НИКОЛАЙ ГРИГОРЬЕВИЧ ДВОРЦОВ 8 страница
У Андрейки перехватило дыхание. Несколько секунд он не мог ничего сказать, потом выдохнул.
—Ой, сколько!.. — Глаза мальчика вопросительно уставились на учителя: «Что делать?»
— Столовую им надо организовать, а ты заведующим будешь.
Пока Дмитрий Петрович отыскивал в сарае листы фанеры, укладывал их на чердаке, Андрейка вернулся от Ефремовны с полными карманами пшена. Торопливо рассыпал его по листам. Воробьи первыми набросились на корм, за ними робко подступили и другие птички.
— Проголодались! — шептал Андрейка, отступая к порогу.
С этого дня Андрейка всё свободное время пропадал на чердаке школы. Сюда он принёс и своих птичек, выпустил их из клеток.
Для Мухряя настали тяжёлые дни. Его совсем не выпускали на свободу.
Птичьей столовой заинтересовались и другие ребята. Многие приносили из дома пшено, конопляное семя, хлебные крошки. Андрейка корм принимал охотно, но на чердак допускал только в исключительных случаях, с большими предосторожностями. Буран давно стих, но птицам, видать, не хотелось покидать сытного места. Улетев с чердака, они вскоре возвращались. Это радовало Андрейку.
Вот и сегодня Лёнька, Боря, Тамара и Нинушка ещё издали увидели на лестнице человеческую фигурку.
— Андрейка завтрак раздаёт, — безошибочно определила Нинушка.
Когда друзья взошли на крыльцо, Лёнька властно приказал:
— Ну-ка, заведующий столовой, сбегай в теплицу, узнай — дядя Сергей там или нет!
Андрейка, будто не слыша Лёньку, обратился к девочкам:
— Корм принесли? Давайте сюда! — Мальчик поспешно спустился с лестницы.
До звонка было ещё больше получаса, но Дмитрий Петрович уже стоял в коридоре. Увидев Борю, он обрадованно воскликнул:
— Пришёл? Выздоровел? Хорошо! — проходя в учительскую, Дмитрий Петрович кивком головы пригласил ребят.
В маленькой уютной комнате ребятам в первую очередь бросились в глаза щиты. Они напоминали классные доски, но были значительно меньше, с красивыми рамками, свеженькие, только из-под фуганка.
— Это что такое, Дмитрий Петрович?
— Это?.. Стенд будем делать.
— Стенд! — повторило несколько голосов непривычное слово.
— А зачем?
— Как делать?
— Потом расскажу.
— Теперь!
— Теперь!
Учитель сдался. Подошёл к столу, взялся за трубку из толстой плотной бумаги.
Ребята тесно обступили стол. Им казалось, что учитель уж очень медленно развёртывает бумаги. Нарочно, что ли, маринует? На первой длинной полосе оказалось всего два слава, написанных стройными, красивыми буквами: «Наш Алтай». Ребята прочитали их и недоумевающе переглянулись. Что это значит? А Дмитрий Петрович тем временем отпустил бумагу. Она пружинисто свернулась и открыла ещё одну, не менее красивую надпись: «Знатные люди Алтая». Под этой оказалось ещё много надписей. Ребята едва успевали их читать: «Природа и животный мир Алтая», «Алтай — великим стройкам коммунизма», «Укрупнённый колхоз «Вперёд», «Наши лучшие люди», «Полеводство», «Животноводство».
Дмитрий Петрович аккуратно свернул бумаги, взглянул на ребят и рассмеялся:
— Вижу, ничего не понимаете. Садитесь, объясню.
Ребята бросились гурьбой к старенькому дивану, стульям, но некоторым мест всё же не досталось. Пришлось стоять.
— Под этими надписями будут фотографии и рисунки. Некоторые я подобрал, но большую часть будете подбирать сами. Для этого придётся много почитать. Вот Лёня, например, возьмётся оформить стенд «Знатные люди Алтая». Ему надо знать этих людей, знать, что они сделали для Родины.
— А я знаю их. Лисавенко, разве не знатный? — бойко отозвался Лёнька. — А Фёдор Митрофанович Гринько?
