Монахи-воины со Святой горы 20 страница

— Вы правы, Конно-мару. Я хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне об этом — обвинил меня, выразил презрение, пристыдил.

— Это действительно так?

— Это правда, Конно-мару. Вы можете убедиться в этом сами; я не пытаюсь от вас убегать.

— Да, это так. Но это, должно быть, мимолетное сожаление.

— Я не сожалею ни о чем, что сделала. Я делала только то, что хотела.

Рука Конно-мару лихорадочно ощупывала меч. Легкое движение руки, и он мог бы воткнуть его острие в любую часть ее тела.

А Токива задумчиво продолжала:

— Для женщины нет другого выбора… По крайней мере, для меня.

Когда Токива говорила, казалось, что через мгновение она упадет в обморок, но этого не последовало.

— Если вы решитесь отомстить мне, убив меня, тогда действуйте. Я готова… Я не буду пытаться убежать, не закричу от страха, — спокойно произнесла Токива, протягивая какие-то письма, которые как будто были у нее наготове. — У меня одна, последняя, просьба. Эти письма адресованы каждому из моих детей, это мои последние послания сыновьям… А это… это письмо моего господина Ёситомо. Позаботьтесь о том, чтобы оно дошло до кого-нибудь из дома Гэндзи, кому можно доверять. Это все, о чем я вас прошу.

После этого она отвернулась от Конно-мару и сложила руки перед маленьким образом Каннон в молельне.

Конно-мару смутился. Он помнил этот серебряный образ, который стоял в комнате его хозяина. Ёситомо молился перед ним каждым утром и вечером. В замешательстве Конно-мару обратился к письму, которое было написано знакомым почерком Ёситомо. Это было последнее послание его хозяина Токиве. Он прочитал его со слезами на глазах.

— Простите меня, моя госпожа. Как я мог быть таким дураком? Правильно говорил этот монах Монгаку — я был не в своем уме с моими мыслями о мести, а вы, беззащитная женщина, намного мужественнее меня. — Наступила тишина. Конно-мару пытался овладеть собой. Затем он продолжал: — Если бы я убил вас, моя жизнь стала бы еще мрачнее жизни Монгаку. Теперь я понимаю свою глупость. Я начну жить заново, жить мужественно… Я обещаю, что письмо моего господина попадет к Гэндзи, живущим на востоке, а эти письма к вашим детям будут своевременно доставлены каждому из них мною собственноручно.

Конно-мару бросился бы к ногам Токивы, но она быстро встала, открыла дверь, выглянула и тут же закрыла ее.

— Я вижу бивачные костры. Не лучше ли вам здесь дождаться рассвета?

Но Конно-мару уже собрался уходить. Он вынул темный шарф, закутал им лицо, обернув длинные концы вокруг плеч.

— Вам не надо беспокоиться обо мне, моя госпожа; они не смогут меня увидеть.

С этими словами он шагнул к двери, широко распахнул ее и растворился в ночи. Через несколько мгновений Токиве показалось, что на стене, огораживающей домик, показалась темная фигура и будто в знак прощания махнула ей рукой, и в ответ она повыше подняла светильник.

 

Глава 35.

Мириады светильников

 

Долгие дожди закончились, и жужжание цикад, облака и раскаленное небо возвестили о том, что наступил разгар лета.

— Постойте, что, у нас опять наводнение?.. Надеюсь, не слишком большой ущерб, — прорычал Нос. У него была привычка повышать голос на каждого слугу, который попадался ему на глаза при входе в ворота домика Токивы.

Ёмоги и несколько служанок стирали одежду в ручье, который бежал по участку. Неподалеку сушилось несколько бумажных зонтиков от дождя и от солнца.

— Какой красивый зонтик, Ёмоги! Не может быть, что это твой?

— Нет, не мой, это — моей госпожи.

— Твоей хозяйки, да? А что для нее толку от такого зонтика? Она не выходит из дома.

