НИКОЛАЙ ГРИГОРЬЕВИЧ ДВОРЦОВ 5 страница
Новая вожатая при разговоре поджимала губы, в голосе её иногда чувствовались повелительные нотки. Важничает. А может так кажется: у неё и раньше такое было.
Тамара рассказала историю беглецов. В Барнауле они задержались —никак не могли попасть на новосибирский поезд. Собственно, они попадали, но проводники снимали: «Их не проведёшь, они знают все места, где можно ехать». Вскоре вышли продукты. Валерка с Андрейкой жили несколько дней на базаре. Там и задержал Андрейку милиционер, а Валерка скрылся.
— Завтра Андрейка придёт в школу, — сообщила Тамара.
- Надо на сборе его пропесочить. Пусть знает, как бегать, — гневно сказал Боря.
— Конечно, мать вон как переживала. Даже похудела, — согласилась Нинушка.
— Правильно,— подхватили ребята.
Но Тамара выжидающе молчала, а по лицу её видно было, что она не согласна с говорившими.
— А может про побег и не поминать совсем. Как будто он никуда не бегал, а всегда с нами учился. Дмитрий Петрович говорит, что так лучше для Андрейки.
После шумного спора ребята согласились, что так действительно лучше для Андрейки.
— Он больше недели не учился. Здорово отстал... Помочь ему надо, — предложила Тамара.
— Я помогу, — назвалась Нинушка Бардина.
— И я, — назвался Боря.
И много нашлось ещё охотников. Как же не помочь товарищу. Только Лёнька промолчал. Вообще в последнее время он стал какой-то неузнаваемый. Сначала учился хорошо, а потом ни с того, ни с сего «схватил» двойку.
— Почему не выучил урока? — пытливо спрашивал Дмитрий Петрович. — Может, болел или времени не было?
Лёнька молчал, как воды в рот набрал, а Тамаре в перемену сказал:
— Нужно больно учить про князей. А знаешь ты, что арбузы и дыни содержат до 14 процентов сахара, а витамина С больше, чем в моркови и помидорах? А что такое витамин и с чем его едят?
— Чудной ты, Лёнька, — укоряюще сказала Тамара. — После уроков останешься, поговорим с тобой на звене.
— Пробирать будете? Как же? Вчера ещё думал, — вызывающе ответил Лёнька и не остался. А на второй день совсем не пришёл в школу.
После уроков Тамара с Нинушкой пошли к Лёньке на дом. День был тихий, задумчивый. Смотревшее издалека солнце, казалось, так и хотело сказать: «Отошло моё время, надолго отошло».
Деревья роняли листья. Падали они легко, бесшумно. Вот крупный бронзовый лист, нежно коснувшись щеки Тамары, лёг на плечо. Девочка взяла его на ладонь.
— Пойти бы куда-нибудь... За рекой теперь хорошо. Тётя Анфиса картошку копает, — сказала Нинушка. — Может, Лёнька через это не пришёл. Ты говори с ней осторожно, как Дмитрий Петрович велел.
— Знаю уж, — отмахнулась Тамара и решительно открыла калитку. Узкой тропинкой девочки пошли в дальний угол огорода.
— Здравствуйте, тётя Анфиса!
Женщина, оставив воткнутую под картофельный куст лопату, распрямилась, приветливо улыбнулась.
— Из школы, девчата? Здравствуйте. — Она вытерла концом платка пот с лица. — А мой где же? Хоть бы помог выбирать...
Девочки переглянулись. «Что делать? Сказать, что Лёнька не был в школе?» — спрашивал быстрый взгляд звеньевой. Нинушка передёрнула плечами, а глаза её округлились: «Смотри, дескать, как хочешь. Если скажешь, попадёт ему здорово».
— А вы к Лёньке? — спросила тётя Анфиса.
Тамара замялась, ковырнула носком нового полуботинка землю.
— Да мы по пути. Книжку я хотела попросить...
— У него интересные есть. Этой ночью в два часа просыпаюсь, а он читает. Говорит, от Сергея Кузнецова принёс... Насилу прогнала на постель.
— Тётя Анфиса, мы поможем тебе.
