Из чистилища в преисподнюю. 2 страница
«Я знаю, что ты достоин этой святой миссии. Ты уже готов! Я вижу тебя – вершителя наказа великого Мироноса! Мой мальчик», - сказал отец Иаков.
Губы старика расплылись в умиленной улыбке, и он вновь стал самим собой: добрым учителем, заменившим Грэму отца и мать. Длинные седые волосы, редкая борода, смеющиеся голубые глаза и крючковатый птичий нос. Таким его видел Грэм всегда, и в тот день, когда старик нашел его на улице, и сейчас. От него исходило тепло и счастье, которым он с удовольствием делился с каждым.
«Ступай, сын мой, в Мироград. В библиотеке возьми книгу заветов Мироноса, там есть карта с указанием точного места захоронения, - сказал священник. – Я буду молиться за тебя. Будь верен богу и поступай так, как велит сердце, ибо через него говорит с тобой создатель. Благословляю тебя в нелегкий путь!»
Перед глазами возникла карта. Грэм увидел Подгор, Кишкияку, текущую на юго-восток, горы, равнины. На севере стояла отметка проклятого города, на востоке – сплошные болота. За ними начиналась горная гряда. На ней был нарисован расправивший крылья орел, а под ним черная точка – это и была его цель. Что было в этой книге? Какая тайна скрывалась от людей? Неистовое стремление двинуться в путь овладело панголином.
«Нет! – Грэм встрепенулся. – Отец Иаков ошибся! Я не достоин!»
«Сатана! Еретик!» - грозно прозвучал голос Мироноса.
Это был приговор. В Божьих Землях только подозрение в ереси – уже тяжкий грех. За несчастного тут же берутся чистильщики и обычно они выводят еретика на чистую воду. Мало кто выдерживает пытки. А тут сам Миронос бросил обвинение.
«Сатана! Еретик!» - не унимался голос.
Панголин поднял голову, перекрестился и зашептал:
- Господи Миронос всемогущий, помилуй отца Иакова и дай мне силы впредь не ошибаться и следовать только путями Твоими.
Несколько камешков прилипли к покрасневшему лбу, но Грэм не чувствовал этого. Им овладела тупая ярость. Он встал, обхватил холодные прутья решетки и рванул изо всех сил – тело дернулось, как от удара молнии. Руки беспомощно повисли. Он отошел вглубь и зашептал:
- Господи Боже, прости меня грешного, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить. Мужество изменить то, что могу. И мудрость отличить одно от другого.
За стеной зазвенели колокола. Наступило время дневной молитвы. Грэм сложил ладони вместе и рухнул на колени. Стражники встали на специально приготовленные коврики для молитв. Заерзали соломой соседи по камерам. Зашуршали по норам и углам невидимые обитатели подземелья.
Утренние, дневные и вечерние обязательные молитвы ставили людей на колени, а всевозможным городским тварям давали несколько минут свободы. Никто не мог в это время помешать набегу мелких разбойников: тяжкий грех падал на того, кто смел нарушать молитву. Городская живность давно научилась пользоваться этим, и в несколько богом отведенных минут паразиты просто нагло грабили и тянули в свои норы все, что могли найти. Как говорили в народе: людям – духовность, тварям – хлеб.
С колокольни храма священник затянул молитву. Ему ответил невнятный шум человеческих голосов на улице и в тюрьме. Каждую строку они произносили на одном дыхании, а на последнем слоге поднимали руки к небу, набирали воздуха, и вновь опускались в смиренном поклоне. Соседи по камерам тоже усердно молились, но особенно старался еретик. То ли он издевался, то ли очень сильно не хотел на костер. А скорее всего и то и другое.
Рядом сверкнула золотом спина таракана. Как минимум двое насекомых уже изучали солому. Они особо не стеснялись и переворачивали все вверх дном. Тюрьма и для тараканов место не сытное.
Резко оборвался далекий голос. Зашуршали одежды – люди осеняли крестами свои грешные тела. Мигом исчезли усатые паразиты. И через секунду мир вновь пришел в движение.
