НИКОЛАЙ ГРИГОРЬЕВИЧ ДВОРЦОВ 10 страница
Одна елка быстро превратилась в голую кривоватую палку, зато другая стала разлапистой и густой. Не стыдно игрушки вешать на такую.
Сюрприз так сюрприз! Слазил на антресоль, выволок ящик с елочными украшениями. Но развесить их не успел. На лестничной площадке загремели ключи. Мама. У нее одной их целая связка.
Она вошла, всплеснула руками:
— Какая прелесть! Папа принес?
— Ну да, папа! — я самодовольно улыбался. — Ни на кого другого ты, конечно, не можешь подумать.
Как она удивилась!
— Неужели ты?
— А вот представь себе такой фантастический случай. Твой сын из двух жалких палок выстроил одну совершенную елку.
Мама переменилась в лице.
—.В передней стояли? В этом углу?.. Ай-яй-яй! Так я и знала! Ну, Петька, опять ты набезобразничал. Елки-то ведь не наши.
Я выпучил глаза:
— Как не наши?
— Одна Раскалюкиной, другая провизорши из третьего подъезда. Они побежали в очередь за мукой, и я поставила к нам на время...
С ума сойти — какое невезение!
Впрочем, все обошлось.
Провизорша получила от Раскалюкиной два килограмма муки и отреклась навечно от своей доли гибридной елки. Раскалюкина, очень довольная, тотчас же уволокла мою елку, а заодно остаток веток и голую палку на четвертый этаж. Мне она не сказала даже вот такое крошечное спасибо.
Ручаюсь, она тоже, как и мама, считала, что я просто набезобразничал.
Я так расстроился, что лег спать раньше времени. Уже сквозь сон услышал, как вернулся с завода папа, как стал рассказывать на кухне приглушенным голосом о своем собрании.
Там очень хвалили Кирилла, и папу почему-то это беспокоило!
Странные люди родители. Ругают нас — они беспокоятся. Хвалят — тоже беспокоятся.
Сами себе заботы придумывают!
РВЕМСЯ В ПОБЕДИТЕЛИ
Утро началось с мелких неприятностей. Проснувшись, я не обнаружил на стуле своей коричневой вельветовой куртки на молнии. Вместо нее висел серый школьный френч, который еще в самом начале учебного года я с умыслом запихал в недра стенного шкафа под старые папины пиджаки и пальто.
Я схватил френч и босиком побежал на кухню. Мама там жарила яичницу.
— Не надену я это форменное барахло!
— А что наденешь?
— Куртку.
— Мокрую? Я ее замочила. Надо же когда-нибудь выстирать.
Пришлось напялить ненавистную серятину, расцвеченную на самых видных местах фиолетовыми чернилами.
Потом долго не было автобуса. В свеженькие чистенькие сугробы возле остановки прямо из своих дымоходных спален ныряли черные, перепачканные воробьи. Трепыхались, трепыхались в снежной ванне и выбирались оттуда такими же закопченными.
Подошел автобус, прекратил воробьиное купанье. Шофер вылез из кабины, хлопнул дверцей и отправился любезничать с киоскершей «Союзпечати». Я тихо злился. Не мог выбрать какой-нибудь другой день для своих ухаживаний, именно сегодня, когда до начала уроков у меня осталось еще столько дел!
— Чего не едешь? — наконец крикнула шоферу кондукторша.
— Пусть побольше пятаков набежит.
Ах так, мы тебе не люди, а пятаки! В отместку я не стал брать билет. Так и ехал бесплатником почти до самой школы. Потом все-таки взял: вдруг на остановке контроль? Как тогда? Доказывай, что я не от жадности, а по идейным соображениям. Все равно не поверят.
Катька Ельцова уже сидела за своей партой и, заткнув уши, чтобы не слышать шума, зубрила теорему по геометрии.
Я отдернул ее руку от уха:
— Принесла?
