк, процент) обеспечивает достаточный кон­текст. Указанные слова являются ключевыми, они сразу опре­деляют контекст.

Однако не всякие слова дают достаточный контекст, например в высказывании “Операция прошла блестяще, результаты налицо, все довольны” нет ключевых слов, все слова тематически нейтраль­ны, и, какая операция имелась в виду, неизвестно.

Однако в этом случае на помощь приходит бытовой контекст.

Бытовой контекст - это обстановка или ситуация речи: кто говорит, где и когда говорит, кому говорит, зачем говорит и т. п. Если приведенное выше предложение, лишенное “ключевых слов”, произносит хирург в нефронтовой клинике, то операция скорее всего хирургическая; если это же сказано в штабе полка в обстанов­ке фронта - операция военная; если это из диалога финансистов в здании биржи, то операция финансовая. Конечно, ручаться на 100% для указанного опознавания значения слова операция и в таких случаях нельзя, так как и хирург, и финансист могли гово­рить о военной операции, а военные и финансисты - о хирурги­ческой. Но большая вероятность содержится в указанном пони­мании. Особенно важен бытовой контекст для понимания место­именных слов, для которых словесный контекст мало действите­лен (см. выше, § 8).

В живой разговорной речи бытовой контекст играет огромную роль, позволяя сокращать предложения путем эллипсиса.

Эллипсис[166] - это опущение в речи слов, которые подразумеваются из контекста и при надобности легко восстанавлива­ются в речи. Опираясь на контекст (предшествующие слова, си­туация речи), можно опускать подлежащее, сказуемое, дополне­ние, определение и т. п. Так, в возгласе хозяина “Еще тарелоч­ку!” (И. А. Крылов) налицо одно дополнение, а сказуемое и второе дополнение (“чего тарелочку”?) опущены, но так как обста­новка речи перед глазами у собеседников и ситуация им ясна, то все опущенное ясно из контекста и взаимопонимание не нарушено. Этот пример можно и далее сокращать и оставить одно слово “Еще!”, где и дополнение опущено. В обычных утвердительных и отрица­тельных репликах Да и Нет опущено все, кроме знака утверждения или отрицания.

Зато без соответствующего контекста эллиптическая речь дела­ется абсолютно непонятной, хотя все слова и могут быть известны. Это легко почувствовать, когда случается присоединиться к чужому телефонному разговору. Например, вы невольно подслушали такой разговор: “Ну как?” - “Упала.” - “Что же вы теперь будете де­лать?” - “Все-таки пойду.” - “Зачем?” - “Да мало ли что.” Слова все понятны, но смысл разговора в целом совершенно непонятен, так как речь эллиптирована, ключевых слов нет, а бытовой кон­текст подслушивающему неизвестен, а он-то как раз и обеспечивал взаимопонимание говоривших.

Устная и письменная речь, прежде всего, различается тем, что первая всегда опирается на бытовой контекст, наличный в момент речи и существующий в опыте данных собеседников (обоюдное знание предшествующих событий, третьих лиц, не участвующих в данном разговоре, и т. п.), тогда как письменная речь почти не может использовать наличный бытовой контекст, даже если это молниеносный обмен телеграммами или переписка записочками в пределах одной комнаты; в лучшем случае это контекст, сущест­вующий обоюдно в опыте пишущего и читающего (письма, мемуа­ры). Если же иметь в виду книгу или газету, то здесь каждое вы­сказывание должно создать предварительный кон­текст - это описательные части текста, например, в романе пей­зажи, портреты, характеристики и т. п.; далее уже, например, в диа­логе, можно, опираясь на этот контекст, добиваться однозначности даже в эллиптических репликах.

В драматическом тексте, где налицо только реплики, в большей или меньшей степени имитирующие живой устный диалог, эллип­тический текст опирается на театральный контекст, т. е. на декорации, реквизит, действия актеров и т. п., что и дает нужную одно­значность. Когда же пьесу не смотрят в театре, а читают, то быто­вой контекст отсутствует и заменяется словесным, роль которого выполняют ремарки; список действующих лиц с примечаниями, ремарки к декорациям в начале актов, картин и явлений, ремарки к действию и т. п. Так происходит перевод из бытового контекста театра в словесный контекст издания.

Обратный перевод- из словесного контекста в быто­вой - осуществляется при инсценировке романов и повестей с по­следующей постановкой этих инсценировок на сцене.

ТЕРМИНОЛОГИЯ

 

Термины[167] - это слова специальные, ограниченные своим особым назначением; слова, стремящиеся быть однозначными как точное выражение понятий и называние вещей. Это необходимо в науке, технике, политике и дипломатии.