— Я купила его только сегодня утром на Западном рынке. Но, вы не поверите, он показался мне таким старомодным, когда я его открыла, что я положила его сюда вместе с остальными.

— Гм, ты купила его на Западном рынке? Ну а собирается ли куда-нибудь твоя госпожа выйти?

— Она хочет пойти в храм. Сотый день молитвы приходится на послезавтра.

— И могу я спросить, куда именно?

— Куда? Ну конечно, вы знаете — часовня Каннон в храме Киёмидзу.

Нос прошел в дом и некоторое время говорил с Токивой.

Никаких признаков или следов Конно-мару с того дня, как охранников разместили вокруг дома, не было обнаружено, и Нос положился на бдительность воинов. Он фактически начал забывать обо всем этом деле, но тревожился по поводу того, что Киёмори до сих пор здесь не появлялся. Получалось, что его план, заключавшийся в том, чтобы добиться расположения военачальника, ни к чему не привел. Конечно, у Киёмори мало времени на любовные дела, утешал сам себя Бамбоку, и надо проявить терпение, в конце концов он все равно никуда от Токивы не денется. Нос решил ждать и время от времени навещал домик, чтобы убедиться в том, что все идет гладко.

Теперь купец столкнулся еще с одной проблемой. Надо ему или не надо ставить Киёмори в известность, что Токива собирается идти в храм? Если с ней случится что-нибудь нехорошее, в этом конечно же обвинят Носа.

— Естественно, я не хочу отговаривать вас от того, чтобы пойти в храм, я только рад узнать, что вы к этому склоняетесь. Но может быть, было бы благоразумнее сначала выяснить, как к этому отнесется господин Киёмори? Сегодня или завтра я схожу к нему, — сказал Нос Токиве перед уходом.

На следующий день она получила послание о том, что ей разрешено в сопровождении Ёмоги отправиться в храм Киёмидзу. Токива была поражена, оказавшись в часовне, где десять монахов читали сутры специально для нее. Мириады светильников освещали часовню, и, когда она молилась, воздух был густо насыщен фимиамом.

«О боги, позаботьтесь о моих троих оставшихся без отца детях. Их мать для них почти потеряна. Эта Токива — всего лишь пустая оболочка, а дух ее бродит в аду. Какие бы горести и испытания ни выпали на долю их матери, пощадите ее детей. Не допустите, чтобы эти несчастные страдали за прегрешения дома Гэндзи».

И Токива заплакала, вспомнив ту зимнюю ночь, когда она вместе с детьми молилась в той же самой часовне.

— Моя госпожа, служба подходит к концу, не хотите ли вы пройти в отдельную комнату и отдохнуть? — прошептал монах.

Токива пришла в себя:

— Благодарю вас, ваше преподобие. Кажется, вы — Коган?

— Да, Коган. Доброго вам здоровья, моя госпожа.

— Мне никогда не забыть вашей доброты ко мне в то трудное время, — сказала Токива, сложив перед ним руки. — Но я более недостойна общаться с вами.

— Моя госпожа, вы не должны так говорить. Вам не следует испытывать стыд. Для меня вы так же чисты, как сама Каннон.

Появился еще один монах:

— Сюда, моя госпожа, пожалуйста, сюда.

Токива отклонила приглашение:

— Благодарю вас, но мне предстоит долгий путь, и я лучше пойду.

Но монах удержал ее:

— Моя госпожа, вы прошли такое огромное расстояние в столь ранний час, а он давно ожидает вас.

— Кто? Кто ожидает?

— Господин, который заказал службу.

Токива была озадачена. Кто бы это мог быть? В этой часовне не было никого, кроме нее. Но монаха не следовало заставлять ждать, поэтому в сопровождении Когана Токива двинулась по огражденным перилами галереям, пока наконец ее не привели в какую-то комнату. Когда она вошла, то в потрясении попятилась, и у нее ослабели ноги.

— Токива, ты не ожидала увидеть меня, не так ли?