— Правильно, — согласился Дмитрий Петрович и достал из папки фотографию, поднял её вверх. Сквозь простенькие очки на ребят смотрел пожилой человек в военной гимнастёрке. Его добродушный взгляд, казалось, спрашивал: «Что, не узнаёте?»
— Михаил Афанасьевич! — закричал Лёнька. — Я его сразу узнаю.
— А вот выведенные им сорта яблок, — учитель начал показывать красочные рисунки. Яблоки были прямо настоящими, так и просились в рот.
— А вот другой знатный алтаец.
Ребята увидели длинноволосого, испитого болезнью человека. С гусиным пером в руке он склонился над бумагой.
— Иван Иванович Ползунов — изобретатель первой в мире тепловой машины. Жил в Барнауле, — пояснил Дмитрий Петрович.
Ребята вспомнили это имя, названное первого сентября Виктором Сергеевичем. Вот он какой, Ползунов! Первым в мире изобрёл тепловую машину.
— Трудно, видно, ему было, — сожалеюще заметила Нинушка.
— Трудно, очень трудно. Он умер от чахотки.
Дмитрий Петрович начал показывать другие фотографии и рисунки. Над столом поднимались портреты создателей тонкорунной породы овец, творцов новых машин, токарей-скоростников, мастеров высоких урожаев. Ребята видели эшелоны с алтайским лесом, тракторами, снимки Телецкого озера, зверей и птиц Алтая.
Когда зазвенел звонок, Дмитрий Петрович сказал:
— Теперь подумайте, кто какой стенд желает оформить. Я помогу.
— Я — птиц и зверей! — смело заявил Андрейка.
— А я — про тонкорунных овец, — сказал Боря.
Лёнька с Тамарой взяли себе знатных людей Алтая.
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Бывает так: ждёшь-ждёшь чего-нибудь и никак не можешь дождаться. А потом перестанешь ждать, а желанное само приходит.
Так и с ребятами получилось. Они никак не могли дождаться от Валерки ответа на своё письмо.
— Не хочет он нам писать! — решительно заключил Лёнька. Это походило на правду. Поэтому все согласились с Лёнькой, а Тамара пренебрежительно бросила:
— Ну и наплевать... Подумаешь, загордился. Ещё посмотрим, кто больше великим стройкам поможет. — Тамара окинула всех многозначительным взглядом и важно отошла.
По всему было видно, что она узнала что-то новое, интересное. А может и не узнала, а только делает вид, что знает. А нового и так много. Вот стенд — разве не новое? С ним столько интересных хлопот. Лёнька с Тамарой перед всем классом заявили, что оформят стенд с портретами знатных людей лучше всех. Никто из ребят, конечно, не захотел им уступать. Разгорелось настоящее соревнование. Но за Тамарой трудно угнаться. Она достала через сестру книгу из библиотеки. В ней рассказывалось о знатных людях Алтая и были хорошие их портреты. А потом эти портреты оказались вырезанными. Тамара приспосабливала их на стенд. Дмитрий Петрович узнал и очень рассердился. Сказал, что так можно все книги перепортить. Попало, наверное, Тамаре и от сестры.
В общем о Валерке ребята на время забыли. Они уже не стали приставать к дяде Игнату с неизменным вопросом: «Нет ли письма?» И вдруг не письмо, а сам Валерка заявился.
Боря узнал об этом в выходной день. Утром только проснулся, а отец с иронической улыбкой заметил:
—Проспал всё на свете... Приятель-то твой как с неба упал.
Мальчик застыл в недоумении и вдруг, осенённый догадкой, рванулся к отцу, вскрикнул:
— Валерка?!
Фёдор Иванович не успел и рта раскрыть, а Боря уже сорвал с вешалки пальто и шапку, распахнул дверь.
— Глаза-то хоть бы промыл, суматошный! — закричала вслед бабушка.