Грэм растянулся на полу. Мягкая солома предлагала крепкий здоровый сон, но на этот раз спать он не собирался. Мысленным взором прошел по телу с ног до головы и расслабил каждую мышцу. На это ушло несколько минут, и в итоге не осталось ни единого напряженного участка. Руки и ноги уже не ощущались, словно их не было вовсе. Панголин впал в глубокое всеобщее расслабление, буквально растекся по полу как талый снег. Каждая мышца тела отдыхала. Только сознание он не отпускал в свободный полет. Перед глазами образовалось черное пространство пустоты, в котором начинали проявляться размытые образы – вначале неясные, быстро исчезающие видения, но вскоре картина застыла, и он абсолютно точно, в мельчайших подробностях увидел решетку своей камеры. Постепенно в центре груди стал завязываться напряженный узел. Грэм медленно свел внутренний взор к переносице и даже глубже – в мозг. В ушах загудело и сжало голову пушистыми тисками. Напряжение в центре тела усилилось. Перешло в боль. В судорожные спазмы. Тело задрожало, подалось вперед, и панголин сел – зрение тут же прояснилось, боль исчезла.
Комната осветилась мягким тусклым светом. Грэм встал одним движением словно воспарил. Обернулся: там, на куче соломы, мирно спал он сам.
Когда у него появилась такая способность – контролировать сновидения – Грэм не помнил. Кажется, еще в глубоком детстве ему снились странные сковывающие сны – будто он проваливается в небытие и не в силах ничего сделать: ни пошевелиться, ни закричать, ни как-то противостоять засасывающему вакууму. Потом Грэм научился останавливать бесконечное падение, не пробуждаясь – он просто висел в пустоте и ждал, когда загадочная вселенная сама найдет его. Долго ждать не приходилось – он открывал глаза в мире сновидений, таком реальном и в тоже время иллюзорном. Окружение уже не плыло, не менялось: вокруг все выглядело как в обычной жизни. Разве что в этом мире можно было летать и проходить сквозь стены, мгновенно перемещаться на огромные расстояния и творить самые настоящие чудеса. Со временем панголин разработал несколько способов удерживания снов под контролем, благодаря которым он мог в любое время придаваться волшебным прогулкам.
Не теряя времени Грэм спокойно прошел сквозь решетку и направился к выходу. Он быстро проплыл мимо скучающих надзирателей и оказался снаружи. Взгляду открылся широкий двор с множеством хозяйственных построек по периметру, которые объединялись навесом и упирались в массивные ворота – единственный выход. Слева от двери темницы была конюшня, дальше шумели казармы, напротив высилась башня с колокольней у самых ворот, справа теснились склады и подсобные помещения.
Панголин свернул направо. Здесь в беспорядке стояли бочки и ящики, за которыми можно было легко укрыться. Чуть дальше, он заметил довольно большой колодец. Напротив, возле дверей склада, дежурил стражник. Наверняка он спал, прицепившись латами к гвоздю. Слишком уж поза была странная. Над головой солдата болтался фонарь. Он освещал часть колодца и двери соседних складов. Грэм приблизился: нет, стражник не спал. Он лениво жевал веточку с единственным листочком на конце, не обращая внимания на проплывающего мимо пленника. Дальше – высокая стена и главные ворота. Их охраняли снаружи два солдата. Пройти незамеченным мимо них будет невозможно.
Грэм остановился и оглядел весь двор. Единственное место, подходящее для побега было за охраняемым складом возле стражника. Там можно ухватиться за уступ в стене, дотянуться до козырька и взобраться на крышу, но охранник у двери заметит любое движение в этом месте. Если только не отвлечь его или как-то потушить фонарь. Но как? А если повезет, то солдат может спать или его попросту не будет.
«Побег? – подумал панголин. – Убежать?!»