— С какой же это стати? — удивилась хозяйка. — Я сама как-нибудь управлюсь, а там, глядишь, Лёнька подойдёт.
Но пионерки и слушать ничего не хотели. Положив сумки с книгами, они схватились за большое, из чёрной жести, ведро. Тамара брала куст, встряхивала его — сизая картошка плюхалась в мягкую землю. Проворные руки Нинушки отправляли её в ведро. Оно так и гудело...
— Мороки не оберёшься, а раздуматься — ненужная она совсем, — рассуждала Анфиса, ласково поглядывая на помощниц. — На трудодни картошки нам придётся центнеров двенадцать, да эта. Куда её?
— И папа наш то же говорит, — согласилась Нинушка, поднимаясь, чтобы отнести наполненное ведро.
Когда подруги взялись за дужку, Нинушка шепнула:
— Ой, некогда мне:
— Мы недолго. Лёнька сейчас заявится. Он хитрый.
Тамара не ошиблась. Не успели подруги наполнить второе ведро, как во дворе появился Лёнька. С ранцем за плечами, он шёл, насвистывая что-то весёлое. А когда, открывая воротца в огород, увидел Тамару с Нинушкой, встал как вкопанный. Сердце защемило, точно при падении в глубокую яму. «Всё, попался! Тут уж не открутишься. Ух, и вреднющая эта Тамарка». Первой мыслью мальчика было бежать. Бежать без оглядки. Лёнька хотел уже повернуть обратно, но встретился со строгим взглядом опёршейся на лопату матери.
— Иди-ка сюда!
У Лёньки пропали все мысли. Бледный, жалкий, он неуверенно шагнул вперёд.
— Когда занятия кончились? — спросила мать.
Лёнька, часто моргая, молчал.
«Он совсем не был на занятиях», — хотела сказать Тамара, но вместо этого, повернувшись спиной к тёте Анфисе, сказала, хитро подмигивая Лёньке:
— Ты, наверное, в библиотеку заходил?
«Не сказали. Мать не знает, что я не был в школе», — мелькнуло в голове у Лёньки, и он сразу ободрился.
— Я был в библиотеке, а там очередь. Вот и задержался. Зато книжку какую взял! Хочешь, мама, вечером почитаю вслух?
— В библиотеку можно было завтра сходить, — смягчившись, сказала мать. — Я же тебе утром говорила, что картошку буду копать? Какую ты Тамаре книжку обещал? Отдай да берись за картошку. Видишь, сколько выбирать надо?
Когда Тамара с Нинушкой уходили, Лёнька проводил их за ворота.
— До свидания, — сказал он, протягивая руку. — Двойка для меня чепуха. Я её завтра же исправлю.
ПОЧЕМУ ОПОЗДАЛ?
Где-то совсем недалеко шла суровая и по-своему красивая сибирская зима. Уже явно чувствовалось её ледяное дыхание. Вечерами, сразу же после захода солнца, становилось свежо, а от реки, вместе с торопливыми сумерками, полз липкий, холодный туман.
Бабушка Бори вставила вторые рамы, засыпала сухим перегноем завалину. Вечерами в передней стали протапливать печь. «Для духа», — говорила бабушка. Делала она это с большой любовью и обязательно после того, как управится по хозяйству. Сядет перед раскрытой печкой на низенькую табуреточку и зажжёт подложенные под дрова кусочки берёсты. Робкая огненная ленточка колышется из стороны в сторону, вытягиваясь, обрывается. Однако огонь никогда не гаснет. Бабушка умеет вовремя повернуть берёсту, положить тонких лучинок, и огонь разрастается, рождаются новые золотые ленты. Они сплетаются, гудят, а дрова шевелятся, трещат. Их, кажется, грызут могучие невидимые зубы. Темнота, как чёрная вода, то отступит в углы, под кровать, то снова подступит к печи.
— Где-то наш Фёдор, — бабушка тяжело вздохнёт. — Пора бы и приехать. Ночи стали холодными. Как он? Года-то уж немолодые.
Если мать дома, она, слушая бабушку, обязательно скажет:
— Хватит охать, вроде, на войну проводили. Приедет.
