Но лишь божественный глагол...
В театре, говорил Вахтангов, не должно быть будней. Ведь для зрителя каждый выход в театр — праздник. Но бывают в театре особые дни и для тех, кто в нем работает. Это премьеры, юбилеи артистов и спектаклей.
Когда спектакль доживает до своего сотого представления,— это, как правило, отмечается торжественно. Выпускают специальную афишу, где против фамилии каждого, кто сыграл все без исключения спектакли, стоит цифра «100». На сцену вызывают режиссера, автора; им аплодируют и зрители и актеры...
...В один из весенних дней в Театре Щепкина давалось сотое представление пьесы Дыняева «Памятный рейс». Специально по этому случаю приехал автор, проведший студенческие годы в их городе.
В зале было много актеров. Пришли и студийцы Талановой. Когда в проходе появился пожилой, элегантно одетый человек, сопровождаемый Зотовым, Антон угадал:
Это и есть Дыняев? Кажется, вот так запросто можно подойти... Мне давно хочется поговорить с настоящим драматургом.
Подойди и спроси, если есть о чем,— спокойно сказала Галанова.
Но это же нахальство!
— Нахальство — неоправданная смелость. Если тебе нужно, попробуй договориться о встрече. Спрос, говорят, не беда.
Ребята были уверены, что Антон не решится. Однако в антракте он улучил момент, когда драматург остался один, и решительно подошел.
Алексей Савельевич, извините, я студиец этого театра...
Актером собираетесь стать?
Да нет... драматургом...
Неужели?! И что?
Хотелось посоветоваться... побеседовать...
О чем?
От зажима Антон вдруг ответил строчкой из Маяковского: —«О нашенском ремеслишке!»
И поскольку столь дерзкий ответ не был заготовлен, знаменитый собеседник воспринял эти слова вполне серьезно.
Ну что ж... Это дело... А что, если соединить приятное с полезным? Например, завтра днем... Хочется побродить по городу, вспомнить молодые годы. Вы до которого часа трудитесь?
До двух.
Я тоже. Встречаемся в два тридцать у театра. Годится?
...В назначенный час Антон приближался к театру. С другой стороны площади ему навстречу не спеша уже шел Дыняев. Разговор начался как-то сразу, без подхода и дежурных во-просов.
— А я ведь, знаете, тоже так думаю,— заговорил драматург, едва они поравнялись и пошли рядом.— Где бишь это — у Пушкина?.. Нет, пожалуй, у Островского. Ну, конечно,
«Без вины виноватые», помните, Незнамов с вызывающим видом говорит Кручининой: «Искусством вы считаете свое занятие или ремеслом?» А у Пушкина — Сальери: «Ремесло поставил я подножием искусству». Дилетант думает, что он занимается чистым искусством, а профессионал знает: пока на ремесленном станке ключик не отточишь, ворота в искусство не отпереть. С чего именно вы хотели бы начать?
Больше всего мне хочется знать, что такое вдохновение?
О, коллега! — воскликнул Дыняев безо всякой иронии.— Этим лучше было бы закончить. Для пас, литераторов, нет вопроса более таинственного.
Я пока не могу говорить, что по опыту знаю... Но и я испытал: бывает, сидишь-сидишь — ничего, а то — раз и получилось. Я и в книжках про это искал. В одной сказано: не вставай из-за стола, пока не добьешься. А поэт — не помню кто — уверяет: брось, не мучайся, Аполлон сам о тебе вспомнит...
Поэты, видите ли,— народ особый. У них. и вправду. иной раз все зависит от наития. И то... Настоящий поэт — всегда трудяга... А уж нашему брату... Однако насиловать себя не следует — кроме отвращения к работе, ничего не получите. И в то же время, как трудится всякий профессионал? Целенаправленно. Стало быть, руководит им не только вдохновение, но и воля.
Драматург говорил так, что Антон ощутил полную раскрепощенность. Только старался задавать вопросы, которые бы не расхолодили собеседника.
А как вы мерите свой труд за день? Часами или страницами?
Строго говоря, наша работа не измеряется ни тем, ни другим. Можно просидеть пять часов, не написать ни строчки, и это не значит, что время прошло зря. А можно за это же время «накатать» вместо положенных двух — десять страниц, но загубить пьесу. И в то же время приходится мерить и часами, и страницами, если добавить еще один критерий — качество: «Сегодня я не написал ничего, но уяснил для себя нечто важное». Этого довольно. Или: «За день я написал одну хорошую страницу».
А вы всегда к себе объективны, безошибочно знаете, хорошо получилось или плохо?
К сожалению, нет. Но от пустого сочинителя — графомана — писатель отличается только одним: критичностью к себе. В каком-то случае я могу заблуждаться, но в принципе я обязан обладать литературным слухом: это дельная страница, а та бросовая. Как бы это объяснить?.. Всегда более-менее чувствуешь: холодно, тепло или горячо.
А вы работаете в определенные часы?
— В основном. Если не ошибаюсь, в театре стараются не назначать репетиций с трех до шести. Отчего? В эти часы организм актера привык отдыхать между репетицией и спектаклем.
Рефлекс! Хоть трава не расти, а в десять утра я за письменным столом — творческая природа моя приспосабливается и даже требует этого. Однажды в самый разгар работы обстоятельства
заставили меня выйти из дому — меня такая внутренняя буря охватила, что хотелось с домов крыши срывать.
— А бывает, что не идет?
Еще бы! Легкий бы это был хлеб!..
А как же — вы сказали — не насиловать себя?
Между насилием и преодолением себя есть различие, с виду не очень заметное. Возьмем спорт. Норма тренировки бегуна уже исчерпана, а он понуждает себя — и завтра он вышел из строя. Или: он в отличной форме и усложняет себе задачу, пытаясь поставить новый рекорд. Разве ему при этом легко? Дыхание исчерпано. Что делать? Сходить с дорожки? Но тогда он не спортсмен. Он преодолевает себя, и приходит второе дыхание — то же вдохновение. Человек про-шел через «не могу». Тут-то и начинается профессионал.
И недаром кто-то из писателей сказал: «То, что написано без усилия, читается без интереса».
А как отличить преодоление от насилия?
Внимательно прислушиваться к себе.
А когда не идет? Какие допинги? Курение, кофе?
Не курю. Кофе не увлекаюсь. Ничего, кроме вреда, это не дает. Как и в спорте. Здоровое искусство рождает здоровая психика.
Но ведь труд должен быть радостным?
Мне думается, труд должен приносить радость в результате. Макаренко хорошо заметил: какая женщина любит заниматься уборкой, мыть посуду, полы? Но хорошая хозяйка хочет, чтобы в доме у нее было чисто. Мечта о результате заставляет ее трудиться с охотой, ведь без процесса результат недостижим. Никакая работа не пирожное, не бланманже. От корня «труд» произошло слово «трудно». И непременно в какие-то минуты он кажется безрадостным, тяжелым. Зачем этого бояться? Наоборот: молодой человек должен быть готов преодолевать эти мучительные моменты всякой работы, привыкнуть трудиться. Тогда сравнение труда с пирожным покажется ему оскорбительным в обратном смысле: если вы достигли вдохновения, даже путем изнурительного труда, вы ни за что не променяете его ни на какие удовольствия. Только надо трудиться со смыслом, не монотонно, не тупо. Вдохновение — птичка, и, если вы хотите, чтобы она запела, подманите ее, а не душите в кулаке, повторяя: «Пой, птичка, пой!» И спугнуть ее тоже легко.
Чем?
Чем угодно. Творчество и житейская суета несовместимы. Когда вы садитесь за стол, надо уметь как бы спрятать в самый дальний его ящик неподходящую мысль, неприятное письмо или звонок. Для того, кто трудится в одиночку, самодисциплина — первейшее дело!
Я понял: не умею я пока подманивать птичку! — горестно признался Антон.