Видение двора поплыло, закружилось, ускоряясь и замедляясь одновременно. Голову сдавила невидимая сила, мягко сжала и плавно отпустила, когда Грэм сосредоточил взгляд на ладонях – двор кружился словно смерч, но руки оставались на месте и это были его руки: он узнавал каждую черточку, каждую линию. Постепенно все вокруг успокоилось, остановилось и продолжило свой естественный ход.
Обдумывать надо после, а сейчас только смотреть. Грэм поднял глаза: у открытых дверей казарм копошились хмельные солдаты. По резким движениям, крепким словам и смеху, было ясно – там играют в карты. А игра в карты равносильна большой битве. Она может затянуться до глубокой ночи, а в день выдачи жалования – до самого утра.
В глубине казарм играла житара. Сильно натянутые струны гудели, словно там всполошился рой шершней со стальными крыльями. Вибрирующий металлический звук перекрывался резким завыванием горна и сливался с ревом солдат, орущих победные кличи в один громовой голос. Но были слышны и пьяные ляпы. Их заглушали новые волны музыки. Ритм задавал дробящий барабан, похожий на грохот камнепада.
Житара – громоздкий металлический музыкальный инструмент с натянутыми по всей длине толстыми стальными канатами-струнами. Количество струн не было строго ограничено, но чаще не превышало трех. Высота звука регулировалась передвижным блоком с рукояткой в виде кольца на рельсе, через которое проходила струна. Звук извлекался специальными железными прутами, но обычно в ход шли мечи и сабли, особенно когда пели солдаты. Житары хорошо приживались в кабаках и борделях: пиво способно разбудить в любой душе певца и музыканта. В казармах житары не ставили, там было не до песен, и, скорее всего, это была ошибка сновидения.
Грэм не стал размышлять над этим и направился к странному колодцу. Он сходу нырнул за бортик в синюшную бездну. Тьма с невероятной силой сдавила голову, словно пытаясь просочиться вовнутрь. Сквозь мглу проявились стены, и сразу же пришли в движение. Из швов в кладке хлынула вода. Вокруг все закружилось и унесло панголина в черную трубу водоворота. Грэм провалился в обычный сон и когда понял это, было уже поздно восстанавливать прежнюю осознанность. Не имея больше ни малейшего контроля над происходящим, он отдался воле потока и вскоре забылся в вечно меняющемся иллюзорном мире.
Стук колес нагруженной телеги… Запах земли и сена… Загорелая шея отца… Светлое улыбающееся лицо мамы… Они играют в «слова»… Смех… Резкий толчок телеги… Отвалившееся колесо… Удаляющийся обоз… «Мы вас догоним. Езжайте» - хриплый крик отца…
Грэм развернулся к нему и хотел закричать, но не смог… Дикий рев людоеда… Испуганное лицо матери… Огромная клыкастая пасть и абсолютно белые редкие волосы на квадратной голове великана… Крик отца: «Бегите!..» Глухие удары человеческих тел об землю… Мелькающие деревья, бьющие по лицу ветки… Широкая бугристая спина гиганта… Два раскачивающихся в такт шагов изуродованных тела с вывернутыми руками на его плечах… Глаза застилает мутная пелена.
Маленький мальчик выглядывает из-за дерева. По щекам текут слезы. Пальцы впиваются в шершавую кору, белеют и сползают вниз. Ногти ломаются, но он не чувствует этого.
Грэм видит его всегда сверху, чуть в стороне.
Мальчик делает неуверенный шаг за людоедом… еще один, но останавливается. Он тихо шепчет, сквозь всхлипы: «Мама… папа… мама… папа…»
Великан оборачивается, громко рычит в ответ, закрывает ноздрю большим пальцем и сморкается. Толстые, мясистые губы расплываются в злобной улыбке. Он вытирает уродливый нос кулаком и исчезает в зарослях…
Панголин проснулся. То, что случилось на старой дороге, вновь всплыло в памяти. Оно давно казалось просто страшным сном, который со временем забывался и приходил все реже и реже. Но лицо великана, точнее его ухмылка, на веки отпечаталась в сознании.
Грэм сжал зубы. Когда-нибудь он найдет этого людоеда и отомстит.
