Зачеркнуто: ,,нецелеобразным”. 5 страница
Стол с иконами, обычно расположенными, стоял на своем месте – в комнате за аркой. Впереди стола, ближе к переднему углу поставлен был большой цветок и мне казалось, что среди его ветвей помещена икона, именуемая “Нерукотворный Спас” – обычного письма без ризы. Я не могу удостоверить /так!, у Росса – “утверждать”/, но я почти убежден, что это была одна из тех двух одинакового размера икон “Нерукотворного Спаса”, которые вы мне предъявляете.
Попрежнему на столе находились те же образки-складни, иконы “Знамения Пресвятой Богородицы”, “Достойно есть” и справа – больших в сравнении с другими размеров – писанная масляными красками без ризы икона святителя Иоанна Тобольского. Вы мне показываете две такие иконы Свят. Иоанна, причем на одной я вижу небольшую выемку, в виду углубления. Я должен пояснить, что такие выемки обычно делаются в иконах для помещения в них металлического /золотого или серебряного/ ковчежца с какой-либо святыней / - частицей святых мощей или одежды святого/; сверху этот ковчежец обычно защищен стеклом, вставленным в узенький металлический ободок, который и выступает над уровнем самой иконы. Иногда вокруг такого ковчежца делается сияние в виде звезды или расходящихся лучей. Сияние это устраивается из драгоценного металла, иногда осыпанного камнями. Я подробно осматривал предъявленную мне Вами икону святителя Иоанна, на коей имеется описанная выемка, и полагаю, что выемка эта сделана именно для вложения ковчежца со святыней, каковая очевидно и была здесь. Не усматривая никаких следов в виде нажимов, царапин или углублений от шипов и гвоздиков на иконе вокруг этой выемки, я полагаю, что сияние около ковчежца, /если таковой был в иконе/ не было и следовательно ковчежец имел снаружи обычную узенькую металлическую каемочку и в смысле денежной стоимости едва ли мог представляться ценным. Мне трудно определить, которая из этих двух предъявляемых мне икон Св. Иоанна Тобольского находилась на столе во время богослужения 1-14 июля, но та икона, которая была там, имела такой же вид и размер, как и эти предъявляемые. Тогда / 1/14 июля/ я не заметил в иконе ковчежца со святыней, но это могло произойти и потому, что ковчежец был заслонен впереди стоящими иконами.
Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы.
По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие “со святыми упокой”. Почему то на этот раз диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава, но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади меня члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва.
Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высоко поэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест.
После богослужения все приложились к св. Кресту, причем Николаю Александровичу и Александре Федоровне о. диакон вручил по просфоре /Согласие Юровского было заблаговременно дано/.
Когда я выходил и шел очень близко от бывших великих княжен, мне послышались едва уловимые слова: “благодарю” – не думаю я, чтобы это мне только “показалось”.
Войдя в комендантскую я, незаметно для себя, глубоко вздохнул и вдруг слышу насмешливый вопрос: “Чего это вы так тяжко вздыхаете”, - говорил Юровский. Я не мог и не хотел открывать ему мною переживаемого и спокойно ответил: “Досадую, - так мало послужил, а весь взмок от слабости, выйду теперь и опять простужусь”. Внимательно посмотрев на меня, Юровский сказал: “Тогда надо окно закрыть, чтобы не продуло”. Я поблагодарил, сказав, что все равно сейчас пойду на улицу. “Можете переждать” заметил Юровский, и затем совершенно другим тоном промолвил: “Ну вот помолились и от сердца отлегло” /или “на сердце легче стало” - точно не упомню/. Сказаны были эти слова с такой, мне показалось, серьезностью, что я как-то растерялся от неожиданности и ответил: “знаете, кто верит в Бога, тот действительно в молитве получает укрепление сил”. Юровский, продолжая быть серьезным, сказал мне: “я никогда не отрицал влияния религии и говорю это совершенно откровенно”. Тогда и я, поддавшись той искренности, которая мне послышалась в его словах, сказал: “Я вам тоже откровенно отвечу - я очень рад что вы здесь разрешаете молиться”. Юровский на это довольно резко спросил: “а где же мы это запрещаем”. - “Совершенно верно, - уклонился я от дальнейшей откровенности, - вы не запрещаете молиться, но ведь здесь, в доме особого назначения – могут быть особые и требования”. “Нет, почему же” – “Ну вот, это то я и приветствую”, закончил я. На прощание Юровский подал мне руку, и мы расстались.