Термины существуют не просто в языке, а в составе определен­ной терминологии. Если в общем языке (вне данной терми­нологии) слово может быть многозначным, то, попадая в опреде­ленную терминологию, оно приобретает однозначность (см. выше пример со словом операция). Термин не нуждается в контексте, как обычное слово, так он 1) член определенной терминологии, что и выступает вместо контекста, 2) может употребляться изолированно, например, в текстах реестров или заказов в технике, 3) для чего и должен быть однозначным не вообще в языке, а в пределах данной терминологии[168]. Это не означает того, что употребление терминов никогда не может быть связано с экспрессией, но такое их употребление не имеет отношения к сущности терминологии, а проявляется в тех случаях, где терминология использована для иных целей. То же самое относится и к стилистическому использованию терми­нологии, хотя сама по себе терминология стоит вне стилистики.

Один и тот же термин может входить в разные терминологии данного языка, что представляет собой межнаучную терминологи­ческую омонимию, например: реакция 1) в химии, 2) в физиологии, 3) в политике; редукция 1) в философии, 2) в юриспруденции, 3) в фонетике[169]; ассимиляция 1) в этнографии, 2) в фонетике[170] и др.

Для лингвистов очень важно понимать, что термин речь, встречающийся в терминологии разных наук, не то же самое, - это типичный межнаучный омоним в 1) языковедении, 2) психологии, 3) физиологии, 4) медицине, не говоря уже о таких значениях, как “речь прокурора”, “речь ректора на торжественном акте”, “бессвяз­ная речь преступника”, “Я слышу речь не мальчика, но мужа” (Пушкин) и т.п.[171].

Таким образом, терминология - это совокупность терминов данной отрасли производства, деятельности, знания, образующая особый сектор лексики, наиболее доступный сознательному регули­рованию и упорядочению.

Хорошие термины должны быть “отграничены” от полисе­мии, от экспрессивности и тем самым от обычных нетерминоло­гических слов, которые как раз по преимуществу многозначны и экспрессивны.

Однако нельзя думать, что между терминологией и нетермино­логией существует непроходимая пропасть, что термины состоят из иных звуков и не подчиняются грамматическим законам данного языка. Если бы это было так, то терминология не принадлежала данному языку и вообще представляла бы собой другой язык. На самом деле это не так. Откуда бы термины ни черпались и какими бы особенностями (фонетическими, грамматическими) ни отлича­лись, они включаются в словарный состав данного языка и подчи­няются его фонетическому и грамматическому строю.

Между терминами и не терминами происходит постоянный обмен: слова общего языка, утрачивая некоторые свои свойства, становятся терминами (не переставая быть фактами общего язы­ка: сапожок в сеялке, мушка на стволе ружья, лебедка в порту или такие технические термины, происходящие из названий частей тела, как плечо, колено, лапа, палец, шейка, щека, хобот, клыки т. п.), и, наоборот, термины входят в общий язык(чуять, следить, травить - из охотничьей терминологии; приземлиться -из авиационной; под­рессоривать, спустить на тормозах, закрыть поддувало - из транспортной технической терминологии; термины даже могут ста­новиться особыми идиоматическими выражениями[172]: отутюжить - из терминологии портных; разделать под орех, ни сучка ни задоринки - из столярной терминологии; пасовать - из терминологии картежников и т. п.)'.

Среди терминов бывают слова, существующие только как тер­мины и в пределах одной терминологии (форсунка, вагранка, век­тор, резекция, увула, метатеза и т. п.); бывают и такие, которые существуют тоже только как термины, но участвуют в разных тер­минологиях (операция, ассимиляция, прогрессивный, регрессивный, протеза и т. п.); бывают (что чаще всего) и такие, которые употреб­ляются и как термины и как обычные нетерминологические слова, например, при различии прямого и переносного (метафорического) значения: мушка - “маленькая муха”, мушка - как термин стрел­кового дела (“держать мушку на нижней линии мишени”), мушка - как термин театральных парикмахеров и гримеров (“поставить мушку на левую щеку”); или же при условии менее и более специализиро­ванного значения: дорога - как слово общего языка и дорога - как термин инженерно-дорожного дела; земля - как общее слово и как термин геологии и т. п.

Когда слово становится термином, то его значение специа­лизируется и ограничиваете я. В зависимости от той или иной терминологии, куда попадает данное слово, получается новое значение и отсюда иные сочетания с окружающими словами (определениями, дополнениями, сказуемыми); так, ассимиляция в политике может быть “насильственная” и “естественная”, “ассими­ляцию проводят”, а в фонетике ассимиляция бывает “регрессивная” и “прогрессивная”, она “соблюдается” и т. п.