— Не унывайте! Научиться этому — значит стать профессионалом. Будьте изобретательны, и это придет, рано или поздно. Подключайте побочные вдохновители музыку, изобразительное искусство; поставьте перед собой альбом любимого художника или монографию кого-то из великих зодчих. Ешьте яблоки,— вдруг наивно посоветовал драматург и рассмеялся.— Семечки грызите — что хотите!.. Вы слышали такое имя — Бидструп? Это замечательный датский карикатурист. У него есть исследование в шаржах на эту тему, называется «Сатирик»: мрачный
человек с завязанной головой то садится за стол, то вскакивает, бегает по комнате, парит ноги, а на последней картинке — читает публике, и та гремит от хохота. Поняли, куда я клоню? Кухня наша никого не касается. Не спешите записывать, пока в голове не сложилось! Заройтесь в книги. Нельзя быть самонадеянным! Прежде чем написать «Войну и мир», Толстому понадобилось освоить целую библиотеку — не забывайте об этом! Делайте выписки, наброски, бродите по выставкам, с природой общайтесь,— глядишь, и начнет что-то вырисовываться. Будете в Москве, проведите день-два в Третьяковке, в зале Александра Иванова. Там наглядно видно, как через этюды, каждый из которых имеет ценность картины, художник шел к великому своему полотну — «Явление Христа народу». И писал его сколько? С тридцати до пятидесяти лет. Не забудете мой совет?
Не забуду!
В конце концов количество вашего труда преобразуется в качество. Между прочим, соотношение количества и качества надо чувствовать постоянно. Если ваш дневной запас энергии исчерпан, не добавляйте к двум хорошим страницам третью среднюю. Остановитесь! Приберегите себя на завтра. Тогда скорее воображение заработает, птичка снова прилетит. Вдохновение от чувства, вдохновение от мысли, от внешнего впечатления... от точно найденного слова...
...Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснется, Душа поэта встрепенется, Как пробудившийся орел... —
в задумчивости проговорил писатель.— В сущности, искусство рождается и у гениев, и у талантов по одним и тем же законам.
А у бездарностей?
Бездарность бесплодна. Собственно говоря, необходимо установить одно: есть ли в вас эта крупица одаренности, которую трудом можно развить? И знаете, кто точнее всего может ответить человеку на этот вопрос? Он сам! Только не надо водить себя за нос — упорно повторять «да», когда далекий-далекий внутренний голос подсказывает: «Нет, все равно ничего не выйдет». И наоборот, грубо топтать в себе этот крошечный драгоценный росток, либо позволять другим это делать! Устойчивая многолетняя страсть к художеству чаще всего питается скрытым талантом. А дальше — остаётся выявлять и растить его, мостя себе путь в искусство камнями труда.
Алексей Савельич, я в книгах встречал такую мысль: одаренный человек во всем талантлив. А другие говорят: способный в одном и неспособный в другом. Кто прав?
Насколько я наблюдаю, дарования людей иногда распространяются вширь. Грибоедов, вы знаете, сочинял музыку, Лермонтов владел кистью, Шаляпин рисовал и лепил и так далее. Но мне думается, за редкими исключениями, это все дополнительно, приватно и не определяет основного. Все-таки я сторонник того взгляда, что по-настоящему человек находит себя лишь в одном. Вот почему нельзя здесь ошибиться. Очень важно найти не только свой вид деятельности — свою дорогу, но и лично вашу тропинку вдоль нее. Вот хотя бы и у нас в литературе встречается: хороший новеллист и никакой романист. Или — пишет прекрасные очерки, а как возьмется за рассказ — неудача.
— А журналист и писатель — это близкие профессии?
Я бы сказал — принципиально разные. Не больше общего, чем между речным и морским флотом. Это вовсе не значит, что речником быть легко. Но совсем другая специфика. Рейсы не столь долгие,, и всегда видны берега. Журналистика — тоже большое искусство. Иную газетную или журнальную статью можно смело назвать произведением настоящей литературы. Но журналист не должен забывать, что он занимается не только творчеством, но и общественной дея-тельностью. Журналист не может жить надеждой, что признание к нему придет когда-то, в итоге всей его деятельности. Его очерк должен вмешиваться в повседневность немедленно, сегодня. И писатель, и журналист служат истине. Но журналист — истине факта, писатель — истине идеи. Я понятно говорю?
Не совсем...
Какой бы взять пример? Ну хоть самый сейчас распространенный— защита окружающей среды. Где-то, по вине химического завода, отравлены прилежащие колхозные поля. Я, журналист, немедленно выезжаю на место происшествия, выясняю, кто виноват, и оперативно создаю хлесткий очерк — в наказание виновным и назидание остальным. Вы, писатель, узнаете об этом же. Тоже выезжаете на место случившегося, а может быть — нет. У вас в памяти всплывает еще много примеров подобного порядка, с конкретно виноватыми и без таковых, с людьми бессовестными и глубоко совестливыми. Ваши мысли от фактов переходят к размышлениям о земле, о прошлом и будущем, поднимаются до обобщений — все хочется вместить в эту... повесть? Нет, пожалуй, роман. Постепенно прорисовываются характеры героев, их судьбы переплетаются между собой, уточняются обстоятельства. Как придать всему стройность и ясность, убрать необязательное, чтобы роман не распух, ибо, говорят, краткость — сестра таланта? Для этого нужно время. А жизнь продолжает подбрасывать новые факты, мысль и воображание трудятся ежечасно, все быстрее мелькают месяцы...
Моряк уходит в далекий рейс на полгода. Писатель, порой — на годы и десятилетия. Часто он работает во имя высшей цели, не рассчитывая на скорое, иногда даже на прижизненное признание. Вы думаете, это так романтично? Если только для графомана, живущего иллюзиями. А для настоящего литератора это не так легко, нужно постепенно вырабатывать в себе определенный склад характера, психологически готовить себя к отказу от жизненных благ и не страшиться лишений, нужды, даже непонимания близких.
— Я читал об этом в книгах. Меня это не пугает, но я хотел бы знать: почему без таких трудностей нельзя обойтись?
Литература дает безбедное житье тем, кто ставит для себя заработок первой целью. Но это совсем другой путь — вот что надо осознать однажды и на всю жизнь. Один годами бьется над загадками формы и окраски цветка, выводя диковинные его .виды, другой благоустраивает парники, выращивая цветы на продажу. Между литературой и литературным бизнесом ничего общего, разве что то и другое ткется из слов... Писания для рынка стряпаются, как кушанья по поваренной книге. А в результате? Ковры, хрусталь вы заработаете, а как писатель в конце пути поймете, что вы — нищий, и будете вместе с окружающими тайно презирать себя. Мы говорили про Александра Иванова. Известно ли вам, что этот уже признанный в Европе художник не имел средств к существованию, потому что не был способен что-либо делать специально для заработка? При случае прочтите письмо Гоголя одному государственному сановнику по поводу этого великого художника. Кстати, в нем Гоголь высказывает ценные мысли о законах писательской работы.— Дыняев достал записную книжку.— Гоголь говорит, что жизнь Иванова — урок художникам, вот, слушайте: «Урок этот нужен, чтобы видели все другие, как нужно любить искусство, что нужно, как Иванов, умереть для всех приманок жизни, как Иванов, учиться и считать себя век учеником, как Иванов, отказывать себе во всем, даже в лишнем блюде в праздничный день, как Иванов, вытерпеть все...»
Прочту сегодня же, у меня есть полный Гоголь... Алексей Савельевич, вы говорите, писатель — моряк. Кто же тогда поэт?
Авиатор! Его рейсы не так длинны, как у моряка дальнего плавания, но обязательна высота! Причем, когда мы думаем об авиации, мы воображаем риск, но не представляем себе технических задач. А ведь и поэтическая техника должна быть впереди века! Когда я летал на первых моделях...
Вы были летчиком?
Разумеется!.. Как бы я иначе писал об их жизни! У летчиков, кстати, отчасти поэтический характер...
А актеры, режиссеры — с кем их сравнить?
В моем представлении актер — зенитчик. Ему надо точно попасть в цель — сердце зрителя в последнем ряду балкона. А режиссера, пожалуй, я уподобил бы авиаконструктору... Вот кому нет покоя! Когда я работал в театре...
А кем вы работали в театре?
Статистом! И сторожем был, и осветителем. Без этого разве я мог бы писать для театра?
Я вас уже задерживаю?..
Давайте потихоньку грести к берегу. Что вас еще интересует?
Вот, вы столько успели... Вы сознательно искали себя или это само собой получилось? И еще: одни говорят, писателю не нужно литературное образование, другие — обязательно... И что это такое — литературная учеба? — заторопился Антон.