Молча дошли мы с о. диаконом до здания Художественной школы и здесь вдруг о. диакон сказал мне: “знаете о. протоиерей – у них там чего-то случилось”. Так как в этих словах о. диакона было некоторое подтверждение вынесенного и мною впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. “Да так, говорит о. диакон – они все какие-то другие точно, да и не поет никто”. А надо сказать, что действительно за богослужением 1-14 июля впервые /о. диакон присутствовал при всех пяти богослужениях, совершенных в доме Ипатьева/ никто из семьи Романовых не пел вместе с нами.
Через два дня – 4-7 /так!/ июля, Екатеринбуржцам было объявлено о том, что бывший Государь Император Николай Александрович расстрелян.
5-18 июля я видел Юровского разъезжавшим на автомобиле по городу Екатеринбургу, - подъезжал он к зданию первой женской гимназии, сидел на автомобиле, дожидаясь кого-то около Уральского училища и затем с неизвестным мне господином проехал на автомобиле по направлению к Верхне-Исетскому заводу.
Более я его не встречал и сам лично ничего более по настоящему делу не могу показать.
Протоиерей Иоанн Сторожев.
Член Окружного Суда Ив. Сергеев.
При допросе присутствовал Товарищ Прокурора Н. Остроумов.
С подлинным верно:
Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов
ГА РФ, ф. 1837, оп. 4, д. 1, л. 137 – 143 об.
К о п и я
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
1918 года, Октября 16 дня, Член Екатеринбургского Окружного Суда И. А. Сергеев, в камере своей, в г. Екатеринбурге, рассмотрев переписку, присланную в предложении Прокурора сего Суда от 9-го сентября 1918 года за № 879, нашел: по обыску, произведенному 11 августа с. г. заведывающим следственным Отделом Верх-Исетского района у проживающих в Верх-Исетском заводе Петра Илларионовича Лылова и Федосьи Илларионовой Балмышевой найдены были разные вещи, значительная часть которых носит на себе гербы и инициалы, свидетельствующие принадлежность этих вещей б. Императору Николаю Александровичу и членам его семьи. Подобного же рода вещи были найдены и у проживающего в г. Екатеринбурге Назара Киприановича Новоселова. Из объяснений Лылова, Балмышевой и Новоселова, данных при дознании, видно, что вещи эти взяты были ими из помещения Волжско-Камского Коммерческого Банка, занятого Областным Советом Р. С. и К. Д., после бегства большевиков из города Екатеринбурга; по словам Лылова, служившего сторожем в помещении В.-К. Банка, в апреле месяце с. г. из дома Ипатьева, в котором был заключен б. Император со своей семьей, привезено было несколько чемоданов с вещами б. Царской Семьи и при поспешном бегстве большевиков вещи из чемоданов были выброшены и часть из осталась не забранной, почему Лылов, Балмышева и Новоселов и воспользовались некоторыми из оставленных вещей. Рассмотрев изложенное и принимая во внимание: 1/ что стоимость вещей, найденных у Лылова, Балмышевой и Новоселова, превышает 300 рублей, о чем свидетельствует как количество вещей, так и род и качество, 2/ что в деянии названных лишь заключаются указания на признаки преступления, предусмотренного 12 и 1655 ст. улож. о нак., 3/ что преступление это не имеет существенной связи с исследуемым мною событием – П О С Т А Н О В И Л” на основании 314 ст. Уст. Угол. Суд. копии с актов дознания, произведенного по поводу обнаруженных у Лылова, Балмышевой и Новоселова препроводить на распоряжение Прокурора Суда.