Голос у Ксении суровый, но бабушка и Боря понимают, что говорит она так, чтобы самой немного успокоиться.
— Включай, Боря, свет, пойдём ужинать, — тяжело кряхтя, бабушка поднимается с табуретки.
В доме вечерами — особенная насторожённость. Проедет или пройдёт кто, или стукнет ветер ставней — мать с бабушкой обязательно переглянутся, прислушаются. Эта тревога передалась и Боре. Лёжа в темноте на постели, он думал об отце и Викторе Сергеевиче. Страшно, наверно, ночью в степи? За баранами гляди да гляди. Уснёшь, они могут уйти или волки подкрадутся. Боре становится страшно. Кажется, что оскаленные волки бродят по тёмному двору, да и в углу вон что-то похожее на волка. Невольно тянет закрыться с головой одеялом и не дышать. «В избе испугался?» — укоряюще спрашивает кто-то, и мальчик сбрасывает с себя одеяло, встаёт, идёт по комнате. Ну, конечно, это бабушкины валенки в углу.
Утром Боря отправился в школу раньше обычного.
«Может отец уже на ферме, пригнал баранов?» — думал он, выходя на крыльцо. И решил сейчас же убедиться в этом. Положив портфель, быстро взобрался по двери на плоскую крышу хлева. Деревню по самые крыши закрыл туман. Около овцефермы — тоже туман, только стелется он низко, и от этого кажется, что земля дымится. Оттуда слышится разноголосое блеяние овец. А выше фермы, по самой макушке бугра, скользят красные холодные лучи солнца.
Ничего не видать. Если туда сбегать? В школу он, конечно, успеет. Боря торопливо спустился на землю. Потирая озябшие руки, схватил портфель и побежал.
Деревня спросонья тихая: улицы безлюдны, магазин ещё закрыт, только колодезный журавель со скрипом клонит свою негнущуюся шею, да от клуба льётся весёлая бодрая музыка.
Далеко всё-таки ферма. Боря пробежал деревней, а когда стал подниматься на бугор, почувствовал, что вспотел и воздуху не хватает. Пришлось распахнуть пальто и идти шагом.
Чабан Артём выше всех в деревне. За такой рост его, говорят, в царскую гвардию брали. Здорово об этом рассказывает старик. А сейчас чабан в пригоне. Бродит в тумане, точно по пояс в мутной воде.
Отец хвалит Артёма, а мать всегда морщится при этом: «Скрытный человек, себе на уме. От таких всякое жди».
С Борей Артём разговаривает ласково. Лишь иногда в его голосе слышатся насмешливые нотки. Это обижает мальчика.
Овцы чабана ничуть не боятся. Окружат, нюхают и лижут руки, полы пиджака. Артём разговаривает с ними как с людьми:
— Сейчас, сейчас выпущу. А тебе, мадам, надо копыта обрезать, ишь как загнулись, — старик ловко обхватывает овцу за шею и выводит её из пригона. — Помоги-ка, сынок, — говорит Артём подошедшему Боре. И мальчик с готовностью бросается помогать. Они положили овцу на траву. Артём вынул из кармана ножницы. Щёлк-щёлк — овца вскочила и, встряхиваясь, побежала.
—Небось, насчёт отца зашёл узнать? — спрашивает Артём, опуская в карман ножницы. — Нынче должны прибыть. Вчера по телефону со станции звонили... На машине поехали их встречать.
— Нет, правда? — в глазах мальчика и радость, и недоверие.
— Что же я тебе, товарищ, что ли? — строго спрашивает чабан, и как бы для того, чтобы подчеркнуть своё превосходство в возрасте, притрагивается к огненной, во всю широкую грудь бороде.
Боря сразу понял, что дядя Артём говорит правду. Мальчику стало неудобно. Смущённо опустив голову, он уже готов был побежать в школу, чтобы рассказать о приезде отца. Все, конечно, обрадуются, даже Дмитрий Петрович.
— Ты, парень, на учёбу можешь опоздать. Вон уже плотники идут.
Крепкие, бодрые, они размашисто шагали один за другим. У переднего на плече огромной рыбой трепыхалась блестящая пила.