Она отдала мне три билета, я присоединил их к остальным, пронумеровал быстренько красным карандашом, подшил в тетрадочку и понесся к Главбуху.
Главбух — это никакой не бухгалтер, не счетовод, даже не кассир, а просто наша пионервожатая Валентина Александровна. Новая пионервожатая...
Вот до нее у нас была вожатая так вожатая! Такая же, как мы, никто ее никаким начальством не считал, звали просто Верой, и ей даже в голову не приходило обижаться. А какие у нее были крученые подачи — ни за что не взять, отлетает мяч в сторону и все! И по шесту лазила будь здоров, и стометровку бегала лучше всех в городе... А потом девчонки пошли шушукаться, что Вера наша кого-то полюбила, куда-то уезжает.
Мы взяли и прямо спросили ее, по-мужски.
— Да, ребята, — так же прямо ответила Вера. — Выхожу замуж, а он из другого города.
Замуж? — поразились мы. — Так ты же еще маленькая!
— Дорогие мои, просто я хорошо сохранилась. А так — древняя старушка, мне скоро двадцать два...
А мы думали, она совсем-совсем своя...
Валентина Александровна по шесту, понятное дело, не лазит, стометровку не бегает, на «ты» себя называть не разрешает — впрочем, не знаю, кому может прийти в голову сказать ей «ты». Но положительные качества у нее тоже есть. Вот, например, она очень аккуратная сама и приучает к аккуратности нас. Все пионерские дела разложены у нее по папкам, все мероприятия регистрируются в толстой книге со страницами, разделенными на всякие графы. Она в любое время может точно сказать, какой класс на первом месте по проценту опозданий, какой пионерский отряд идет вереди по сбору металлолома или по количеству членов общества охраны природы. Мы зубоскалим, но Главбуху, наверное, иначе никак. В ее руках все нити школьного соревнования за право поездки на Красноярскую ГЭС во время зимних каникул. А в этих запутанных нитях без цифр как разберешься?
В прошлом году мы тоже соревновались. Победителей обещали на лето отправить в Крым, и вся школа очень увлеклась этой идеей. Наш класс нажал активнее всех, мы даже стали аккуратно выполнять все задания по рисованию, чтобы набрать побольше очков. Зинаида Романовна нас очень хвалила — в прошлом году она была нашей классной руководительницей,
— Дир тоже. Мы из кожи лезли вон. И вылезли! Заняли первое место — и остались вот с таким носом. Кто-то каких-то денег не дал. Лопнуло наше Черное море, как проткнутый воздушный шар.
Поэтому мы не очень поверили в Красноярскую ГЭС. Решили не напрягать свои физические и умственные способности, как в прошлом году. Пусть побеждают другие, а мы посмотрим, короче или длиннее их нос, чем у нас. Но тут в наш класс пришел новенький, Серега Копыльцов, Севрюга, и сразу придумал, как победить в соревновании, не слишком напрягаясь, малой кровью. Что требуется для победы? Только одно: побольше эмблем. И чтобы их добыть, пошло в ход все. «Цель оправдывает средства», как сказал кто-то из учебника истории.
Главбух устало горбилась за пишущей машинкой, выстукивала одним пальцем какие-то столбики цифр. Раньше она работала в секторе учета райкома комсомола, потом у нее что-то сделалось с глазами, и на время лечения, пока зрение не восстановится полностью, ее бросили на укрепление нашего боевого пионерского духа, который сильно пошатнулся с той поры, как наша Вера вышла замуж.
— Что тебе, Томилин?
— Вот. Билеты принес. Вчера у нас был культпоход в филармонию. Эмблема причитается, лира.
— Давай сюда.
Она не спросила, что мы слушали, понравилось или нет. Лишь послюнявила пальцы и пересчитала билеты. Быстро-быстро, как кассирша в гастрономе.
— Двадцать два... Безобразие!
— Почему? — поразился я. — Двадцать два из тридцати пяти — это же здорово! Почти шестьдесят три процента!
— А я говорю безобразие! Галстук твой где?