Сквозь листья росших за окном кленов яркое солнце освещало лицо Киёмори, делая его сияющим.

— Я часто думал о тебе, Токива, но многое мешало мне прийти — а теперь наступило лето… Как быстро меняются времена года! У тебя все хорошо, Токива?

— Да… — ответила женщина. Противоречивые чувства охватили ее, и стали душить слезы.

Киёмори смотрел на нее и тоже испытывал самые разнообразные ощущения — его наполнили воспоминания о той весенней ночи… На какой-то момент Киёмори охватила неловкая, почти детская робость. Овладев собой, он опять заговорил с Токивой:

— Ты, конечно, не могла догадаться, что это я заказал сегодняшнюю службу. Неуместное вмешательство — так ты справедливо могла бы подумать. Но, Токива, я тоже нуждаюсь в молитвах. Да, Киёмори — всего лишь неловкий дурак, просто глупый человек! Можешь ли понять это, женщина?

— Думаю, да, немного.

— Даже этого немногого достаточно, Токива. Я благодарен тебе за все. Сейчас я из себя делаю еще большего дурака, но мне трудно признаться — почему. Пусть позже тебе расскажет Бамбоку.

Киёмори говорил бодро, но когда закончил, он резко отвернул лицо, на котором в появившихся слезах заиграл солнечный свет.

После этой короткой встречи Токива не видела Киёмори ни этим, ни следующим летом. Им вообще никогда не суждено было больше встретиться, потому что недолгое время спустя Киёмори попросил Носа устроить брак между Токивой и пожилым придворным из дома Фудзивара.

К осени все сплетни и разговоры о Токиве были забыты.

 

Глава 36.

Странствующий поэт

 

Поэт-монах Сайгё не возвращался в столицу уже несколько лет, но, где бы он ни был, слышал много разговоров о том, что там происходило. Монах жил в хижине отшельника в Ёсино и несколько раз совершал паломничества в Кумано и Оми. Ранней весной 1160 года он по большой дороге Токайдо отправился в очередное паломничество на северо-восток страны, и, пока он там находился, местный предводитель Хидэхира пригласил Сайгё остановиться у него. Хидэхира, который снабжал знать и воинов знаменитыми чистокровными лошадьми северо-востока, много слышал о поэте-монахе.

Когда настала осень, Сайгё оставил Хидэхиру и отправился в путешествие на запад, в провинцию Этиго. В сентябре он достиг южного берега озера Бива, откуда должно было отправиться судно к западному берегу. Сайгё присоединился к другим пассажирам на его борту, и, пока все они ждали отплытия судна, поэт размышлял о своем друге и ученике Сайдзю, с которым он расстался несколько месяцев назад на реке Тэнрю.

 

 

Сайгё и Сайдзю прибыли на реку Тэнрю и сели на паром, который был полностью загружен и готовился к отплытию, когда внезапно появились три воина из числа местных самураев и стали махать и кричать паромщику, чтобы тот остановился. Нежелание паромщика брать дополнительных пассажиров разъярило самураев, которые со злобным видом все-таки пробрались на паром и стали выкрикивать:

— Мы очень спешим, а у тебя на борту только эти крестьяне да нищие монахи, так ведь?

Сайгё знал, чего от них ожидать. Повсюду воины возбуждены и агрессивны. Не обращая на них внимания, он продолжал спокойно сидеть и смотреть на реку, пока один из воинов вдруг не подошел к нему и не прорычал:

— Ну, ты, попрошайка, ты, святоша, встань!

Сайгё сделал вид, что ничего не слышал, но другие воины тоже приняли угрожающий вид и накинулись на монаха:

— Ну, ты, убирайся отсюда! Ну!

Сайгё не собирался оказывать им сопротивления, но он почувствовал, как стоявший рядом Сайдзю затрясся от гнева, и крепко сжал руку своего ученика. Они были монахами-собратьями на протяжении двадцати лет, но Сайгё знал, что его бывший слуга Сайдзю в душе оставался горячим воином. Как часто он предостерегал ученика, чтобы он сдерживал свой темперамент!