Как ни банально, но для писателя главный учитель — жизнь. Мы должны лезть в самую гущу жизни, а потом отойти и увидеть ее со стороны. Всегда имейте при себе блокнот, не пропускайте ничего, что покажется вам достойным внимания. И фантазии свои записывайте тоже. Почаще упражняйтесь в рассказе — и устно, и письменно. Образование же, мне думается, получить необходимо. Лучше высшее — по любой профессии. Тем более, станете ли вы писателем,— это сказать может только будущее. Иногда кажется, что человек разбрасывается. А на самом деле он ищет себя. Только в плохих книгах судьбы людей развиваются по заданной схеме.
А драматургия труднее, чем художественная проза?
На мой взгляд — да. И не только на мой. Скульптурная техника считается сложнее живописной. Один скульптор мне говорил: «Как хочется иногда бросить резец и взять кисть». И мне самому точно так же порой хочется вырваться из этой душной сценической коробки в лес, в поле, перенестись фантазией в заоблачные миры. Но все это только на минуту. Стать драматургом — значит научиться в единое сценическое действие, в столкновения персонажей вмещать все. Коли ты это постиг однажды — ни на что другое свои трудности уже не променяешь. Если бы вы побывали в горячих цехах Магнитки, вы бы увидели, как любят люди преодоленные ими трудности: каждый доменщик будет вас убеждать, что нет ничего прекраснее домен, точно так же как мартеновец, листопрокатчик выражать патриотизм по отношению к своему делу...
А можно еще вопрос: для писателя какое качество вы считаете главным?
Чувство слова, как слух — для музыканта. И память — почти как у криминалиста! Извините — режим! Честь имею кланяться!
Берегите ваши лица!
На одном из занятий Ксана задала вопрос:
— Вера Евгеньевна, а вы участвовали в приемной комиссии?
Конечно.
А не расскажете нам, как это выглядит?
Да,— поддержал Стас,— хочется заранее знать, что там за обстановка.
Пожалуйста. Первому туру предшествуют консультации. Вы увидите море людей, ожидающих своей очереди. В обыкновенной комнате, вроде вот этой, сидит один педагог. Обычно ему помогают студенты. Вызывают по десять человек. Преподаватель прослушивает каждого, советует или не советует участвовать в конкурсе в это учебное заведение. Иногда выска-зывает пожелание что-то заменить в репертуаре поступающего. Но пожелание есть пожелание. Если, например, вы убеждены, что заново готовить что-то для вас поздно или читать те же вещи в другом порядке хуже, вы вправе остаться при своем мнении — победителя не судят. По существу же, консультация есть предварительный отбор.
Да? — удивилась Люба.— И на консультации могут срезать?
Как правило, педагог рекомендует или не рекомендует поступающему идти на первый тур. Тот вправе не согласиться и настоять, чтобы его послушала комиссия. Но это редко к чему-то приводит: на консультации отговаривают лишь тех, кто практически не имеет к поступлению шансов. Первый тур — такое же прослушивание, уже комиссией из двух-трех педагогов, с конкурсным отбором. Второй и третий — то же самое со все более возрастающими требованиями.
После второго или третьего тура в некоторых училищах устраивается дополнительное испытание — этюды. Этого не надо бояться. Что такое этюд — вы знаете. Импровизированная сценка, сыгранная своими словами. Председатель комиссии предлагает простую ситуацию. Ну, например, кабинет начальника вокзала. Кто-то по назначению, а чаще по желанию принимает на себя роль начальника. Но еще раз подчеркиваю: это не какой-то Иван Иваныч Сидоров, а вы лично — Стас или Денис — в предлагаемых обстоятельствах, в вашем возрасте и с собственным характером каким-то образом оказались на такой работе. К вам по очереди заходят посетители, каждый со своим делом.
А что здесь главное, в этом экзамене? — спросила Люба.
Что составляет сердцевину, ткань сценического искусства? — ответила на вопрос вопросом Галанова.
Действие! — уверенно откликнулись несколько голосов.
Верно. Какое?
Ребята не поняли, о чем спросила Вера Евгеньевна.
Если вы действуете от своего лица в условиях кабинета начальника вокзала, может ли случиться, что вам придется в этом кабинете подраться или сплясать «Яблочко»?
Вряд ли.
Я тоже так думаю. Ведь для этого пришлось бы перевоплотиться в образ хулигана или сумасшедшего. Значит, действие от своего лица, преимущественно словесное. Воздействие сло-вом. Что тут главное, вы знаете: правда вашего поведения, целенаправленность, заинтересованность в том, ради чего вы пришли. И еще — правда общения, то есть вы должны не только точно воздействовать на партнера, но видеть и слышать, иначе — испытывать воздействие, и сообразно с этим вести себя дальше.
А кроме словесного действия, никакого другого быть не должно?
— Простое физическое действие никогда не мешало словесному. Знаете что! — воскликнула Галанова.— Давайте лучше сделаем опыт. А потом устроим «угадайку» — какие еще качества проверяются в таком экзамене. Этот сюжет и разыграем. Кто будет начальником вокзала?
— Можно, я? — сказали почти разом Стас и Вадим, и, поскольку Стас на долю секунды раньше, роль досталась ему.
Договариваться можно? — спросили ребята.
Если есть предварительные обстоятельства. Например, визит не первый или вы не посетитель, а личный знакомый начальника, договориться надо обязательно, а то будет «кто в лес, кто по дрова». Но об исходе этюда уславливаться не надо, так же как и раскрывать сюжет визитов, которые не имеют предыстории.
Можно еще уточнить? — спросил Стас.— Вот вы сказали: от «я в предлагаемых обстоятельствах»! не отступать. Я уж не говорю, что начальник станции старше меня и я не знаю толком, как он работает,— все это для этюда можно нафантазировать. Но ведь у меня другие понятия, я не отмахнусь от человека, а начальник вокзала — отмахнется. Значит, все-таки образ?
— Нет. Во-первых, не всякий начальник отмахивается от посетителей, а во-вторых, ты знаешь, что через «если бы» можно оправдать многое, оставаясь самим собой. Если бы к тебе вот так, целый день шли люди сотнями, а отправить ты мог бы единицы? Ты что — превратился бы в доброго волшебника? Нет, ты вынужден был бы отказывать (вопрос — как?), и, наверно, порядком устал бы от такой неприятной обязанности, а тут еще телефон... Все! Кому нужно, в перерыве оговорите со Стасом условия, и — пробуем!
...Стас уселся за стол и взялся за голову. Надя давала телефонные звонки, Стас их не слышал. Так удачно задалась атмосфера конца рабочего дня. Первой вошла Люба. Она сообщила, что забыла шифр автоматической камеры хранения. Стас опомнился и стал отвечать на звонки двух телефонов. Любе удалось использовать маленькую паузу и объяснить, в чем дело.
— Это не ко мне,— сказал Стас.— Есть дежурный, расскажите ему, что у вас там лежит, и все будет в порядке.
Люба ушла. Заявилась Даша. Она сказала, что ей необходимо выехать в Киев вечерним поездом, потому что наутро у нее экзамен в театральный институт.
— Покажите вызов.
Вызова не оказалась. Даша продолжала убеждать.
— Поймите! — сказал Стас.— Я не имею права вам верить.
Вы не представляете себе, сколько людей приходится отправлять экстренно по телеграммам.
Они долго пререкались, наконец Стас сказал:
Знаете что? Есть у вас кто-то, кто знает куда и зачем вы едете?
Конечно.
Дайте мне телефон, я сам позвоню.
Пожалуйста! — и Даша продиктовала телефон Гели. Стас внимательно посмотрел на нее и написал что-то на бумажке.
В кассу! — сказал он.
Не веря счастью, Даша поблагодарила и вышла. Появился Денис. Он объяснил, что у него вещи уехали в Харьков, а он остался.
— Как же так? — устало спросил Стас.
И Денис начал в лицах рассказывать, как у соседки по купе закапризничал мальчик — захотел пить, он вызвался купить бутылку лимонада, а часы у него отставали, потому что в мастерской ему их плохо починили...
Довольно! — остановил его Стас и стал дозваниваться в Харьков. Тем временем вошла Инга. Она дождалась, пока Денис уйдет, и стала упрашивать прибавить ей зарплату, потому что она работает дежурной по вокзалу уже много лет. Стас предложил ей написать заявление, но предупредил, что это вряд ли возможно. Инга устроила ему сцену, швырнула со стола на пол папку бумаг. И в это время в кабинет вошел Вадим с портфелем.
Верно про вас говорят,— не унималась Инга: вы с виду вежливый, а... только за место свое дрожите!