Во дворе на ходу Боря надел пальто, запахнулся и, не задерживаясь, побежал к Лёньке. «Спит ещё», — подумал впопыхах мальчик и ошибся. Лёнька чистил от снега крыльцо. С широкой лопаты вместе с большими, похожими на рафинад, кусками снега летела вверх сыпучая серебристая пыль, оседала на Лёнькину шапку, чёрный барашковый воротник шубы. Выслушав новость, Лёнька неторопливо воткнул в сугроб лопату и сказал:
— Пошли!
Чтобы сократить путь к дому тётки Евдокии, ребята пошли огородами, по гребнистым сугробам. В сенях старательно обмели валенки. Боря с трудом открыл обшитую кошмой дверь. В просторной кухне никого не оказалось. В большой русской печи с гулом и треском полыхали дрова, а на затоптанном до черноты полу переливались розовые отсветы. В углах виднелись окурки, обрывки газет. Было удивительно тихо. Ребята переглянулись. Что же это такое? «Неужели папа пошутил? — беспокойно подумал Боря. — Тогда Лёнька засмеёт».
—Мама! — послышался звонкий знакомый голос.
Ребята переглянулись и поспешно зашли в переднюю.
Валерка лежал в постели. Увидев ребят, он испуганно вздрогнул и беспокойно завозился под зелёным байковым одеялом: повернулся на бок, потом сел. Боря с Лёнькой, встав посреди комнаты, исподлобья, изучающе смотрели на Валерку, точно это был не товарищ, а совершенно незнакомый человек.
— Не по-пионерски ты сделал! — сурово рубанул в напряжённой тишине Лёнька. — Пионеры самовольно не бегают.
На бледном, продолговатом лице Валерки вспыхнул румянец. Он залил щёки, уши и шею. Мальчик молчал, не двигался, лишь беспокойно теребил тонкими, длинными пальцами край одеяла. Доброе сердце Бори не выдержало такого напряжения. Он жалостно посмотрел на Валерку, потом умоляюще на Лёньку и забормотал что-то невнятное.
— У меня альбом есть, — встрепенулся Валерка. — Вот посмотрите...— Мальчик проворно подскочил к маленькому чемоданчику, открыл его.
В это время в комнату заскочила Тамара с подругами. Потом незаметно зашёл Андрейка.
— Когда приехал? — с налёта спросила Тамара.
— Ночью, —охотно ответил Валерка, внутренне радуясь возможности уклониться от неприятного разговора о побеге. Стараясь не встречаться с Лёнькиным укоряющим взглядом, мальчик торопливо затараторил: — Мы с дядей Леонидом... Гидротехником работает... Воду измеряет и профиля чертит. А в Боровом у него брат. Так он в гости к нему... Приехали в одиннадцать часов. Зашли домой, а за нами народу полная комната набилась. Как начали расспрашивать... Дядя Леонид до пяти часов рассказывал, а потом уехал в Боровое. Председатель своего рысака Мрамора дал. Говорит, за такие ваши дела ничего не жалко.
Тамара с тяжёлым, досадным вздохом опустилась на стул. Девочка никак не могла простить себе оплошности. Ещё ночью приехал Валерка, а она не знала. Тоня тоже хороша, только сейчас сказала. Нет — ночью разбудить или хотя бы утром пораньше. А то Лёнька с Борей пришли...
Валерка бережно положил на колени большой красивый альбом, и глаза его радостно блеснули.
— Сам рисовал. — Валерка поднял толстую крышку.
Ребята увидели множество железнодорожных путей, и все они забиты эшелонами. А над ними возвышались костлявыми великанами краны. Одни из них хватали с платформы тракторы, автомашины, огромные ящики, целые горы мешков, другие уже высоко подняли ношу и как бы говорили: «Смотрите, какие мы сильные!»
—Товарная станция гидростроя, — пояснил Валерка. — Сюда со всех сторон поезда приходят. Я там и алтайские тракторы видел, и лес, и какие-то ящики с аппаратурой.
— Знаем, — сказал Лёнька. — Мы стенд такой оформляем.
Валерка перевернул страницу.
— Шагающий экскаватор! — вскрикнула Тамара.
Валерка утвердительно кивнул головой.
—А как он шагает?
Валерка начал подробно объяснять.