— Ой, забыл!
Ни к чему так не придирается наша новая вожатая, как к галстуку. Без галстука ты для нее не только не пионер — даже не ученик и почти не человек.
Я вытащил из кармана пионерский галстук и стал торопливо прилаживать к шее.
— Безобразие! — не унималась Главбух. — Для чего, интересно, дается пионерский галстук?
— Чтобы носить, — сказал я уныло.
— В кармане?
— На шее.
— Вот именно! — она подняла палец. — На шее, как символ принадлежности к пионерской организации. А если в кармане, то какой же это символ? Какой, интересно?
— Никакой, — выдавил я, раз ей так интересно.
— Вот именно — никакой... Запомни!
Главбух вывалила на стол, рядом с пишущей машинкой, груду папок, нашла нужную с надписью «Лиры» и сунула туда мои билеты.
Все! Будет нам эмблема!
Класс жил своей обычной размеренной жизнью. Витька Серко торопливо сдувал с чьей-то аккуратной, обернутой, блестящей бумагой тетради домашнее задание по алгебре. Печевин наглядно излагал веснушчатой хохотушке Гале Комаровой волнующий эпизод из только что прочитанной книги про подполье: давясь, он жевал и проглатывал куски промокашки. Севрюга вместе с бывшим двоечником Борькой Лопатой, которого мы всем классом взяли на поруки и дружным нажимом на Галочку-Палочку вытащили из прорыва, занимались предчетвертной математикой: подсчитывали общую сумму всех борькиных отметок и делили на их количество. Получалось что-то около трех с половиной. В воздухе ощутимо пахло четверкой.
Две девчонки корпели над свежей газетой, разодрав ее для удобства на половинки. Вообще считалось, что мы все ежедневно читаем газеты и не хуже дипломатов разбираемся в международных делах. Даже эмблему специальную нам выделили. И верно, первое время приходилось читать: Галочка-Палочка могла поднять в любую минуту. А потом мы вот что придумали. На каждый день в классе по тайному списку выделялось двое дежурных по международному положению. Они специально готовились и добровольно вызывались рассказывать о событиях в мире. Такая рационализация позволяла нам читать газеты не ежедневно, а только два раза в месяц, в день дежурства, и здорово облегчала жизнь.
Оставалось только неясным, знает ли Галочка-Палочка про нашу выдумку. Мнения расходились. Севрюга, например, считал, что знает наверняка. А молчит, чтобы не лишать свой класс шансов на первое место в соревновании — ей ведь тоже выгодно, если мы победим. Я допускал, что Галочка-Палочка, может, ничего и не знает; она ведь еще совсем молодая учительница, преподает только второй год. А мы уже учимся чуть ли не семь. Где ей тягаться с нами!
Первый урок начался, как всегда, с опоздания Митяя Без-пяти-минут. Это у него не фамилия, а прозвище такое, потому что он всегда оправдывается: «Я вышел из дома без пяти минут восемь». Митяй совершенно классический враль, я в жизни никогда не встречал другого такого. Он врет, и сам верит в то, что выдумывает тут же, у нас на глазах. В младших классах, когда мы его еще как следует не раскусили и были подоверчивее, Митяй водил нас за нос, как хотел. То сообщит под страшным секретом, что он сын французского графа, потомок д’Артаньяна, отданный временно на воспитание в советскую семью. То, опоздав, как обычно, на первый урок, вдруг сочинит потрясающую историю о том, что ночью в доме был обыск и их соседа по квартире — мы все его очень хорошо знали, он работал киномехаником в «Форуме» — арестовали контрразведчики; он оказался шпионом одной иностранной державы. А когда после большой перемены прибегали с улицы возмущенные ребята и кричали, что вот только
что видели собственными глазами Митиного соседа, он мгновенно сочинял, что того уже выпустили: жена его сходила в милицию и обещала, что больше шпионить ему не даст.