— А чего они делают? — спросил Боря.
— Вот и сразу видать, что не в отца ты. Тот любит лезть наперёд, чтобы о нём все говорили.
«Неправда, папа совсем не такой. И я не такой...», — хотел сказать Боря, но лишь насупился и пошёл вслед за плотниками на другую сторону кошары. И удивился. На месте, где его отец и Виктор Сергеевич недавно вбивали колышки, выросли теперь высокие, ровные кирпичные стены. А на них встали огромными белыми ногами стропила. Внизу, около самодельных верстаков, суетились плотники. Их окружили рештаки, щиты, корыта для воды, ящики и ещё много такого, что любой мальчишка ни за что не скажет, для чего всё предназначено, а он, Боря, знает. Плотники внимательно осматривают ясли, постукивают по ним молотками.
— У этих дно сменить, — говорит один и ставит мелом на яслях большой крест.
— А эти раскачались, скрепить следует, — говорит второй.
Боря смотрит на сосредоточенные лица плотников, и ему невольно вспоминается почему-то районная больница, в которую его возили в прошлом году. Вот такие же сосредоточенные, внимательно-строгие там врачи. Только врачи в белых халатах, а плотники — в синих комбинезонах, а из кармана каждого выглядывает складной метр.
«А школа-то?» — спохватился вдруг Боря.
Бежать с бугра легко, только успевай переставлять ноги. Переулком мальчик выскочил на площадь. Магазин уже открыт, значит больше девяти. А, может, только девять? Может, Ефремовна ещё не звонила? Боря старается бежать ещё быстрей, а ноги не слушаются.
Около школы, на крыльце — ни одного человека. «Опоздал. Опоздал», — от этой мысли силы совсем пропали. Мальчик с трудом поднялся на крыльцо и открыл дверь в тихий, безлюдный коридор. На цыпочках подошёл к своему классу, заглянул в чуть-чуть приоткрытую дверь. Дмитрий Петрович стоит у стола, помахивая рукой, что-то говорит. Все не спускают с него глаз. Наверно, интересное что-нибудь объясняет? Но как заходить? Боря осторожно потоптался на месте. А на крыльце послышались тяжёлые неторопливые шаги. Ефремовна!.. Боря распахнул дверь и робко спросил:
— Можно войти, Дмитрий Петрович?
Все молча повернулись к нему, и взгляды всех спрашивали:
— Почему опоздал?
А Боря сам не мог толком понять, почему он опоздал. Ведь до фермы рукой подать, и пробыл он там совсем недолго.
ОШИБКА
Дмитрий Петрович поднялся, когда за окнами едва только начинало мутнеть утро. Умылся до пояса водой, в которой стекляшками поблёскивали звонкие льдинки, и бодрый, полный энергии, уселся за стол.
К занятиям он подготовился ещё с вечера, и поэтому решил посвятить утро ответам на полученные вчера письма. Он ещё раз внимательно прочитал их.
Как обычно, мать сильно беспокоилась. Корявыми буквами, которые можно понять только при большой сноровке, она длинно описывала какой-то сон. По всем приметам, он не обещал ничего хорошего. «Почему, сыночек, нет от тебя весточки? Здоров ли? Я все глазоньки проглядела, письма ожидаючи. Может, они не доходят? Даль-то ведь вон какая». Дмитрий Петрович почувствовал в сердце щемящую боль. Да, он действительно очень виноват перед матерью. С этим побегом Валерки, с началом учебного года он так закружился, что забыл про письма. Дней десять, кажется, не писал. А матери они, наверное, за год показались.
Дмитрий Петрович мысленно представил, как старенькая мать поджидает у ворот почтальона, с надеждой и страхом смотрит на него. А когда тот, положив руку на толстую сумку, говорит: «Нет вам, Карловна», — лицо старухи становится горестным. Не находя себе места, она бродит по двору, дому, потом идёт через всё село к дочери.
«Сегодня же надо телеграмму послать», — решает Дмитрий Петрович.
Второе письмо было от двоюродного брата Михаила. С ним они вместе росли, за одной партой окончили семилетку. Потом Михаил решил учиться на механика сельскохозяйственных машин, Дмитрий Петрович — на педагога.