Член Окружного Суда Ив. Сергеев.
Исполнено 10 /так!/ окт. за № 25.
С подлинным верно:
Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов
ГА РФ, ф. 1837, оп. 4, д. 1, л. 144 – 144 об.
К о п и я
П Р О Т О К О Л
1918 года октября 18-19 дня. В гор. Екатеринбурге, в камере своей, Член Екатеринбургского Окружного Суда Иван Александрович Сергеев допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля с соблюдением 443 - 722 /так!/ ст. Уст. Угол. Суд. и он показал:
Я, Михаил Иванович Летемин, 36
лет, происхожу из крестьян Сысертского заво-
да, Екатеринбургского уезда, православный грамот-
ный, под судом был: в 1911 году приговором Екатеринбургского окружного суда от /пропуск/
за покушение на растление присужден к лишению
всех особенных прав и преимуществ и отдаче
в исправительные арестантские отделения на четы-
ре года, наказание отбыл, за применением закон-
ных льгот, в 1913 году, от военной службы осво-
божден по болезни; постоянно живу в месте при-
писки. По ремеслу я портной и последние пять лет
проживал в Сысертском заводе. В мае с/г. в наш завод прибыл комиссар Мрачковский и начал набирать из рабочих команду для охраны дома Ипатьева, в коем был заключен б. Царь со своей семьей. Узнав о цели приезда Мрачковского и осведомившись, что по условию службы полагалось 400 рублей жалованья в месяц, я пошел к Мрачковскому, который производил прием в помещении местного совета, и предложил свои услуги для несения службы по охране б. Царя. Мрачковский тут-же справился о моем поведении и зачислил меня на службу с 20 мая 1918 года. Вся команда, в числе 30 человек, была набрана из Сысертских рабочих; из них я могу назвать след. лиц: братья Стрекотины /старший Андрей и младший - кажется Михаил/, Иван Старков, Вениамин Сафонов, Николай Попов, Николай Подкорытов, Таланов Иван, Котегов Иван и Садчиков Николай. Других я, хотя в лицо и знаю, но фамилий одних совсем не знаю, а фамилии других - забыл. До нашего прибытия в Екатеринбург дом Ипатьева охранялся, кажется, красноармейцами, но их почему то признали негодными для охраны. Сначала всю команду /кроме меня/ поместили в здании нового гостиного двора, а затем всех поселили в нижнем этаже дома Ипатьева и с этого времени мы стали нести при доме караульную службу, посты мы стали обслуживать числа с 24-25 мая. Из всех караульных только я один, с разрешения коменданта, поселился на частной квартире, так-как со мной приехала жить и моя жена. Дом Ипатьева носил название “дом особого назначения” и находился под начальством коменданта и его помощника. Комендантом дома сначала был Авдеев /имени и отчества его не знаю/, а его помощником - Александр Мошкин. Царь с семьей, служителями и доктором помещался в верхнем этаже дома, где учреждены были два караульных поста: пост № 1 – на площадке, за парадной дверью, и пост № 2 – на другой площадке, где находятся ванная и уборная. За время моей службы мне приходилось дежурить на этих постах раза три, но как протекала жизнь б. Царской семьи, наблюдать я не мог, так как двери из передней комнаты, где стоит чучело медведя во внутренние покои, где проживала семья, всегда были затворены; в комнате, смежной с передней, налево от входа, помещался комендант со своим помощником. Кроме двух внутренних постов, установлено еще было еще семь наружных постов: пост № 3 – внутри ограды /двора/, у ворот; пост № 4 – у калитки, снаружи двора, по линии парадного крыльца; пост № 5 – на первой будке, снаружи большого забора, пост № 6 – на будке по Вознесенскому проспекту; пост № 7 – на углу дома, внутри малого наружного двора; пост № 8 – в саду и пост № 9 – на заднем дворе. Были еще два пулеметных поста, обслуживаемые теми караульными, которые умели обращаться с