Позднее мы Митяя раскусили, и он стал выдумывать более правдоподобно. Но все равно ему уже никто не верил. Даже в тех редких случаях, когда он говорил правду.
Вот и сейчас, только он ворвался в класс, язык на плече, мы все заулыбались. Кроме, конечно, Галочки- Палочки. Она спросила очень даже серьезно:
— Почему опоздал?
— Трамвай с рельс сошел, — выпалил Митяй.
Галочка-Палочка покачала головой.
— Не оригинально. Уже вчера было.
Класс сдержанно хохотнул. Митяй вытаращил глаза, но сразу же нашелся.
— Вот именно! — подтвердил он. — Два дня подряд. И что самое удивительное — на том же месте!
— Есть простое средство предотвратить эти бесконечные аварии. — Галочка-Палочка открыла журнал и сняла колпачок с авторучки. — Получай тройку за поведение. Надоело твое вранье слушать.
— Галина Павловна! Галина Павловна! — зашумели мы, все. — Вы же снизите нам процент!
— Так и быть! — Она снова надела колпачок. — Садись, Митя. Но в новой четверти пощады не жди... Отвечать пойдет... — Она повела пальцем по журналу, и в классе установилась жуткая тишина. — Копыльцов Сергей.
Все перевели дух, а бедный Севрюга затопал к доске; в этот день ему не везло, его то и дело вызывали. Но он ничего, отбивался на славу.
— Смотри, как здорово стал отвечать! — сказал я ему на перемене, после четверки по химии.
— А что, думаешь, я слабак? В Красноярске до прошлого года ходил в твердокаменных хорошистах.
— А потом?
— Суп с котом... В милицию попал — и каюк! Стали мне колы лепить, пары. Ведь главное, не как ты знаешь, а какая у тебя слава. Директор сказал на собрании, что я школу подвел, что милиция меня задержала — и покатился с горы снежный ком. А сюда приехал — кто я такой? Кадровый второгодник, да еще вот такой бумажный хвост за собой приволок.
— Как ты в милицию попал?
Севрюга нахмурился.
— Длинная история.
— Расскажи, а, расскажи!
— Не канючь, не интересно... Дай лучше литературу подзубрить, а то как бы еще русачка не вытащила.
Севрюга словно в воду глядел. Зинаида Романовна первым вызвала именно его. Мы рассмеялись. Зинаида поджала свои тонкие губы.
— Почему смех?
Стали объяснять, но она даже не улыбнулась.
— Значит, долгов наделал. Вот у меня тоже. Не могу ведь я выставить четвертную по одной устной оценке... Копыльцов, быстрее, не тяни!
— Не Зина, а Образина, — прошипел Севрюга, вставая.
У наших учителей в общем-то нет прозвищ. Зовем мы их больше по имени или по специальностям. Ну, иногда добавляем к имени еще тетю или бабу: Тетя Люда, Баба Таня. Русачка же у нас когда Зина, когда Зинаида, а когда, правда редко, Образина. И вовсе не потому, что она какая-нибудь там уродина. Просто у нас две Зины — она и ботаничка тоже. Можно запутаться. А у русачки фамилия подходящая — Образцова, и образами нас к тому же замучила: образ Гринева, образ Маши Мироновой, образ Савельича. До того довела, что однажды Витька Серко даже сочинение написал: «Образ лошадей в «Капитанской дочке». «Сначала лошади бежали дружно, потом они пошли шагом и скоро стали. Стояли, понурив голову и изредка вздрагивая. Потом лошади тяжело ступали по глубокому снегу». Зина влепила Витьке единицу и потащила к директору на проработку.
Вот тогда мы ей в отместку и сообразили, что 06- раз + 3ина=0бразина. А так она даже красивая, когда, конечно, не вредничает.
К Севрюге Зина явно придиралась, долго гоняла по старому материалу, ехидничала, как могла. Но он держался молодцом, почти на все вопросы ответил. И класс прямо ахнул, когда она за такое старание наградила его трояком. Севрюга не выдержал:
— Это несправедливо, Зинаида Романовна.