Еще раз повторяю — убирайтесь! — кричал Стас.
Ну, погодите! — угрожала в дверях Инга.— Не долго вам тут царствовать! — И, хлопнув дверью, вышла.
Кто эта женщина? — спросил Вадим, садясь.
Это не ваше дело,— ответил Стас.— Говорите, что у вас.
Все-таки мне хотелось бы знать, кто она — кассир, диспетчер?
Стас молчал, выжидательно глядя на Вадима, который, наконец сказал:
— Видите ли, мне неудобно... но так уж получилось... Я прошу вас сдать дела. Меня прислали на ваше место.
Наступила жуткая пауза. Чтобы не длить ее, Вадим выложил перед Стасом бумагу. Стас некоторое время смотрел на нее, потом сказал:
— Ну что же. Дайте собраться с мыслями... — И начал импровизировать передачу дел своему преемнику. Но, чувствуя, что это затягивается, попросил извинения и пошел в медицин
скую комнату за лекарством. После чего Вадим сел в его первоначальную позу, взявшись за голову, и таким образом все поняли, что после прихода нового начальника мало что изменится.
Обсуждая, ребята и Галанова сошлись во мнениях, что эпизод Любы был слишком коротким. По правде жизни так оно и должно было быть, но чего-то Люба недодумала. Достаточно было, например, сказать, что дежурный ей не поверил, потому что она перечислила свои вещи неточно, как в этюде появилась бы драматургия и он бы состоялся. Визит Даши все хвалили, отметили только недостаток сценической свободы вначале. Денису попало за комикование. Антон подчеркнул, что хотя ситуация, когда уехал чемодан без хозяина, достоверна, и тут есть повод для этюда комедийного порядка, но рассказ в лицах про соседку и часовщика был лишним, потому что к таким обстоятельствам, даже в комедийном решении, Денис должен был бы отнестись серьезнее. Ингу раскритиковали и за жалкий тон, которым она просила прибавить ей зарплату, так как, действуя от своего имени), она не должна была терять человеческого достоинства, и за| истерику, в которой исполнительница хотела показать свой темперамент, а показала, как сказал Кирилл, «культурную отсталость».
Стаса хвалили за эпизод с Дашей, за искреннюю и глубокую оценку известия о снятии, но отметили, что лучше бы ему не впадать в тон Инги, а быть выше устроенного ею скандала. Стасу и Вадиму было замечено, что они затянули эпизод во времени, но все же Стас выкрутился при помощи ухода за лекарством, после чего Вадим удачно поставил точку.
— Итак, выведем из басни мораль,— сказала Галанова.—
Если на экзамене будут этюды, это станет проверкой вашего умения подлинно и свободно действовать на сцене, уметь по-человечески общаться. Параллельно это будет экзамен на вашу
общую культуру, чувство меры, чувство времени. Но в момент выхода на этюд вы не нагружайте себя столькими проблемами. Помните, что на сцену всегда надо выходить уверенно и легко, крепко цепляясь за сценическую задачу.
Вам надо знать, что этюды на вступительных экзаменах даются прежде всего для того, чтобы посмотреть, что вы за личность. В чтении, за хорошо отрепетированным прекрасным литературным материалом, еще можно что-то скрыть. Этюд же показывает вас такими, какие вы есть. Если вы мало знаете, мало думали о жизни,— вы не свяжете в этюде двух слов. Если же вы успели понять кое-что, много прочли, вели дневник, упражняясь в выражении своих мыслей, если вам приходилось отстаивать свои взгляды на вещи, зрелые или незрелые,— вы сможете и на глазах комиссии уверенно вести диалог своими словами. Свои слова обязательно есть у человека, у которого свои мысли и свое лицо.
Часто у нас возникает ощущение, что жизнь летит с ускорением. Кажется, совсем недавно до вступительных экзаменов оставалось около года, а сейчас уже пахнет весной и время можно измерять неделями...
К концу апреля у большинства окончательно определились их планы. Почти у всех были вызовы из институтов и училищ.
К этому моменту Надя приняла решение отказаться от мысли о сцене. Сделала она это мужественно и продуманно; оттого, нисколько не «комплексуя», продолжала участвовать в занятиях студии и спектаклях «Ромео и Джульетты». Она наметила для себя нелегкий, «мужской» инженерно-физический факультет. И занималась с Виктором математикой, потому что на экономический факультет Государственного института театрального искусства (ГИТИСа) ему предстояло экзаменоваться по этому предмету. Илье тоже приходилось сочетать занятия художественными дисциплинами, такими, как всеобщая история искусств, история театра, с физикой и математикой. Он выбрал для себя постановочной факультет Школы-студии МХАТа.
Лера и Нина решили поступать в Московское театрально-художественно-техническое училище (ТХТУ), готовящее радио- и электротехников, бутафоров, гримеров, костюмеров. Но с тревогой узнали, что это учебное заведение местного значения: набирает и распределяет выпускников только внутри Москвы. Илья выяснил и сообщил девочкам, что такое же ТХТУ есть в Одессе, и это единственное училище производит набор и распределяет выпускников по всей стране. Вскоре и Лера, и Нина получили из Одессы вызовы. Так же как и Люба, которая все еще колебалась между актерским и гримерным факультетами.
Геля узнала, что в том же Одесском училище есть и факультет художников по костюму. Но к этому времени она уже приняла решение держать экзамены в Московский текстильный институт, на факультет художников-модельеров верхней одежды. Она понимала, что получит меньше в чисто театральном плане, но практика в театре уже дала ей кое-какой фундамент, и ей хотелось получить высшее образование.
Кирилл до сих пор был на распутье трех дорог: то ли ехать в Москву в Художественный институт имени Сурикова на театрально-декорационное отделение, то ли вместе с Ильей в Студию МХАТа на постановочный, откуда, как он знал, выходят с высшим образованием не только завпосты, но и художники-сценографы; то ли в Ленинград, в ЛГИТМиК, где на художественно-постановочном факультете его привлекали традиции основателя этого факультета Николая Павловича Акимова. Последняя перспектива казалось ему все более привлекательной.
Вадим еще зимой узнал, что в этом году в Москве в ГИТИСе будет набор именно на актерско-режиссерский факультет, а это интересовало его больше всего.
Незадолго до выпускного экзамена Лида тоже сделала выбор: — ГИТИС, театроведческий.
И лишь Вадим знал, как нелегко ей досталось это окончательное решение.
Антон отправил свои сочинения в Московский литературный институт имени Горького, с тем чтобы хотя бы проверить: пришлют ли вызов.
Остальные собирались на актерские факультеты московских вузов: ГИТИСа, Студии МХАТа, Щукинского, Щепкинского училищ.
Во вторник, 28 июня, студия «Цель» собралась в последний раз.
Вера Евгеньевна вошла без какой-либо торжественности, как всегда, спокойная, веселая.
— Помните игру «холодно-горячо»?
Помним!
Давайте сыграем!
Студийцы не возражали, хотя никто не понял, зачем это.
— Вот карандаш. Любу попрошу выйти, а мы его спрячем.
Когда Люба вышла, Ксана взяла из рук Веры Евгеньевны
карандаш и спрятала под радиатор.
— Подсказывать только после моего сигнала.
При появлении Любы все с заговорщическим видом молчали. Поколебавшись, Люба начала искать, но ушла в другую сторону.
Понемногу помогайте,— предложила Галанова.
Прохладно.
Очень холодно! Полюс!
Немного теплее.
Еще!
Горячо!!
Обнаружив под батареей карандаш,— Люба, а вместе с ней и другие ребята почему-то пришли в восторг.
Итак, что это было? — спросила Галанова.
Самый простой этюд.
Другие мнения есть?
Детская игра! — возразил Кирилл.
Да, игра! А вывод?
Детские игры надо любить! — сказал наугад Боба.
Что это значит?
Как дети, актеры должны уметь предаваться детским играм,— уточнил Вадим.
Вадим выразился точно! — обрадовалась Галанова.— Именно — предаваться играм! Для кого новогодняя елка лишь источник мусора в квартире, в том, художник умер. Теперь подумаем, как обыкновенную детскую игру преобразовать в этюд.
Добавить какое-то «если бы»,— догадался Антон.
Что же, попробуем! Вот тебе, Даша, предлагаемое обстоятельство: ты знаешь, где лежит карандаш. А как исполнительница этюда — нет. И мы не знаем, найдет ли Даша карандаш.