Зябко. Он потер ладонями плечи, стараясь согреться, но тут же скривился от боли: недавняя беседа с дознавателем еще давала о себе знать. Панголин тяжело поднялся и стал ходить по камере вечным маршрутом заключенного: от стены до решетки и обратно.
В голову упорно лезла тревога за отца Иакова. Следом приходили мысли о побеге. В груди свербело желание действовать – тело рвалось куда-то. Куда?
Он встал на колени и трижды перекрестившись, зашептал:
- Господь наш всемогущий, Миронос, помилуй грешного. Не отврати лица своего от раба Твоего Грэма. Боже, очисти меня от всякой скверны. Сердце мое окаянное освяти и сподоби благодати Твоей…
Грэм закрыл глаза. Представил лес. Высокие сосны царапают небо острыми пиками. Ветер гуляет в кронах. Поют птицы. Кучерявые дубы, как грибы, торчат из земли на полях. Кусты шелестят мелкими листочками. Желтая выгоревшая на солнце трава. Болото. Туман. Грибница. Серые кости каменных деревьев…
Панголин вздрогнул. Сознание словно прояснилось, и он отчетливо понял: отца Иакова нужно предупредить. Но как? Побег? Но это значит пойти против воли Мироноса.
Грэм уставился в потолок, будто там, на мокром камне был ответ.
- Господь Миронос, сын божий, помилуй меня и не дай свернуть с пути Твоего и нарушить заветы Твои. Прошу, дай мне знак и душевный покой. Да свершиться воля Твоя!..
Еле слышно зашуршала солома у самой стены и небольшой холмик, как одинокая волна, медленно двинулся вдоль каменной кладки в сторону решетки. Когда тюремная постель закончилась, на пол выпрыгнул таракан. Совсем еще малыш. Он только недавно вылупился, но уже обладал природной осторожностью. Тысячелетиями приспосабливаясь жить в самых разных условиях, эти насекомые научились грызть камень и голодать месяцами. Их нещадно травили и выкуривали, но они всегда возвращались, ведя следом за собой крыс – вечных попутчиков и врагов.
Таракан остановился, слегка приподнялся на передних ножках, со знанием дела ощупал усиками сырой воздух и легко и беззаботно побежал вдоль стены. Затем взобрался на порог, помахал усиками-антеннами и исчез за углом.
Грэм подошел ближе к решетке: таракан уверенно пересекал освещенный коридор. Подбежав к двери, он вновь прощупал воздух и, не колеблясь больше ни секунды, юркнул в щель. Может, его схватила пробегающая крыса или раздавил часовой, может, он впервые увидел огромный мир, или поселился в другой части темницы – этого уже никогда не узнать.
Грэм отошел в тень. Опустил голову и зажал холодными ладонями горячие виски. Это был знак. Тот самый, о котором он просил бога. Панголин перекрестился.
- Спасибо, Господи!
План побега созрел молниеносно. Панголин осмотрел камеру. В качестве инструментов можно использовать только то, что есть вокруг, а этого вполне достаточно.
Наступило время ужина. Как обычно, Грэм первый выставил дочиста вылизанную миску, отошел вглубь комнаты и сел на кучу соломы. Он положил комок каши на каменный пол и сел рядом.
Вскоре зазвенел долгожданный колокол. Вновь привычно заерзали узники и забренчали стражники. Минута, – и все стихло в ожидании. Наступило мгновение тишины перед порывом страсти.
- Ооо!.. – затянул священник. Мелодичный голос сорвался с колокольни и полетел, словно ветер над полем сочной травы, увлекая за собой тысячи вздымающихся в молитве рук.