Кротость Сайгё, однако, еще больше взбесила воинов.

— Ну, ты что, глухой? — прокричал один из них.

Схватив монаха за воротник, он толкнул его так, что тот оказался на берегу и растянулся на земле. Голова Сайгё ударилась о камень, и он тихо застонал; над глазом потекла струйка крови. Монах стал звать Сайдзю, который наконец пришел ему на помощь.

Бывший слуга был вне себя.

— Так вот как вы, Ёсикиё, когда-то храбрейший из императорских стражников, ведете себя, когда вас оскорбляют! — неистовствовал он. — Если вы думаете, что я примирюсь с таким обращением, съежившись, будто побитая собачонка, то на этом конец моей праведной жизни! Я дал обет избежать мук ада, но это хуже участи осужденных на муки! Если бы я не был монахом, то воздал бы им то, что они заслуживают! — в ярости кричал ученик странствующего поэта.

— Сайдзю, ты все еще не готов к той жизни, которую выбрал? Разве ты забыл тот день, когда у тебя произошли неприятности со стражей у ворот Расёмон и ты попал под стражу? Когда я узнал, что ты в беде, я ехал всю ночь обратно из Тобы, чтобы спасти тебя от ужасного Тамэёси из дома Гэндзи. Ты забыл об этом, Сайдзю?

— Не забыл.

— Стал ли ты мудрее, чем был тогда?

— Вам хорошо говорить, но не в моем характере позволять негодяям задирать невинных людей. Я не могу выносить такого унижения, потому что привык высоко держать голову.

— Сайдзю, до тех пор, пока у тебя в голове подобные мысли, мы не сможем находиться вместе. Хотя мы путешествуем бок о бок, наши сердца не будут следовать тем же путем. Нам лучше расстаться здесь и сейчас, Сайдзю. На данный момент тебе было бы лучше поступать так, как ты хочешь.

— Означает ли это, что вы освобождаете меня от моих клятв?

— У меня нет таких полномочий, Сайдзю. Я всегда молился за то, чтобы находить радость в жизни, и во имя этого надо отказаться от всех земных амбиций, подчиниться влиянию природы и оставаться верным жизни поэта, находя удовлетворение в заповедях Будды. Такой мы дали обет. Но, Сайдзю, ты, кажется, совсем не можешь меня понять.

— Нет, я просто неуклюжий дурак, которому вы позволили покорно следовать за вами. Но смею думать, что я вас понимаю.

— Боюсь, что по-прежнему нет. Ты ничем не лучше тех, которые думают, будто я отошел от жизни. Это не так, потому что я более чем когда-либо связан с ней. Моя цель — более полно реализовать себя, еще больше радоваться жизни и ни о чем не сожалеть. Вот как я хочу сделать свою жизнь стоящей, и всего этого я прошу от судьбы… Как отличаются мои устремления от твоей идеи праведной жизни!

— Нет, я согласен с вами, но…

— Тогда почему ты так часто испытываешь раздражение, гнев из-за того, что тебя унижают, сожалеешь о своем выборе? Если бы ты по-настоящему принял монашескую жизнь, ты бы не раскаивался в ней, не сожалел бы о том, что дал обеты. Очевидно, ты все же не отрекся от мира, так зачем же тебе монашествовать дальше? Разве для тебя не было бы лучше вернуться в мир?

Во время их разговора Сайгё понял, что жизнь, которая должна была означать свободу для Сайдзю, стала для него бременем; и из сострадания к собрату он настоял на том, чтобы они расстались.

Наконец Сайдзю сказал:

— Я сделаю так, как вы мне велите, и подумаю над тем, о чем вы говорили, — не только подумаю, но и буду действовать в духе сказанного вами, и, когда осенью вы вернетесь в столицу, я буду там вас ждать.