Теперь он расспрашивал брата о жизни, работе. Кажется, самое обычное в таких случаях письмо. Но по отдельным словам, намёкам Дмитрий Петрович почувствовал иронию. Дескать, занесло тебя в такую глушь. Там и народ-то, наверное, отсталый.
—Чудак ты! Близорукий, кроме своих тракторов ничего не видишь, —говорил Дмитрий Петрович, будто Михаил находился с ним за одним столом. Учитель раздражённо отбросил письмо. Стало обидно и горько. Вспомнилась большеглазая, стройная Тоня Кошелева. Мало ли таких комбайнеров? А Виктор Сергеевич, Фёдор Иванович, Сергей Кузнецов? Они не просто трудятся, а ищут свои кратчайшие дороги к счастью, к коммунизму, смело преодолевают трудности. Их души впитывают всё новое. С ними и он, Дмитрий Петрович, растёт, стал не таким, каким был два-три месяца назад. Вместе со всеми и он идёт вперёд, трудится. Не всё сделанное удовлетворяет его. Вот Валерка с Андрейкой убежали. Какие он должен принять меры, чтобы не убежали другие? Лёня Щукин увлекается растениями. У него бесспорные способности. И он, учитель, должен развивать эти способности. Это его долг перед Лёнькой, народом, Родиной. Как это сделать?
Обо всём этом захотелось резко написать Михаилу. Только поймёт ли он? Вот Тоня Кошелева обязательно поняла бы. Она такая... Учитель улыбнулся. Горечь и досада стали таять.
Дмитрий Петрович торопливо отыскал бумагу и начал писать. «Живём мы, конечно, далеко, на Алтае. В девять часов в школе начинаются занятия, а вы в это время крепко спите. До станции от нас восемьдесят километров. Это летом. Зимой дороги переметаются сугробами. В это время, по словам нашей технички Ефремовны, мы удаляемся от станции самое малое на сто километров. За день не доедешь...»
Дмитрий Петрович, обмакнув перо, задумался и только склонился над бумагой, как в дверь постучали. Стук был осторожный, робкий.
— Пожалуйста. — Учитель положил ручку и повернулся к двери.
Вошла Тамара. В белой, из кроличьего пуха, шапочке, с розовыми от мороза щеками, она остановилась у порога, виновато переступая с ноги на ногу.
— Ой, Дмитрий Петрович, с Лёнькой не так вышло.
— Рассказывай, — предложил учитель, усаживая девочку на стул.
Рассказ у Тамары получился коротким и сбивчивым.
— Обманули мы тётю Анфису, не сказали, что Лёнька не был в школе. Жалко мне его стало. Это ведь нехорошо, Дмитрий Петрович? А знаете, почему он не пришёл? Дядя Сергей дал ему интересную книжку, про растения. Лёнька ушёл к реке и весь день читал. Подружился он с дядей Сергеем. — Тамара взглянула на учителя. Он смотрел на этажерку с книгами и, кажется, не слушал.
— Правильно ли поступила? Такой вопрос надо задать всем ребятам. Пусть подумают, — сказал вдруг учитель. — И ты ещё подумай.
Дмитрий Петрович сам долго думал о поступке девочек. Возможно, для опытного учителя ничего не стоило бы разрешить этот вопрос. Но он затруднялся. Конечно, если не считаться с характером Лёни, то девочки поступили неправильно. Нельзя скрывать поступки товарищей. Это всем известно. Но у мальчика характер своеобразный. Он обязательно зачислил бы Тамару в ябеды и, чего доброго, при удобном случае побил бы её. И всё-таки девочки поступили неправильно. По как объяснить это?
Случай с Лёнькой озадачил ребят.
— Чего же вы молчите? — допытывался учитель.
Ребята потупились, Боря задумчиво теребил учебник, Лёнька сидел красный, как пареная свёкла.
— Скажи, Боря, как ты думаешь?
Мальчик встал. Помолчал немного и сказал просто и ясно:
—Валерка звал меня на великую стройку. Я никому об этом не сказал. А если бы сказал, может, он со мной бы теперь сидел. А сейчас не знаю, где он. Надо всегда правду говорить. Тогда лучше будет.