- Господь наш Миронос! Все, в чем я в сей день согрешил, Ты прости мне, - прошептал Грэм и поднял руки. Он ни на мгновение не упускал кашу из виду. – Подай мне мирный и здоровый сон и обереги меня от всякого зла…
Краем глаза он заметил, как таракан остановился в метре от приманки и замер в сомнении. Длинные усики нетерпеливо ощупывали воздух, выискивая четкий вкусовой след. Каша манила его. А он видел рядом человека и колебался. Но не долго: голод победил и развеял сомнения в душе насекомого. Он метнулся к приманке – схватил. Дело сделано! Его мозг работал четко, без лишних сомнений. Он мгновенно просчитал возможные варианты отступления и выбрал оптимальный путь к укрытию. Таракан подпрыгнул на месте, развернулся в воздухе…
- Ибо Ты хранитель душ и тел наших.
Рука пленника выстрелила, как пружина и воришка нехотя продолжил незапланированный полет в угол комнаты. Голова насекомого расплескалась о шершавую стену. На камне осталось мокрое пятно и черная бусинка глаза.
- И Тебе славу воздаем, ныне, и всегда, и во веки вечные.
Грэм положил тушку рядом. Три раза перекрестился и бережно поднял комок каши. Подул на него со всех сторон, внимательно осмотрел и забросил в рот. Таракан в углу еще немного подергал лапками, покрутил свесившейся на бок одноглазой головой, после чего затих. Можно начинать.
Панголин вырвал челюсти у насекомого, аккуратно выкрутил прочные крылья и вскрыл тушку. Покопался во внутренностях, достал черно-синюшную горошину и бережно уложил в крыло. Задвинул все в угол и прикрыл тонкой паутиной соломы.
Приготовление оживило и придало сил. Он снова был занят делом. О том, что побег идет наперекор воле Мироноса, старался не думать. Знаки явно указывали на то, что надо выбраться из тюрьмы и как можно скорее. От этого зависела его жизнь и жизнь отца Иакова. Когда решение принято, а сомнения исчезли, ничто не может помешать, все идет само собой, как будто выбора и не существовало. Будто сам бог ведет.
Грэм оторвал все лапки у насекомого и разложил перед собой. Из развороченного брюшка выдернул разбухшую кишку и с размаху впечатал в стену. Поболтал пальцем в тельце таракана, словно в чаше, понюхал, поморщился и вытряхнул тягучий коктейль в рот. Желудок сжался и попытался выплеснуть наружу эту гадость. По телу прошла горячая волна омерзения. Грэм зажмурился. Надо набраться сил. И тут уже не до брезгливости. Здесь все идет в счет, ничем нельзя пренебрегать. Любая возможность должна быть использована! Панголин несколько раз глубоко вдохнул. На закуску забросил пару ножек и с хрустом разжевал. Вкус у них походил на сырую рыбу, только слегка подпорченную, но по сравнению с внутренностями показался вполне достойным.
- Фууух!.. – выдавил он, когда все было кончено.
Прежде Грэм не пробовал тараканов: в лесу можно раздобыть пищу и повкуснее. Там в изобилии водились кролики, небольшие косули и жирные кабанчики. Для умелого охотника не трудно раздобыть нежное мясо. Да что там говорить, сейчас и тюремная крыса была бы подарком. Но выбирать не приходилось.
Панголин достал одно крыло и заточил край о каменный пол – это будет нож. Изуродованную тушку раздавил ногой. От нее осталась мокрая лужица и мелкие осколки. Из остатков панциря и конечностей получились острые иглы. Затем он покопался в куче соломы и выбрал длинную целую трубочку. Со стен наскреб зеленого мха, скатал в ладонях пушистые шарики и нанизал на иголки. Вышла миниатюрная трубка для плевания дротиками.
Грэм заправил иглу в соломинку, прицелился в скомканную рубаху и дунул – игла пробуравила воздух и застряла в грубой ткани. Для первого выстрела совсем не плохо. Панголин заправил новый дротик.
Первым сделал обход Буй. Он светил фонарем и пристально вглядывался в каждую камеру. Грэм лежал как обычно, только немного ближе к решетке, но солдат на это не обратил внимания. Когда охранник вернулся к столу, панголин достал иглы и хорошенько обмазал каждую черной горошиной из крыла. Затем вставил дротик в соломинку и улегся.