Как и перед тем Люба, Даша вышла за дверь, Ксана подошла к Галановой, которая вместо настоящего карандаша протянула ей воображаемый. Ксана взяла ничто, как если бы это был карандаш, а ребята с той же искренностью начали предлагать, куда бы его спрятать.
Как и Люба, Даша принялась за поиски карандаша по-настоящему, ничего не изображая. Как и перед этим, получив разрешение, ребята стали понемногу подсказывать: «холодно-горячо». Когда Даша не обнаружила- под батареей того, что искала, она на мгновение растерялась, но тут же скрыла это, победоносно достала из-под радиатора воображаемый карандаш и отдала его Галановой, которая вполне серьезно положила его перед собой на столик.
Сейчас я согласна, что это был этюд. Дальше. Кто скажет, как превратить его в мини-спектакль?
Все перенести на сцену,— догадался Виктор.
Да! Кто должен быть на сцене?
Даша.
Больше никого?
И те, кто подсказывает «холодно-горячо».
Итак, наша пьеса: Даша ищет карандаш. Инга, Нина, Тима, Ксана, Лида, Лера помогают. Прошу всех на сцену.
А можно, я буду — карандаш? — вдруг выпалил Денис.
Ты и так у нас клоун Карандаш! — сказала Геля, но Галанова ухватилась за эту идею.
Это шутка! — стал отнекиваться Денис.
Слово — не воробей. Денис — на сцену! Будешь — карандаш, только с маленькой буквы.
А как сыграть карандаш? — спросила Лера.
Как — не знаю. Но можно сыграть даже знак препинания, и чернильную кляксу, и день недели. В тюзах часто бывают такие персонажи и артисты создают серьезные работы.
Денис отправился на сцену. Он выпрямился и стал в стороне, тихий и безликий.
— Даша, удались ненадолго,— попросила Лида.— Тима, пожалуйста, спрячь карандаш под батарею.
Смотрящие засмеялись, на сцене же никто этого будто и не заметил.
Тимофей подошел к Денису, положил ему руку на плечо и тот послушно засеменил к противоположной кулисе. Волевым движением Тима усадил Дениса на пол, и тот спрятал голову за кулису, как делают малыши в игре, говоря: «Меня нет!» Начались поиски, подсказки. И когда карандаш был найден, Даша взяла' Дениса за плечо и подвела к Лиде, та открыла сумку, положила туда воображаемый карандаш, а Денис-карандаш мгновенно превратился в просто Дениса и вернулся на свое место.
— Повторим этюд. Попрошу на сцену другую группу. Теперь прошу карандаш спрятать в карман одному из участников и угадать по глазам, в чьем он кармане. В роли карандаша — Стас. Искать будет Вадим, но добавлю обстоятельство: он не спал всю ночь.
Вадим расслабился, поверил, что во всем его теле вялость, но, преодолевая себя, начал внимательно вглядываться в глаза каждому. Между тем Стар, не прячась, стоял за спиной Гели. Условие насчет бессонной ночи заставило не только Вадима, но и всех, кто был на сцене, проверить себя, нет ли в мускулах лишнего напряжения. Вадим остановился перед Гелей и пристально посмотрел на нее. Геля «на голубом глазу» покачала головой. Вадим не уступал. Он с намеком похлопал по своему карману и замер. Геля колебалась, но, после того как Вадим улыбнулся и даже подмигнул, Геле ничего не оставалось, как прикоснуться рукой к карману жакета, после чего Стас открыто вышел из-за ее стула.
Итак, проверим себя. Какие элементы актерской школы и языка сцены мы применяли в этих упражнениях? Первое качество мы определили еще в игре: человеческая непосредственность. Берегите ее в себе! Кто продолжит?
Вера в магическое «если бы»,— немедленно отозвалась Ксана.
Правильно: сценическое чудо создает не пиротехника, а вера артистов в вымысел, пусть самый наивный. Еще?
Наше внимание,— вступил Илья.— Ребята были внимательны и к настоящим объектам, и к воображаемым.
Верно. Этого тоже не забывайте. На сцене, на эстраде или перед приемной комиссией пас всегда будет выручать натренированное внимание. Как в жизни — собранность.
Оценка! — продолжила Инга.— Те, кто искал карандаш, каждый раз искренне оценивали находку.
Молодец. Еще?
— Свобода мышц. Никто не был зажат или развязен,— заметила Надя.
Да. Это тоже палочка-выручалочка. И выступая перед аудиторией, и в жизни всегда сбрасывайте ненужное напряжение! Но и не расслабляйтесь слишком. Пусть мускулы ваши сами приучатся находить норму.
Еще — действие! — напомнил Вадим.
Это, как вы знаете, важнейший элемент школы. Крепко запомните: как только прекращается действие, перестаёт существовать театр.
Общение! — дополнила Нина.
Да. Вы действовали не в одиночку, а взаимодействуя друг с другом. Вспомните момент, когда Вадим старался угадать по глазам, у кого карандаш. Какой во время общения его с Гелей еще подключился элемент?
Приспособление! — догадался Виктор.
Любимый Витин элемент! — не преминул съязвить Денис.
Помните,— улыбнулась Галанова,— что приспособления не фиксируются. Они всегда новые. Вы убедились в этом на примерах лучших актеров нашего театра, когда сыграли вместе с ними «Ромео и Джульетту»...
Семьдесят два спектакля! — отметил Тимофей, и наступила было невеселая пауза, которую быстро сняла Галанова;
Никто не вспомнил еще ритм, магическую власть которого вы ощущали последние годы и на сцене, и в жизни. Есть еще один основной элемент уже не школы, а театра, который пригодился нам сейчас. Как вы полагаете, что было бы, если бы в восьмом классе в первый день занятий в этюде кому-то из вас я предложила бы сыграть карандаш, а другому — спрятать его в карман?
Был бы хохот, и все,— сказал Антон.
Вот видите! А сейчас вы решили такую задачу не только грамотно, но даже и артистично. Ну-с?
Не желая далее испытывать учеников вопросами, Галанова ответила сама:
— Все три года мы заботились о сценической правде. И это на самом деле важнейшая составная часть искусства — «половина яблока». Другая же половина всякой эстетики есть условность. Чувство правды и умение прослеживать логику условности составляют понимание языка искусства в целом. Поверяйте одно другим. Берегите в себе чувство правды и развивайте вкус к условности — умение отличать пустые, выдуманные формы от остроумного символа на сцене.
...После перерыва, который прошел немного тише обычного, Вера Евгеньевна обратилась к ребятам:
— Ну что ж,— начала она,— поскольку мы практически позанимались, я хотела бы сказать кое-что.
Прежде всего, поздравляю вас с полным средним образованием. За три года наших занятий вы не теряли времени. Я спокойна, что вы теперь умеете работать — совместно и самостоятельно. Вы испытали себя на зрелость в коллективе взрослых, причем таком непростом, как театр. Определили свои жизненные цели. Это не так мало. Но и не слишком много.
Возможно, кому-то из вас уготовано сделать в жизни много. В любом случае не забывайте завет академика Павлова: всегда имейте мужество сказать о себе: «Я — невежда». Это гарантия сохранения скромности, залог вашего духовного роста.
Вы вступаете в мир взрослых. Как он встретит вас?
— Если вы услышите, что никому из людей нельзя верить, знайте, что это не так. Но и- не будьте простаками. Умение разбираться в людях — вот ваша ближайшая цель.
С чего оно начинается?
С внимательного взгляда в лица. Лицо — не только экран наших сиюминутных переживаний, но и книга прожитых лет. Какому завистливому человеку хочется, чтобы на его лице было написано «завистник»? Чего бы ни отдал плут, чтобы внешность ничем не выдавала его? Но от проницательного взгляда физиономиста не скроется ни тол ни другое.
Сколько могла, я старалась привлечь ваше внимание к смыслу слов, их корней. Лицо, личность.
Искусство человековедения состоит в умении разглядеть за лицом — личность.
Но от того же корня произошло и слово личина. Это не прозрачная маска добряка на злом человеке, а особый дар некоторых людей внушать окружающим, что они совсем не то, что есть на самом деле. Потому-то, наверно, и родилась пословица, что узнать по-настоящему человека можно, только съев с ним пуд соли.
Обратимся теперь к самим себе.