пулеметами; пулеметный пост № 1 был устроен на балконе, выходящем в сад, а пост № 2 – внутри дома, в нижнем этаже, в той комнате, где в одном из двух окон, выходящих в сад, выставлена зимняя рама; на подоконнике этого окна и стоял пулемет. На посту приходилось дежурить по четыре часа, с 12- часовым отдыхом между дежурствами; наряды на дежурство назначал разводящий Павел Медведев. Во время прогулок Царской семьи по саду, кроме дежурного постового, ставился еще добавочный караульный и дежурил один из помощников коменданта. До постройки второго большого забора Царская Семья выходила в сад внутренним ходом, по лестнице, ведущей вниз с той площадки, где была уборная. Наследник все время был болен и ходить не мог, так что по лестнице его сносил на руках Государь, а дальше везли на кресле-коляске. После устройства второго забора Царская Семья выходила на прогулку через парадные двери. Сначала прогулки допускались один раз в день, а впоследствии, по настоянию доктора, были разрешены две прогулки: первая – около десяти часов утра и продолжалась один час и вторая - после обеда и продолжалась 1-1/2 часа. Обед для семьи приносили из советской кухмистерской, а последние две-три недели обед готовили на кухне, устроенной в верхнем этаже дома. Сначала, пока охрана состояла только из Сысертских рабочих, нам приходилось дежурить в три смены; это обстоятельство вызвало среди команды ропот, вследствие чего недели через две состав команды был усилен рабочими Злоказовской фабрики. Тогда же для помещения всей команды был занят противоположный дом Попова; в этом доме, разделенном на две половины, поселились: в одной половине – Сысертские рабочие, а в другой – Злоказовские; Злоказовских рабочих было 16 человек. В нижнем этаже дома Ипатьева поселилось несколько человек охраны, обслуживавших внутренние посты за №№ 1 и 2-м; всех было человек 8-10; имен и фамилий их не знаю, но могу удостоверить, что они тоже набраны из рабочих Злоказовской фабрики; говорю это, основываясь на сведениях, сообщенных мне теми Злоказовскими рабочими, которые жили в доме Попова. После удаления от должности коменданта Авдеева, одновременно с ним были удалены и те Злоказовские рабочие, которые несли внутреннюю охрану. Новый комендант Юровский нанял для внутренней охраны 10 человек латышей, которые и поселились в комнатах нижнего этажа Ипатьевского дома. Имен и фамилий этих латышей я не знаю. Из Злоказовских рабочих я также почти никого не могу назвать по фамилии, так как мне редко приходилось с кем либо из них разговаривать, да и в казарму /дом Попова/ я заходил только о служебной надобности. Вами прочитан мне список фамилий /прочитан список, описанный в протоколе от /пропуск/ августа с. г./ и здесь встречаются фамилии, которые я помню по перекличкам: Варакушев, Путилов, Мостиков, Хохряков, Клещев, Прохоров, Логинов – все это фамилии охранников из Злоказовских рабочих; Турыгин, Вяткин, Садчиков, Талапов, Русаков, Подкорытов и Шевелев – все это наши Сысертские рабочие, служившие в охране. Знакома еще фамилия “Котов” – это тоже охранник из Сысертских рабочих. Из них на пулеметных постах дежурили: Турыгин, Садчиков, Шевелев и Талапов. Я состоял на службе в команде “дома особого назначения” до конца, т.е. до снятия с дома охраны. 16-го июля я дежурил на посту № 3 с 4-х часов дня до 8 часов вечера и помню, что как только я вышел на дежурство, б. Царь и его семья возвращались с прогулки; ничего особенного я в этот раз не заметил. 