Солдаты оживленно играли в карты, и казалось, забыли о своих обязанностях.
- Нету? Ха! Два короля! Туз и три валета! – завопил Кулл.
- Есть! Есть! – чуть помедлив, прокричал Буй.
- Поздно!
- Вот еще дама! – бородатый охранник выкинул карту на стол.
- Неет! Ты сказал, что у тебя больше нету!
- Так нечестно. Мне надо было еще подумать, а ты все гнал и гнал меня.
Кулл кривлялся, свистел и хохотал.
- Три валета пришли к тебе домой, и поймали даму!.. Раздавай!
Он сгреб в кучу карты и подвинул напарнику. Буй неторопливо собрал колоду. Его глаза что-то искали на потолке, а толстые губы шевелились.
- Надо было не так делать, - наконец сказал он.
- Давай-давай!
Карты веером упали на стол. Кулл тут же схватил свои, развернул и сверкнул желтыми зубами. В глазах загорелись озорные огоньки.
- Ооо! Вот это да! – радостно протянул он, как и бесчисленное множество раз до этого, независимо от ценности полученных карт. – Ты проиграл!
Буй аккуратно достал еще одну, перевернул – пиковый валет – и положил на середину стола. Сверху прикрыл остальной колодой.
Пробили часы.
Кулл злобно стрельнул в них глазами, словно хотел остановить стрелки взглядом и углубился в изучение карт. Буй вздохнул и пристально посмотрел на напарника. Тот тянул время, делая вид, что поглощен выпавшей комбинацией и не замечает ничего вокруг. Но вскоре сдался – голова вынырнула из-под веера карт, но уже с печатью широкой улыбки.
- Ну, хорошо-хорошо. Иду. – Он швырнул карты на стол, подпрыгнул, развернулся на каблуках. – Ап!
Кулл с размаху схватил фонарь за ручку, подмигнул и неспешно направился по красной дорожке. Он шел легко, как на прогулке. Совершенно не заглядывал в темные камеры, развязно болтал фонарем и негромко насвистывал. Иногда резко замирал, прислушивался, повторит ли эхо, его нехитрую мелодию. Оно не подводило. И каждый раз солдат довольно улыбался, как озорной мальчишка. Пройдя третью камеру, Кулл замер, дождался эха, радостно кивнул в пустоту и зашагал по коридору.
Грэм бесшумно прыгнул к решетке, просунул через железные прутья соломину и выпалил отравленную иглу – свист резко оборвался. Кулл взвизгнул, звонко шлепнул себя по голове и яростно почесал затылок. Эхо повторило: «Ай-йя!»
Панголин отпрянул, прижался к стене.
Кулл попытался восстановить прежний задор, присвистнул, но вышло вяло. Настроение было испорчено, и он молча пошел дальше. Вернувшись, резко дернул стул и уселся. Пнул ногой какой-то мусор на полу, выхватил кинжал и принялся ковырять деревянную крышку стола. А через минуту он уже вновь радостно насвистывал и тасовал карты. Буй все это время молча следил за напарником и в конце представления довольно улыбнулся. Он любил наблюдать, как меняется настроение Кулла.
Прошло не больше получаса, и свист стал тускнеть, пока не превратился в стон. Вскоре он вовсе затих.
Затаив дыхание, Грэм слушал и рвал рубаху на широкие крепкие полоски. Затем он скрутил их в прочную достаточно длинную веревку. На конце сделал петлю и привязал оставшиеся цепкие ножки таракана так, что получилось подобие «кошки с петлей».
- Что-то меня подташнивает, - простонал Кулл, обхватив голову руками. – По-моему, рыба была тухлой или ядовитой. Эта поганая старуха точно ловит ее со стены в помойном озере. Где же еще водятся такие большие бычки?
- Зачем покупаешь тогда?
- Так ведь вкусные же твари! Ууух, - покачал головой Кулл.
- Тогда все, - сказал Буй и спрятал карты в коробочку.
- Дааа. Я не могу больше. – Кулл положил голову на стол. – Я полежу немного?