Я довольна товарищеской атмосферой, установившейся в нашей студии. Я не припомню сейчас ни одного недостойного поступка с чьей-либо стороны, который бы отравлял воспоминания о трех проведенных нами вместе годах. Но это еще не гарантия для каждого из вас на будущее. Вы должны вывести для себя формулу порядочности — чем скорее, тем лучше. И всегда, как компасом, руководствоваться ею.
Я никогда не понимала людей, для кого прежде всего — собственный покой, особенно в молодые годы. Значительно богаче тот, кто на пути к своей цели проходит сквозь жизненные бури, через испытания.
И последнее. Не ропщите на жизнь, если что-то она даст вам не сразу. Для того, кто умеет ждать, все приходит вовремя!
Испытания
Прошла неделя, и в Москву выехала первая группа: Ксана, Инга, Люба, Даша, Боба, Тима, Стас и Денис, который окрестил всех вместе великолепной восьмеркой.
Вернемся не солоно хлебавши — вот и будет тебе «великолепная»! — проворчал Тимофей.
Чур меня, чур! — с шаманскими движениями воскликнул Денис.
Никак нельзя было обвинить восьмерку путешественников в туристическом настроении. Пожалуй, наоборот. Лишь Денис с Бобой по привычке балагурили. В какой-то степени это снимало внутреннюю напряженность, но большей частью их шутки повисали в воздухе. Особенно стремился к уединению Тима. Как назло, с ним в купе ехала бесшабашная компания, то и дело оглушительно хохотавшая. Ребята усиленно предлагали Тиме поменяться местами, но он не соглашался. Тогда Боба и Денис «в порядке подготовительной практики» разыграли этюд, уверив веселых соседей, что их товарищ — нервнобольной, с припадками и едет в Москву лечиться. Те стали смеяться тише, с опаской поглядывая на верхнюю полку.
...Обстановка в общежитиях, где расселили ребят, оставляла желать лучшего. Тон среди абитуриентов задавали те, кто искал в театре легкой и веселой жизни, а на самом деле меньше других надеялся поступить. Им нечего было терять, и они одинаково бурно отмечали и прохождение каждого на следующий тур, и провал, и отъезд. Галановцы не были шокированы этим, так как заранее знали, что их ожидало. Тима, однако, немедленно сбежал из такого бедлама на квартиру к какой-то бабке, у которой, как он говорил, было «хоть и плохо, но тихо». Остальные твердо решили ни на что не обращать внимания, ночами спать, что бы ни говорили о них эти, по выражению Стаса, «случайные попутчики жизни». Экзаменоваться они шли как придется — вдвоем, втроем, но больше по одному, чтобы по дороге готовиться и сосредоточиваться.
Как ни упреждала их Вера Евгеньевна, каждый был поначалу ошеломлен количеством поступающих. Труднее других приходилось тем, кому не удавалось пройти быстро. Даша, например, явившаяся на первый тур к десяти утра, предстала перед комиссией только около девяти вечера.
От усталости я ничего не понимала,— рассказывала она своей соседке по комнате.
А педагоги?
Мне кажется, и они были как в тумане.
Тем не менее первый тур прошла вся восьмерка.
— Пройти первый и второй тур ничего не значит,— наставляла своих соседок по общежитию Инга.
Со второго тура в один день слетели Ксана в Щепкинском и Люба в Щукинском. Обе гордо не позволили выражать себе каких-либо сочувствий.
Что ни делается, все к лучшему! — бодрилась Люба.— Меня в Одессе уже девчонки ждут! Зачем мне в актрисы? Всю жизнь бы страдала, что ролей не дают. А так — стану хорошим художником-гримером, всем буду нужна. Дефицит! Точно ведь?
И я тоже только хотела силы попробовать. Буду учительницей! — вторила ей Ксана.— Конечно, все это надо еще переболеть...
Девочкам не хотелось, чтобы их провожали, но ребята уверяли, что без их помощи им не уехать. Как предполагал Денис, предстояло «разыгрывать этюды в кабинете начальника вокзала». И действительно, с немалыми трудностями Бобе и Денису удалось отправить Любу — в Одессу, а Ксану — домой.
— Я там такого наворотил,— хвастал Денис,— и глаза закатывал, и в обморок падал...
На следующий день Инга в Щукинском срезалась на этюдах и исчезла из общежития, не сказав никому ни слова. Второй тур не прошли, также Боба и Денис.
— Эх! Махну на недельку в Пицунду — зализывать раны! —
сказал Боба, подсчитывая деньги.— На общий вагон хватит.
Братан у меня там. С голоду умереть не даст!
Тима, провожая Дениса, уверял:
Через год ты поступишь! Только подумай еще раз, что читать.
Я уже подумал Ушинского. Сегодня в букинистическом купил.— Денис показал книжку.
Тимофей посмотрел на него удивленно.
В педагогический целю. С Ксанкой заодно!
Ты что! Ведь ты с Кулиской дружнее всех!
Хочешь, под секретом? Он-то и подсказал мне эту идею.
Шутки?
Шутки кончились, Тима. Пошла взрослая жизнь. Ладно! С Ксанкой мы там такой учительский театр закрутим — рухнете! Ну, вперед, Тимофей!..
...И вот он подошел — третий тур. В каждый вуз на двадцать пять мест из двух тысяч поступающих осталось примерно по пятьдесят человек. Теперь абитуриента ожидал поединок с одним только соперником. Тима и Стас шли в одной десятке. Они относились друг к другу не как конкуренты, наоборот, искренне болели один за другого. Тима был уверен, что Стас читал лучше всех, а Стас не сомневался, что Тимофей взял пальму первенства: слушая его, члены комиссии не скрывали своего удовольствия...
И действительно, трое из великолепной восьмерки: Стас, Тима и Даша победоносно прошли третий тур. Но неожиданно Тима срезался на сочинении, хоть у него в аттестате по русскому и литературе были пятерки. Видно, все силы его ушли на конкурс.
Стас и Даша поймали в коридоре руководителя курса, тот сразу вспомнил Тимофея Блохина:
— Мне, может быть, еще досаднее, чем вам! — И развел
руками.
У остальных ребят экзамены были в августе, и они продолжали трудиться в поте лица. Виктор готовился к коллоквиуму на экономический факультет ГИТИСа, на котором, как он знал, могут быть всевозможные вопросы и по истории театра, и по практике и экономике его, и по математике.
Илья и Кирилл занимались вместе: им предстояло поступать в разные институты и с прицелом на разные специальности, но на один постановочный факультет. Впрочем, программы Студии МХАТа и Ленинградского института во многом не совпадали, интересно дополняя друг друга, и парни решили готовиться, принимая во внимание требования обоих институтов.
У Вадима и Лиды в теоретической части программы было немало общего, и, поскольку порядочно уже было прочитано, они тоже усложнили себе задачу: Лида изучала книги по режиссуре, Вадим часто заглядывал в список литературы для поступающих на театроведческий. Кое-что они все-таки не успевали и, чтобы не перенапрягаться, обращались к Театральной энциклопедии, получая из нее сжатую информацию.
Денис действительно подал документы в педагогический, где, как он уверял, дефицит мужчин, особенно плана комиков. Боба сделал резкий поворот на инженерную стезю и попросил Надю взять над ним шефство.
Инга, по-видимому, была очень уязвлена и полностью скрылась из виду. Ребята были уверены, что через год она будет поступать на актерский снова.
Дни мчались с невероятной быстротой. И вот уже Кирилл улетел в Ленинград, а вслед за ним выезжали в Москву Лида, Геля, Илья, Антон, Виктор, Вадим. За день до их отъезда пришла радостная телеграмма из Одессы: все три девочки — Нина, Люба и Лера поступили в Театральное художественно-техническое училище.
Шестеро приехавших в Москву тоже разместились в разных общежитиях и почти не встречались. Вадиму пришлось наладить хорошие отношения с дежурными в общежитии Лиды, чтобы ее в порядке исключения подзывали к телефону. У них обоих до экзаменов оставалось еще несколько дней, и, встречаясь утром, они обошли один за другим театральные музеи: Станиславского, Александра Николаевича Островского, Немировича-Данченко, Ермоловой, Творчества крепостных в Останкине, а самое главное — Театральный музей имени Бахрушина и Музей МХАТа. Вечера проводили в Центральной театральной библиотеке. Дважды побывали в театрах.