17-го июля я пришел на дежурство к 8 часам утра; предварительно я зашел в казарму и здесь увидел мальчика, состоявшего в услужении при Царской Семье. Появление мальчика меня очень удивило, и я спросил: “почто он здесь” /почему он здесь/. На это один из товарищей – Андрей Стрекотни, к которому я обратился с вопросом, только махнул рукой и, отведя меня в сторону, сообщил мне, что минувшей ночью убиты Царь, Царица, вся их семья, доктор, повар, лакей и состоявшая при царской семье женщина. По словам Стрекотина, он в ту ночь находился на пулеметном посту в большой комнате нижнего этажа и видел, как в его смену /а он должен был дежурить с 12-ти часов ночи до 4-х час. утра/ сверху провели вниз Царя, Царицу, всех царских детей, доктора, двоих служителей и женщину и всех их доставили в ту комнату, которая сообщается с кладовой; дверь, ведущая из этой комнаты в кладовую всегда оставалась запечатанной и охране строго было приказано не открывать этой двери, так как в ней хранились вещи, принадлежавшие домовладельцу Ипатьеву. В каком порядке следовали Царь, его семья, доктор и слуги, как доставлен был вниз Наследник – ничего этого я не знаю и никого об этом не спрашивал. Стрекотин мне только объяснил, что на его глазах комендант Юровский “вычитал бумагу” и сказал: жизнь Ваша кончена”. Царь не расслышал и переспросил Юровского, а Царица и одна из Царских дочерей перекрестились. В это время Юровский выстрелил в Царя и убил его на месте, а затем стали стрелять латыши и разводящий Павел Медведев. Сколько было латышей – я не спросил. Из рассказа Стрекотина я понял, что убиты были решительно все; поэтому я полагаю, что был убит и Наследник. В каком положении находился Наследник перед расстрелом, т. е. сидел, лежал или его держал кто-либо на руках – не знаю, никого об этом я не спрашивал. Не знаю также, в какой одежде были приведены на расстрел Государь и его семья. Сколько выстрелов было произведено во время расстрела – не знаю, не спрашивал. Нет, я припоминаю, что в разговоре заметил Стрекотину: “пуль, ведь, много должно остаться в комнате” и Стрекотни мне ответил “почто много; вон, служившая у Царицы женщина закрывалась от выстрела подушкой, поди в подушке много пуль застряло”. Тот-же Стрекотни, между прочим, сказал мне, что после Царя был убит “черноватенький” слуга: он стоял в углу и после выстрела присел и тут-же умер. Других подробностей касательно расстрела я не знаю. Выслушав рассказ, я сказал столько народу перестреляли, так ведь крови на полу должно быть очень много. На это мое замечание кто-то из товарищей /кто именно, не помню/ объяснил, что к ним в команду присылали за людьми и вся кровь была смыта. В этот раз беседовать дольше мне не пришлось, так как нужно было идти на караул. Отбыв дежурство, я вернулся в казарму и тогда мне объяснили, что, вероятно, нам придется итти “на фронт”. Я сказал, что на фронт не пойду, так как “не рядился на это, а рядился только служить в караульной команде при доме особого назначения”. Поговорив немного об этом, снова свели речь про убийство Царя и его семьи; находившийся в это время в казарме шоффер Люханов объяснил, что всех убитых он увез на грузовом автомобиле в лес, добавив, что кое-как выбрался: темно, да пеньки на дороге. В какую сторону были увезены убитые и куда девали их трупы – ничего этого Люханов не объяснил, а я сам не спросил. Тогда я заинтересовался еще узнать, как вынесли убитых из дому, полагая, что опять таки при переноске окровавленных тел должно остаться много кровавых следов; кто-то из команды /кто именно – не помню/ сказал, что вынесли трупы через черное крыльцо во двор, а оттуда – на автомобиль, стоявший у парадного крыльца; говорили, что тела выносили на носилках; сверху тела были чем-то закрыты; следы крови во дворе заметали песком. Андрей Стрекотни, который сообщил мне о расстреле, ушел из Екатеринбурга со всеми другими большевиками и где он теперь находится – не знаю. Шоффер Люханов – также эвакуировался вместе с