— Ты где научился учителям замечания делать?— вскипела Зина. — Уж не в детских ли приемниках милиции?
Севрюга побелел весь, и я испугался, что его сейчас понесет. Но он сдержался. Сказал только глухо:
— Вы просто меня провоцируете.
— Вот как? Очень мило. Почему ты так думаешь? Скажи! При всех!
Не скажу. Трешку схватил — и ладно. А так еще припишите мне нарушение дисциплины и классу будет большой минус в 'соревновании. Вот дайте слово, что не припишите — скажу.
Ой, как он здорово! У Зины лицо пошло пятнами.
— Ну. скажи.
— Даете слово?
— Хорошо, даю.
— В прошлом году вы обещали классу Крым, если ребята победят. Они победили, а ваш Крым оказался самой настоящей липой. Вас за это сняли с классного руководства, и вам обидно. Вот вы и стараетесь нам снизить оценки, чтобы мы и теперь не поехали никуда.
В классе стало тихо-тихо, словно уроки уже кончились и все ушли.
И вдруг Зинаида Романовна заплакала. Не рев подняла, конечно, как наши девчонки, когда их стукнешь, а просто на глазах у нее появились слезы, она схватила журнал и выбежала из класса.
Сразу поднялся шум, все заговорили, загалдели:
— Что ты наделал, Севрюга!
— Все! Нет больше Красноярска!
— Разве ей можно верить на слово?
Одна только Катька Ельцова сказала:
— Ребята, вот как хотите, а мне Образиночку жалко. — И сама чуть не плачет.
И что самое странное — мне тоже было ее немножко жаль, - В голову лезли всякие ее добрые дела: как она однажды весной, еще в пятом классе, отменила урок и повела нас в парк; как Людке Синицыной двойку зачеркнула, когда узнала, что у нее день рождения... Но, с другой стороны, ведь и Севрюга не виноват. Она поступила несправедливо, и он молодец, сказал прямо, что весь класс про нее думает.
Теперь мы ждали, что Зина вернется к нам с Диром. Или, если Дира нет в школе, с Папой Вторым. Лучше бы, конечно, с Папой. Тогда, может, еще обойдется.
Выслали разведчиков к учительской и к директорскому кабинету. Но они тотчас же влетели обратно:
— Идет!
Зинаида Романовна пришла одна. Совершенно спокойная. Вроде и не она вовсе только что плакала.
— Давайте продолжать урок.
И стала рассказывать про свои любимые образы. А мы с Севрюгой тихонько гадали, что же произошло:
— Дира в школе нет.
— И Папы Второго тоже.
— Нет, он здесь — я видел на перемене. Просто Папа уговорил ее не подымать шума. Думаешь, если шум, им очень приятно?
— А, может, она не сказала?
— Ну да!..
Как бы там ни было — обошлось. Но все же интересно: сказала она или не сказала?
Следующим уроком была геометрия — снова Галочка-Палочка. Она вошла в класс явно расстроенна:
— Что вы наговорили Зинаиде Романовне?
— Ничего, — ответили мы, изобразив простодушное удивление. — Она разве жаловалась?
— Нет. Просто сказала, что вы — ужасный народ. Что бога в вас нет.
— А мы и в самом деле атеисты, — повел в сторону Севрюга. — Галина Павловна, откуда такое слово — атеист?
Но Галочка-Палочка не поддалась.
— И все-таки, что у вас тут произошло?.. Не хотите сказать? Вот ты, Копыльцов.
Севрюга встал нехотя.
— Так, поговорили по душам.
— Может, и со мной поговорите?
— Повода нет, — Севрюга сел, и она отступилась.
Но напрасно мы думали, что этим все завершилось.
Только началась последняя перемена, в класс втиснулся Папа Второй. Поправил завитушки, которыми маскировал посадочную площадку на макушке, откашлялся, как перед длинной речью, но сказал — короче не придумаешь:
— Дураки!