Это были тревожные и радостные дни. Будущее интриговало. Но напутствие Веры Евгеньевны внушало уверенность, что в конце концов каждый добьется своего в жизни...
...Испытания на актерско-режиссерский факультет начались с собеседования.
За столом сидели руководитель курса, два педагога, во втором ряду — несколько студентов. Вызывали по одному. Вошедшему Вадиму показалось, что его просвечивают рентгеном. «Ничего,— решил он,— главное не потеряться и не стать в позу. Каждый делает свое дело».
Председатель комиссии, дочитав автобиографию Вадима, вперил в него глаза.
Режиссером хотите стать... и актером тоже?
Актером ради режиссуры.
-— А режиссер, по-вашему, должен играть на сцене?
Да, но не в своих постановках.
Почему?
Потому что... невозможно быть сразу и тут и там.
Понятно. Ну а Станиславский?
Для меня это загадка.
Так. Благодарю вас. Пригласите следующего.
Вадим вышел с чувством страшной неудовлетворенности, будто ему, как Ходже Насреддину, дали только вдохнуть запах пищи. «Можно ли решать судьбу человека за две минуты?!» В том, что мастеру курса он «не показался», Вадим не сомневался. И только на всякий случай заставил себя дождаться результата.
К дальнейшим экзаменам его допустили.
Назавтра подобное собеседование ожидало Лиду. Отчаявшись дозвониться, Вадим к вечеру сам отправился в общежитие. Выяснив, что Лиды еще нет, он наугад спросил одну из входящих девушек:
Вы не абитуриентка?
Студентка.
Театроведческого?
Допустим, да. Еще вопросики?
Вопросов у Вадима было достаточно. Он узнал, что девушка помогает в приемной комиссии и отлично помнит Лиду Дедову, Она проходила среди последних. О чем только ее ни спрашивали: и о поэтике Аристотеля и Шиллера, и о взглядах на искусство Золя, и об эстетике Брехта, об истории постановок Мейерхольда, о Жуве, Мей-Ланфане и Товстоногове. На большинство вопросов Лида ответила и произвела очень хорошее впечатление. Найдя в документах статью Лиды в местной газете, ее спросили, почему она писала именно о «Ромео и Джульетте», Лида рассказала кратко, без излишних восторгов, о факультативе и практике в театре. Естественно, начались вопросы по истории постановок «Ромео и Джульетты», что дало Лиде еще одни повод блеснуть. Когда Лиду отпустили, набиравший курс профессор заметил кому-то:
— Вот. А вы говорите — слабый поток!
Вадим хотел горячо поблагодарить студентку, но в этот момент из-за угла появилась Лида. Вадим бросился ей навстречу, девушка самолюбиво взглянула на них и исчезла.
Лида была предельно измотана. Вадим, однако, убедил ее, что лучше все-таки пойти прогуляться.
Молодые люди поехали на Ленинские горы. Они гуляли по набережной, полные предчувствий и надежд. С другого берега Москвы-реки, со стадиона доносилась музыка. Прислушавшись, Вадим и Лида одновременно остановились и переглянулись. Это была мелодия из балета Прокофьева «Ромео и Джульетта», и они усмотрели в этом доброе предзнаменование.
Через день Вадима ждал следующий экзамен. Он проводился в два этапа: утром — актерские этюды, вечером — режиссерские.
На утреннем экзамене Вадиму дали сольный этюд на фантазию — увязать на сцене три понятия: «удача», «страх», «стук». На подготовку давалась минута. В голове мелькнуло: «Только бы не начать играть чувства — ни страх, ни радость, связанную с удачей!» А второй мыслью было: «Лучше бы минутой не воспользоваться».
И Вадим начал почти наугад. Он подошел к закрытой двери и остановился в сомнении. Поднял руку, чтобы постучать, но не решился. «Смотрят внимательно»,— почувствовал Вадим и понял, что он вправе еще раз повторить свою неуверенную попытку. Наконец — постучал. Затем, приоткрыв дверь, он обратился в коридор с вопросом:
— Извините, там почему-то нет списков. Можно узнать, прошел я на следующий тур?
Ответа из коридора не послышалось, но Вадиму удалось вообразить, что было бы, если бы он услышал «Да» и это была правда. От мнимой радости он едва не зашатался. Плотно прикрыв за собой дверь, он обратился к комиссии не только без дерзости, но с искренней растерянностью:
— Удача...
Последовала едва заметная одобрительная реакция. «Кажется, и вправду удача,— мелькнуло в голове Вадима.— Однако последний бой еще впереди».
На вечернем экзамене группе, в которую вошел Вадим, досталась тема «Подозрение». Каждому из пяти (а остальным в качестве актеров) предлагалось сделать режиссерский этюд на эту тему. На подготовку всем вместе давался час.
Сначала Вадим испытал чувство паники: «Не справлюсь». Затем стал быстро соображать, как преодолеть его.
— Выбираем реквизит! — призвал он. Все вышли в другую
комнату, где были, видимо специально для поступающих, приготовлены самые разнообразные предметы...
Получился ли этюд, Вадим определить не мог. Что-то в нем было, но он выстроил его наспех, с незнакомыми ребятами, которые выполнили все далеко не так, как хотелось бы ему... Оставалось ждать.
В тот же день у Лиды была письменная работа.
В восемь вечера, как было договорено, Вадим подошел к общежитию. Лида углядела его в окно, и они пошли бродить по переулкам старой Москвы.
Лида рассказала об экзамене. Письменная работа по специальности шла одновременно и как сочинение. Лиду привлекла свободная тема, которая, как она понимала, давалась для проверки человеческой зрелости и сознания своей жизненной цели: «Место театроведа в театральном искусстве». Лида написала обо всех ей известных видах театроведческой работы: историка театра, журналиста-рецензента, редактора радио и телевидения, заведующего литературной частью театра. О последней специальности Лида писала с особенным увлечением, доказывая, как много значит в судьбе каждого театра состояние его литературной части. Практика в театре дала ей возможность описать работу завлита конкретно, привести интересные примеры.
Как выяснилось на следующий день, за сочинение Лиде поставили четверку. С одной стороны, это была высокая оценка. С другой — и пятерка не помешала бы. Но литературу и историю Лида знала хорошо, и задачей Вадима было не допустить, чтобы она расстраивалась или слишком волновалась.
Наконец экзамены вступили в свою последнюю стадию. И Вадим понял для себя, почему они называются испытаниями: действительно, выдержать такое напряжение было трудно. Обод-ряли, правда, хорошие вести от ребят. Через Гелю стало известно, что Кирилл уже зачислен в Ленинградский театральный институт. А вскоре и она сама нашла себя в списках принятых в Московский текстильный. У Ильи и Виктора результаты пока были неизвестны, но оба набирали максимальное число баллов.
Очередным испытанием для Вадима был коллоквиум. В отличие от первого собеседования, его не отпускали минут двадцать, задавая самые неожиданные, порой каверзные вопросы, начиная с того, зачем театру нужен режиссер и кончая эстетическими принципами и технологическими приемами почти всех выдающихся режиссеров прошлого и настоящего.
От первоначальных восьмисот абитуриентов на пять режиссерских мест после коллоквиума осталось восемнадцать человек, включая Вадима.
Как и на театроведческом факультете, работа по специальности была в то же время и сочинением.
Ожидалось, что наутро, вместе с оценкой за сочинение, будет сообщен список принятых. Но прошел слух, что результаты станут известны уже поздно вечером — после заключительного заседания комиссий. Кое-кто, и в их числе Вадим, остались ждать до победного в палисаднике у института.
В начале первого ночи один за другим стали выходить усталые преподаватели. Загадочно глянув на поступающих, они проходили мимо. Кто-то хотел броситься вслед, но тут вышел студент с листом бумаги. Ожидавшие молча столпились вокруг него. Вадим услышал свою фамилию четвертой.
...Вадим долго не мог заснуть. Его мысли были раскалены, воображение витало под облаками...
А в это время на Ярославском вокзале неутешно плакала Лида. Нервы ее были напряжены до предела. И когда кто-то прикоснулся к ее руке, она резко отпрянула, едва не закричав. Это был Антон, тоже не нашедший себя в списках принятых в Литературный институт.
Лиде стало немного легче. По крайней мере в этом тяжелом положении она была не одна. И они вместе стали предпринимать усилия, чтобы скорее уехать домой.