Сайгё думал, где же Сайдзю собирался найти его после такой долгой разлуки, потому что сам понятия не имел, в каком месте остановится. Он заметил, что паром был посреди пути через озеро Бива и уже показалась на горизонте вершина горы Хиэй. Монах вспомнил, как год назад пассажиры, казалось, не говорили ни о чем другом, как о Ёситомо из дома Гэндзи и его сыновьях и их бегстве в Восточную Японию. Потом он заснул. А пока спал, один из пассажиров время от времени бросал на него пристальные взгляды и, когда Сайгё проснулся, приятно улыбнулся ему и сказал:

— Ну вот, мы опять встретились!

— Подождите, кто вы?

— Я — Отоами, мастер мандала [[3]]. Какое-то время назад мы встречались на северо-востоке.

— О да, конечно!.. Вы тоже возвращаетесь в столицу?

— Да, хотя мне еще предстоят годы работы над храмом на северо-востоке, срочное послание из Рокухары отозвало меня обратно для выполнения заказа госпожи Арико.

— Какое же огромное расстояние вам приходится преодолеть!

— Да, действительно, и это доставило бы мне удовольствие, если бы я путешествовал по своему желанию, как вы. Однако мне предстоит выполнить много заказов как в столице, так и на севере, я еду со своими людьми, и у меня ограничено время…

Отоами улыбнулся, оглядывая своих спутников, которые составляли более половины пассажиров на борту. С ним были не только ученики, но и лакировщики, столяры, резчики по металлу и тому подобные ремесленники. Пассажир, который сидел рядом с Отоами, наклонился, что-то вполголоса сказал ему, а потом обратился к Сайгё:

— Господин, вы Сайгё, поэт-монах? Я несколько раз видел вас в Коромогаве, где сам предводитель Хидэхира является одним из моих покупателей. — И добавил: — Я — Кихидзи, торговец. Несколько раз в году я привожу золото с северо-востока в столицу и обмениваю его на товары из Китая, которые потом отправляются на север… Когда в следующий раз вы будете в наших краях, то должны навестить меня.

Сайгё дружелюбно кивнул, про себя улыбнувшись мысли о том, что слухи о нем дошли даже до таких отдаленных мест.

Когда паром приблизился к берегу, пассажиры начали выходить. Отоами и торговец сошли на берег первыми. Нагрузив своих лошадей, они приготовились двинуться в дорогу, когда Кихидзи повернулся к Сайгё и любезно предложил:

— У нас достаточно лошадей для всех. Не хотите ли вы присоединиться к нам и остановиться с нами?

Сайгё отклонил приглашение и продолжил свой путь.

Поэт-монах проводил время на холмах вокруг Киото, посещая храмы и навещая старых друзей. Однажды, когда он шел по столице, то очутился на улочке, на которой когда-то находился его дом. Теперь от строения ничего не осталось, кроме побитой черепицы и высокой осенней травы на пустыре. Он онемело смотрел на все это, потом повернулся и пошел искать ночлег, а вечерний ветер свистел в его изношенной в путешествиях одежде. Сайгё стал думать о тех друзьях, которые могли бы принять его, но монаха преследовали воспоминания о жене и ребенке, которых он оставил двадцать долгих лет назад. Жена, как ему рассказали, ушла в монастырь; дочь, которой было четыре года, когда он видел ее в последний раз, как он слышал, вышла замуж. Время от времени он останавливался и вслушивался в ночь и стрекот сверчков. Все — деревья, сама земля, живые изгороди и даже звезды, казалось, внезапно наполнились звуками плача. Сайгё почувствовал боль в голове и сердце и удивился, зачем он бесцельно бродит по темным улицам. Что гонит его по ним, подобно призраку из прошлого?