красной армией. Все то, что я узнал об убийстве Царя и его семьи меня очень заинтересовало и я решил, насколько возможно, проверить полученные мною сведения. С этой целью 18-го июля я зашел в ту комнату, где произведен был расстрел и увидел, что пол был чист; на стенах также никаких пятен я не обнаружил. В задней стене, на левой руке от входа, я заметил три дырочки глубиной с сантиметр каждая; больше никаких следов стрельбы я не видел. Осмотр я производил уже вечером и торопился, боясь, что кто-либо из начальства заметит, что я интересуюсь этим делом. Следов пуль или штыковых ударов на полу осмотренной мною комнаты я не заметил, хотя, повторяю, что осмотр я делал беглый, на-спех. Вообще, следов крови я нигде не обнаружил. В течение 18, 19, 20 и 21 числа июля как из помещений, занимаемых Царской семьей, так и из кладовых и амбаров увозили на автомобиле царские вещи. Увозом вещей распоряжались два молодых человека – помощника Юровского; вещи увозили на вокзал, так как уже советское начальство решило покинуть Екатеринбург, в виду приближения чехо-словаков. Часть вещей, представлявших незначительную ценность, просто валялась в разных местах без всякого призора - на дворе, на полу в комнатах и в амбаре. Из вещей, предъявленных мне Вами [предъявлены вещественные доказательства, описанные в протоколе от /пропуск/ сентября 1918 года], часть мною подобрана как брошенная, а часть мне разрешил взять комиссар Жилинский, приехавший в дом Ипатьева 22-го июля; белье мне выдал из кладовой один из помощников коменданта. Отобранные у меня деньги в сумме 575 руб. – мои собственные; деньги эти заработаны мною своим трудом; перед отъездом большевиков из города Павел Медведев выдал мне жалованье за 1-1 1/2 месяца вперед – всего 675 рублей. Собачку, принадлежавшую Царской семье, по кличке “Джэк” я взял себе, потому-что она уже ранее привыкла ко мне и я просто пожалел ее, опасаясь, что она пропадет с голодe. По поводу убийства Царской семьи мне еще передавал австриец по имени Адольф, прислуживавший коменданту, - что комендант в ту ночь предупреждал его, чтобы он не боялся, если услышит что-либо ночью. Тот-же Адольф говорил, что слышал ночью какой-то плач, а потом окрик: “тише” Более показать ничего не могу. Протокол прочитан, записан верно. Михаил Иванов Летемин.
Ив. Сергеев. Надписано: ,,пост”.
С подлинным верно:
Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов
ГА РФ, ф. 1837, оп. 4, д. 1, л. 145 – 148.
К о п и я
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
1918 года, октября 20 дня, Член Екатеринбургского Окружного Суда И. А. Сергеев, рассмотрев дело “об убийстве б. Императора Николая II-го”, нашел: по обыску, произведенному Начальником Екатеринб. Управления уголовного розыска в квартире Михаила Иванова Летемина, обнаружены были вещи, принадлежавшие членам б. Царской Семьи и другим лицам, заключенным вместе с Царской Семьей в доме Ипатьева. Спрошенный при дознании о способе приобретения означенных вещей Михаил Летемин объяснил, что вещи эти взяты им из дома Ипатьева. При допросе на предварительном следствии в качестве свидетеля по белу /так!/ об убийстве заключенных в доме Ипатьева б. Государя и Членов Его Семьи, Летемин, между прочим, показал, что часть вещей он подобрал в доме, во дворе и в кладовой, как брошенные без всякого призора, а часть вещей взял себе с разрешения комиссара Жилинского и помощников коменданта Юровского в то время, когда из дома Ипатьева и надворных построек спешно вывозилось находившееся там имущество, принадлежавшее Царской Семье. Из постановления Начальника уголовного розыска от 13 октября видно, что Летемин, будучи при дознании арестован, с 13 октября перечислен дальнейшим содержанием за мной.