- Иди, конечно. С тобой все в порядке? Может позвать кого?
- Неее. Не надо. Думаю, скоро пройдет. Ооох.
Кулл достал из шкафа волчью шкуру, бросил в угол возле камина и улегся. Он просунул ладони между ног и затих.
Панголин набрасывал веревку на пучок соломы в углу. Услышав разговор охранников, он достал заостренное крыло, провел пальцем по кромке и засунул за пояс. Все готово. Теперь начинается вторая часть плана.
Через некоторое время послышались шаги Буя. Он шел как старая утка, переваливаясь с ноги на ногу. У каждой камеры стражник останавливался, поворачивался и несколько секунд вглядывался в полумрак. Вот он поравнялся с камерой панголина. Посветил. Повернулся к противоположной. Поднял фонарь.
Резким беззвучным рывком Грэм поднялся. Просунул руки с веревкой за решетку и бросил «тараканью кошку». Он промахнулся. Петля упала на гладкое металлическое плечо охранника, и скользнула вниз – душа Грэма сорвалась вместе с ней. Но цепкие коготки на тараканьих ножах ухватились за мелкие трещины и щели доспехов. Один крюк угодил за воротник, второй беспомощно повис. Буй, кажется, даже не заметил этого.
Панголин дернул – охранник, потерял равновесие и сделал два шага в сторону. Крепкая рука схватила его и с большей силой рванула к решетке. Мелькнуло отточенное крыло – впилось в белое горло.
- Молчи! Я не хочу тебя убивать! – скомандовал Грэм в самое ухо надзирателя.
Буй обомлел. Ноги подкосились, словно ивовые прутья. Панголин сильнее прижал отточенное крыло – по шее потекла тоненькая струйка крови.
- Не шевелись. Сними ключи, - прошептал Грэм. – Все будет хорошо. Не бойся.
Буй увяз в тумане схватившей за горло реальности. Он не слышал слов. А если и слышал, то не понимал их значения. Все происходящее казалось сном. Он попытался выбраться из этого тумана и подался вперед.
Грэм изо всех сил старался удержать его на месте.
- Тише! Успокойся! Не заставляй меня…
Но Буй вырвался. Он набрал в легкие воздуха. Открыл рот… но вместо крика о помощи, где-то внизу под курчавой черной бородой зашипело, забулькало. Кровавые брызги, будто всполохи пламени, забили фонтаном. Надзиратель замер, схватился за объятое огнем горло: сквозь пальцы потекли теплые густые струи. Он взглянул на красные ладони.
«Я умираю?! Вот так?! А как же?.. У меня же!..» - толкались мысли в такт ударам сердца.
Боль гасла. Мягкое уютное покрывало окутало тело. Мир закружился, сильнее, сильнее, превратился в ревущий ураган. Все страхи, желания, мысли и воспоминания, как острые, наполненные чувствами, так и мимолетные, будничные, все выстроилось цепочкой и, сверкнув молнией перед глазами, превратилось в пыль – однородную серую пыль. Пришло осознание мира как гармоничного закона, в котором нет ни хорошего, ни плохого. Свет! Ярчайшая звезда вспыхнула прямо перед глазами, она источала покой, счастье, любовь и благодать. Буй отдался ей и растворился в белом сиянии…
До этого момента холодный точный расчет держал Грэма в русле запланированных событий. И теперь тот же туман реальности захватил и его.
«Все не так! – твердил он себе. – Нет! Нет! Только не так. Я не хотел. Зачем он стал вырываться? Зачем он так дернулся? Почему?..»
Туман рвался на части. Голова раскалывалась. Захотелось вернуть все назад. Даже не на секунду или минуту. На месяц. Никогда не приходить в Мироград. Никогда не знать о карте и книге. Но сухая реальность холодно твердила: это невозможно.