Внезапно монахом овладело страстное желание увидеть Сайдзю — не своего ученика, а собрата, у которого он мог бы попросить прощения и перед которым мог бы исповедаться в своей слепоте и недомыслии. Двадцать лет праведной жизни! — и только сегодня вечером Сайгё начал познавать, что от человеческого сердца невозможно отказаться посредством акта воли или религии. Где Сайдзю ожидал найти его, когда обещал встретиться с ним в столице? Сайгё подумал о своем двоюродном брате, Токудайдзи, среди слуг которого у Сайдзю было несколько друзей.

Сайгё провел ночь в храме на Восточных холмах, а на следующий день отправился в столицу. Прибыв в особняк Токудайдзи, он крайне удивился, увидев воинов и слуг, столпившихся у ворот, где в ожидании стояли несколько роскошных экипажей. Он стоял в нерешительности, когда услышал, что кто-то зовет его. Это был Сайдзю.

— А, Сайдзю, ты все-таки прибыл сюда!

— Да, я уже какое-то время здесь, у друзей; я был уверен в том, что вы скоро приедете, и с нетерпением ждал.

— Как же приятно снова увидеть тебя, — горячо отвечал Сайгё. — С тех пор как мы расстались на реке Тэнрю, я день и ночь размышлял над тем, что сказал тебе.

— Какой же я был болван! Думаю, что теперь стал несколько мудрее. Я никогда больше не буду поступать так глупо, как тогда. Простите меня за сказанное мною в тот момент.

— Сайдзю, глупец не только ты. Я — в еще большей степени… Мне тоже надо, чтобы меня простили. Но давай поговорим об этом позже.

— Да, конечно. Пойдемте к задним воротам в мое жилище.

— Я смотрю, у моего двоюродного брата сегодня гости…

— И не только сегодня. Киёмори и другие министры часто приезжают сюда, чтобы посоветоваться с господином Токудайдзи. В моем жилище мы не будем им мешать.

С этими словами Сайдзю повел Сайгё к задним воротам.

 

Глава 37.

Торговец с северо-востока

 

Новогодний день год назад едва ли был подходящим моментом для традиционных празднеств, но сегодня сосновые деревья и ветви украшали ворота, придавая всей столице праздничный вид.

— Мы не должны забывать, что всем этим обязаны господину Киёмори. Даже спать направив ноги в сторону Рокухары, было бы проявлением неуважения, — говорил Красный Нос десятку или более своих слуг и разносчиков товаров, когда они потягивали хозяйское сакэ.

В праздник двери Бамбоку были распахнуты для целого потока гостей — родственников, знакомых деловых людей, торговцев и соседей, которым он устраивал настоящие пиршества.

Однако гости, лакомясь яствами, делали колкие замечания по поводу того, что гостеприимство Бамбоку выглядело довольно скудно по сравнению с прибылями, которые ему принес предыдущий год. На лукавую шутку, что Нос, наверное, стоит веса своего тела в золоте, тот беззаботно ответил:

— Такие прибыли — это сущие пустяки, ничто по сравнению с тем, что у меня будет, когда я добьюсь настоящего успеха. И когда такое время наступит, посмотрим, как я смогу действительно вас угощать.

Ответ Бамбоку был встречен веселым хохотом, хотя никто не сомневался в том, что Нос сдержит свое слово. Городские торговцы никогда не подвергали сомнению добрую репутацию Бамбоку или его способности. Разве не он в прошлом году без посторонней помощи поставлял все материалы для перестройки различных дворцов и монастырей? Разве не Нос так или иначе участвовал в любой примечательной деловой сделке в столице? Нельзя отрицать, что, если бы не содействие Киёмори, Бамбоку никогда не сколотил бы такого состояния. С другой стороны, Нос пошел на определенные неприятности и расходы, чтобы урегулировать историю с Токивой. Но в целом все это было ничто по сравнению с тем, что он опять пользовался благосклонностью Токико. Хозяйка Рокухары призвала его и удостоила таким заявлением: «Вы можете приходить сюда, как и прежде, Бамбоку». Имелось у Носа и еще одно достижение — Киёмори прислушался к просьбе Бамбоку, и тот получил назначение при дворе.