—А я и сам скажу маме, что не был в школе, — крикнул Лёнька, не поднимаясь. — А по истории хоть сейчас спрашивайте.
ОЙ, КАКИЕ ОНИ!
Эту новость первым узнал Андрейка. Сидя около окна, он ещё в начале урока заметил, что улицы за рекой необычно оживлены. Народ так и валил куда-то. «Уж не пожар ли?» — тревожно подумал мальчик.
За окном Ефремовна с кем-то разговаривает. В открытую форточку залетают слова. Андрейка напрягает слух.
— Некогда, а сходить бы обязательно надо, поглядеть, что за овцы. Говорят, больно хороши...
Белёсые брови Андрейки радостно вскинулись. Мальчик схватил карандаш и, разорвав пополам листок промокательной бумаги, написал: «Овец пригнали».
Розовая бумага незаметно порхала от парты к парте. Класс оживился, ребята зашептались, захлопали крышки парт.
— Прошу потише! — сказал Дмитрий Петрович.
Но учителя как будто никто не слышал. Записка уже попала к Боре. Прочитав её, мальчик, крутя головой, окинул всех сияющим взглядом и, ткнув Тамару в спину, передал ей бумажку. А та, как будто и шустрая, а сразу попалась. Разложила записку на парте и читает. Кто же так делает?
— Тамара, чем ты занимаешься? — строго спросил учитель.
Девочка встала и ничего не могла сказать.
— Что у тебя за бумажка?
— Да я сама не знаю... Посмотрите... — Девочка протянула руку.
В классе наступила: напряжённая тишина. Сейчас учитель прочтёт и начнётся гроза: «Чем вы занимаетесь? Кому я объясняю — партам, что ли! На моих нервах играете?» (Так часто говорила Ираида Александровна.) Но этого не случилось. Оторвав глаза от записки, учитель улыбнулся.
— Пригнали овец?.. Вот и хорошо. После уроков сходим на ферму, а теперь слушайте.
Все облегчённо вздохнули и стали слушать. Когда раздался долгожданный звонок, учитель повёл ребят на ферму. Народу там собралось точно на базаре в праздничный день. И кого только не было! Даже дед Лукашев пришёл, который в самые жаркие дни дальше завалинки шагу не ступал. Он стоял на тонких, как жёрдочки, ногах около ограды денника. Ветер развевал его белую бороду. Неужели он сам дошёл?
Учитель, увидя Матрёну Золотухину, остановился, а ребята, ловко шныряя между взрослыми, устремились к овцам.
Фёдора Ивановича и председателя колхоза ребята увидели посреди денника. Обветренное лицо заведующего фермой было радостным, точно в большой праздник, и, казалось, спрашивало: «Что, не прав я оказался? Смотрите, какие замечательные овцы...»
А овцы, уткнув головы в ясли, с удовольствием похрустывали зелёное разнотравное сено. И только одна, очевидно, наевшись, подошла почти вплотную к председателю колхоза и пристально, не моргая, смотрела на него.
— Ишь, как уставилась, ровно смыслящая... Да, шёрстка на них хороша, - с удовольствием отметил председатель.
— Да и сами вон какие крупные, — послышалось из толпы.
Председатель засмеялся и от удовольствия потёр руки, словно грея их над огнём. Редко видели его таким колхозники. Видно было, что Савилов очень доволен приобретением. Да и все были довольны, радостны.
— Теперь, Фёдор Иванович, от тебя всё зависит. Покажи, какой ты овцевод. Чтобы не только из них, а из молодняка ни одна не пропала! Добьёшься? — Маленькие глаза Савилова пытливо уставились на заведующего фермой, казалось, заглядывали в душу.
— Постараюсь, — спокойно ответил Фёдор Иванович и разгладил усы. — Я ведь там пятидневный семинар прошёл.
— Вот и хорошо. А возле сторожки амбарушку надо поставить для концентратов.
— Обязательно надо, Григорий Данилович. Я давно просить хотел, да всё боялся — откажешь.