— Ноги у него такие, как лыжи. Как шагнёт — метра на два. А ковш — как дом почти. Как разинет его, как схватит — сразу целую гору.
Валерка перевернул ещё несколько страниц и вдруг ребята увидели Тоню Кошелеву. Как живая, смотрела она большими серыми глазами. На чуть приоткрытых губах играла счастливая улыбка.
— С газеты рисовал... Когда наградили её...
Склонясь над альбомом, Тамара долго рассматривала портрет сестры, а потом окинула взглядом тесно обступивших её товарищей и довольно рассмеялась.
— Для стенда! — звонко воскликнул Лёнька.
— Вот здорово!
Глаза ребят восторженно заблистали. Они начали наперебой рассказывать о своих делах. Но слова казались мало убедительными. Решили сейчас же показать всё Валерке. Но тут энергично вмешалась тётка Евдокия. Помолодевшая от счастья, она предложила ребятам позавтракать. Да где там! Ребята замахали руками и гурьбой высыпали на улицу.
Долго пионеры ходили по деревне, показывая товарищу свои новости. Особенно старался Лёнька. Горячо, с большими подробностями и знанием дела рассказывал о винограде, яблонях, грушах, колхозной теплице. Глаза Лёньки при этом жарко блестели, а на приплюснутом веснушчатом носу выступили от усердия мелкие капельки пота. Тамара, привыкшая быть первой в любом разговоре, даже обиделась на Лёньку — слова вставить нельзя, тараторит и тараторит. А Лёнька старался с тайной надеждой на то, что Валерка запишется потом в ботанический кружок. Два раза он водил Валерку в низину возле школы — смотреть сад, хотя сада никакого не было, а были лишь высоченные сугробы, из которых кое-где выглядывали верхушки столбов ограды.
— Это сейчас, а летом будет сад! — уверял Лёнька.
В теплице Валерка, как зачарованный, смотрел на пышно зеленеющие под лампами дневного света растения. Лобастое продолговатое лицо его всё время менялось. Оно то, оживляясь, становилось восторженным, то в смущении увядало, делалось печальным. Валерка опускал голову. Видно в мальчике всё время боролись противоположные чувства.
Побывав на овцеферме, Валерка совсем расстроился. Стал неразговорчив, на вопросы товарищей отвечал невпопад. Вскоре он заспешил домой. Ребята хотели его проводить, но Валерка, опустив глаза, сказал:
— Ничего, я сам дойду.
— Да мы проводим, — настаивали Лёнька и Тамара.
Однако Боря подмигнул товарищам, а когда Валерка отошёл, сказал:
—Чего вы пристали? Может, Валерке неохота, чтоб мы его провожали.
— Правда, а мы и не догадались, — согласилась Тамара.
А Валерке действительно хотелось побыть одному, разобраться со своими мыслями. Дома он наскоро покушал, забрался на большую печь и, прижимаясь к тёплой трубе, задумался. На душе было смутно и досадно. Он первым догадался помогать великим стройкам. Для этого и убежал из деревни. А получилось всё иначе. Проездил и ничего не сделал. А товарищи вон сколько сделали. Все радостные, довольные. А ему на людей смотреть неудобно, будто украл что. Вот как завтра в школу появляться? Стыдно... Выходит, на месте-то лучше помогать взрослым? И не надо никуда бегать. Это глупости одни.
— Ты что, сынок, притих? Спать захотел иль нездоровится, может? — спросила мать, заглядывая на печь.
— Нет, я так... — отозвался Валерка.
— Вот и я с тобой посижу. Что-то прозябла на дворе, — мать с помощью табурета взобралась на печь, свесила ноги.
После приезда Валерка впервые оказался с матерью один на один. Мальчику стало не по себе. Думалось, что мать начнёт укорять, совестить. Но она лишь неотрывно смотрела на сына и грустно покачивала головой. Валерка только теперь заметил, что мать сильно изменилась: лицо стало суше, прибавилось морщин под глазами, поблекли глаза. «Обо мне беспокоилась, плакала...» От этой мысли Валерке стало душно, защипало в горле. Он порывисто ткнулся матери в грудь.
— Мама... Я теперь никуда не убегу. Во всём слушаться буду...
— Вот и хорошо. Давно бы так... — растроганная мать гладила сына по голове.
Утром Боря и Лёнька повели Валерку в школу. Ещё по дороге договорились сидеть вместе. Для этого Лёнька предложил перебраться за единственную в классе трёхместную парту.
— Мы и учиться тебе поможем, — сказал Боря, — а то ведь отстал ты?
— Конечно, поможем, — согласился Лёнька.
В классе Валерка вёл себя настороженно, а когда прозвенел звонок, сильно заволновался: двигался на своём месте, то и дело беспокойно поглядывал на дверь. Тревожила встреча с новым учителем, которого он никогда не видел. Хотя Боря, Лёнька и Тамара всячески расхваливали Дмитрия Петровича, всё же встречаться с ним было страшно. Вдруг при всех начнёт расспрашивать, как да почему убежал из дома? Тогда хоть сквозь землю проваливайся.
Но опасения Валерки оказались напрасными. Когда дежурный доложил, что в классе присутствует новый ученик Валерий Серов, Дмитрий Петрович даже не посмотрел на него. Лишь после опроса домашнего задания добрый, проникновенный взгляд Дмитрия Петровича на секунду остановился на Валерке. Мальчик покраснел и виновато опустил глаза.
В большую перемену ребята окружили учителя. Подошёл и Валерка.
—Дмитрий Петрович, а мы свой стенд уже оформили, — докладывала Тамара.
— Дмитрий Петрович, давайте я помогу вам тетради нести? — предложил Боря.
—Пусть Валерий поможет.
Все расступились, пропуская Валерку к столу, на котором лежала большая стопа тетрадей. Мальчик неловко забрал их под руку и понёс в учительскую. А Дмитрий Петрович уже сидел там на маленьком, старом диване.
— Садись-ка сюда, — просто предложил он, когда Валерка положил тетради. Откинувшись к спинке дивана, учитель изучающе осмотрел мальчика:—Вон ты какой, мой первый знакомый. Приехал я летом, а мне первым долгом твоё письмо показывают с великой тайной. «Вскрыть ровно в 18.00, то есть в шесть часов вечера!» — Дмитрий Петрович вскинул на Валерку глаза и захохотал. Валерка тоже невольно улыбнулся, вспоминая в подробностях историю с великой тайной. Сейчас, после виденного и пережитого, она казалась смешной и совсем нелепой. «Как маленьким был», — укорил себя мальчик.
— А теперь на душе беспокойно? Стыдно перед товарищами? Так ведь?
— Так, — согласился Валерка, думая о том, что Боря, Лёнька и Тамара, должно, правду сказали — хороший Дмитрий Петрович. И как он его, Валеркины, мысли узнал, будто услышал их.
— Плохо, когда человек ошибается, но ещё хуже, когда не исправляет своих ошибок, — сказал Дмитрий Петрович и поднялся с дивана. Валерка тоже встал. — Тебе надо хорошо учиться и помогать товарищам. Они много уже сделали, но ещё больше надо делать, — учитель похлопал Валерку по плечу и будто этим сбросил с него большую, давившую всё время тяжесть.
— Я всё сделаю! — сказал мальчик, облегчённо вздыхая.
ВМЕСТЕ СО ВСЕМИ
Так Валерка вошёл в дружную семью товарищей.
К вечеру, приготовив уроки, ребята пошли на овцеферму. И тут стало ясно, что расчёты Лёньки не оправдаются. Валерку больше всего привлекли тонкорунные овцы. Когда Боря куском сахара подманил к себе любимого барана, Валерка удивлённо воскликнул:
— Ой, какой!..
— Сто пятнадцать килограммов...
Но Валерка уже не слушал товарища. В прищуренных глазах у него точно огоньки вспыхнули. Мальчик поспешно выхватил из кармана блокноте карандашом.
— Сейчас, сейчас... — приговаривал он, коротко посапывая, и размашисто бросал на бумагу то едва заметные, то жирные линии. Боря смотрел в блокнот и удивлялся. Из небрежных штрихов чётко вырисовывались голова, шея и спина барана. Подошёл чабан Артём и тоже удивился.
— Как две капли похож... Дар в тебе, парень, большой. Не потеряй его.
После бурана чабан сильно изменился. В разговоре с ребятами у него пропали нотки пренебрежения. К Боре же он стал относиться по-особенному ласково. Часто приглашал в сторожку. Сегодня даже пустился в откровенность. Окутываясь клубами едкого самосада, он говорил:
— Вот ты, Борька, малой ещё, а уже заслужил уважение. И отца твоего я уважаю, и всех остальных... Правильные люди. А я, кажись, не такой, — чабан как от нестерпимой боли закрутил головой.
— А ты, парень тоже большую глупость допустил,— обратился вдруг чабан к Валерке. — Вон Фёдор Митрофанович Гринько со своими колхозниками в голой степи такое устроил, что со всего свету ездят смотреть. Так и нам надо. А ты — бежать, — Артём глубоко затянулся папиросой и продолжал:
— Теперь человеку с чёрными мыслишками и всякой грязью на душе — нет места. Да, жизнь иная... Бывало, каждый только о себе думал, до остального никому никакого дела. Это я о себе говорю.
Не отрывая взгляда от волосатого лица Артёма. Боря слушал внимательно, но понимал очень мало. Слова, казалось, тонули в зелёном дыму самосада. Он, пожалуй, мог согласиться только с тем, что жизнь действительно иной стала: радостной, хлопотливой. А время помчалось, точно колхозный рысак Мрамор. Дни мелькают, как спицы в колесе. Бывало, день идёт-идёт, конца ему не дождёшься. А теперь сходишь в школу, сделаешь уроки, побываешь на ферме — и вечер. А ещё надо стенд оформлять, к Лёньке в теплицу заглянуть...
Вот совсем незаметно подступил новый год. К нему готовились в каждом доме.
Круглые сутки над деревней и стылой степью не смолкал могучий рокот дизельных тракторов. Огромными санями они возили из дальнего бора лес. Его сгружали близ механической мастерской. Выбьют стойки, и красноватые, промёрзшие брёвна нехотя покатятся, загудят, как чугунные. Здесь же наскоро строили сарай с большими окнами. В нём установили какие-то диковинные станки.
Говорили, что они будут строгать, пилить, долбить дерево. Колхозники всё чаще стали упоминать строительный двор. Боря знал скотный двор, конный, просто двор, но что такое строительный двор — не мог понять. Своё недоумение он высказал Виктору Сергеевичу. Тот улыбнулся.
— Строительный двор... Как тебе проще объяснить? Плотничные и столярные мастерские. В них заранее будем делать потолки, полы, стропила, рамы, косяки, двери. Строительство новыми методами.
— Виктор Сергеевич, а новая школа?
— Обязательно будем строить.
Если побывать вечером в правлении колхоза, то чего там не наслушаешься. Говорят о каких-то прессах, подвесных дорогах, кормозапарниках, электрострижке, механической дойке. Вот и попробуй разгадать смысл этих новых слов. Сколько их стало. Ломаешь, ломаешь голову.
А колхозники шумят, спорят, а потом замолкнут к начнут усердно крутить цыгарки.
— Курить в коридор! — строго напоминает Савилов.
Некоторые обижаются.
— Завели тоже порядки. Без табака и беседа не всласть.
Но председатель неумолим. Укрупнение колхоза ещё более оживило его, прибавило сил. Он вихрем носится на Мраморе по бригадам, часто ездит в район.
— Дыхнуть некогда, — жалуется он.
— Действительно, — говорит Виктор Сергеевич, —но для бритья время надо находить.
Савилов трёт ладонью щетинистый подбородок и соглашается.
— Григорий Данилыч, а научили мы тебя новое понимать, — иронически заметила как-то Матрёна Золотухина.
Председатель вспыхнул:
— Я всегда понимал... Только тогда связаны мы были, а теперь... — Савилов широко взмахнул рукой и тихо добавил: — Конечно, подсказали... Спасибо за это.
...Вместе со всеми готовились к Новому году и пионеры. В выходной день всей школой ходили на лыжах за ёлкой. Выпавший за последние дни снег пышно застелил волнистый наст. Сверкая до рези в глазах, он сухо похрустывал под лыжами. Впереди, в одинаково синих костюмах, шли Дмитрий Петрович и Тоня Кошелева. Их окружили Тамара, Боря, Лёнька, Валерка. У Андрейки что-то не ладилось с лыжей, и он приотстал.
В лесу было по-особенному тихо. С глыбами снега на мохнатых зелёных лапах могучие сосны и ели, казалось, беспробудно спали. Молодняк же совсем утонул в снежной толще. Над искристыми холмами виднелись лишь сочно-зелёные вершины.
Звонкие голоса постепенно стихли. Ребята точно боялись нарушить этот сказачно-красивый покой природы.
— Ну, выбирайте... — предложил Дмитрий Петрович.
Ребята останавливались около одной ёлки, второй, и все не нравились. Наконец, облюбовали по-девичьи стройную красавицу.
— Жалко её, — сказал Лёнька, — давайте похуже найдём.
— Для Нового года можно срубить, — сказал Дмитрий Петрович и, сойдя с лыж, двинулся к ёлке с топором. От первого же удара упали куски снега, посыпалась снежная серебристая пыль.
Хотя и жалко было ёлку, но она принесла много радости. Под Новый год вспыхнула разноцветными огнями, засверкала. Ребята, тоже нарядные, не опускали с неё зачарованных глаз. Девочки запели что-то весёлое. Потом пришла Тоня с комсомольцами, Сергей Кузнецов, а за ними — дед Мороз с большой бородой, в длинной шубе и полным мешком за плечами. Наверное, в нём были подарки? Девочки завизжали от удивления, a дед Мороз молча обошёл вокруг ёлки. И никто не мог догадаться, кто же нарядился дедом Морозом. И вдруг Тамара закричала:
— Виктор Сергеевич! По брюкам узнала...
Виктор Сергеевич, то есть дед Мороз, раздал подарки и сказал:
— Поздравляю с Новым годом. В новом году советский народ добьётся много нового счастья. Желаю и вам вместе со всеми бороться за новое счастье.
Все захлопали в ладоши, а Дмитрий Петрович сказал:
— У меня тоже есть новогодний подарок. Я получил от директора Алтайской плодово-ягодной станции Михаила Афанасьевича Лисавенко письмо. — Учитель достал из кармана конверт. — Послушайте:
— «Как мне известно, учащиеся вашей школы проявляют большой интерес к великим стройкам коммунизма. Я прошу их принять непосредственное участие в этом строительстве. Для озеленения обводнительных и судоходных каналов Куйбышевской и Сталинградской ГЭС требуется большое количество различных древесных и кустарниковых пород. Ребята могут оказать большую помощь в сборе семян растений. Как это делать, подробно рассказано в высылаемой инструкции». — Дмитрий Петрович окинул притихших ребят внимательным взглядом.
Лёнька молча протянул за письмом руку. Долго рассматривал его и оказал:
— Сам подписал.
Письмо пошло гулять по рукам. Ребята читали его и от радости хлопали в ладоши, топали, а девочки, конечно, визжали.
А тем временем Виктор Сергеевич подал Сергею Кузнецову баян. Тот уселся поудобнее на стул, решительно тряхнул чубом и заиграл, да так весело, бодро, как давно не слышали от него. Ребята слушали, смотрели на ёлку, а мысли их улетали в будущее. Пионеры видели на Волге свои деревья, видели в колхозе новую школу, тонкорунных ягнят, большой сад.
Это были большие и красивые мечты.
1950—1952 гг.
ЛЕВ ИЗРАИЛЕВИЧ КВИН
МЫ, КОТОРЫЕ ОБОЛТУСЫ
Повесть о не совсем обычных происшествиях,
приключившихся с обычным парнем
Петром Томилиным, по прозвищу Петух, рассказанная
им самим в назидание сверстникам, родителям, учителям,
знакомым и незнакомым, а прежде всего и главным
образом себе самому.