— Обзываться не педагогично, — сразу отозвалась Катька Ельцова. Она нас всех гоняла, когда мы в классе ругались и — вот молодец! — не спасовала даже перед самим Папой Вторым.
Папа большой и толстый, в узкую половинку школьной двери проходит только боком, и малыши-карандаши из первого класса хлопают в ладоши и пищат в восторге: «Пролез! Пролез!» А когда Папа хмурит свои брови щеткой, он становится таким грозным, что у тех, кто его еще не знает, перехватывает дыхание. Но мы уже с ним отлично знакомы и не боимся ничуть. Несмотря на весь свой бармалейский вид, завуч — свойский парень, он не раз выручал нас из всяких бед, больших и малых. Папой Вторым прозвали его тоже не зря: он сам говорит, что в школе завуч замещает пап, и к нему можно обращаться решительно со всеми делами.
— А я не обзываюсь, — совершенно серьезно ответил Катьке Ельцовой Папа Второй. — Я просто констатирую печальный факт. Гайдар в шестнадцать лет командовал полком, а вы...
Он водрузил на свой рыхлый нос очки в тонкой оправе, вынул из книги, которую принес с собой, сложенный вдвое лист, и стал читать, торопливо, без всякого выражения, проглатывая окончания слов:
— «Директору школы от учительницы Образцовой Зинаиды Романовны заявление...»
— Нажаловалась, — прошептал Севрюга.
Он не угадал.
— «...Я обещала своему классу поездку в Крым в качестве премии за победу в соревновании. По известным Вам обстоятельствам деньги на поездку не были выделены, я потеряла в классе всякий авторитет, почему и прошу освободить меня от классного руководства...» Вот так! — Папа Второй посмотрел на нас сердито.
Мы молчали. Значит, она сама. Значит, ее не сняли...
- А какие известные обстоятельства? — спросил кто-то.
— Вам знать не полагается. Только Зинаида Романовна здесь совсем ни при чем. Ясно?
— Ясно! — ответили мы тренированным хором.
— Что будете делать?
— Извинимся, — опять прошумели мы.
— Вот это мужской разговор! — Папа Второй снял очки, покосился на строгую Катьку Ельцову на первой парте и добавил: — От слова «мужество».
Он вложил лист обратно в книгу и шагнул к двери. Половицы сгибались под его гигантскими ногами. Говорили, что он носит сорок шестой размер и выписывает ботинки из Москвы — там есть специальный магазин для великанов.
Что ж, извинимся, раз надо. Мы народ не гордый.
На следующий день Витька Серко ворвался в класс с убийственной новостью:
— Мальки готовят свой личный новогодний утренник с концертом!
Даже верить не хотелось. Вот до чего додумались наши главные соперники из пятого «а»! Свой концерт — верная лира, и еще какая — высшего сорта! А если пятиклашки обскачут нас по лирам, да плюс еще их преимущество по металлолому — плакал тогда наш Красноярск горючими слезами.
Разумеется, мы расстроились. Один Севрюга не растерялся, вспрыгнул на парту:
— Люди, без паники! Витька, бери карандаш.
— Зачем?
— Будем выявлять таланты. Мы тоже свой утренник проведем.
— Что мы — маленькие? Не утренник, а вечер, — тут же внесли девчонки важную поправку.
— Правильно! И с танцами!
— И объявление напишем: «Лицам старше шестнадцати вход воспрещен»,—заработала творческая мысль.
Витька разграфил лист.
— Таланты — в очередь на регистрацию!
Я фыркнул:
— Будешь ждать до вечера. Какие у нас таланты?
— Номер один, например, — указал на меня пальцем Севрюга.
—Я?!
— На губной гармошке дуешь? Вот тебе сразу целый концертный номер.
— Да ты что! Одну только «Полечку» и ту плохо.
— И хватит! Это же не твой сольный концерт. А плохо ли, хорошо — кто разберет?