Было время, когда Красный Нос презрительно усмехнулся бы при мысли о карьере придворного, но в теперь его возраст приближался к пятидесяти, и не было ничего странного в изменении настроений Бамбоку после двадцати лет пробивания дороги в мире. Смехотворные атрибуты жизни при дворе когда-то вызывали у него отвращение и заставляли заявлять: «Все это — глупая напыщенность и пресмыкательство! Я существую для себя и только для себя. Я сделаю себе состояние, и золото — желтое золото — будет приносить мне все удовольствия жизни». Как ни иронично это звучит, по мере увеличения своего богатства Красный Нос начал завидовать тому, что когда-то презирал. Выскочка, который когда-то мечтал о хорошей жене и семье, приобрел их. Число наемных работников у него росло, но он стал жаждать хотя бы какой-то формальной власти. У торговца Красного Носа были многочисленные возможности общаться с аристократами, чьи способности казались ему совсем незначительными. Он мог бы быть таким же и даже, как Бамбоку полагал, лучше, если бы у него имелся придворный титул, дававший более серьезный вес в обществе. И чем дольше Красный Нос об этом думал, тем больше убеждался в том, что его амбиции оправданны.

И Киёмори позаботился о том, чтобы Бамбоку был назначен смотрителем реки Камо — этот пост давал власть над официальными лицами низших должностей, отвечавшими за прибрежные работы на Камо. Более того, данный пост соответствовал пятому рангу и требовал от Бамбоку носить парадное платье на всех государственных мероприятиях.

«Да, титул — это очень хорошо, а одежда хоть совсем неудобна, но впечатляет, — сказал сам себе Бамбоку, возвращаясь однажды домой. — Надо найти какое-нибудь место, чтобы покрасоваться в этом платье». И вдруг ему пришло в голову, что в столице находился торговец золотом с северо-востока Кихидзи. Он немедленно отправился к нему. Торговец остановился в так называемом «веселом квартале» в Хорикаве, районе, простиравшемся вдоль канала, по берегам которого росли ивы.

— Господин Кихидзи дома? Я — смотритель реки Камо, — объявил Красный Нос служанке, которую он встретил у ворот.

Женщина, что-то неразборчиво пробормотав, скрылась в доме, где Кихидзи в это время разговаривал наедине с посетителем. Торговец был озадачен.

— Смотритель реки Камо — кто же это? Я не знаю никого под таким именем.

Его собеседник засмеялся:

— Это, должно быть, господин Красный Нос. Вы знаете, он был провозглашен смотрителем реки Камо при присуждении новогодних почестей.

— А, Нос! Важный гость — проводи его в лучшую комнату, — распорядился Кихидзи и продолжал разговор с посетителем, известным в этом квартале дельцом по прозвищу Змий. Он занимался покупкой и продажей женщин и детей.

— Всего с прошлой осени вы купили семнадцать женщин, считая и вчерашнюю, — сказал Кихидзи.

— Да, и у меня были большие трудности при выполнении ваших заказов, господин, потому что даже в столице не так много красавиц.

— Ну хорошо, я вернусь через год-другой, но хочу, чтобы вы тем временем продолжали поиски.

— Да, господин, я буду это делать. Вообще-то я присмотрел одну красотку в трущобах на Улице торговцев волами.

— Сколько ей лет?

— Всего тринадцать.

— Не важно. Я буду содержать ее в своем доме как служанку, пока она не повзрослеет. Я возьму ее с собой, когда буду уезжать.

— Но есть одна проблема — девочка привязана к родителям, которые ужасно бедны. Они любят девочку и не говорят «да». Отец прикован к постели, и семья в больших долгах. Даже не знают, что будут есть в следующий раз, — но какая красавица!

— Правда?

— Я не преувеличу, если скажу, что ее можно сравнить с самой красивой дамой при дворе.