— Нельзя отказывать. Сам же говорил, что кормить их надо по нормам.
Пока шёл этот разговор, Тамара и Боря, после недолгих колебаний, открыли дверцу и вошли в денник.
Овца, стоявшая около председателя, заблеяла и уверенно пошла на Тамару.
— Ой! — вскрикнула девочка, — шея-то какая, вся в складках. И лицо-то - всё, всё в шерсти.
— Разве у овец лица бывают? — спросил Боря.
— А чего же? Морда, скажешь? Это вон у грубошёрстных, может, морда.
Боря подбежал к отцу, и тот положил свою тяжёлую ладонь на голову сына, заглянул в радостное, взволнованное лицо мальчика.
— Ну, как дела, сынок?
Боря ничего и сказать не успел. Подошёл учитель.
— Заждался он вас, Фёдор Иванович. Встречать бегал. Даже в школу разок опоздал, — сказал Дмитрий Петрович и, заметив, как Боря смутился, добавил:
— Учится он хорошо.
— Дядя Федя, а почему у овцы на ухе написано 2450? — выглядывая из-за спины Фёдора Ивановича, спросила Тамара.
— Под таким номером имеется у меня карточка, паспорт, а в ней записан и год рождения овцы, и её вес, а настриг шерсти.
— Дядя Федя, а мы ухаживать будем за овцами помогать вам?
— Помогать? Сейчас особенной помощи от вас не требуется. Весной, когда ягнята будут — другое дело - Фёдор Иванович взглянул на учителя, шевельнул своими седыми бровями и сказал: — Хотя и сейчас ваша подмога кстати будет. Только мне помощники нужны с хорошими отметками. Понятно?
— А кому ящики сдали? — перебив Фёдора Ивановича, спросил вдруг Савилов.
— Сергею Кузнецову. У того от радости даже руки задрожали.
— Ох и мудрецы! — Председатель хотел ещё что-то сказать, но только покачал головой и вышел из денника.
— Папа, а что за ящики?
— Ящики? С золотом, сынок. — Фёдор Иванович усмехнулся и с лукавой таинственностью добавил: — С зелёным золотом.
СТАРОСТА
«Зелёное золото» оказалось саженцами винограда, яблонь, груш. Их подарил ребятам председатель колхоза имени Молотова, Герой Социалистического Труда Фёдор Митрофанович Гринько. Об этом узнали ребята на первом отрядном сборе. Здесь же Дмитрий Петрович предложил создать два кружка — зоотехнический и ботанический. Фёдор Иванович и Сергей Кузнецов рассказывали, чем будет заниматься каждый кружок Ребята слушали внимательно, а потом поднялся шум. Каждый хотел, чтобы его выслушали первым. И поэтому нельзя ничего было понять. Дмитрий Петрович поднял руку, и шум постепенно стих.
— Меня в ботанический запишите, — уверенно сказал Лёнька.
— А меня в зоотехнический, — сказал Боря.
Андрейка окинул всех робким взглядом и прошептал:
— Меня тоже в ботанический...
Тамара колебалась. Ей хотелось в тот и другой кружок. Хорошо, конечно, выращивать виноград, но за тонкорунными овцами ухаживать тоже интересно, особенно когда появятся маленькие ягнята.
Лёньку избрали старостой кружка. Теперь всё свободное время он крутился около опытника Сергея Кузнецова, стараясь угадать малейшее его желание, а при удобных случаях напоминал о плане работы кружка. Угрюмый, с прямым характером, Сергей Кузнецов сразу же заявил старосте:
— Признаться, мне не очень хотелось заниматься с вами... Думал, баловство всё это. Ну, а когда побывал на сборе, вижу — по-настоящему берётесь. Но сразу предупреждаю: если будете своевольничать, не слушаться — пеняйте на себя...
— Что вы, дядя Сергей, да у нас такая дисциплина... мы же пионеры... Видели, как мы строились на линейку? — Голос и взгляд у мальчика были такими убедительными, что опытник смягчился.
— Видать-то видал, но предупредить не мешает.