Витька Серко провозгласил;
— Выступает заслуженный артист республики Петр
Томилин. Венгерская полька. Музыка народная. На губной гармошке исполняет автор... А? Здорово?
Все зааплодировали. Я представил себе свой шумный успех на сцене и поклонился важно.
— Бис! Бис! — закричали девчонки.
— Да, а как если и правда на «бис»? — обеспокоенно спросил я.
— Сыграешь свою «Полечку» по второму кругу, только помедленней, — посоветовал Севрюга. — Пиши, Витька... Первый номер: Петух на губношке.
Вторым номером записали, конечно, Галку Ходоренкову. Она на всех школьных вечерах читала стихи. Читала, по-моему, плохо, просто никудышно, завывая угрожающе и закатывая глаза. Я, сидя в зале, краснел и бледнел, боясь, что вот сейчас кто-нибудь расхохочется, а за ним и все остальные. Но никто почему-то не хохотал, наоборот, всем Галкино воющее чтение очень нравилось и ей всегда хлопали.
— Третьим пусть выступит Митяй Без-пяти-минут, — предложил Витька.
У Митяя рот раскрылся:
— А что я могу?
— Наплетешь что-нибудь с ходу!
Так и записали: показательное выступление чемпиона мира по вранью в полусреднем весе. Митяй сиял...
Наша музыкантша Ира Сереброва милостиво согласилась сыграть на пианино.
— Как вы думаете, что лучше: Лист или Шопен?— томно спросила она.
— На собственный твой выбор,— великодушно разрешил Севрюга. — Только чтобы не очень длинно и не очень нудно. Чаще пальцами по клавишам вот так, — он провел ногтем большого пальца от края до края парты.
— Тогда, пожалуй, Лист...
В прошлом году Ира мне нравилась больше всех наших девчонок. Но потом Галка мне сказала по секрету, что она на переменках натирает губы зубной щеткой, чтобы покраснее были. Я сперва думал, Галка треплется, но потом сам увидел: точно, у Ирки в портфеле зубная щетка. Зачем, спрашивается? Зубы в школе чистить?..
Нашлись у нас и певцы и танцоры. А Витька Серко взялся показать фокус с грецкими орехами.
— Только, смотри, опять пожара своими фокусами не наделай, как в прошлом году на елке, — сказал я ему в отместку: пусть не называет заслуженным артистом.
Все рассмеялись, а Витька насупился:
— А кто виноват, если мне вместо керосина бензин сунули? Я как почувствовал, сразу выплюнул — он ядовитый бывает.
Сколотили программу. Вот только сценки драматической у нас не нашлось, но мы и это повернули себе пользу, придумали для нашего вечера оригинальное название: музыкально-вокально-танцевальный концерт с сюрпризом. Сюрприз мы добавили из-за Витьки; его грецкие орехи ни в музыку, ни в вокал, ни даже в танец не укладывались. А так даже интересно: сюрприз!
С рисования Севрюга сбежал. Риска никакого, потому что в кабинете темно: художник весь урок показывал нам через проекционный фонарь всякие греческие римские храмы и статуи. Храмы нам понравились, а статуи нет. У них то руки отбиты, то ноги, то головы, а то и все сразу. Мы так и сказали живописцу: неплохо бы их реставрировать; теперь ведь не то, что камням — людям конечности приживляют! Он в ответ назвал нас юными варварами, взволнованно стал объяснять про точность и достоверность, но все равно никого не убедил: какая уж там достоверность без рук и без ног!
И я решил про себя так: все дело, наверное, в том, современные скульпторы не могут мрамор подоить — ведь нужен точно такой же. Но лучше уж другой мрамор или даже деревяшка крашеная, чем показывать статуи безрукими и безголовыми.
Севрюга вернулся на перемене и сразу объявил:
— Сегодня вечером в шесть собираемся у красного гастронома.
— Что случилось?
— Зачем? — посыпалось сразу со всех сторон.
- Металлолом грузить. Со знакомым шофером договорился: треть наша, за погрузку. А в квитанции вроде мы собирали.