...Между тем Вадим все не мог спуститься с облаков. Издали, словно колыбельная, доносилась хорошо знакомая, старая песенка:
Детство мое, постой,
Не спеши, погоди;
Дай мне ответ простой:
Что там, впереди?..
Благодатный сон начал понемногу одолевать Вадима. Засыпал он с мыслью: «Интересно, почему нас собирают не первого сентября, а накануне—тридцать первого?..»
Ему снилась гигантская двустворчатая дверь. Он долго стучал в нее, но напрасно. И когда уже потерял надежду и решил уходить, створки резко отворились, так что Вадим чуть не упал туда. Он с трудом сохранил равновесие и увидел перед собой маленькую, неопределенно очерченную дымчато-серую фигуру. Она весело погрозила ему пальцем. А потом вдруг, сделав театральный жест, возгласила:
— Входи смелее!..
При этом таинственный «некто» дорогу не уступил. И словно сквозь столб пыли в солнечном луче, Вадим прошел через это странное существо.
Впереди был бесконечно длинный коридор с такой же дверью вдали. Из-за нее выглянул он же — Кулиска — и с тем же загадочно-озорным видом указал лапой на следующую дверь. А отовсюду многократное эхо повторяло за ним:
— Смелее! Смелее! Смелее-еее!!!
Эпилог
Памятные даты, глубоко личные для нас, сами собой оживляют и приближают прошлое. В день десятилетия окончания школы Лиде и Вадиму было что вспомнить. Но с утра у Вадима была репетиция, у Лиды — обычные для завлита дела в театре.
Вечером Вадим смотрел ввод в спектакль нового исполнителя. Лида была дома одна. Ей тоже еще предстояло поработать. Конечно, с утра пишется легче, но у всякого, кто служит в театре, он забирает лучшую часть дня. Лида помнила завет Галановой: творческий труд выходных не знает.
Сейчас она заканчивала статью о премьере в ТЮЗе — спектакле для дошкольников «Аленький цветочек». Лиде не хотелось, чтобы это была просто рецензия. Через оценку одной постановки она решила выйти на проблемы театра для самых маленьких. Собираясь с мыслями, Лида перелистывала замечательные иллюстрации художника Билибина к русским народным сказкам. В этот вечер ей настроиться было труднее, чем обычно. То и дело Лиду отвлекали воспоминания...
...Повезло ли ей в жизни? Сегодня она могла ответить на этот вопрос определенно: да! Хотя многое далось не сразу, через преодоление нелегких обстоятельств, а главное — себя.
Не поступив тогда в институт, Лида сделала попытку порвать с театром. Но не смогла. Работая в библиотеке, она снова готовилась и через год опять не прошла по конкурсу. Посоветовавшись с Верой Евгеньевной, Лида устроилась в театр реквизитором и продолжала готовиться. И еще через год стала студенткой заочного отделения театроведческого факультета. А когда судьба Вадима определилась, он вызвал к себе Лиду, и они стали мужем и женой, как будто это давно было между ними решено. Они были хорошей парой, их объединяло многое, и прежде всего — общая жизненная цель. С первых дней семейной жизни Лида поняла, что такая трудная работа, какая была у Вадима, может идти успешно, только когда обстановка дома подчинена главному: творчеству. И что она сама должна не только помогать Вадиму, но и не терять себя, тоже расти творчески...
...Лиде, наконец, удалось сосредоточиться. Она писала, что чувство театра закладывается в человеке с первых спектаклей, которые он видит в жизни; потому театр для дошколят должен быть настоящим — современным, мудрым и простым как правда. И еще — неожиданным... К счастью, в новом спектакле были моменты, которые Лида могла привести в подтверждение своей мысли.
Через три часа Лида закончила статью. Теперь она принадлежала сама себе и могла предаться воспоминаниям. Перед ней лежали письма и телеграммы от бывших студийцев.
Друг о друге они были осведомлены хорошо, но каждую новость воспринимали с большим интересом.
Ни одна из судеб не пропала, никто не заблудился в жизни.
С Кириллом они виделись часто: он приезжал из Ленинграда оформлять спектакли и в скором времени должен был переселиться в их город, принять на себя должность главного художника театра. Иногда по приглашению Вадима прилетала и Геля — делать костюмы к классическим постановкам.
Со временем Вадим надеялся усилить руководящий состав театра еще двумя сильными специалистами: Ильей и Виктором, которые работали сейчас в разных городах, один — завпостом, другой — заместителем директора театра.
Стас и Даша стали актерами первого положения и работали в одном из крупных театров на Урале.
Три девочки, закончившие Одесское училище, были зачислены в штат их любимого театра: Лера стала ведущим осветителем-регуляторщиком; Люба не так давно приняла у ушедшей на пенсию Зои Ивановны гримерный цех, и с ней, как с мастером, считались даже народные артисты. Нина работала бутафором, производя для сцены маленькие шедевры. Все трое чувствовали себя в театре нужными и желанными.
Вышли ли из бывших галановцев знаменитости?
Разве в этом дело?
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех... — сказано у поэта.
Впрочем, Тимофей Блохин стал популярным чтецом, мастером художественного слова. В городе, где работали Вадим и Лида, в скором времени ожидались его гастроли.
Словом, каждый, кого искусство «не отпустило», рано или поздно нашел себя в нем. Те же, кто понял, что театр в их жизни — сопутствующее увлечение, обрели себя в других видах деятельности. Ни для кого студийные годы не прошли напрасно.
Постоянно переписывалась Лида с Ксаной. Так же как и Денис, она окончила педагогический институт, и из них получились хорошие учителя. С легкостью оба справлялись с самыми трудными классами, всегда были вооружены юмором, умели увлечь воображение ребят. Денис и Ксана действительно организовали народный учительский театр, который процветал в их городе.
Из тех, кто выбрал себе дело, далекое от театра, известным человеком стала когда-то тихая, незаметная Надя. Она была уже заместителем директора крупного завода, депутатом горсовета. Однако по-прежнему не пропускала в театре ни одной премьеры и говорила, что это очень помогает в ее работе. «Без театра и студии,— признавалась она Ксане при встрече,— я не научилась бы работать с людьми, понимать их».
На том же заводе трудился и Боба. На вопрос Ксаны, как ему работается под началом Надежды, Боба сказал одно слово: «справедливая». И в этом была исчерпывающая характеристика ученицы Галановой. Боба изменился, сделался более вдумчивым, не таким шумным и тоже с благодарностью вспоминал студию. Говорил, что именно тогда он научился жить в коллективе, быть обязательным, пунктуальным.
Не поступивший в литературный институт Антон действительно окончил мореходку и стал «морским волком». Но никогда не оставлял мысль о драматургии. Он убедился на практике, что нельзя писать для театра, не зная его, и ничего нового не скажешь о море, если ты не моряк. В долгих, порой полугодовых рейсах с ним всегда был мир его воображения и лист бумаги. Он посылал Вадиму один за другим варианты своей пьесы «Вечер на рейде», пока наконец Вадим не признал ее завершенной и не счел возможным включить в репертуарный план театра.
Мало что знали ребята только об Инге. По слухам, она работала лектором общества «Знание» в каком-то городе и ею были довольны...
А Вера Евгеньевна по-прежнему играла в своем театре и выпустила еще две группы студийцев. Все бывшие ее ученики продолжали жить под ее внимательным взглядом.
Лида перелистывала телеграммы, письма... Перед глазами вставали картины прошлого, лица...
А в это время Вадим в зрительном зале шепотом диктовал своему ассистенту замечания артистам, техническим цехам и прежде всего вновь введенному. Дебютант работал хорошо. Его роль, по существу, заканчивалась в первом акте, правда, был еще маленький выход близ финала. Вадим не имел обыкновения уходить из зрительного зала во время спектакля, но на этот раз позволил себе исключение. Отпустил ассистента и вошел в свой кабинет. Впереди было около часа. Приглушил внутреннюю трансляцию и сел за стол. Мысленным взором пробежал прошедшие с окончания школы события...
...Студенческие годы бывают раз в жизни. Они прошли насыщенно, напряженно. К третьему курсу Вадим начал искать для себя театр, где бы осуществить дипломный спектакль. Неустанно писал в самые удаленные уголки страны. Наконец, один из сибирских театров заинтересовался возможностью получить молодого специалиста.
Конечно, поначалу было нелегко: режиссеров-новичков в любом театре ждут немалые испытания. Но у Вадима оказалось достаточно характера,