ОДНАЖДЫ В СТУДЕНУЮ ЗИМНЮЮ ПОРУ
Погодка!.. Бывает хуже, но редко.
С темного неба сыплют белые мошки, злые и кусачие, словно стеклянные брызги. Ветрище без передышки хлещет ими по лицам, и нет никакого спасу даже за пузатыми колоннами филармонии.
За какие-нибудь четверть часа ожидания мы с Севрюгой сжались вдвое. Покажи нас сейчас Физик в классе, — даже Алка Киреева усвоила бы сразу, без всякой зубрежки, как воздействует холод на твердые тела. А ведь стоять еще долго: кто знает, когда там отыграют концерт?
— Давай наперегонки, — предложил Севрюга, чтобы совсем не замерзнуть. — На одной ноге. От этой колонны до конца квартала.
— Не надо, Серега, неудобно...
— Плевать!
В первом забеге победил я, хотя у Севрюги ноги, как циркули. Он тут же потребовал реванша, и мы с криком и гиканьем рванули обратно, ко входу в зал.
Прохожие не знали, что скачки эти — вынужденные, а не следствие хулиганских наклонностей, и смотрели на нас без особого восторга. А один дядька, тащивший на плече плотно спеленатую бинтами большую елку с желтым, как сыр, косым срезом, бросил вслед:
—Ни стыда, ни совести!
Я смолчал. А вот Севрюга нет. Огрызнулся на всем скаку:
—А елку в городе валить — совесть?
Дядька оглянулся по сторонам и прибавил шагу. Не обязательно потому, что он свалил елку в горсаду или на кордоне. Просто не захотел, наверное, с нами связываться.
На этот раз Севрюга старался вовсю и допрыгал первый, опередив меня скачков на десять. Сложил руки трубой и объявил, как диктор на стадионе:
—Внимание! Внимание! Заезд пятнадцатилеток закончился блистательной победой жеребца Севрюги из племенной конюшни восьмой школы. Жеребец Петух, ввиду повреждения задней конечности, — последний.
Севрюга сиял, как только что начищенный башмак.
— Я не пятнадцатилетка. — Мне хотелось хоть чем-нибудь испортить его торжество. — Я четырнадцатилетка, да и то еще не полная.
— Все равно! Это был объединенный заезд — всего молодняка сразу. — Он забрался к подножию колонны у входа в зал и снова объявил, подражая диктору: — Жеребец Севрюга на пьедестале почета. Стадион в единодушном порыве приветствует победителя. Вы слышите бурю аплодисментов.
Я, правда, услышал бурю аплодисментов. Посмотрел на высокие, ярко освещенные окна филармонии.
—Опять на бис! — Севрюга соскочил с пьедестала
почета. — Вот чудики. Скрипит, а им интересно!
И тут я вдруг увидел совсем близко от нас знакомую красную вязаную шапочку.
Галочка-Палочка! Наш классный руководитель! Было еще время поднять боевую тревогу и нырнуть за колонну. Но Севрюга не понял моего толчка локтем — он ведь не видел Галочку-Палочку:
—Ты что?
Объяснить я не успел. Галочка-Палочка уже свернула с курса и двинулась на таран. Ее лицо, исхлестанное ветром, было почти таким же красным, как шапочка.
—Что вы тут делаете, мальчики?
—Мы... Мы... — замычал я, придумывая безуспешно, что бы такое наплести.
Но Севрюга не растерялся нисколько:
—У нас культпоход, Галина Павловна.
—Скрипка? — Она удивленно скользнула по афише своими блестящими веселыми глазами. — Вот уж не думала, что ты интересуешься инструментальной музыкой.
—Вы же у нас совсем недавно. Вы просто еще не узнали интересы всех.
Это было здорово сказано! Решительно, и вместе с тем вежливо, культурно — не придерешься. Галочке-Палочке не оставалось ничего больше, как скромненько попрощаться с нами и тихо-тихо уйти. Ну, в крайнем случае, она могла бы еще сказать: «Не забудьте приготовить уроки на завтра», «Не перебегайте улицу перед быстро идущим транспортом» или еще что-нибудь в таком роде.