Так как терминология - это в идеале строгая и “умная”, т. е. опирающаяся на чисто интеллектуальные стороны слова, часть лек­сики, то экспрессия ей несвойственна[173]. Поэтому, например, такие слова-термины, как валик, сапожок, кулачок, язычок, мушка, дужка и т. п. (заключающие в себе уменьшительные суффиксы, помогаю­щие в общем языке создать экспрессивное слово), “отграничены” от уменьшительно-ласкательной экспрессии и от своих неуменьши­тельных (так как нет терминов сапог, кулак, язык, муха, дуга, а вал и валик не образуют той пары, которая есть в нос - носик, шар - шарик, сад - садик, кот - котик и т. п.).

В связи с этими изменениями значения слово, становясь тер­мином, обычно теряет свои прежние лексические связи с сино­нимами и антонимами, которые, как мы уже видели выше (см. § 16-17), давали объективный критерий к определению значе­ний слов.

Например, шестерня как бытовое слово - “шесть лошадей в одной упряжке” имеет дублет шестерка, но шестерня как техничес­кий термин этого синонима лишается; конус как термин геометрии никак не может иметь синонима сцепление, тогда как в автомобиль­ной терминологии устаревшее конус как раз и есть синоним для нового и более правильного термина сцепление (“выжать конус” - “выжать сцепление”).[174]

Жар в общем языке имеет антоним холод, но термин жар - “рас­каленные угли” в кузнечном деле никакого антонима не имеет.

Чтобы быть хорошим членом терминологии, термин должен быть удобным для образования производных терминов, создающих ра­циональную и осмысленную семью терминов.

Если основной термин - существительное, то от него просто произвести прилагательное, глагол, через прилагательное - новое существительное и т. д. Если же основной термин “имеет форму” прилагательного, то весь этот путь необходимых параллельных тер­минов сильно затруднен. Например, в русской грамматической тер­минологии такими “неудобными” исходными терминами являются: подлежащее, сказуемое, существительное, прилагательное, числитель­ное, запятая, а также составные термины с предложно-падежными конструкциями типа точка с запятой или неизменяемые слова типа тире. В самом деле, от термина сказуемое надо произвести сущест­вительное сказуемость (неудобное ввиду многозначности: сказуе­мость - несказуемость), от него - прилагательное сказуемостный и далее существительное сказуемостность, которое не менее понят­но, чем сказуемость, и непонятно, чем от последнего отличается по значению. С этой точки зрения совершенно, казалось бы, равно­ценные термины языкознание и языковедение все-таки неравноцен­ны; второй из них удобно окружен параллельными терминами: язы­коведческий, языковед, языковедные вопросы и т. п., тогда как пер­вый не имеет такого окружения.

Есть еще одно качество, существенное для терминов. Это их международность. Как раз в области политики, науки, техники обычнее всего осуществляются международные связи, и поэтому вопрос о взаимопонимании людей разных наций и языков здесь является очень важным. Не говоря уже о международных съездах и конференциях, можно ограничиться хотя бы вопросом о чтении специальной литературы; общность терминологии, даже и при раз­ном фонетическом и грамматическом оформлении терминов в каж­дом отдельном языке, дает предпосылку понимания сути дела при чтении книги по данной специальности, хотя бы и написанной на неизвестном для читателя языке.

Откуда же берет язык термины? Пути здесь разные.

Первый путь - это употребление в качестве термина своего слова общенародного языка. Положительная сторона здесь в том, что свой словарный состав сохраняется, язык не засоряется иноя­зычными словами и “слово”, взятое в качестве термина, считается в общем понятным любому говорящему на данном языке.

Однако все это не совсем правильно. Прежде всего слово как термин имеет иное значение, метафорическое, а иной раз и метони­мическое, что еще труднее разгадать, исходя из основного и прямо­го значения. Так что, понимая значение обычного слова, не всегда легко понять значение термина: например, кап (известно как зву­коподражательное: кап-кап) - “наплыв на стволе дерева, в частнос­ти карельской березы, из чего делают портсигары и другие изде­лия”; плёс - “открытое водное пространство”, как термин рыбного дела - “хвост сома”; цветок как охотничий термин - “хвост зай­ца”; соколок - уменьшительное от сокол, а как собаководческий термин - “выдающаяся часть грудной клетки”; скамья - “лавка”, у собаководов - “спина борзой” и т. п.