Первое же занятие показало, что Лёнька был прав. Ребята слушали так внимательно, что любой учитель позавидовал бы. Дмитрий Петрович много рассказывал о растениях, но Сергей Кузнецов говорил о них по-своему, как о живых, близких ему существах.
— Вот возьмём, к примеру, арбуз. Ему что ни больше солнца, то лучше. Любит загорать... В наших местах арбуз иногда не выспевает, потому что лето короткое. А ведь можно завести такой сорт, которому хватало бы нашего лета? — точно размышляя, говорил Сергей Кузнецов, посматривая на ребят пристальными, чуть усталыми глазами.
— Конечно, можно, — горячо откликнулся Лёнька. — Может, не сразу только... Мичурин вон сколько над своими сортами работал. Я читал...
— Польза от этого большая народу будет, — заключил опытник и сразу же над чем-то сосредоточенно задумался. От уголков рта сбежали вниз глубокие морщины, резко выделяя крепкий, угловатый подбородок.
Погода в эти дни установилась на удивленье. Солнце светило ярко и так ласково, что все как-то оживились и стали ходить опять в летней одежде. За деревней открылся необозримый простор опустевших и поэтому немного грустных полей. Смотришь на них, и кажется— нет им конца. А под солнцем, на стенах домов, заборе клуба, на воротах колхозной конторы, на шагающих от электростанции золотистых столбах пестрят расклеенные пионерами и комсомольцами розовые, зелёные, голубые бумажные ленточки со словами: «Озеленим нашу деревню!»
Утром, в выходной день, пионеры четвёртого класса собрались около дома Лёньки. Ожидая старосту, сидели на завалине, разноголосо, точно птичья стайка, щебетали. Лёнька вышел и сразу приказал строиться. Его строгий взгляд прошёл вдоль шеренги и остановился на Нинушке Бардиной.
— Почему без галстука?
Девочка покраснела до ушей, сказала:
— Погладить не успела. Подумаешь, сам-то первый неряха.
Все взгляды пытливо обратились на Лёньку, но ничего не нашли в нём неряшливого. Напротив, он был одет аккуратно, алел тщательно разглаженный галстук, на груди сверкал пионерский значок. Спокойно выдержав испытующие взгляды, Лёнька по-командирски сказал:
— Иди одень галстук! Не знаешь, что ли, какой сегодня день?
Около школы Лёнька остановил свой отряд, скомандовал «смирно» и чётко, звонким голосом отрапортовал Сергею Кузнецову. Колхозный опытник, слушая мальчика, строго вытянулся на костылях, а всегда пристальные глаза его стали задумчивыми и, кажется, повлажнели. Быть может, в эту минуту он вспомнил свои длинные военные дороги от Сталинграда до Кенигсберга, вспомнил тот бой, в котором потерял ногу.
— Молодцы! — сказал скупой на похвалы Сергей Кузнецов и начал отдавать короткие, всем понятные приказания.
Подошли комсомольцы, Виктор Сергеевич, Дмитрий Петрович, Фёдор Иванович, Ефремовна, а через час, кажется, собралась вся деревня. Началась дружная работа. Комсомольцы принялись за ограду. Дюжие парни копали ямки, ставили в них столбики. Тоня Кошелева взялась за конец длинной золотистой доски.
— Вера, помогай!
Подруга поспешно схватила второй конец — доска, изгибаясь, провисла. Звонкие голоса, восклицания, визжанье пил, стук топоров сливаются в единое, бодрое, неудержимое. Каждому нашлось дело. Ребята размотали длинную стальную ленту и, отсчитывая по ней метры, отмечают белыми колышками места для саженцев.
По мягкой земле Сергею Кузнецову трудно передвигаться на костылях, но он везде успевает, ходит среди работающих, разговаривает, шутит. Колхозницы смотрят на Сергея и удивляются: будто подменили его.
Вот он остановился около Ефремовны и что-то рассказывает. Старушка слушает внимательно, а потом говорит:
— Всё сделаю, Серёжа, только одна забота берёт — боюсь, не доживу до того времени, когда сад вырастет. Ну, ничего, другие увидят.
Председатель колхоза пришёл позднее других. Склонив голову, он долго присматривался к работающим и вдруг сказал сам себе: