Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 340.
2 Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства- М., 1990- С. 36—37. Предпочтение насильственного способа присвоения труду, присущее, конечно, не только древним германцам, ослабляет убедительность трудовой теории, не свободной от идеализации, и подтверждает правомерность и авторитетность захвата как источника собственности для архаичного сознания.
собственному труду'. Гражданский оборот должен тогда остановиться, как это обычно и происходит в утопиях и пасторалях.
Вопрос, кажется, уходит в основы права. B.C. Соловьев заметил, что "труд никаких вещей не производит, а производит только полезности в вещах, но полезности, будучи только отношениями, а не реальностями, не могут быть предметом собственности"2. Это поразительно глубокое суждение3 при всей его тривиальности, впрочем, как говорил Л. Витгенштейн, вся философия — "обзор трюизмов". Если вспомнить, что, по излюбленному выражению римских юристов, право охватывает все же мир вещей, "реальностей", то мы должны оставаться в этой сфере, чтобы не оказаться за пределами права, а значит, мы не найдем юридической сути usucapio сведением этого понятия к трудовому освоению вещи. Наполнение usucapio собственно юридическим содержанием следует поэтому увязать уже с нуждами оборота, стремящегося примирить неизбежно обостряющееся в ходе экономического развития столкновение позиций приобретателя вещи и ее предыдущих владельцев, причем usucapio как продукт обмена уместно рассматривать в качестве средства разрешения конфликта между групповой, семейной принадлежностью вещи и вовлечением ее в оборот, который не мог сразу иметь форм безличных, только имущественных связей, приобретенныхим поэдиев, когда и первоначальный смысл usucapio оказался утраченным.
1 При таком подходеобмен оказывается формой присвоениячужого труда, а значит,и чужой личности и содержит всебе неразрешимый антагонизм. грозящий социальным взрывомвсему обществу,не способномууже обойтись безтоварного обмена.
2 CowuW АС. Оправдание добра//Соч.: В 2 т. Т. t.M., 1988. С. 433. Кажется,на теже представленияопиралась утвердившаясяв средние века идея, чтоБог — создатель,creator, тогдакак дьявол — мастер, искусный изобретатель. Еслиэто так,то божественная природа собственности оказывается противоположной труду, искусству.
Вытекающуюиз этих взглядов обескураживающую перспективунеизменности вещи юриспруденцияустранила, признав юридическую нстожде-ственность вешисамсф- свое врезультате переработки (спецификации).
Кстати, расхождениямежду прокульяниами и сабинианцами в вопросе опоследствиях спецификации состоялине в разной оценке юридического значения труда,как этого следовалобы ожидать в условиях оправданиясобственности трудом,а имели своей основой различия в подходах к поставленнойгреческой философией проблеме ведущей роли материи или формы.
1 Этому взглядуВл. Соловьеваблизко суждение Н. Алексеева;Бог. являясь абсолютнойтворческой силой,не может считаться собстиениикомвсех пешей (хотя архаике и восточным государствамэта идеяне была чужда. — К.С, ), но "мы, конечные существа,считаем вещи своими потому,что мы не творили этих вещей: мы находим материю в пространствеи времени и можем только придавать ей туили иную необходимую намформу" (АлексеевН.Н. Собственность и социализм // Русская философия собственности. С, 350),
Например, Гай объяснял его так: "Считается, что это принято для того, чтобы права собственности на вещи не пребывали слишком долго в неопределенности, так как собственнику достаточно для отыскания своей веши интервала в год или два — времени, которое предоставлено владельцу для приобретения давности"'. Диошди обращает внимание на то, что римляне рассматривали usucapio как разновидность отчуждения2, хотя полного единодушия о месте usucapio в системе права (или системе изложения права) не было3.
В этом отношении usucapio на завершающей стадии развития может приобрести качество способа обратного введения4 в гражданский оборот вещей, оказавшихся за его пределами, путем присвоения правовой позиции владельцу. Такое суждение, подчеркивая технические возможности usucapio и являясь, конечно, телеологическим, не может быть пригодно для объяснения происхождения института. Как замечает Диошди, раннее римское право не дает оснований считать, что умо-
' Д-В. Дождев,приводя этосуждение, обращаетвнимание наего некорректность: нельзя "говорить о неопределенности отношений собственности, если истинный собственник веши известен" (Дождев Д.В,Римское частное право. С. 372).
Позднейшие обоснования исходятиз рассудочных доводов, зашищаю-ших обороти позицию добросовестногоприобретателя: "Каково бы ни было происхождение собственности,каким бы путем онани была приобретена, если она была втечение известного времени связана с волею лица, еслионасоставляла ненарушимоеего владение,то она присваивается ему окончательно, иникакие дальнейшие пререкания не допускаются-
Иначе никто быне могбыть уверенв законности своего владения и все отношения собственности покоилисьбы на зыбких основаниях- Давность установленаименно вследствие того,что прочность собственностисоставляетпервую потребностьгражданского оборота" (Чичерин Б.Н. Собственность игосударство //Русская философиясобственности. XVIII—XX. СПб.. 1993. С.115). Можнозаметить, что возможная несправедливость лишениясобственности прежнего владельцаобоснована не обработкой веши, а, во-первых, вложением в нее воли приобретателяи, во-вторых, требованиями стабильности, все обоснования коренятся влогике оборота.
1 DiosdiG. pp. cit. P. 144.
"Usucapio ведетк окончательной утрате бывшим собственником правна вещь, то есть являетсяскорее способом отчуждения, нежели приобретения",— отмечает Д. Дождев (Дождев Д.В.Римское частное право- С. 373).Если это так, то сделанное по другому поводу замечание Помпония: "...поскольку считается, чтозакон Двенадцати таблиц употребляет слово"купля (emptionis)"на все случаиотчуждения..." (Дождев Д.В. Римское частное право, С. 379) •— приобретает здесьзначение дополнительного довода в пользутого, что источник usucapio следуетискать о архаичной купле-продаже и в целом в обороте:именно этой логике мы и пытаемся следовать.
1 ДождевД.В.Римское частное право. С. 371.
4 При этомобороту мы противопоставляем не пребываниевещи в t'ami-lia — как этобыло на ранней стадии развития, а удерживание веши только во владении лица,без наличия распорядительныхправомочий.
зрительно могла быть сформулирована конструкция, в прямом виде превращающая неправовую позицию в правовую: реальный путь развития шел по пути приспособления к ранее возникшим правовым средствам, а ведущим мотивом становилось стремление найти в известных формах новые возможности. Поэтому мы, скорее, встретим объяснение типа изречения (из-. вестного также у Цицерона, который, впрочем, как истинный римлянин вряд ли стремился и здесь к оригинальности, предпочитая ей опору на здравый смысл, сила которого в очевидности, конвенниональностн (общепринятом): usucapio constituta est ut aliquis litium finis esset —.приобретательная давность была ус-тановлена, чтобы положить конец тяжбам. В этом смысле естественно появление взглядов, согласно которым достаточно длительное для небольшой общины владение выступало сначала как доказательство или, точнее, как основание для освобождения владельца от бремени доказывания права на вещь".
Выяснение юридической природы usucapio требует рассмотрения предшествующего ей феномена usus auctoritas (буквально: пользование и ручательство2), возникшего на почве древней купли-продажи и выражающего форму принадлежности веши приобретателю. Наличие usus auctoritas позволяло приобретателю опираться на помощь продавца в случае предъявления требований к вещи третьими лицами, а также при защите утраченного usus3. Согласно одним взглядам, auctoritas — это только гарантия против эвикции вещи на короткий период времени (соответственно вещь сразу закрепляется у приобретателя), по другим — это власть, даже собственность предшественника на переданную вещь, ограниченные сроком. Здесь же заявлено очень важное положение: auctoritas против чужеземцев действует вечно (aetema auctoritas), что заставляет искать общую почву у понятия auetoritas.
' Diosdi G. Op. cit- P. 90. .
2 Бортошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. С, 320. Такой перевод, впрочем kaK и любой другой, может вызвать возражения, так как он в известной мере предрешает содержание самого понятия, относительно которого ведутся многолетние дискуссии.
Диошди скептически оценивает возможность его точного выражения наличными языковыми средствамии лишь замечает,.что "слова usus auctoritasвместе наверняка означают,что владелецвеши получил неоспоримую юридическую позицию" (DiosdiG,Op.cU. P. 89).
Мы уже обсуждали смысл понятия usus auctoritas в гл. 4 книги.
3 "Очевидно, при утрате приобретателем держания <usus) виндикацион-ный иск также вчинялся при участии auctor, который помогал приобретателю доказать лучшее право на всшь в форме legis actio Sacramento in rem"; не исключена и легитимация отчуждатсля на виндикацию (Дождел Д,В. Римское частное право. С. 375, 387).
! Д. Дождев, опираясь на текст Цицерона (главный источник по этому вопросу), разграничивает содержание auctoritas до возникновения приобретательной давности, когда мы имеем дело с usus auctoritas, и после приобретения по давности, когда, как сформулировал Цицерон, возникает rata auctoritas (переведено автором как "подтвержденная власть"). При том» что "обе auctoritas относятся к нематериальному аспекту, принадлежно-.сти (в отличие от usus) и квалифицируют его как право, которое может быть защищено процессуальными средствами", различия между ними состоят в том, что в случае, usus auctoritas самостоятельная защита невозможна, а требуется привлечение предшественника, причем его участие не ограничивается только гарантией на случай эвикции (вопреки господствующему мнению), тогда как rata auctoritas — это уже основание для нормальной защиты, т.е., по словам Цицерона, "конец споров и опасности судебных разбирательств", хотя и не создает права приобретателя на вещь. Отсюда делается вывод, что auctoritas в составе usus auctoritas "представляет собой конституирующий элемент специфического режима принадлежности, соотносимого с классической possessio ad usucapionem"'-
Такое понимание позволяет увязать auctoritas с той исторической стадией обмена^ когда нахождение вещи в составе -fa-milia (где могли пребывать и вещи, исключенныеиз оборота) юридически противопоставлялось ее выходу в оборот, что требовало придания ей определенной формы обшей принадлежности, личной связи, объединявшей и отчуждателя, и приобретателя, пока вещь не упокаивалась вновь в составе иной famUia. Тогда aetema auctoritas против чужаков объясняется тем, что вещь рассматривается как вырванная из недоступной чужакам в силу ее связи с культом предков fanulia2 и тем самым постоянно пребывающая в обороте3.
Следовательно, auctoritas отражает процесс нахождения баланса в определении форм принадлежности на той ранней стадии, когда оборот начинает затрагивать имущественную це-локупность familia. Этот процесс носил, конечно, фундаментальный характер и, безусловно, имел первенствующее значение для иных форм, .которые, имеют свой источник в нуждах оборота. Поскольку наше право сегодня достаточно чувствительно к вопросам приоритетов форм, подчеркнем замечание Д. Дождева: "Несомненно, возможность приобретения от не-
\ ДождевД.В.Основание зашиты владения в римском праве. С. 128—130.' 1См.: Дожде*Д.В.Римское архаическоенаследственное право. М., 1993. 3См.; Дожди Д. В. Основание зашиты владенияв римском праве. С. 131—132.
собственника представляет собой лишь следствие самого порядка, который наделяет реальным эффектом давностное владение и вторична, как и трактовка usucapio в качестве способа приобретения"'.
Другая известная сторона того же процесса ~ развитие идеи личности, а вслед за ней — и воли лица (поэтому учет добросовестности на ранней стадии был еще невозможен), с которыми увязывается уже классическая usucapio. Но их тесная связь с оборотом не вызывает сомнений и заставляет в дальнейшем искать решения основных проблем приобретательной давности исходя из логики оборота,
Usucapio, возникшая из usus auctoritas, — продукт доклас-сического развития, откуда часто выводят и смысл термина — приобретение через пользование (usu capere). Трансформация, которую претерпевает usucapio в классическом праве, увязывается с отделением собственности от личных отношений и различением собственности и владения. Одновременно происходит и сужение сферы самой usucapio2.
Поскольку первоначально usucapio не требовала добросовестности (bona fides) и надлежащего основания (iusta causa), их проникновение в usucapio можно объяснять как возрастанием индивидуализации в римском праве, так и взаимодействием usucapio с развивающимися понятиями об основаниях собственности.
Обсуждая значение bona tides, Диошди замечает, что в строгом смысле слова вещь, полученная с пренебрежением формальностями, не может считаться находящейся у приобретателя в доброй совести, поскольку каждый знал, что без манципации или in iure cessio собственность не приобретается3.
Но свой смысл bona fides может получить только на почве перетекания юридического значения от ритуальных форм оборо-
' ДождевД.В.Римское частное право. С. 373.
Если согласиться с этим, то действие приобретательной давности в обороте представляетсякак противостоящий собственностимеханизм с восполняющими функциями»-гг для такого представления и насамом деле имеется немало оснований.
^.DioaftG.Op.ciI.P. 145.
4bid.P.14S.
Этот вопрос, однако, имеет и современное звучание. Содержаниемст. 168ГКохватывается нетолько незаконная сделка, нарушающая установленныйзаконом запрет и потому действительно исключающая добросовестность, но и продажа чужого имущества, которая, будучи незаконной сама по себе,несопряжена ipso iure с недобросовестностью, поскольку приобретатель действует, находясь в неведении относительнофактов, а не стремясь нарушить право (не будем рассматривать как имеющую мало почвы в действительности ситуацию, в которой воляпокупателя направлена на прямое нарушениезакона, не позволяющего продавать чужие вещи).См. также гл. 5.
та к неформальной традиции, в основе которого лежит разрушающее ритуалы осознание того, что внешние акты поведения получают силу не из самих себя, а из своего внутреннего, волевого содержания, А такому осознанию нет места, пока архаические ритуалы не подвергаются испытанию рациональностью. Следовательно, добрая совесть выступает не как некий антипод манципации, а скорее как продукт поиска смысла в ритуале.
Usucapio находилась во взаимодействии с бонитарной собственностью, которая через Actio PubHciana опиралась на при-обретательную давность, а также с владением. Это не только привело к внутренним модификациям самой usucapio, но и сузило область ее применения.
Классическая usucapio имела другое важное ограничение — не подлежала приобретению по давности ворованная вещь (вероятно, речь сначала шла только о самих ворах). При широком понимании воровства архаичным правом это ограничение имело серьезные последствия и практически оставило usucapio лишь сферу передачи вещей путем взаимодействия с собственником.
Одним из наиболее важных практических вопросов современной лриобретательной давности является именно сфера ее действия. Поэтому есть смысл сразу акцентировать внимание на ограничении сферы usucapio. Достаточно убедительным представляется объяснение Диошди. Он исходит из того, что с утратой римским обществом первоначального характера небольшой общины и быстрой экспансией Рима старые сроки usucapio — два года для недвижимости и год для движимости — пришли в явное противоречие с реальностями оборота. Эти сроки теперь никак не гарантировали прежнему владельцу возможность своевременно отыскать свою вещь и принять меры к ее возврату. Более логичным было бы увеличение сроков (как это было сделано наконец Юстинианом и воспринято современным гражданским правом), но такой путь, означающий ревизию законов Двенадцати Таблиц, был абсолютно исключен для классического права. Поэтому юриспруденция пошла по пути ужесточения условий usucapio и резкого ограничения ее сферы. Следовательно, само по себе снабжение приобретатель-ной давности ограничительными механизмами, в том числе требованием добросовестности, не может считаться чертой прогресса этого института. Если взять его в развитии, то классическая usucapio была наиболее жесткой и ограниченной по срав-
нению как с архаичной, так и с той, которая закреплена современными кодексами'.
О "тенденции затруднять давность" применительно, в частности, к взглядам Павла на требование доброй совести для момента не только традиции, но и купли говорит Дернбург2.
Нужно, однако, заметить, что нормативное смягчение при-обретательной давности в современном праве многих стран сосуществует с одновременным сужением ее сферы за счет непосредственного возникновения собственности у добросовестного приобретателя движимости, с одной стороны, и устранения ограничений виндикации недвижимости — с другой.
В русском праве, пишетГ.Ф. Шершеневич, "давность владения остается институтом малоразвитым"3.
Впервые давность владения обнаруживается в Псковской судной грамоте, хотя и до этого ссылки на старину владения были обычным делом- В русских памятниках можно заметить такие условия давности, как срок владения (от трех дет;' Согласно трехпольному хозяйству, до 30 для выкупа родоюввчяяу" ществ); непрерывность и спокойствие владения; воэдсйспяге на вещь (если владелец "стражет тою землею"); указание основания владения. Для движимых вещей давности не было: "холопу, робе суд от века".
В крестьянском быту имелось твердое убеждение, что не срок, а обработка земли — основание права, вследствие чего сам по себе выход из владения недвижимостью еще не ведет к утрате права собственности4.
Отмеченное М.Ф. Владимирски м-Будановым усложнение отчуждения родовой вотчины, ограниченное правом выкупа, вследствие чего "право собственности окончательно утверждалось не только договором купли, а истечением давности"5, имеет черты общности н<| столько даже с usucapio, сколько с предшествующим ему usus auctoritas.
Возможно, по причине слабой укорененности в отечественном праве приобретательная давность столь легко выпала
' DiosdiG. Ор. cit, P. 147-148. 1 ДерибургГ, Указ. соч. С. 135. ' } ШершеневичГ.Ф. Учебник русскогогражданского права.М., 1995. С. 187.
4 Владимирский-БудановМ.Ф. Обзор историирусского праьа. Ростов н/Д, 1995. С. 503-505. . ) Там же. С. 574.
из ГК РСФСР 1922 г. В результате возникли совершенно неизбежные пробелы в вещных отношениях.
Ведь после отказа в виндикационном иске либо по основаниям добросовестности владения', либо по пропуску срока давности, а также и в случае непредъявления такого требования возникало незаконное владение без каких-либо перспектив перейти к определенному титулу. В такой ситуации, создающей вечное разъединение собственности и владения, вещыориди-чески выбывала из оборота и не могла в него вернуться легальным образом. Кроме того, вследствие одновременного упразднения и владельческой защиты такое незаконное владение не было защищено от любых посягательств; следовательно, вещь не только не могла вернуться в оборот, но и ее спокойное владение вне оборота не было никак обеспечено. Эта ситуация. более созвучная сегодняшнему дню, осталась без изменений и, надо ожидать, в скором времени привлечет внимание.
Не случайно цивилисты призывали к восстановлению при-обретательной давности. Уже в 30-е гг. первым на это обратил внимание В.А. Рясенцев. Ко времени разработки гражданских законов начала 60-х годов эта идея приобрела широкое признание среди ученых2, однако еще не стала достаточно убедительной для законодателя.
В последующие годы такие обстоятельства, как неограниченная виндикация государственного имущества3 и снисходительное отношение к восстановлению сроков исковой давности, а главное, слабое развитие оборота, позволяли обметить проблему незащищенного незаконного владения. Эта ситуация нашла свое теоретическое отражение в приравнивании позиции добросовестного приобретателя к собственнику: "Известно, что согласно правилам ст. 151—157 ГК РСФСР добросове-
' По ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. (по образцу § 932 ГГУ) исключение еще делалось для покупателя, получившего имущество, не подлежащее виндикации. Такой покупатель становился собственником. Однако в главе о купле-продаже ГК РСФСР 1964 г. и эта норма оказалась утраченной.
г См., напр.: ГенкииД.М. Право собственности в СССР. М., 1961. С. 215. Интересно, что предлагалось установить одинаковые сроки исковой (по виндикации) и приобретательной давности. Ср. с установленным ГГУ максимальным сроком исковой давности в 30 лет (§ 195 ГГУ) и сроком в 30 лет (предельным) приобретения по давности земельного участка (§ 927 ГГУ);
' Ее инерционное действие продолжается и сегодня: применительно к государственной собственности начало течения приобретательной давности может исчисляться в любом случае не ранее 1 июля 1991 г., когда истек срок исковой давности после вступления в силу Закона "О собственности в СССР", отменившего неравные условия зашиты прав собственности разных субъектов (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94).
стный приобретатель имущества от несобственника становится его собственником", если нет оснований для удовлетворения виндикационного иска".
При обосновании этой позиции до недавних пор было принято ссылаться на классическую работу Б.Б. Черепахина2, которая исходила из известной нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г.
После обновления законодательства эта работа при всей своей авторитетности, едва ли уступающей авторитету закона, все же не могла заменить выпавшую норму о приобретении собственности добросовестным приобретателем от неуправо-моченного продавца.
При подготовке другого известного исследования (это время совпало с переходом к новому Гражданскому кодексу РФ) Б.Б. Черепахин, не обнаружив преемственности нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г., указал на ст. 28 Основ гражданского законодательства об ограничениях виндикации как на основание возникновения собственности у добросовестного приобретателя3.
С тех пор, как можно судить по юридической литературе, в особенности учитывая, например, воспроизведение этой позиции в комментарии ГК, включавшем главным образом общепринятые взглядьг*, мнение о наличии в нашем праве института приобретения собственности добросовестным приобретателем практически не подвергалось сомнению и обычно при этом нормативным основанием указывалось ограничение виндикации.
Нетрудно заметить, что проблема решена путем толкования, которое, и это главное, не находит прямых подтверждений в тексте закона, ведь норма ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. не была воспринята в дальнейшем гражданским законодательством, в том числе и ныне действующим. Но и практически такой подход таит неразрешимые трудности. Например, если соб-
' См.: ИоффеО.С, Обязательственное право. М., 1975. С. 210, Статьи 151-152ГК РСФСР соответствуют статьям 301-302ГК РФ, кроме прсимушественмой защиты государственного имущества авиде неограниченной его виндикации.
3 См.: ЧерепахинБ.Б.Юридическая природа и обоснование приобретенияправа собственностиот неуправомочснного отчуждателя // Уч. зап.Свердловского юрид, ин-та.Т- 2.Свердловск, 1947.
3 См.: ЧереиахииБ.Б.Правопреемство по советскому гражданскому праву. М., 1962. С. 41.
4 "Смысл ст. 152 в том, что она закрепляет изъятия из общего принципа. установленного ст. 151 ГК РСФСР, предусматривая случаи, когда собственник не может истребовать свою вещь из чужого владения. Более того, при этих обстоятельствах право собственности прекращается у бывшего собственника и возникает у владельца" (Комментарий к Гражданскому кодексу РСФСР/Отв. ред. С.Н. Братусь, О.Н. Садиков. М.. 1982. С. 191).
ственник добился признания недействительности сделки по отчуждению своей вещи, но не прибегнул (или не получил удовлетворения) к виндикационному иску, непонятно, на каком основании приобретатель мог бы легально распорядиться вещью? Ведь единственное имеющееся у него основание — договор — аннулировано, а все известные и истории, и теории права способы доказывания собственности, полученной в обороте, в том числе и пресловутое "дьявольское доказательство", состоят в приведении неопороченных титулов предшественников.
Понятно, что особое производство длядгстановления в этом случае добросовестного приобретения, создававшего, согласно доктрине, право собственности, не применяется1. А признание его в исковом порядке не вытекало из смысла приведенных высказываний о возникновении собственности (даже не презумпции) в силу самого факта добросовестного приобретения веши отяесобственника, не подлежащей «индикации. Да и было бы в высшей мере странным увязывать возникновение собственности у приобретателя с предъявлением к нему виндикационного иска надлежащим собственником, который таким образом превращался бы в то дарующее лицо, от действий которого зависели и потеря им собственного права, и возникновение такого права у нарушителя, в каком качестве он и воспринимает ответчика. В то же время установление добросовестности, которая, конечно, является вопросом факта, помимо суда всегда оставляет сильный элемент неопределенности, недопустимый для отношений собственности. Здесь, кстати, обнаруживается смысл различия норм § 932 ГГУ и ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. Если по ГГУ провозглашается собственность приобретателя, кроме случаев, когда он действовал недобросовестно (и, следовательно, бремя доказывания лежит на оспаривающей стороне), то согласно норме ст. 183 ГК РСФСР 1922,г. покупатель приобретает право собственности, поскольку собственник не вправе истребовать от него имущество. Такая формулировка сама по себе не подразумевает доб-
' Установление факта владения строениемна правесобственности (п. 6 ст. 247ГПК РСФСР) допускалось, например, если, во-первых,"никто неоспаривает прав заявителяна соответствующее строение",что совершенно естественно для особого производства, но едвали выполнимо в данном случае,и, во-вторых, если речь идето "факте наличия документов, подтвср-;ж,даюших принадлежностьзаявителю строенияна праве собственности" (Гражданское процессуальноезаконодательство: Комментарий / Отв.ред. М.К. Юкон.М., 1991. С. 438).Как видим, установление добросовестности приобретениянебыло предметом доказывания,
росовестности приобретателя и, следовательно, :ухудшает его позиции при показывании, ; .
Итак, ссылка нового приобретателя на оказавшийся недействительным прежний договор с несобственником уже невозь-можна, так как тогда этот новый приобретатель становится недобросовестным, а предъявление иного основания права собственности невозможно за отсутствием технических средств его получения. Следовательно,не тольюо по буквальному смыслу. закона, но и с .практической точки зрения возникновение собственности у добросовестного приобретателя вещи, не подлежащей виндикации, надо признать весьмдУсомнительным. Однако в условиях неразвитого, маргинального оборота эти трудности не могли ощущаться и потому устранение посредст-* вом доктринального допущения наиболее заметных пробелов фундаментального характера в системе позитивного права могло иметь оправдания, Серьезным аргументом в пользу возникновения у добросовестного приобретателя сразу собственности было существование этого положения в основных правовых системах мира, и сила этого аргумента отнюдь не умалялась тем, что он чаще подразумевался, чем произносился. Именно мировой опыт заставляет признать, что здесь необходимо прямое нормативное урегулирование, а в его отсутствие и даже в отсутствие прямо сформулированной законной презумпции добросовестности владения теория возникновения собственности у добросовестного приобретателя оставалсь весьма уяз--вимой.
Не может считаться достаточно убедительной и логика отождествления ограничения виндикации в пользу добросовестного приобретателя со смежным, но все же иным институтом — приобретением добросовестным приобретателем собственности на вещь от неуправомочемного отчуждателя даже сучетом формулировки той утраченной нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г., которая постоянно имелась в виду в предшествующие годы. Кроме очевидной нетождественности названных двух норм достаточно познакомиться с иной системой права; которой они усвоены, например с германской, наиболее близкой нашему праву (ведь влияние ГГУ хорошо чувствуется в ряде положений ГК РСФСР 1922 г.). Ознакомившись с § 986 ГГУ (возражения владельца против виндикации), читатель, не знакомый с приведенной выше проблематикой, должен удивиться, не найдя вовсе никакой защиты, предоставляемой добросовестному владельцу против иска невладеющего собственника. Добросовестность учитывается лишь при расчетах, затрагивающих доходы и убытки, связанные с
виндицируемой вещью :(§ 587—994 и.сл.), но никак не при возврате веши. Вопрос, однако, легко разрешается, если обратиться к § 932 ГГУ, в силу которого любой приобретатель, кроме недобросовестного, становится собственником движимой вещи', приобретенной от несобственника.
Теперь ясно, что если добросовестный приобретатель стал собственником вещи в момент ее приобретения независимо .от наличия права на отчуждение у продавца, то виндикация к нему уже невозможна, так как он более не владелец, а собственник. Следовательно, наличие в законодательстве нормы об ограничении виндикации в пользу добросовестного приобретателя не подтверждает, а скорее опровергает допущение, что этот же приобретатель уже стал собственником.
Впрочем, даже при широком распространении этого допущения в нашем законодательстве того времени оставалось еще задавненное незаконное владение вещами, которые уже никак невозможно было ввести снова В оборот.
Нужда в приобретательной давности стала заметно возрастать с оживлением гражданского оборота, что объясняется решающим значением развития обмена для этого по всей видимости статичного института, содержание которого в наибольшей степени объясняется именно потребностями оборота.
Здесь нужно вернуться к вопросу о функциональном соотношении трех смежных и частично перекрывающихся институтов — ограничения виндикации, приобретения собственности от неуправомоченного продавца и приобретательной давности. В каждом из них центральное место занимает рожденная в обороте вопреки собственнику фигура добросовестного приобретателя. На почве только что показанного сопоставления § 932 и 986 ГГУ стала видна взаимозаменяемость приобретения собстйенности от неуправомоченного отчуждателя и ограничение виндикации. Именно то, что взаимозаменяемость означает И взаимоисключение, объясняет упразднение ограничения виндикации в пользу добросовестного приобретателя.
Правда, такую заменяемость не всегда можно называть взаимной. Ведь если добросовестный приобретатель, всегда превращаясь в собственника, делает ненужной защиту от виндикации, то обратная связь лишена этого автоматизма: Получивший за-
Приобретение недвижимости, осуществляемое по ГГУ через запись в поземельныхкнигах, исключает передачусобственности путем традиции и темсамым юридическое значение владения, поэтомуиз оборота недвижимостиисчезает техническое значение добросовестного илинедобросовестного приобретения.
щиту от виндикации добросовестный приобретатель не становится собственником в отсутствие прямого указания закона, а продолжает владеть без титула, незаконно и, чтобы стать собственником, нуждается в приобретательной давйости. Теперь понятен характер связи приобретательной давности с иными способами "ограничения" (точнее, утраты) собственности в обороте. Приобретательная давность является последним средством вернуть в оборот вещи, выбывшие из него, и потому следует за виндикацией и приобретением вещи от неуправомоченного от-чуждателя (если эта норма имеется в позитивном законодательстве), как бы подбирая те вещи, кото^Ые не смогли попасть во власть собственника.
С принятием Основ гражданского законодательства 1991 г. Приобретательная давность впервые стала фактом гражданской кодификации в российском праве. Понятно, что пока мы не можем опереться на значительную практику, особенно если учесть, что сила самой нормы проявляется именно с истечением немалых сроков давности, завершающих юридический состав и дающих тем самым почву для права или спора о праве. Поэтому сегодня любой спор, в котором сделаны ссылки на приобретательную давность, становится предметом обсуждения.
Примером может служить дело, рассмотренное Ставропольским арбитражным судом в 1994 г. В феврале 1991 г. совхоз "Пер-вомайский^ передал кооперативу при агропромышленном комбинате "Минералводский" мельницу. В апреле того же года было заключено соглашение между комбинатом и кооперативом об аренде мельницы. 10 октября 1992 г, был составлен акт приема-передачи мельницы от кооператива вновь создаваемой ассоциации крестьянских и фермерских хозяйств "Орал" (АКХ "Орал")> Однако коллектив мельницы, входящий в состав кооператива, продолжал эксплуатировать мельницу. В 1993 г. этим коллективом было создано АОЗТ "Майдан", а в октябре 1993 г. между АОЗТ "Майдан" и правопреемниками реорганизованного совхоза "Первомайский" был заключен договор купли-продажи мельницы. В 1994 г. АКХ "Орал" предъявила иск АОЗТ "Майдан" об истребовании мельницы из владения ответчика.