Обсудив изложенное и принимая во внимание: 1/ что при настоящем положении дела не представляется достаточных оснований для привлечения Летемина к следствию в качестве обвиняемого в укрывательстве следов преступления, или лиц совершивших преступление, составляющее предмет дела; 2/ что похищение вещей, принадлежавших заключенным в доме Ипатьева, составляет самостоятельное преступление, не имеющее существенной связи с исследуемым мною преступлением; 3/ что число, род и качество найденных по обыску у Летемина вещей дает основание заключить о стоимости их, превышающей 300 рублей; 3/ /так!, нумерация сбита/ что факт обнаружения у Летемина вещей в связи с объяснениями его о способе их приобретения должны быть признаны достаточным указанием на признаки прест. предусм. 14 и 1655 ст. ул. о нак. – ПОСТАНОВИЛ: на основании 314 ст. у. у. с. копии протоколов дознания, относящихся к обнаружению у Михаила Иванова Летемина вещей, препроводить на распоряжение Прокурора Суда, перечислив за ним Летемина дальнейшим содержанием под стражей.
Член Екатеринб. Окр. Суда Ив. Сергеев.
С подлинным верно:
Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов
ГА РФ, ф. 1837, оп. 4, д. 1, л. 149 – 149 об.
К о п и я
П Р О Т О К О Л
д о п р о с а с в и д е т е л я
1918 года, ноября 22/9 дня, в городе Екатеринбурге, в камере своей, Член Екатеринбургского Окружного Суда И. А. Сергеев допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, с соблюдением 443 ст. У. У. С. и он показал:
Я, Николай Яковлевич Седов, 22 лет,
штаб-ротмистр Крымского конного полка, вре- менно проживаю в гор.Екатеринбурге по Го- спитальной улице в д. № 6.
Узнав о том, что Вы производите следствие по делу об убийстве б. Императора Николая Александровича и членов его Семьи, я явился к Вам, чтобы сообщить следующие факты: как офицер полка, шефом коего была б. Императрица Александра Федоровна, я, по соглашению с некоторыми другими офицерами, преданными Царской семье, задался целью оказывать заключенному Императору возможную помощь. Почти всю минувшую зиму я прожил в гор. Тюмени, где познакомился с Борисом Николаевичем Соловьевым, женатым на дочери известного Григория Распутина. Соловьев, узнавший как-то о моем появлении в Тюмени, сообщил мне, что он состоит во главе организации, поставившей целью своей деятельности охранение интересов заключенной в Тобольске Царской Семьи путем: наблюдения за условиями жизни Государя, Государыни, Наследника и Великих Княжен, снабжением их различными необходимыми для улучшения стола и домашней обстановки продуктами и вещами и, наконец принятием мер к устранению вредных для Царской Семьи людей. По словам Соловьева, все сочувствующие задачам и целям указанной организации, должны были явиться к нему прежде чем приступить к оказанию в той или иной форме, помощи Царской семье; в противном случае, говорил мне Соловьев, я налагаю “veto” на распоряжения и деятельность лиц, работающих без моего ведома. Налагая “veto”, Соловьев, в то-же время предавал ослушников советским властям, так, им были преданы большевикам два офицера гвардейской кавалерии и одна дама, имен и фамилий их я не знаю, а сообщаю Вам об этом факте со слов Соловьева. Осведомившись о том, что я намерен отправиться в Тобольск, Соловьев объяснил мне, что в Тобольске принимает деятельное участие в заботах о Царской Семье местный священник о. Алексей Васильев, которому пересылались для этой цели крупные денежные суммы. В апреле с./г., на шестой неделе Великого поста, я отправился в Тобольск; нна пути, в дер. Дубровно (верстах в 50-60 от Тобольска) я встретил “поезд” с Государем, Государыней и В. Кн. Марией Николаевной. Поезд состоял из трех троек с пулеметами и пулеметчиками, на след. тройке ехал Государь с комиссаром Яковлевым; за ними следовала тройка с Государыней и В. Кн. Марией