— Ну, нет таких препятствий, которые нельзя было бы преодолеть.

— Вы думаете, деньги помогут, да?

— Это вам знать лучше, господин.

Змий хитро засмеялся, на его губах появилась жадная усмешка.

Кихидзи навещал столицу каждые два-три года и всегда останавливался в одном месте, в том самом «веселом квартале», где вовсю сорил деньгами. Поскольку многие из его сделок совершались для Хидэхиры, имя которого было широко известно не только на северо-востоке, но и в Киото, Кихидзи знал каждый торговец в городе. Он приобретал всевозможные роскошные товары для своего покровителя — произведения искусства и даже красивых женщин — в обмен на золото, лошадей, лакированные изделия и шелка, которые он покупал на северо-востоке.

Дед Хидэхиры, первый предводитель провинции, принадлежавший к дому Фудзивара, мечтал о том, чтобы построить столицу в самой северной дикой местности Митиноку, когда-то бывшей территорией покоренных аборигенов-айну. Это должен быть город, соперничающий по грандиозности с Киото, и работы по-прежнему продолжались.

Кихидзи, завершивший свою миссию в столице за несколько месяцев, в очередной раз оказался расстроен: он мог увезти с собой не так много красивых молодых женщин. Не в его правилах было похищать или незаконно приобретать девушек и детей, но он предлагал крупные суммы денег и гарантировал хорошие условия жизни кому бы то ни было, кто согласился бы поехать на северо-восток. Поскольку Митиноку являлась малопривлекательной провинцией, Кихидзи приходилось обращаться за помощью к местным дельцам, в данном случае Змию, в поисках красивых женщин.

Вновь появилась служанка и сказала:

— Смотритель реки Камо говорит, что зайдет еще раз, если вы сегодня заняты, господин.

— Ну, Змий, — сказал Кихидзи, находясь на грани того, чтобы уволить этого человека, — если тебе удастся договориться с родителями до того, как я уеду, то мне хотелось бы увезти эту девочку.

Позвали Бамбоку.

— Я должен извиниться за то, что заставил вас ждать.

— Не за что, Кихидзи, боюсь, что это я вас прерываю, — ответил купец.

— Нет, я сейчас свободен. Как хорошо, что вы пришли. На самом деле я скоро уезжаю и сам хотел навестить вас…

— Так я и думал, — вставил Бамбоку. — Значит, у вас найдется время выпить со мной сегодня вечером прежде, чем вы уедете.

— Прекрасно! Хотя эта хибара — не то место, куда стоило бы вас пригласить.

— Воистину так — моим гостем будете вы. Перемена обстановки принесет вам пользу, и, если вы не возражаете, мы пойдем в один из моих любимых домов.

…Красный Нос закричал хозяйке, когда величественно вошел в помещение:

— Тадзи! Тадзи! Это я, Бамбоку! Фиолетовая комната свободна?

Как только они устроились в комнате, окна которой выходили в элегантный внутренний дворик, Красный Нос придвинул к себе письменный прибор, быстро написал записку и адрес, потом позвал слугу, которому дал какие-то указания, и добавил:

— Пусть посыльный это доставит. Сейчас же, немедленно!

На столе появились еда и сакэ, но обслуживали Красного Носа и его гостя лишь слуги, потому что, в отличие от большинства заведений такого рода, хозяйка гордилась великолепием своих искусных артистов, и они выходили петь и танцевать только по просьбе избранных гостей.

Уже наступила ночь, и торговцы были здорово навеселе, когда Красный Нос потребовал, чтобы прислали нескольких танцовщиц. Он называл их по именам и изо всех сил старался развлекать Кихидзи.

— Когда вы собираетесь опять приехать — может быть, на будущий год?

— Нет, вряд ли… Скорее всего, года через три.

— Ну, Кихидзи, в следующий раз, когда вы будете здесь, вам не придется останавливаться в Хорикаве, потому что в вашем распоряжении будет мой загородный дом.