Отточенное крыло упало на пол. Стук вывел из оцепенения. Грэм обеими руками прижал к решетке агонизирующее тело. Охранник напрягся, задрожал. Задребезжали доспехи, словно житара, поющая песнь смерти. Наконец он затих. Панголин аккуратно опустил тело на пол. Сел рядом и уставился в пустоту поверх черной кучерявой головы. К счастью он не видел удивленного смертью лица Буя, размазанную кровь вперемежку с грязью и то, как в застывший стеклянный глаз солдата впилась соломинка.
- Прости, Господи, - прохрипел Грэм.
Стало непереносимо тошно. Глаза наполнились тяжелыми слезами. Хотелось провалиться, исчезнуть, испариться. Но он заставил себя встать. Размазал грязь по лицу и взглянул на окровавленные руки, на бездыханное тело. Надо торопиться. Назад дороги нет. Отступать поздно.
Панголин просунул руки в окно решетки. Нашарил на поясе убитого кольцо со связкой ключей и без труда отстегнул. Прислушался – тихо. Переведя дыхание, принялся копаться в замочной скважине.
Замок взвизгнул, громогласно щелкнул и открылся.
Стараясь не глядеть в лицо покойнику, Грэм снял с него ремень с длинным солдатским кинжалом и небольшой поясной сумкой и направился к столу. В некоторых камерах заключенные приникли к решеткам и, затаив дыхание, следили за каждым шагом беглеца. В их глазах читалась поддержка, а в некоторых светилась и радость скорого освобождения. Панголин старался не смотреть на них. Никого выпускать он не собирался. Тут сидели кровавые преступники и еретики, приговоренные к смерти и вечным мукам.
У стены на волчьей шкуре лежал Кулл. Его белая кожа стала еще бледнее и прозрачнее. Лицо покрывали разводы грязи. На носу серебрились частые мелкие капельки пота. Он спал на спине. Воздух тяжело выходил из приоткрытого рта. Кулл на мгновение затихал, недовольно хрюкал и жадно набирал полную грудь тюремного смрада.
Ему снилось, что его топят в грязном мерзком болоте, а он хватается за скользкий берег и никак не может вылезти: сильные руки держат его у самой поверхности. Кулл барахтается и изо всех сил тянется вверх. На мгновение хватка ослабевает и ему удается глотнуть спасительного воздуха. Вода заливает глаза и не дает рассмотреть таинственного мучителя: неясная тень расплывается и лишь показывает белые острые зубы.
Придерживая пальцами лезвие, Грэм тихо вытащил кинжал из ножен. Посмотрел на давно не точенное ржавое лезвие, перевел взгляд на лежащего надзирателя и замер в нерешительности. Убить спящего? Зарезать как свинью? Нет, он не мог так поступить. Панголин спрятал кинжал, взял тюремную рубаху из плетеной корзины и направился к входной двери.
- Эээй, приятель, ты не забыл о нас? – громким шепотом спросил верзила из крайней камеры. – Или ты хочешь, чтобы я разбудил всю округу?
Грэм остановился.
- Ловко ты его. Подойди сюда. Я скажу, что ты сделаешь, - заключенный понизил голос до еле слышного шепота. – Открой мою клетку, приятель. Да хранит нас всех святой Миронос.
Панголин стоял в нерешительности.
- Смелее. Смелее, приятель.
Кулл зашевелился, перевернулся лицом к стене и мерно засопел. Он утонул. Пошел ко дну. Но к счастью обнаружил, что может дышать под водой. Приземлившись на мягкий прохладный ил, Кулл увидел вокруг себя неясные тени. Они заслоняли тусклое дребезжащее солнце. Приблизившись, тени превратились в толстых рыб, чавкающих мясистыми губами. Это были карпы со сверкающей золотом чешуей. Они не замечали светловолосого утопленника и важно проплывали мимо.
Таких больших рыб он никогда не видел. Кулл схватил одного карпа за хвост – тот лениво задергался, – подтянул жирное тело и прижал к груди обеими руками. Карп успокоился. Что-то беззвучно сказал. Кулл ощутил спящую в рыбе силу и еще крепче прижал к себе. Остальные продолжали спокойно плавать вокруг, всем своим видом показывая безразличие к происходящему.