Николаевной, далее – тройка с Боткиным и Кн. Долгоруковым; в конце поезда были тройки со служителями и затем – с красноармейцами. Поезд я видел в самой деревне и имел возможность близко увидеть Государыню и Государя. Государыня узнала меня и осенила меня крестом. По прибытии в Тобольск я пошел к о. Алексею Васильеву и здесь имел разговор с его старшим сыном /кажется, зовут его Дмитрием/ по поводу данного мне Б. Н. Соловьевым поручения выдать мне для передачи Соловьеву 10 000 рублей из той суммы денег, которую Васильев должен был привезти из Петрограда. Денег я никаких не получил, так как Васильев ответил, что никаких денег он сам не получил. Узнав от меня, что я не принадлежу к Соловьевской организации, мой собеседник отнесся ко мне с большим доверием и стал рисовать мне личность Соловьева и его деятельность в самых мрачных красках, утверждая, что Соловьев преследует только своекорыстные цели и никакой реальной помощи Царской семье не оказывает. На следующий день я уехал в Тюмень и, по прибытии туда, передал Соловьеву результаты моих переговоров с Дмитрием Алексеевичем Васильевым. Соловьев в свою очередь также стал дурно отзываться как об о. Алексее Васильеве, так и о его сыновьях, называя их “спекулянтами” и утверждая, что у него имеются доказательства их дурных поступков. Каких-либо определенных фактов Соловьев мне не сообщал. Второй раз я прибыл в Тобольск в конце сентября и остановился в квартире у детей профессора Боткина. В этот приезд я прожил в Тобольске около одного месяца и из достоверных источников получил сведения о том, что о. Алексей Васильев в обществе своих знакомых, хвастался, что у него имеются на хранении письма и документы, относящиеся к Государю и имеющие важное значение; были у него, по его словам, и собственноручные письма Государя, переданные мне /так!, у Росса – “ему”/ для отсылки по принадлежности. Передавали мне также, что в числе документов у о. Алексея Васильева находится и акт об отречении Государя от Престола. Из вещей, принадлежащих Царской семье, у о. Васильева были три браунинга, из коих один с вензелем Государя; с этим браунингом, по словам о. Алексея, уехал в уезд его сын Александр; маленький браунинг мне показывал сам о. Алексей, он-же сам говорил мне, что у него есть винтовка Государя. О. Алексей Васильев служит настоятелем Благовещенской церкви; в левом пределе /так!/ этой церкви о. Алексей где-то хранил палаш Наследника Цесаревича. Палаш этот о. Алексей мне показывал и вынес его мне именно из левого предела церкви. Документы, по имеющимся у меня сведениям, хранятся частью в стене его дома /в переборках, разделяющих внутренние помещения/, частью – где либо на чердаке дома и в одном из церковных алтарей. Внутренние переборки дома представляют из себя полые дощатые перегородки; свободное пространство между перегородками заполнено мусором. Сам о. Алексей был со мной настолько откровенен, что рассказал мне, как он устроил потайное помещение: вырезал часть переборки, выбрал мусор, положил в образовавшуюся пустоту документы и снова заделал отверстие и заклеил обоями. В каком именно месте устроен тайник – о. Алексей мне не указывал. По словам о. Алексея часть вещей хранится у б. Царского служителя Кирпичникова и у Начальника отряда Царской охраны /так!, у Росса – “начальника охраны Царской семьи”/ полковника Кобылинского; должен сообщить, что о. Алексей Васильев находится в явно враждебных отношениях с полковником Кобылинским. О полковнике Кобылинском мне известно, что он распродавал из дворца некоторые царские вещи после отъезда Царской Семьи из Тобольска и одновременно у него появились большие деньги. Прочитано. Добавляю, что из разговоров с о. Васильевым я вынес впечатление, что хранимые им документы он намерен использовать в личных целях. Штабс-ротмистр Седов.