— Я не приду, — заявила наша музыкантша. — ять какой-то обман.
Борька Лопата скорчил рожу:
— Ах, мадам Доньша-Кихотша!
— Агитировать никого, в том числе и гениев, не собираюсь. А кто не явится, в том числе и гении, тому — во! - Севрюга помахал в воздухе костлявым кулаком.
- Все равно Галина Павловна узнает про все эти махинации, вот увидите!
Севрюга даже не посмотрел в сторону музыкантши, словно и не слышал. А я забеспокоился:
— А если правда Галочка-Палочка за нами увяжется и ей не понравится? Как тогда?
— Галочку-Палочку я беру на себя, — важно проронил Ким Медведкин.
И как только она возникла на горизонте, подошел к ней:
— Галина Павловна, вы с нами пойдете металлолом собирать?
— Конечно, пойду. Молодец, что сказать догадался. А когда?
— Завтра. После уроков.
Мне почему-то неприятно стало слушать, и я отошел. Потом, уже позднее, я спросил у Медведкина:
— Как ты выкрутишься?
— Очень просто! — он усмехнулся, сделал дурашливые глаза: — «Гали-ина Петровна, ну, где вы вчера были? Я вас искал-искал...»
Последним уроком по расписанию шла спокойная, без всяких взлетов и падений, ботаника. Но пришел Папа Второй и объявил, что расписание меняется и сегодня вместо ботаники будет физика. Но только в классе — в физкабинете течет батарея.
Все сразу оживились. На уроках физики не поскучаешь. Физик рассказывает интересно, задает хитрые устные задачки с подвохами, решая которые надо все время быть начеку. Вот например, как измерить высоту небоскреба с помощью будильника и секундомера? Мы мучились всем классом целые пол-урока, пока он нам сам не открыл глаза.
— Залезть на крышу небоскреба, сбросить оттуда будильник и засечь секундомером время падения.
И поставил классу коллективную двойку. Это означало, что после уроков десять человек — он их называет пленниками — должны явиться в кабинет физики стирать пыль с бесчисленных приборов и схем. Охотников в пленные всегда находится достаточно, потому что Физик во время уборки рассказывает всякие забавные вещи и демонстрирует опыты с электричеством. Правда, иногда он крепко ругает нас за лень, но, мы люди не мелочные и на него не в обиде. А девчонки, так те придумали, что наш Физик безнадежно влюблен в русачку Зину, страдает и мучается, бедный, и когда его муки становятся особенно невыносимыми, вот тогда от него достается и нам. По каким-то своим признакам — любезно или сухо поздоровалась Зина с Физиком, улыбнулась ему при встрече или не улыбнулась и по всякой другой чепухе — девчонки даже предсказывают, как он будет вести себя на уроке. И самое удивительное, что их совершенно ненаучные прогнозы иногда сбываются.
Физик пришел в класс расстроенный — все сразу это заметили. Неужели из-за своей любимой Зиночки? Он повернулся к классу боком, спросил:
— Очень видно?
На его шикарном лавсановом пиджаке, у левого плеча болтался рваный прямоугольный лоскут.
Мы дружно ойкнули:
— Ой! Где вы так, Петр Антонович?
— Да вот, окно кто-то распахнул в коридоре возле учительской. Я стал закрывать, а там сбоку гвоздь... Ну-ка, Лопаткин, бегом ко мне в кабинет. — Он протянул ключ Борьке Лопате. — Возьми молоток и заколоти, пока еще кто-нибудь не напоролся.
Борька унесся, а Физик все щупал дыру в пиджаке.
— Жалко, Петр Антонович? — вроде бы сочувственно спросил Ким Медведкин.
— А ты как думал? Пиджак почти новый.
— А новый всегда быстрее порвется или запачкается. Закон всемирного свинства...
—Что?—не понял Физик.
Тут делегатом от девчонок первого ряда, все время возбужденно шептавшихся между собой, встала Ира Сереброва.